Василий Васильевич Пряхин
Домик на дереве
Насмотревшись вдоволь на окружающий нас мир, мы спустились с холма по узкой тропке, петляющей среди одиноких берез и кустов бузины, и вышли к крутому берегу реки, который был занят острыми и скользкими камнями разных габаритов и размеров. Среди этого многообразия выделялся лишь один камень – плоский, словно высеченный и отполированный рукой человека, а не силой природы, широкий и мощный, выступающий из берега и нависший над рекой, как доска над бассейном, как высунутый язык из-за рта Гоблина, обрамленного камнями.
– Теперь я понимаю, почему это место величается так и никак иначе, – сказала Настя и спросила у меня. – И какая тут высота, до воды?
– Два с половиной метра, – ответил я, держа в губах тростинку.
– Ого!
– Что, прыгать уже не будешь? Передумала? Испугалась? – язвил Степан, преуспевший в этом деле.
– Назло тебе прыгну, чтобы только не вякал!
– Вот это я понимаю – по-нашему! – Степан стянул с себя футболку и пополз к языку Гоблина. – Товарищи, не отставать!
Когда мы были на месте, Гриша подивился тому, насколько нагрелся камень от солнца; пятки в буквальном смысле обжигало, отчего мы переминались с ноги на ногу.
– И кто будет первый прыгать? – поинтересовался я.
– Я буду первым!
– А для начала, Степка, ты не хочешь узнать какая в реке глубина? – спросил на полном серьезе Гриша.
– Хватит думать о плохом и вечно подстраховываться, дружище. Надо иногда рисковать!
– Незачем рисковать, кода риск не оправдан. Я вот, например, не хочу рисковать своим здоровьем ради кого-то прыжка.
– Нет тут никакой опасности для твоего здоровья, милый. Я тут сотни раз прыгал и ничего, как видишь, живой.
– А ты не подумал, что река возможно обмелела?
– Че это ей вдруг обмелеть?
– А ты подумай. Жара стоит все лето, а дождей толком и не было: раз, два – и обчёлся.
– Хочешь сказать, что нужно спуститься и зайти в реку с берега перед прыжком?
– Да.
– Береженого Бог бережет, – вставил я.
– Еще один. Вы что, сговорились против меня? – Он обратился ко мне. – Ты тоже не хочешь прыгать?
– Я солидарен с Гришей.
– А мне кажется, что вы специально сговорились и просто-напросто промываете мне мозги. Позлить меня решили, да?
– Нет. Мы хотим тебе вразумить, – сказала Настя.
– А вот этого не надо. Я сам как-нибудь справлюсь, без вас, советчики. Я в отличие от вас вижу, что река не обмелела и можно смело прыгать не в ущерб здоровью.
– Как можно определить глубины в такой чистой воде?
– Просто! – упорствовал Степан.
– Это невозможно. Глубина в данном случае обманчива. – Гриша начал спуск вниз. – Я лучше проверю. И когда скажу тебе, что тут безопасно, ты прыгнешь. Договорились?
– Нет, не договорились. Ты ведь мне весь кайф обломаешь! – Степка стянул с себя шорты цвета хаки, посмотрел на нас и театрально сказал. – Смотрите и учитесь, дамы и господа, как прыгают настоящие смельчаки, настоящие герои!
– Не надо, – попросила Настя.
Он сделал два шага, оттолкнулся от камня и стремительно полетел вниз, словно раненный ангел, низвергнутый с небес. После погружения с ворохом брызг послышались крики. Река действительно обмелело от засушливого лета, и глубина ее была в том месте, куда прыгнул Степан, не больше метра. Естественно, что Степан закричал от боли, воткнувшись ногами в каменистое дно.
Ох, как же мы за него перепугались; поначалу мы думали, что он переломал ноги, но обошлось. Кода мы вытащили его из воды и осмотрели раны, с облегчением вздохнули – кроме ушибов и порезов ничего серьезного. Правда, с порезами пришлось немало потрудиться, чтобы остановить кровь.
– Вот же я болван! – ругал себя Степан, кривляясь от боли. – Вот болван!
– Ты не болван, ты хуже: ты тупой осталоп! – ругал его я, перевязывая раны клочками разорванной футболки (между прочим, моей футболки). – А если бы ты себе ноги переломал?
– Я сглупил, сглупил!
