Вероника Аверина
Щенок
– Да, – отчеканила я, нервным движением поправляя волосы. – Я решила сохранить ему жизнь. И он не вампир. Он дампир.
Изложение моей теории заняло у меня минут пять. Наемник слушал внимательно, замерев неподвижно. Затем придвинул сахарницу, неторопливо, по одному, бросил в чашку три куска и принялся задумчиво размешивать. Отхлебнув глоток, он посидел еще пару секунд, вслушиваясь во вкус. Потом вздохнул и обратился ко мне, с явной надеждой переубедить.
– Я понял. Похоже на правду. Но сути это не меняет. Гуманнее убить его, Леди, – голос звучал тихо и сочувственно. – Зная горячность твоего бывшего щенка, я испытываю глубокие сомнения, что он сможет спрятаться и не отсвечивать. А, значит, вопрос заключается только в том, кто найдет его первым. Наши с тобой друзья, хотя бы, подарят ему быструю и легкую смерть. В прочих наших коллегах я не уверен.
– У него нет нужды прятаться, – я внимательно наблюдала за братом, жадно ловя его реакцию. По тому, как воспримет новость Мрак, можно было предположить, как отнесутся к ней остальные. Хотя, большого ума для предположений не требовалось… – В обязанности мастера входит защита ученика.
Мрак поперхнулся кофе и едва не опрокинул чашку.
– Ты собираешься позволить предателю учиться дальше?!
– Уже позволила.
Наемник поднялся на ноги, прошелся по кухне туда-сюда. Выглянул в окно, преувеличенно внимательно осмотрев сад. И, наконец, развернулся ко мне:
– Почему?
– Мрак… за прошедшее время произошло и поменялось многое. Я говорила с Ирвином, и не единожды, при разных обстоятельствах. В том числе, таких, которые ложь исключали полностью. Я абсолютно уверена, что Вин не хотел предавать кого-либо из нас. Он заигрался. Запутался. Растерялся. С прогнозированием последствий у него туго. Опыта не хватает. Гонора и самоуверенности зато хоть отбавляй. Но вот злого умысла у Ирвина не было, я уверена. Я не отрицаю его вины, она есть, и она тяжела. Но жизни его проступок не стоит. Он заплатил за свою ошибку. И расплата была мучительной. Ты же видишь, как он испуганно шарахается от любого жеста. Я не знаю, сколько потребуется времени, чтобы сгладить последствия. И сгладятся ли они вообще когда-нибудь. Но я хочу попробовать.
Мрак вернулся за стол, вновь взялся за кофе, но снова отставил его, пытливо вглядываясь в меня.
– Ты сказала, ты не сама. Тогда…
– Падальщики, – коротко отозвалась я. – И подробностей от меня не узнает никто. Я не хочу обнародовать эту информацию.
Мрак болезненно скривился и согласно кивнул, пятерней зачесывая назад непослушные волосы.
– Да уж. Убить, и вправду, было бы гуманнее. Не ожидал, что ты способна…
Я вскинула голову, чувствуя, как глаза, все-таки, наполняют горячие слезы обиды. Вся моя выдержка ушла на общение с Ирвином. Если бы брат мог представить, чего стоило это решение мне. Как я сидела, тупо глядя в одну точку, не меньше часа, пытаясь заставить себя протянуть руку и сделать звонок Тони. Как лихорадочно искала другой вариант, любой другой вариант, позволивший бы выманить Себастиана и не обернувшийся бы пыткой для Вина. Каких усилий стоило мне не отменить все в последний момент, не сорвать операцию, а позволить этим мерзавцам мучить моего ученика. Мог ли Мрак знать, каково это: отдать приказ пытать человека, которого знаешь достаточно близко? С которым год прожил бок о бок, разделяя выпавшие на общую долю горести? Как это: наблюдать за мучениями и сознавать, что от их завершения ученика отделяет всего одно слово. Мое слово. Которое я не могла озвучить, не подставив под удар других близких. Расплачивался не только Ирвин. Свою цену отдавала и я, отвечая за совершенные в прошлом ошибки.
– Черт, Леди, я не это хотел сказать! – всполошился брат, заметив мой взгляд. Он вскочил с места, попытавшись коснуться меня, но я увернулась и отступила на несколько шагов, вздернув подбородок и усилием воли останавливая рвущиеся вовне эмоции.
