Виктор Елисеевич Дьяков
Госпожа
1921 – 1922 г.г.
НЭП – это краткий и в то же время уникальный период в русской истории. Всего несколько лет, но сколько всего за это время произошло. Революция и Гражданская война смели многовековую сословную градацию общества, они же ликвидировали главный источник экономических противоречий на селе – помещичье землевладение. И еще один немаловажный фактор существенно влиял на ситуацию того времени – взявшие власть большевики еще не определились, что делать дальше. Ведь это сказать легко: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». А в реальных условиях послевоенной разрухи марксову теорию применить оказалось весьма сложно. В большевистском руководстве по этому поводу царили разброд и шатания. Это относительное безвластие позволило на местах событиям развиваться большей частью стихийно. В Подшиваловке так же как и всюду разделили помещичью землю. Казалось, изголодавшиеся по работе и имеющие теперь в достатке земли крестьяне произведут несметное количество хлеба и прочих продуктов, завалят ими никогда не евшую досыта страну, но…
Введенная Советской Властью продразверствка напрочь отшибала желание трудиться – сколько не собирай хлеба все одно почти все отберут продотряды. Не в последнюю очередь введение НЭПа обусловило то, что большевики смекнули: и дальше проводить политику военного коммунизма никак нельзя, кончится такая политика массовым голодом. Заменили продразверстку продналогом, позволили 70% урожая оставлять крестьянам на свои нужды. И вновь, казалось, появилась, наконец, у крестьянина возможность, а главное смысл резко увеличить производство. Но, увы, в Поволжье и это не сработало, ибо свое веское слово сказала Природа.
Осень 1920 года выдалась сухой, малоснежной случилась и зима. По весне влаги в земле оказалось так мало, что даже Волга не разлилась как обычно. Весной 1921 года сеяли в надежде, что недостаток влаги в почве восполнят летние дожди. Но и лето пришло сухое и жаркое. Поля прорезали хаотичные сухие трещины. Особенно тяжелая ситуация сложилась как раз в саратовском заволжье. Ко всему уже в августе на едва взошедшие немногочисленные хилые колоски налетела прожорливая саранча. В общем, урожая в 1921 году почти не собрали. Такое иной раз случалось и раньше, но тогда крестьян в какой-то степени выручали запасы, оставленные от прошлых урожаев. Но сейчас этих запасов не было, ибо все излишки выгребли по продразверстке, не было, ни у бедняков, ни у богачей, ни у русских, ни у немцев. По всему Поволжью разразился невиданный голод.
В предыдущие годы, когда бушевала Гражданская война в Подшиваловку из городов, чтобы не умереть с голода понаехало немало народа. Баба Глаша это лихолетье не пережила, померла, а вот её дети с семьями все прибежали в родную деревню. Теперь же наблюдалась обратная картина, подшиваловцы побежали в город, чтобы не умереть с голоду в деревне. Впрочем, не в Подшиваловке сложилась самая тяжелая обстановка, ей еще повезло, ибо стороной прошла августовская напасть, саранча и кое-какой урожай с полей все же собрали. В большинстве деревень и сел Заволжья было куда хуже. Голод и болезни как косой косили людей. Ели все, что можно было есть: траву, полынь, лебеду, насекомых, лошадей, собак, кошек, скотину, которую нечем было кормить забили в первую очередь…
Но не только по причини «милости от саранчи» Подшиваловка избежала в значительной степени участи своих соседей. Того урожая что собрали подшиваловцы все равно не хватило бы для прокорма, и самое позднее после Рождества все одно разразился бы голод. Деревня голодала не столь ужасно потому, что в ней смог организовать действенную борьбу с голодом местный сельсовет. А один из членов сельсовета, молодой коммунист Яков Буров, проявил невероятные энергию и находчивость.