– Я же пошел проверять дно, какого черта ты прыгнул? – грозно спросил Гриша; видно было невооружённым глазом, что он переживал.
– Хотел доказать вам, что я ничего не боюсь.
– Ты доказал, что ты не смелый, а глупый, – в точку заметил Гриша.
– Да, да, я глупый. Я – придурок!
– В следующий раз думай, что творишь. И, пожалуйста, слушай, что тебя друзья говорят.
– Ну ладно, хватит, товарищи, меня морально грузить. Мне и так плохо. Разве не видишь? Пожалейте.
– Пожалеем.
– Лучше скажи, друг: я до дому-то дойду своим ходом?
– Если не будешь притворяться, то дойдешь, – ответил Гриша и улыбнулся.
– И жить буду?
– А куда ты денешься?
– Ох, черт, а уже подумал, что мне хана, ребята. Так больно было! – Степан попытался встать, но передумал. – Давайте отдохнём пять минут, а потом пойдем. А вы, кстати, чего не купаетесь?
– Да что-то перехотелось.
Степан засмеялся и предложил покурить; мы не отказались; расшатанные нервы после случившегося надо было успокоить.
***
Обратная дорога домой показалось долгой, нудной и тяжелой. Тому виной послужило ряд причин. Во-первых, мы почти тащили на себе Степана. Во-вторых, заморосил мелкий противный дождь, размывая тропинку; без солнца, скрывшегося за серым полотном, мир потускнел, став другим: отчужденным и неприветливым. Из второй причины сразу же вытекала третья и основная: наше настроение упало ниже плинтуса, все мы без исключения расстроились, что путешествие, откровенно говоря, сорвалось. То, что казалось прекрасным, стало в одночасье уродливым. То, что казалось классным, оказалось на деле бездарным. И вообще я не понимал, почему мы посчитали улетной идеей сходить на язык Гоблина. Что в этом месте особенного? Почему мы отказались от рыбалки на плоту ради этого мероприятия? Я уверен, что не только меня одолевали такие не самые радужные мысли.
– Неужели мы пришли? – Настя заметила вдалеке домик на дереве.
– Ага, на финишной прямой, – сказал Гриша, смахнув со лба бисеринки пота; на него, как и на меня, навалился Степан, обхватив нас за плечи.
– Наконец-то можно отдохнуть, – прошептал Степан, лицо которого покраснело, а кончики волос взмокли от пота. Ему тоже было нелегко, невзирая на нашу помощь; вступать на ушибленные и израненные ноги, хоть и перевязанные, то еще нелегкое и как минимум неприятное дело, требующее немало сил.
– Смотрите-ка! А там кто? – Я указал на прислонившуюся к дереву фигуру человека.
– Не знаю, – испугалась Настя и спросила. – Кто-то еще знает о нашем штабе?
– Кроме нас четверых – никто, – ответил Степан, и мы остановились, замерли, словно на секунду окаменев.
– Тогда кто там? – По Гришиному лицу я не увидел признаков страха, но голос его дрогнул.
– Чужой!
– И этот чужой, кажется, увидел нас и идет к нам. Точно идет к нам!
– Мне надо убегать.
Гриша собрался уносить ноги, как вдруг его остановил Степан и попросил:
– Не надо, не убегай.
– Ты с ума сошел! – возмутился я. – Пускай уходит, пока есть такая возможность.
– И как это, по-твоему, будет выглядеть? Явно подозрительно, если один из нас броситься в бега. Или я не прав?
– В твоих словах есть смысл, – согласился с ним Гриша.
– Конечно, есть. Когда к нам подойдет незнакомец, опусти глаза, Гриш, и не смотри на него. И все будет нормально.
– Уверен? – спросил я у Степана.
– На все сто. Мне чутье подсказывает.
– Так же как на языке Гоблина? – дерзила Настя.
– Могла бы и помолчать. – Степан скомандовал. – И чего мы встали? Надо идти, пускай знает, что мы не боимся. Идемте!
Чем ближе мы подходили, тем отчетливее видели, что к нам уверенным шагом шла девчонка нашего возраста. Лишь потом, когда нас разделяли несколько метров, мы узнали Свету.
– Что она тут делает? – шепнул я Насте.
– А мне откуда знать?
– Ты не говорила ей про домик?
– Ты знаешь, что не говорила.