– Как оказалось, способна. И считаю, что запросила достаточную цену за предательство. Ирвин останется в живых. И продолжит обучение у меня. Я не прошу у тебя поддержки. Я не прошу рисковать ради меня или моего ученика. Я прошу лишь не мешать.
– Тебя убьют, – тоскливо произнес Мрак, не делая больше попыток приблизиться. – Вы погибнете оба. Ты же понимаешь, чем рискуешь, оставляя его в живых? Или наивно надеешься, что твоя слава убережет вас?
– Я все понимаю. И осознаю все риски. Я надеюсь, что убережет нас мое мастерство. Скажи мне… ты смог бы отдать Саньку, если бы не был однозначно уверен в его виновности?
Мрак тяжело вздохнул и сел обратно, сплетая руки в замок и упираясь в них подбородком. Поразмыслив минуту, он помотал головой:
– Нет. Не смог бы.
Я согласно кивнула, не глядя на брата, и глухо произнесла:
– Допивай кофе и уходи, Мрак. Пожалуйста.
Но тот не пошевелился. Когда я уже готова была повторить свою просьбу, он поднял голову, выныривая из размышлений, и неожиданно сообщил:
– Я поддержу твое решение. Поддержу перед ребятами и перед остальным сообществом. Ты на меня можешь рассчитывать. Но лояльности к своему щенку от меня не жди. Он – предатель, и я не вижу ни малейшего повода списывать со счетов его поступки. Ему ко мне лучше не лезть. И, Леди, не гони меня. Мы шестнадцать лет дружим. Сомневаюсь, что нашу дружбу может разрушить даже такое разногласие. Я на твоей стороне.
Глава 58. О рефлексах и безысходности.
Ирвин сидел на полу, привалившись спиной и затылком к закрытой двери. Сквозь нее были слышны голоса, но максимум, что мог различить дампир – интонации. Леди и Мрак ссорились. Из-за него. У его мастера снова проблемы из-за него. На чашу весов легла еще одна крупинка ненависти к себе. Вин искренне не понимал, почему Леди не соглашается даровать ему смерть. Несколько суток назад он был уверен, что мастер не захочет его убивать. А теперь не мог постичь мотивов этого решения. Продолжать обучение?.. Кажется, из тех ошметков тряпья, что от него осталось, вылепить что-то, похожее на воина, вряд ли способна даже его наставница. Себастиан верно озвучил его мысли. Ничтожество. Трус, не сумевший побороть страх за собственную шкуру. Ирвин себя презирал. Он не справился с давлением Себастиана. Не смог однозначно выбрать сторону. Не смог оправдать доверия Леди к себе. И справиться со своим наказанием он тоже не смог.
…Поначалу его охватила ярость, заменившая собой страх. Когда Леди, передав его падальщикам, развернулась и вышла, демонстрируя полное пренебрежение к его судьбе, пламя отчаянной ярости затопило его сознание. Ирвин понимал, что виноват перед мастером. Виноват бесконечно: он не только подставил под удар ее саму и ее друзей, но и разрушил тот мир, что она строила долгое время. Разрушил ее жизнь. Вин не собирался спорить с тем, что заслуживает смерти, но полагал, что может рассчитывать хотя бы на личное участие наставницы. Он без единого слова лег бы под ее меч, пожелай она забрать его жизнь. Не сопротивляясь, выдержал бы все, что Леди вздумалось бы с ним сделать. Но от нее самой. Ее руками. И счел бы это своеобразным прощением.
Хотя, стоило заглянуть в себя немного глубже, становилось очевидно, что основанием для подобной бравады служила инстинктивная уверенность в том, что Леди его смерть не нужна. До последнего момента Вин был уверен, что мастер его простила. Или готова простить вот-вот. Лежа в подвале, он даже прокручивал в голове предстоящий разговор с Санькой. Черт подери, он представлял, как вновь появится в «Тыкве»! Наворотивший дел, получивший справедливое воздаяние, но не сломленный… идиот. Сидя в машине, со скованными руками, Вин впервые ощутил настоящее беспокойство, начиная подозревать, что ошибся в своих предположениях. Но именно уход наставницы окончательно выбил почву из-под ног.