Когда запасы хлеба в деревне стали подходить к концу, Яков поехал в Саратов и там через своих знакомых по партизанской деятельности сумел выбить для Подшиваловки продовольственную помощь, которая шла по линии Красного Креста и которую курировали норвежский ученый Фритьоф Нансен и Папа Римский. И таких обозов с продуктами Яков с зимы по лето 1922 года организовал несколько. Причем обозы сопровождала охрана из подшиваловцев, чтобы по дороге их не разграбили, что в голодающем краю случалось часто. Особенно памятным был обоз в феврале месяце. В том обозе, кроме всего прочего прибыл и дар Папы Римского, неведомое для крестьян какао. Его варили прямо на улице в полевых кухнях и наливали в кружки, чашки, котелки, кастрюли, чугунки… всем желающим. В придачу к какао давали пшеничную булочку. Понятное дело, за невиданным лакомством сразу выстроилась очередь. Но, увы, даже недоедающие люди далеко не все смогли столь непривычный напиток выпить.
К тому времени Ксения с Яковом уже отделились от стариков Буровых и жили в своем новом доме. Более того летом 1921 года Ксения родила первенца, сына которого в честь Ленина назвали Владимиром. Ну, а дом… для члена сельсовета, имевшего деньги и власть, нанять за приемлемую цену работников в условиях безработицы не составило проблем, то же самое и со стройматериалами. В новый дом молодые супруги въехали осенью 1921 года, как раз в преддверии надвигавшегося голода. Яков мотался в Саратов, организовывая помощь для деревни, но и себя не забывал. В обозах у него всегда имелась «личная заначка», которую он втихаря разгружал на своем подворье. И в этот раз, возвратившись с очередным обозом, Федор забежал домой, поцеловал жену и лежащего в люльке сына, не преминув с гордостью поведать:
– Слава Богу, довез! Возле Головиньщино еле отбились. Хотели задние сани у нас увести. Но мы не дали, в воздух стали стрелять, отогнали. Ксюшь, там какою-то какаву привезли в полевых кухнях. Сейчас воду разогреют, мешок туда высыпят, сварят и будут как чай всем раздавать. Дай какую-нибудь кастрюлю, я и нам принесу.
Ксения выслушав мужа постучала его пальцем по лбу и передразнила:
– Какава… Не вздумай. Ты знаешь, что такое какао на одной воде да еще в котле приготовленное? Его в рот не возьмешь. На вот, набери с полмешка и принеси порошок. Я знаю, как его вкусно готовить. Наши баре его только с молоком пили, да с сахаром. А там в котле без молока, без сахара, его вообще пить нельзя, блевать все будут как с похмелья…
Ксения сбегала в дома отца и свекра, предупредила, не ходить пить какао из походных кухонь, а шли к ним, чтобы насладиться этим напитком, а не хлебать тошнотворную бурду. Тем временем возле походных кухонь уже давились не только подшиваловцы, но и жители соседних деревень, которые набежали, прослышав о раздаче в Подшиваловке «гостинцев от Папы Римского». Мало кому то какао пришлось по вкусу, многих тут же выворачивало прямо на снег.
Вследствие родов и того, что в отличие от большинства односельчан Ксения не голодала, она вновь заметно поправилась, а так как любила нарочито богато одеваться и ей было во что, то она и выглядела… Нет, барыней-помещицей она не смотрелась, скорее купчихой с картин Кустодиева. И если бы в округе не свирепствовал голод, то столь цветущий вид жены бывшего красного партизана, нынешнего члена сельсовета и коммуниста возможно и не вызвал бы у односельчан столь негативной реакции. И если бы в деревне не были многим обязаны Якову вряд ли бы Ксении сошла с рук такая нарочитая, бьющая в глаза сытость. Ксения чувствовала это отношение, но воспринимала его как ту же зависть, что раньше крестьянки демонстрировали в отношении нарядов и стати Ирины Николаевны. Она же все больше входила в образ барыни и без стеснения ходила по деревне, нарядившись в обновы, что регулярно привозил ей из города муж, выставляя напоказ и наряды, и обтянутые оными округлости. Платья и кофты не всегда подходили по размеру, но Ксения в горничных прошла такую школу, что умела подогнать по фигуре любую одежду.