Света была в своем репертуаре. Серьезное выражение лица; волосы, забранные в косичку; строгая форма, напоминающая школьную; в руках – портмоне. Она напоминала юную учительницу, нежели школьницу.
– Света, привет! – наигранно обрадовалась Настя, обняла подругу и чмокнула в щечку.
– Привет, привет, – без доли радости сказала Света, напомнив мне о злом персонаже известной сказки – Огненной Королеве.
– Что ты тут делаешь?
– Это я хотела у тебя спросить: что ты тут делаешь? В лесу? Да еще с мальчишками?
– Разве не видно? Я гуляю.
– Оно и видно.
– Что ты имеешь в виду…
– Когда ты стала такой? – с презрением спросила она.
– Какой?
– Неважно. Уже неважно. – Света высокомерно перевела взгляд с Насти на меня. – Что ты тут удумал, Саша, а?
– Ничего. Но тебя это все равно не касается.
– Еще как касается!
– Не касается! – Ей-богу, была бы моя воля, я накинулся бы на нее с кулаками, даже несмотря на то, что она девчонка. Но вместо этого я спросил. – Что ты тут делаешь?
– Слежу за вами.
– И кто тебе дал на это право? – спросила Настя.
– На это нужно право?
– Еще какое! – прикрикнул Степан. – И без нашего права ты ничего не должна делать и уж тем более следить за нами!
– Я сама решаю, что я должна и чего не должна.
– Тебе бы Светка бежать отсюда по добру, по здорову, пока моя злость не перешла в ярость.
– Это угроза?
– Это предупреждение! – сказал Степан.
– Как вы смеете так со мной разговаривать?
– А как ты смеешь следить за нами?
– А как ты смеешь скрывать преступника в лесу?
– Какого преступника? – якобы не понял я, о чем она говорит.
– Который сейчас прячет от меня свои стыдливые глаза. Который прячет ото всех свое лицо, испачкав его в грязи. Который прячется в лесу, ото всех, от людей.
– Это не доказывает, что он преступник, – ответил я.
– Если человеку нечего скрывать, он не прячет лицо и не убегает в лес.
– Ребята, я, пожалуй, пойду, – вдруг сказал Гриша.
– Кто ты? И что ты скрываешь? – Света схватила его за руку.
– Отпусти меня.
– Сначала ответить.
– Отпусти. – Гриша вырвался из ее цепких рук и побрел в свой дом.
Настя пошла за ним, но мы остановили ее.
– И вы утверждаете, что он не преступник?
– Нет.
– Тогда почему он поспешил удалиться, когда я начала обвинять его?
– Потому что ты ему неприятна. Как и нам! – пытался оскорбить Свету Степан. Тщетно.
– Бред! Не поэтому. Либо вы сами расскажите, либо я сама разберусь, что к чему. Я докопаюсь до истины.
– С помощью папочки разберешься? – спросила Настя.
– Любыми способами, но, не сомневайся, я узнаю правду!
– Это угроза?
– Это предупреждение! – сказала Света и улыбнулась.
И что нам оставалось? Нам пришлось согласиться на ее условия игры; выбора-то не было. Она сломила нас. Правда только в одном бою. Следующий бой мы выиграли, оставив ее в «дураках»; по крайней мере, мы так думали.
В чем заключалась наша победа? Мы придумали на ходу вымышленную историю Гришу, на которую повелась Света.
Легенда была такой. Гриша стал бездомным сиротой, который сбежал из детдома, где жить было невозможно: зимой холодно, многие болеют пневмонией; летом, в дождливую погоду, классы заливает водой, отчего в здание влажно и промозгло; кормят отвратительно, хуже чем собак, кроме каши на воде и компота ничего не давали (по праздникам разве что пекли шарлотку); воспитатели строгие и злые, любившие бить розгами своих подопечных за любой мелкий проступок. Ко всему этому в детдоме царствовала дедовщина, которая приводила к травмам как физическим, так и психологическим. Мы привели пример: мол, Гришку, однажды заперли в темном подвале и не выпускали оттуда бесконечно долго – пять часов, пока его не потеряли воспитатели. А за что он так был сурово наказан? За то, что не так посмотрел на пятнадцатилетнего Ваньку Ирладенко, который был мастаком по издевательствам над слабыми и беззащитными воспитанниками детдома.
– Вы сейчас рассказываете о детском доме «Надежда»? – удивленно спросила Света.