Разозлившись на Леди, Вин какое-то время держался на своей ярости. А потом ему пришла в голову другая мысль. Падальщики знали свою работу. Дампиру не потребовалось много времени, чтобы это оценить. Он быстро понял, что бесконечно терпеть боль молча не сможет. К тому же, судя по всему, исполнители были хорошо осведомлены об особенностях организма вампиров. И в их арсенале имелись средства, способные усилить восприятие менее чувствительных, чем люди, существ. Возможно, Леди решила уйти не только из равнодушия. Возможно, ей было бы противно наблюдать, как ее ученик теряет выдержку. Вин ощутил детское желание доказать, что уж ему-то достанет сил сохранить хладнокровие и с достоинством перенести уготованные ему испытания. Эта мысль дала ему возможность продержаться еще немного.
Время шло. Боль нарастала. Вин не мог вспомнить каких-либо подробностей, память милостиво стирала их, затуманивала рассудок. Лишь стойкий, дурманящий запах собственной крови, вспышки боли, то резкие, как удар током, то нараставшие постепенно. Лишь противный, кисло-металлический привкус во рту. Ирвина несколько раз вырвало, и горло саднило, изнывая от мучительной жажды. Пить ему не позволяли. Но собственной крови он нахлебался сполна, и ее яркий вкус смешивался с гадким привкусом, оставшимся на губах.
Удары перемежались порезами и ожогами. Серебро на него действовало мало, не обжигая так, как обожгло бы любого из собратьев по виду. Но лезвия были обработаны каким-то раствором, с тонким запахом полевой травы, и от него по коже разливался жуткий саднящий зуд, обостряя чувствительность. Болезненным становилось даже легкое прикосновение. О молчаливой стойкости речи давно уже не шло. Вин кричал, умолял, неоднократно просил убить его, слабо отдавая себе отчет в окружающей действительности. Он не понимал, сколько здесь находится. Время стерлось, растеряв реальность и объем. Теперь оно служило лишь для того, чтобы отмерять длительность боли.
Самое ужасное заключалось в том, что Вин не представлял себе цели происходящего. Такое знание дало бы ему иллюзию контроля: если пыткой стремятся добыть информацию или склонить к нужным действиям, то можно надеяться остановить истязание, выполнив требуемое. У Ирвина же такой надежды не было. Он старался не думать о том, что Леди могла отдать приказ пытать до смерти, потому что для него, значительно более крепкого, чем человек, такой расклад означал бы несколько суток непрекращающейся боли. Да и за что?.. Он упорно отказывался верить в то, что мастер сочла, что его проступок заслуживает столь жестокой расплаты.
Некоторое время спустя вампир осознал, что просить о пощаде мучителей совершенно бессмысленно: они были исполнителями, отрабатывающими контракт. Решение могла принять только его наставница. Вин пришел к выводу, что она ушла, чтобы не позволить себе остановить наказание раньше времени. Он не верил, что наемница сможет равнодушно наблюдать, не испытывая хоть тени сочувствия. Тем более, получать удовольствие от истязания. Несомненно, будь мастер здесь, она откликнулась бы на его мольбу. И согласилась бы если не прекратить пытку, то хотя бы даровать бывшему ученику уже желанную смерть.
Надежды рухнули, когда один из падальщиков сообщил ему, что Леди наблюдает. Через камеру. На экране. Отстраненно. Выходит, он попросту потерял всяческое значение для нее. Никто. Досадная помеха. Мертвый груз. Один из десятков убитых ею вампиров. Для нее – первой, кто смог вновь увидеть в нем человека. Вин ощутил, как его медленно поглощает небытие. Падальщики говорили ему что-то еще, но он ничего не осознавал. Вокруг была ватная тишина и пустота. До тех пор, пока не распахнулась дверь, впуская Леди. Рухнув на колени от болезненного толчка в спину, он осмелился незаметно посмотреть на ее лицо.
Вин предполагал, что никогда не сможет забыть выражение ее глаз. В самых тяжелых кошмарах, после которых он долго приходил в себя, задыхаясь и пытаясь унять бешено колотящееся сердце, ученик видел не падальщиков. А этот взгляд. В помутневших, полупьяных зеленых глазах скопилась убийственная ненависть. Животная жажда крови. Желание насладиться чужой болью. Ирвина поглотили одновременно жар и холод: огонь охватывал кожу, а лед затапливал внутренности. Леди была не в состоянии сфокусировать взгляд, и он метался по комнате, выбирая жертву для своей ненависти. И к лучшему: казалось, если глаза наставницы замрут, остановившись на ученике, того в очередной раз вывернет наизнанку. Ирвин задохнулся от ужаса, понимая, сколь острой и всеобъемлющей должна быть злоба наемницы. Пощада? Милосердие? О них не могло быть и речи. Более того, такую Леди он не осмелился бы просить. Челюсти наемницы сжались так, что натянувшаяся кожа резкими чертами обрисовала скулы и подбородок. Пальцы стиснули рукоять меча, словно хотели переломить металл пополам. Ровное, медленное и глубокое дыхание создавало вызывающий дрожь диссонанс. И голос Леди звучал незнакомо. Острый, как спица, звонкий и физически ощутимый, он ввинчивал каждое произнесенное ею слово в сознание.