Яков тоже особо не обращал внимание на «общественное мнение», считая что имеет законное право одевать жену как барыню, не говоря уж о том, что вволю кормить, даже когда вокруг едва ли не все влачили полуголодное существование.
Замечание Ксении решился сделать только отец, когда она в очередной раз зашла к ним в гости:
– Ты бы Ксюш, того… особо-то богачеством и тем что у вас хлеба вдоволь не хвалилась, да и одевалась поплоше, а то сглазят. Уж больно народ вокруг злой с этой голодухи стал.
– Ой, тять, да знаю я всё… пустое это. Почему-то когда барыня Ирина Николаевна тут ходила в шляпке с перьями, вся в золоте и платье нарядное в заду и на груди у неё чуть не лопалось, а все вокруг в дерюгах, рубахах дырявых, босые… И никто тут ей свое зло в глаза не высказывал. Напротив, все ей улыбались, кланялись, да здравия желали, – отмахивалась от советов отца Ксения.
– То барыня, – качал головой отец.
Ксения на это ничего не ответила, лишь смерила отца снисходительным взглядом…
Когда-то, еще в бытность свою горничной, Ксения много раз слышала досужие разговоры гостей своих господ. Они рассуждали о политике, или еще о чем-то ей непонятном. К таким разговорам она обычно не прислушивалась. Но вот когда говорили о всяких там житейских нюансах, это она очень даже неплохо воспринимала. Однажды за бильярдом гости заговорили о продовольственных проблемах России. Кто-то посетовал, если бы страна сумела изжить такое бедствие как периодические неурожаи и хотя бы одно поколение выросло не зная страха голода, то невозможны были бы никакие революции и прочие волнения и наступили бы всеобщее благоденствие, равенство, любовь и братство. На это один из гостей, рассмеявшись, возразил:
– А вы в самом деле хотите встать вровень с мужиками и ничем от них не отличаться?
Приверженец равенства и любви на это ответа не нашел, и явно смутился. Зато его оппонент поучительно добавил:
– И насчет голода тоже самое. Когда все вокруг сытые удовольствие от собственной сытости особо не чувствуется. А вот когда вокруг много голодных и полуголодных, плохо одетых, ох как приятно самому быть сытым и хорошо одетым. И эти голодные и плохо одетые, думаете они о равенстве и братстве мечтают? Большинство их них мечтают быть на нашем месте, но никак не о всеобщем равенстве. Так что всеобщее равенство и благоденствие не возможно в принципе.
Сейчас как никогда это удовольствие быть сытой среди голодных ощущала и Ксения. То было ни с чем не сравнимое чувство внутреннего удовлетворения. Отчетливо стала понимать она и то, о чем догадывалась давно: ради этого и рвутся во власть все новые начальники. Все эти громкие слова о равенстве и братстве, что они произносят на собраниях – это ничего не значащая болтовня. Главное устроиться так, чтобы лучше есть, одеваться, что бы при этом ни самому и никому из его семьи не приходилось тяжело работать. Для того, в конце-концов, проявлял активность и Яков, чтобы относительно хорошо жила его семья.
Губернское начальство не могло не отметить активность подшиваловского сельсовета в борьбе с голодом. При общей бедственной картине сложившейся в заволжских уездах, где случалось даже вызванное голодом людоедство, Подшиваловка относительно терпимо пережила бедствие, и местный сельсовет ходил в передовиках. Смертность в этот период, конечно, увеличилась в первую очередь детская, но повального вымирания, как в целом ряде деревень и сел здесь не случилось. Более того весной 22 года здесь как обычно пахали и сеяли, редчайший случай, ибо почти во всех других деревнях и селах Заволжья все зерно в том числе и семенное подчистую съели. Откуда же его взяли подшиваловцы? И здесь подсуетился Яков Буров, съездил на неохваченную голодом Кубань, закупил за счет сельсовета и отправил опять же с охраной несколько возов с семенным зерном в Подшиваловку. Потом его примеру стали следовать и другие сельсоветы, но им то же зерно обошлось куда дороже, ибо кубанцы смекнули и взвинтили цены.