– Ну да, – врал, не краснея, Степка. – А что ты удивляешься?
– Мой отец иного мнения об этом детдоме.
– И ничего, знаешь ли, удивительного. – Степан был непревзойденным профессионалом по сказочному вранью, как и выпутываться из самых, казалось бы, невозможно сложных ситуаций. – Твой отец, наверное, сложил свое мнение, опираясь на мнение начальницы детдома?
– Ага. Анна Сергеевна частый гость в нашем доме.
– Ну тогда все сходится.
– По мне так ничего не сходится.
– Так ты ничего не сечешь. Смотри. Точнее подумай над тем, что я сейчас скажу. Она начальница, твой отец видный политик… или как его величают?… да это и не важно… вполне логично, что она говорит твоему отцу, что ее детдом самый комфортный и самый лучший в городе.
– Анна Сергеевна из тех женщин, которые не верят в силу лжи.
– Да тебе откуда знать, что она действительно так думает? Я вот в гостях скромный и воспитанный мальчик. Прямо паинька, ей-богу! Это у меня роль такая, чтобы родители гордились мной, а не краснели из-за меня. Сечешь? Все мы притворяемся на светских мероприятиях и частенько говорим то, что не является правдой. Так и Анна Сергеевна действует. В обществе говорит одно, а когда приходит в детдом делает совершенно другое.
– Почему ты думаешь, что лжет именно Анна Сергеевна, а не твой чумазый друг?
– Ха! Ты еще спрашиваешь? Ты не видела то, что видел я. У него все тело в шрамах, в ушибах, в переломах – а это основное доказательство того, что он не врет. Да и сама подумай: кто бы сбежал из хорошего детдома в лес?
– Я не подумала об этих обстоятельствах. – Кажется, Света поверила в Гришины небылица. Надо признать, он был крайне убедительным. Настоящий актер. – Если ему так ненавистен детдом «Надежда», почему он не перейдет в другой. В этом нет никакой трудности.
– Когда тебя постоянно ни за что и ни про что мучают, подвергая пыткам, ты больше не захочешь жить в таких ужасных домах. Лучше жить саму по себе. Вдали от людей, которые так жестоки к тебе.
– Логично, – согласилась она.
– Я рад, что ты понимаешь меня, Светка.
– Если он хотел жить один, вдали от людей, почему тогда он с вами стал дружить?
– Нет, Светка, тебе бы в разведке работать. – Степан засмеялся, Света не оценила шутку. – Не уж то непонятно, что мы, я и ребята, не такие как детдомовцы и ценим, прежде всего, не побои, а веселое общение и дружбу. Вот он к нам и проникся, а мы – к нему. Мы теперь друзья до гроба и никому не дадим его в обиду, так что, Свет, если ты против Гриши, значит, против нас. Правду я говорю, товарищи!
– Ясень пень!
– Я не хочу быть против вас, – призналась Света.
– Тогда никому ни слова о нем и мы будем с тобой дружить. Обещаю.
– Заманчивое предложение. Но меня еще кое-что беспокоит в вашей дружбе.
– И что же это?
– Что он похож армяхина.
– Ты обозналась, – нервно хохотнул Степан, – какой он тебе армяхин. Да и сама посуди, что ему тут делать?
– Скрываться.
– Ты издеваешься? Хочешь сказать, мы скрывает в лесу врага народа?
– Если он армяхин, то да, скрываете. Если нет, то нет…
– Он – не армяхин! – громко объявил я. – И как ты могла в нем разглядеть армяхина, если у него лицо испачкано грязью?
– Я…
– Не придумывай, Света, – перебил ее я. – И нас не компоть. Пришла тут… сама вторглась на нашу территорию, а теперь нас же обвиняешь в том, что мы виноваты в том-то и том-то. И ко всему этому заставляешь нас перед тобой оправдываться. А не высокого ли ты мнения о себе? И не думаешь ли ты, что ты лучше нас?
– Я…
– Я больше не намерен этого терпеть. Хватит! Мы и так доверились тебе и обо всем рассказали, как ты этого хотела. И тебе решать: раскрывать нашу тайну или нет. Это уже твое дело. Но помни одно, что Гриша – это человек с большим сердцем, которого мы любим как друга. И если ты расскажешь о нем, и его снова упекут в тот детдом, его сердце не выдержит и возможно даже остановится. Ты этого желаешь? Желаешь его смерти?