Ирвин боялся застонать. Боялся громко дышать. Боялся встретиться с ней глазами. Привлечь к себе внимание мастера неосторожным движением или словом. Тело разрывалось от нестерпимой боли. Час сидения на стуле дался ему ценой почти всех оставшихся ресурсов. Но то, что творилось с душой Вина, было стократ хуже.
Разговор с Себастианом немного снизил накал ситуации, но не умерил страха перед наставницей. Тем более что Ирвин осознал, что она-то, как раз, справилась. Справилась с высшим. Слова, произнесенные мастером в ходе этой беседы, зародили в душе дампира отзвук надежды. Слабой, едва тлеющей надежды на то, что самое страшное осталось позади. Но, стоило в комнату войти Тони, Вин почувствовал, как мертвенный холод прокатился по позвоночнику до копчика, обжигая ужасом осознания: выполнив все, что требовалось наставнице, провинившийся щенок должен вновь вернуться к падальщикам. Он бы закричал, но не смог. Связки подвели.
Но Леди вновь преподнесла ему сюрприз, окончательно лишив окружающий мир всякой логики. Ирвин не понимал, чем обусловлена ее забота. Где кроется подвох. Что ждет его теперь, и почему мастер отказывает ему в смерти. Уверенный, что наказание будет продолжено, Вин не сразу поверил, что возвращается в логово. В свою комнату. Две недели назад он многое отдал бы за то, чтобы ощущать прикосновения рук Леди к своему телу. Пусть даже в виде оказания медицинской помощи. Теперь же каждое ее касание, бережное, осторожное, рождало волну тошнотворного ужаса. Тело болело все, целиком. А память неизменно подсказывала, что прикосновение повлечет за собой страдание.
Следующие два дня он практически не запомнил, впав в глубокое оцепенение. Постепенно Ирвин поверил, что Леди, действительно, сочла наказание достаточным. Тем не менее, жить дампиру не хотелось. Он не видел смысла. Теперь, когда он перестал что-либо значить в мире наемницы, у него не осталось никаких причин влачить бренное существование. Возвращаться к вампирам? Нет, так жить он уже не смог бы. А среди людей, похоже, места для него не осталось. Плавая в состоянии безвременья и полузабытья, Ирвин даже позволил себе расслабиться. И, судя по всему, едва не совершил очередную фатальную ошибку.
Тон, взгляд и слова мастера мгновенно вернули его в прежнее состояние плохо сдерживаемого ужаса. Именно в тот момент, когда Леди напомнила ему о невозможности безнаказанно ослушаться, для Ирвина рассеялись последние иллюзии. Он не знал, какой толщины стальные тросы заменяют этой женщине нервы. И что там кроется, в глубинах ее души. Но отчетливо понял, что надеяться на то, что наставница ушла, чтобы не видеть мучений ученика, было, по меньшей мере, наивно. Она выдержала бы зрелище и похлеще. Не проявив слабины. Не отпустив измученного болью и ужасом щенка. Вин легко и сразу поверил ее обещанию «найти аргументы», способные впечатлить дампира, даже после падальщиков. Угроза сломать руку поставила окончательную точку в метаниях. Тело, отчаянно пытавшееся восстановиться, и терпевшее крах за крахом, постоянно грызла боль. Нудная, тупая и настырная. Вин почти сжился с ней, научился терпеть, проваливаясь в забытье. Но малейшая травма усилила бы страдания стократ: у него не было и капли ресурса на восстановление. Леди не осознавала до конца своей власти над учеником. Ушиб, вывих, перелом швырнули бы его на новый круг ада. Вин готов был сделать что угодно, без оговорок, лишь бы его не трогали.
Ирвин понял, что альтернативы у него не осталось. Все, что он мог сказать в данной ситуации, это «да, мастер». Любая, совершенно любая просьба Леди воспринималась им, как приказ. Он послушно проводил время с наставницей, стараясь, чтобы его настороженность не была слишком очевидна: Леди это печалило. Если требовалось выпить кофе, Ирвин пил кофе, не ощущая его вкуса. Если требовалось говорить, он говорил, придирчиво выбирая каждое слово, исподволь фиксируя легчайшие признаки недовольства. При малейшем напряжении, проскользнувшем в тоне мастера, раны начинали саднить, напоминая ему о том, чем закончилось для него непослушание. Резкое движение, даже не нацеленное на него, вызывало удушающую волну ужаса. Вин замирал, как маленький зверек перед огромным хищником, чувствуя себя неспособным не то, что защититься, а даже убежать. Ему казалось, что он делает все возможное, чтобы не вызвать гнева наставницы.
Приезд Мрака открыл для Вина еще одну неприятную сторону новой реальности. Дампир ни секунды не сомневался, что, будь у наемника возможность, он не отказал бы себе в удовольствии, как минимум, ударить предателя. И не один раз. Ненависть, жгучая, смертельная, пропитанная желанием убить, сквозила в каждом жесте. Одновременно испытывая глубочайшее отвращение к себе и опустошающий, парализующий ужас, Вин старался не поднимать глаз, стать как можно более незаметным. Дыхание застыло за грудиной, вызывая боль в легких. Единственным препятствием, отделявшим его от новых мучений, ограждавшим ученика от ярости наемника, была Леди. Ирвин боялся наставницы, но отлично понимал, что сейчас она – его последняя защита. Судя по ее словам, касательно разрешения прикасаться к ученику, наемница отдавала себе в этом отчет. О мнении самого Вина относительно прикосновений к нему речи не шло. Ирвин застонал, обхватив руками голову. В результате глупых, необдуманных поступков он потерял не только право на уважение, но даже возможность распоряжаться собой. Своей неприкосновенностью. Своей жизнью. Или смертью. У него не оставалось вариантов, кроме как подчиниться. Все это время он опасался гнева Леди, опасался, что она, разъярившись, вернет ученика к падальщикам, и совершенно не учел опасности лишиться покровительства своего мастера. Мрак, всегда демонстрировавший отношение на грани с дружелюбием, сейчас источал ненависть. О том, какие чувства к предавшему наставницу дампиру питал, скажем, Красавчик, Вину было даже страшно подумать. Если Леди не убьет его а, потеряв интерес, выгонит вон… Пугала не смерть. А то, что могло ей предшествовать. Ему было жизненно необходимо поддерживать расположение наставницы. А Ирвин еще смел ей перечить…
Внезапно, перебирая в памяти детали последних событий, Вин осознал простую мысль: он продолжает противиться воле мастера. Леди требовала, чтобы он жил. А дампир изо всех сил пытался получить от нее смерть. Выходит, вновь ослушивался приказа. Игнорировал желание наставницы. Совершал очередную глупость, упорно нарываясь на ее гнев. Вин похолодел, осознав, куда его могло завести упрямство. Ему не хотелось жить. Он не верил в то, что сможет продолжить обучение. Он не верил, что наставница когда-либо вновь посмотрит на него, как на равного. Уже не представлял, как переступит порог «Тыквы». Смысла в продолжении существования не осталось. Но новых мучений он не хотел.
Леди прямым текстом сообщила ученику, что в принятии ее воли видит продолжение искупления. И сейчас, прижимаясь спиной к двери, из-за которой доносились раздраженные голоса, Вин осознал, что другого пути у него нет. И, возможно, подчинение смогло бы смягчить сердце Леди. Вряд ли, конечно, она согласится его убить, но, по крайней мере, возможно, позволит ему самому… Во всяком случае, следовало попробовать.
***
Неделю я терпела, позволяя ученику вновь привыкнуть ко мне. Обстановка походила на короткое перемирие во время яростной войны. Мы, как истощенные, не верящие в мир противники, настороженно приглядывались друг к другу, готовые занять оборонительные позиции в любой момент. Я пыталась уловить хоть какой-нибудь сигнал: жест, фразу, которые дали бы мне понять, что Ирвин готов хотя бы просто разговаривать со мной, не говоря о том, чтобы прощать. А ученик, как мне казалось, попросту старался не замечать моего существования, если я только не прижимала его к стенке и не заставляла говорить со мной. Но, по крайней мере, хотя бы перестал молить о смерти.