– Я…
– Я еще не закончил говорить, – грубо осек ее я. – Пока ты не ответила, я прошу покинуть наш тайный штаб. Тебя сюда никто не звал и уж тем более никто не ждал.
– Хорошо, я уйду, – сказала она, явно обидевшись на меня. Потом Света посмотрела на Настю. – Ты со мной?
– Я остаюсь.
– И ладно, оставайся. – Света совсем помрачнела, поникла.
– Но мы будем тебя ждать, когда ты примешь правильное решение.
– Ты говоришь о правильном решении, которое предполагает мое молчание?
– Да.
– Я подумаю.
– Пожалуйста, Света, я хочу, чтобы мы дружили, а не враждовали.
– Я подумаю. – Она развернулась и пошла домой.
Мы смотрели ей вслед, каждый думая о Грише и о том, что будет, если…
Когда она скрылась в лесных просторах, я спросил у товарищей:
– Думаете, она расскажет?
– Думаю, да, – ответил Степан.
– Я хочу верить, что она промолчит, – сказала Настя.
– Я тоже хочу верить, но хотеть и верить – не одно и тоже.
– Это точно, Саша.
– И что же нам делать?
Этот вопрос повис в воздухе и растворился в нем. Никто не знал, что делать. Никто не ответил.
Глава 4
Понедельник пятнадцатого августа выдался ненастным: северно-западный немилосердный ветер холодил как осенний; в небе ни единого просвета в пучине серой бездны; дождь, зарядивший с самого утра, не думал заканчиваться и уж тем более сбавлять обороты, пропитывая землю влагой и обрамляя дорогу лужами и ручейками.
Ни о какой прогулки не могло быть и речи; правда, Степана такой погодой не напугать, особенно когда он что-то хотел – а хотел он заполучить видеокассету с новым фильмом, в котором снялся его кумир Жан Луи– Гете. Он звал меня, и я отказался, побоявшись промокнуть. Если бы я знал, что прогулка под дождем исключит беседу с отцом, я бы не думая рванул со Степой.
Отец пришел с работы пораньше, в третьем часу; в обычные дни он являлся домой после шести вечера, а то и позднее. Мы с мамой удивились его раннему приходу, даже встревожились.
– Дорогой, ты сегодня рано. Что-то случилось?
– Нет. Пока ничего не случилось. – Он снял начищенные до блеска сапоги и убрал их в шкаф. – Но может случиться. Да, сын?
– Что? – Я притворился, что не понял отцовского намека.
– Не хочешь говорить?
– О чем? – Ох, как колотилось у меня сердце; думал вот-вот и вырвется наружу. – Папа, я…
– После обеда я освежу твою память.
– Что он опять натворил? – спросила мама и строго посмотрела на меня.
– Ничего я не делал.
– Это мы разберемся, что ты сделал, а чего еще не сделал. Не волнуйся.
Во время обеда отец молчал, наслаждался жареной рыбой и рисом, обильно политым сливочным соусом; но не упускал случая так на меня посмотреть, отчего кровь в жилах стыла. Я старался не смотреть в его сторону, в его пытливые и подозревающие глаза, чтобы не дай бог он не увидел больше, чем нужно ему знать; я решил для себя, что буду молчать до последнего, буду врать, если придется, ибо слишком много стояло на кону – человеческая жизнь.
Когда мама убрала грязные тарелки в раковину и вытащила из кухонного гарнитура три чайных кружки, спросила:
– Кому кофе, кому чай?
– Мне чай, – сказал я.
– Мне как обычно, – шепнул отец, подразумевая под этими словами, что он пьет только черный кофе и ничего кроме оного напитка.
Мама разлила по кружкам кипятка и достала из холодильника сметанный торт, приготовленный накануне.
– Дорогой, я правильно поняла, что ты не хочешь обсудить возникшую проблему всем вместе, семьей?
– Ты правильно поняла. И вот почему. Во-первых, проблем пока нет. А, во-вторых, это будет мужской разговор, в котором не место для женщин. Без обид.
– Но точно нет проблем?
– Я же сказал…
– Я просто волнуюсь, – перебила его мама, которая была не согласна с данным раскладом дел, но робко молчала, зная, что будет, если она будет пререкаться с ним – беды не избежать!