Первая же тренировка продемонстрировала мне, одновременно, поспешность моих устремлений и глубину возникших из-за визита к падальщикам проблем. Мы занимались в логове, в моем маленьком зале. Я начала возвращение к обучению очень мягко, тщательно отбирая упражнения, но и этого оказалось чрезмерно много. Вин по-прежнему старался не смотреть на меня, и поэтому я не сразу осознала, что что-то не так. Дампир послушно выполнял все, что я просила, а я никак не могла сообразить, почему его тело сковало напряжением, делавшим каждое движение неловким и угловатым. Наконец, осененная идеей, я спросила:
– Ирвин, тебе больно?
Ученик замер, опустив голову еще ниже, и тихо признался:
– Да, мастер. Немного.
– Немного? – вскинула брови я. – И поэтому ты так скупо двигаешься? Бережешься?
Он помялся, нервно облизнув губы, и нехотя ответил:
– Нет, не немного. Но я справлюсь.
– Почему ты мне… – я шагнула ближе, подняв руку, чтобы коснуться плеча сочувственным жестом, но Вин инстинктивно отшатнулся, сжавшись и зажмурив глаза. – Черт…
Я огорченно опустила руку, отступив на шаг назад, к прежней дистанции. Дампир осторожно открыл глаза и перевел дыхание.
– Ирвин, посмотри на меня, пожалуйста, – попросила я. Прядь волос выскользнула из-за уха и упала на лицо, но я не решалась убрать ее, опасаясь вновь напугать ученика. Вин сглотнул и поднял взгляд. И я прочла в нем ответ на вопрос, который не успела договорить до конца. Он не сказал бы. Не посмел бы пожаловаться. Не решился бы попросить об отсрочке. Вин был намерен выполнить все, что я потребую. Превозмогая боль, слабость, страх и нежелание вступать со мной в контакт. Спарринг представлялся маловероятным: я была уверена, что блокировать удар мой ученик сможет не скоро. Инстинкт возьмет верх. Тело слишком хорошо помнило опыт истязания, и то, что руки, причинявшие страдания, были не моими, роли, похоже, не играло. Ирвин смотрел мне в глаза, явно мучительно желая отвести взгляд, но не решаясь нарушить приказ. И я с ужасом осознала, что та покорность, которой я добивалась в течение всего года, оказалась мне не нужна. Сейчас я многое отдала бы, чтобы вернуть обратно того Вина. Моего Вина. Упрямого, несговорчивого, своевольного, эмоционального. Я хотела видеть его живым. Не сломленным. Не утратившим яркого, по-детски непосредственного интереса к миру. Но, выходило, что своими действиями я не заставила дампира подчиниться, а полностью убила желание жить. Быть человеком. Чувствуя, как горло сжимает спазмом ужас от содеянного, я рвано вздохнула, обуздывая эмоции.
– Мы не пойдем через боль, – мой голос дрожал, и во взгляде ученика на мгновение промелькнула искра. Не интереса, скорее, непонимания. Промелькнула и погасла. Мне пришла в голову мысль, что, возможно, продемонстрировать свои чувства дампиру было бы не так уж плохо. Но я слишком опасалась вновь утратить контроль над ситуацией. – Я рассчитывала, что ты уже пришел в себя. Раз нет, то спешить не будем. Тело надо восстановить. Мы потратим на это столько времени, сколько тебе потребуется. И, пожалуйста, говори мне, если тебе больно.
– Да, мастер, – эхом откликнулся Ирвин, и меня пробрала дрожь от того, сколь покорно звучал его голос.
– Вин, это я, – я не выдержала и пошевелилась, разведя руки в стороны, демонстрируя собственную уязвимость. Дампир вздрогнул от резкого жеста, но глаз не отвел. – Я прежняя. Та самая, которую ты окатил летом водой из шланга. Та, с которой ты танцевал на вечеринке у Мрака. Та, которой ты прикрывал спину на заказах. Потрогай меня, если хочешь.
– Если вам того хочется, мастер, – безжизненно отозвался щенок, и я обессиленно уронила руки.
– Иди, отдыхай. Возьми еще крови. Мы не будем тренироваться, пока боль не уйдет полностью. И сообщай мне, пожалуйста, о своем состоянии. Если больно или плохо. Обязательно.
– Хорошо, мастер, – склонил голову Ирвин и удалился из зала так поспешно, будто боялся, что я передумаю. Убедившись, что он ушел, а дверь плотно затворилась, я закрыла глаза руками, выдыхая, пытаясь освободиться от душившей меня вины. Отчаяние накатило, затопив сознание. Мне казалось, я никогда не смогу исправить то, что натворила.