– Кстати, ты не ходила к Романовым за деньгами, которые они нам должны?
– Еще нет.
– Плохо. Ты же знаешь, что моему терпению когда-нибудь придет конец – и тогда я… буду разбираться.
– Не стоит, дорогой. Я сама это сделаю, в мирной форме.
– Надеюсь сегодня?
– Сейчас и скажу. Ты ведь хочешь, чтобы я ушла?
– Именно.
Перед тем как уйти, мама шепнула мне, чтобы я не отчаивался и был сильным мальчиком при любых обстоятельствах; я видел в ее глазах сомнение, страх и беспомощность – она боялась оставлять меня одного с отцом, но ничего не могла сделать, чтобы хоть как-то изменить приближающееся будущее, наступающее на пятки настоящего.
***
– Вот мы и остались одни, – сказал отец, дотронулся до моего плеча – холодное прикосновение, от которого бросило в дрожь, – и повелительным тоном добавил. – Пройдем в гостиную. Там больше света. Там и поговорим. И не забудь прихватить с собой пепельницу и мои сигареты. Ты знаешь, где они лежат.
Я тебе не домработник, было желание сказать ему, но чувство самосохранение диктовало другие слова:
– Хорошо, отец.
Я принес ему то, что он просил и сел в мягкое кресло, обитое кожей, напротив него. Мы сели у западного окна, обнажающего пасмурный день.
– Догадался, о чем мы будем говорить?
– Нет.
– Знал, что выберешь такую тактику. Сразу оговорюсь, что такая тактика неправильная.
– Я, папа, действительно не знаю…
– На моих ушах лапша. О чем это говорит?
Отец закурил.
– Знаешь Свету Иванченко?
– Знаю, – тут я не стал врать. Не было смысла.
– Начало положено. Сам расскажешь, почему она пожаловалась своему отцу на вашу банду? Хотя… не утруждайся врать мне. Я сам расскажу. Она убеждает, что видела тебя, Настю, Степана и еще какого-то странного молодого человека с крыльями, который заметив ее, поспешил по каким-то срочным неотложным делам, при этом подозрительно закрывая свое лицо. Припоминаешь о таком?
– Припоминаю, – ответил я, стоически сжав руки в кулаки.
– Я жду объяснений: что это за молодой человек?
– Наш новый знакомый.
– С крыльями? – усмехнулся отец.
– Да. Только не с настоящими.
– Объясни.
– Ну… крылья ведь не могут сами по себе у человека вырасти.
– Согласен.
– Мы их сами сконструировали.
– Для какой цели?
– Думали, что с помощью крыльев сможем взлететь и летать как птицы.
– И что, получилось?
– Нет, – ответил я, чувствуя, как горит мое лицо.
– Давай сначала. По порядку. Вы сконструировали крылья, чтобы полетать. Так?
– Ага.
– Потом повесили крылья на вашего нового дружка, о котором я почему-то все еще не в курсе.
– Мы с ним недавно познакомились.
– Слово «недавно» – мне ни о чем не говорит. Когда? Конкретней!
– Три недели назад.
– Откуда он?
– Он приехал в наш город два месяца назад.
– Откуда? – настаивал отец.
– Вроде бы из Старой Нивы.
– Вроде бы?
– Он говорил, да я забыл.
– И почему я тебе не верю? – задал чисто риторический вопрос отец и продолжил допрос с пристрастием, который, как мне казалось, я проходил с достоинством. – И где он сейчас живет?
Я сомневался: продолжать отстаивать свою легенду или придумать новую. Новую ложь. Для Светы одна ложь, для отца – другая. Я выбрал.
– На Москолской.
– Москолский район? – уточнил отец.
– Ага.
– Где конкретнее? Дом, улица, квартира?
– Я не знаю.
– И почему я не удивлен?
– Он не говорил нам, я не спрашивал. А почему ты им так заинтересовался? – осмелился спросить я.
– Здесь вопросы задаю я, а не ты! – прикрикнул он на меня; я вздрогнул и притупил взгляд на пол.
– Извини, папа.
– В первый и в последний раз. – Он сделал затяжку. – Ну и как зовут вашего знакомого? Или тоже не знаешь?
– Как же не знаю. Звать его Гриша.
– А фамилия?
– Некипелов.
– Григорий Некипелов, значит. Ладно, поехали дальше. И почему твой дружок, Гриша Некипелов, при виде невинной девчушки дал деру?
– Он был в смешной одежде, да еще лицо грязью измазал. Стыдно ему стало – он и убежал, пока Светка его не засмеяла.
– Допустим, ты говоришь правду. Допустим, я верю в такой расклад больше, чем Светкиным грезам. Но… тут очередная странность, сын. Когда ваш дружок поспешно начал удаляться, вы не дали Свете поговорить с ним. Почему?
– Нечего ей совать нос не в свои дела.
– В какие дела?
– Ну это… – Я прикусил нижнюю губу. – Это была наша компания, и она была лишней. Ее никто не звал.
– А ты знал, что некоторое время Света за вами следили?
– Следила?
– Не ожидал? Не ожидал, по глазам вижу. – Отец улыбнулся. Я тоже в душе улыбнулся.
– Зачем она следила за нами? – притворно возмутился я.
– По такой простой причине, как ревность. Видишь ли, сын, вы забрали у нее лучшую подругу, которая предпочла общество мальчишек, чем ее общество. И ты снова забылся. Тут я задаю вопросы.
– Прости.
– Она следила за вами не один день. И углядела нечто очень интересное: ваш дружок отчего-то не идет домой вместе с вами, а остается в лесу и уходит в заброшенный дом.
– Это ложь!
– И еще она сказала, что твой дружок, Степан, заверил ее, что ваш Гриша – бездомный сирота, сбежавший из детдома.
– Она врет!
– Зачем ей врать?
– Не знаю.
– И я не знаю. Ей незачем врать своему отцу.
– Но она врет!
– Настаиваешь на этом?
– Да, настаиваю. Он приходит и уходит вместе с нами. А тот дом, я имею в виду заброшенный, является нашим тайным штабом. Он нежилой.
– Ладно, Света врет, а ты говоришь правду. Допустим такой вариант. Может, она приняла желаемое за действительное. Забудь об этом. Двигаемся дальше. Отвечай: вы отправлялись путешествовать на плоту?
– Да.
– Вы уплыли в субботу, а вернулись воскресенье, поздним вечером.
– Да, папа.
– В тот день ты, якобы, ночевал у Степана.
– Я обманул тебя и маму.
– Обманул. – Отец покивал головой. – Это нехорошо. Это плохо и будь уверен, что я накажу тебя за этот проступок. Но позже. Сейчас меня волнует другое. Света сказала отцу, что ваш друг постоянно ходит чумазым. Словно специально.
– Он тот еще неряха, но не до такой же степени. Она снова все выдумала. Приукрасила.
– Не исключаю такой вариант. Вернемся назад. Ваш друг, который не живет в лесу, уходит, Света хочет с ним поговорить, а вы останавливаете ее и говорите, чтобы она не лезла к нему. Было такое?
– Было. Мы уже обсуждали это.
– Я знаю. А было такое, что ты, Саша, пригрозил ей.
– Нет. Я попросил, чтобы она держала язык за зубами.
– Зачем?
– Я не хотел, чтобы она трепалась о нашей банде всей школе.
– Она твою просьбу проигнорировала?
– Да.
– Поэтому твой дружок, Степан, применил силу?
– Он не бил ее.
– Но хотел. Так?
– Не было такого.
– Ладно, проехали. Не бил, так не бил. Повезло.
– На этом разговор окончен, отец?
– Нет. – Молчание. – Я хочу познакомиться с твоим другом. Можно для меня это устроить?
Я не знал, что сказать. Я первый раз засомневался, дал повод отцу усомниться в моих словах, лживых, но выдаваемых за истину.
– Какие-то проблемы?
– Нет.
– А что тянешь с ответом? Или твоему другу есть, что скрывать от меня?
– Просто я думаю, когда пригласить его в гости. – Что же я творю? Что делаю? И как из этого выкручиваться?
– Пускай приходит завтра, – предложил отец.
– У него не получится.
– А ты откуда знаешь?
– Он уедет на несколько дней к бабушке в деревню.
– Какое совпадение. – Отец ухмыльнулся. – К выходным он освободится?
– Думаю, да.
– Зови в воскресенье, днем. Устроишь? – Я был вынужден кивнуть. – Вот и здорово. Не подведешь.
– Нет.
– Надеюсь, что в воскресенье твой друг развеет миф, придуманный Светой.
– Она еще что-то… – Я вспомнил, что не имею право задавать вопросы и сразу же извинился.
– Спрашивай, спрашивай. Я разрешаю.
– Она еще что-то рассказала? То есть придумала?
– Было такое. Видишь ли, она уверенно отрапортовала отцу, что, скорее всего, за грязью скрывается от правосудия враг государства – армяхин.
– Что за бред!? – Я думал, не выдержу отцовского взгляда и провалюсь сквозь землю. – Она точно хочет насолить нам за то, что мы не дали сделать то, что она хотела.
– То есть заявляешь, что твой друг никакой не армяхин.
– Конечно, не армяхин. Он свой!
– Ладно. Свой – так свой. Проверим скоро. Теперь иди в комнату, ляг на кровать и сними штаны. Я схожу пока за ремнем. Буду отучать тебя обманывать своих стариков. Ты не против?
– Нет.
– Правильный ответ. За это я не буду бить со всей силы. Пожалею.
Высек он меня как следует, на совесть. Я потом несколько дней не мог сесть на пятую точку, которая была сплошь усеяна синяками.
***
Вырваться из родительского дома мне удалось лишь на следующее утро после разговора с отцом, больше похожего на самый настоящий допрос. Первым делом я поспешил к Степану.
Не успев переступить порог Степкиного дома, я выложил все, что у меня накопилось за последние двадцать четыре часа.
– Вот стерва! – выругался Степка и со всей силы ударил по боксерской груше, висевшей в его комнате, в которой никогда не сыщешь порядок: кровать расправлена, хотя уже было за полдень; стол завален всяким хламом наряду с новенькими учебниками и тетрадями; на полу валялись гантели, пара боксерских перчаток, одежда, игрушки и скрученные плакаты с героями Романдского кино, которые он собирался еще повесить в начале лета.
– Еще какая! – Я был возмущен не меньше Степки; она предала нас.
– Она пошла против нас. И что же делать?
– У меня был один надежный вариант, но отец…
– О чем ты? – не понимал Степан.
– Я думал пригласить какого-нибудь знакомого и выдать его за Гришу.
– Я сам об этом подумал. Хорошая идея.
– Отец позвонил Светиному отцу, пригласил его и ее на воскресный ужин, как раз в тот день, когда должен придти Гриша.
– Вот черт! Твоего отца не проведешь, он обо всем уже позаботился.
– По ходу дела он больше поверил словам Светки, чем моим, – сказал я. И добавил. – Он поверил, что у нас появился друг – армяхин. И что мы скрываем его от правосудия.
– Откуда тебе знать? Слова тупоголовой девчонки еще ничего не доказывают, поэтому он организовал этот званный воскресный ужин. Он хочет во всем разобраться, как следует, чтобы потом не было недоразумений.
– Возможно, ты прав, дружище, – признал я. – И единственная наша возможность избежать беды – это убедить Свету, чтобы она согласилась на наши условия игры.
– Дохлый номер! Она согласиться и тут же предаст!
– Надо попробовать.
– И что ты ей предложишь?
– Чтобы она признала не того Гришу. Понял?
– Это я понял. Я имел в виду другое: что ты ей предложишь, чтобы она молчала или врала? Что?
– С этим конечно проблема.
– То-то и оно!
– Но я знаю, как ее разрешить.
– И как?
– Ты не забыл, что Настя дружила со Светкой много-много лет. И я уверен, что Настя знает, как заставить Свету молчать.
– И почему я сам не додумался до этого? Будем копаться в ее грязном белье…
– Признаю, работенка мерзкая, но что поделать, когда друг в опасности.
– Гриша еще не знает?
– Первому тебе рассказал.
– Надо его предупредить, чтобы он был поосторожней. А то мало ли твой отец захочет посмотреть его жилище.
– Он все может. – Я натянул бейсболку. – Сначала к Гришке, а потом к Насте, так?
– В точку, сэр!
***
Пока шли к Грише мы то и дело оборачивались; следили, чтобы за нами не было хвоста. Его вроде бы не было, но мы все равно проявляли осторожность, подстраховывались. Сначала пришли в штаб – в домик на дерево – там уже сверху удостоверились, что нет никого, и пошли дальше. Выбирали тропы более тяжелые, по которым мы не ходили; как сказал Степан, это собьет их с пути. Что он подразумевал под словом «их», он мне так и не удосужился объяснить.