В общем, не могли не отметить Якова в губкоме партии и незамедлительно рекомендовали его в председатели подшиваловского сельсовета. В Подшиваловке далеко не все обрадовались, что молодой мужик всего двадцати семи лет от роду и станет главным начальником в деревне. Но как говорится плетью обуха, то есть Губком не перешибешь…
1963 г.
Сон-воспоминания о какао, которым подшиваловцы спасались от голода в феврале 1922 года, вновь так подействовал на Ксению Андреевну, к тому же совпав с усилением боли, что она в очередной раз очнулась. Окончательно придя в себя, она позвала сноху:
– Зоя…Зоя!
– Ой мама, иду… вы вовремя проснулись. Сейчас вам Боря укол сделает на ночь.
Сноха обрадовалась, что свекровь перед ночью очнулась не слишком поздно, и сделав ей обязательный «ночной» укол, все остальные члены семьи смогут спокойно лечь спать. Иной раз специфическое полубеспамятство свекрови затягивалось до полуночи и кто-то обязательно должен был при ней бодрствовать, чтобы разбудить Бориса, который делал ей укол. Но сейчас Ксения Андреевна, обычно к вечеру начинавшая мучиться от боли и требовать морфия… Она, вдруг, огорошила неожиданным вопросом:
– У нас какао есть?
– Что, какао? – изумленно переспросила сноха. – Да, откуда… Была когда-то пачка «Золотой ярлык», но кончилась давно. Володь, мама какао просит, может у тебя на работе достать можно?
В комнате появился сын.
– Какао? Да его сейчас днем с огнем не сыщешь. С продуктами вообще завал, только хлеб не дефицит. А какао… да за ним надо в Алма-Ату ехать, ближе нигде нет. Я в последний раз его привозил из Москвы, когда в командировке там был, три пачки купил. Так они уже кончились давно.
Сын виновато развел руками и вопросительно посмотрел на жену. Во взгляде читалось: и что это за очередная блажь пришла в голову матери, может заговариваться стала?
А Ксения Андреевна пребывала во вполне здравом рассудке:
– Да это я так… не надо ничего… Пусть Боря укол сделает, посплю…
С учетом своего специфического жизненного опыта Ксения Андреевна сделала свои выводы из того, что услышала о дефиците продуктов в стране. Если сын во всем винил «кукурузную» политику в области сельского хозяйства, то мать мыслила по своему давно выработанному шаблону, в основе которой лежали те же услышанные ей в далекой юности слова: сытым особенно приятно быть, когда вокруг голодные. Для того власть и устраивает этот перебой со снабжением продуктами, чтобы начальники приятно ощущали свою собственную сытость, чтобы перед своими женами, детьми, родственниками хвастать. Дескать, вот я какой умный и ловкий, как я вас кормлю и одеваю, в то время как все остальные перебиваются с хлеба на квас и одеваются только в сатин и дешевый ситец. Вот я какой, любите меня и уважайте…
Тогда в НЭП семья Буровых именно так и жила. Если так смог жить всего лишь деревенский председатель сельсовета, то почему так же не могло быть на губернском и даже государственном уровне. Разве начальники всех уровней не мыслили так же и для осуществления этой мечты не рвались к властным вершинам?
После инъекции морфия Ксения Андреевна вновь перестала ощущать боль, ей стало даже непривычно хорошо, и она вновь провалилась в забытье, чтобы на этот раз насладиться воспоминаниями о самом приятном периоде своей жизни.
1923-1927 г.г.
Ксения, еще живя в доме свекра, так себя поставила, что никто не смел ею помыкать. Но все же полноправной хозяйкой она себя там чувствовать не могла. Потому она постоянно торопила Якова строить свой дом и отделяться. По-настоящему она «развернулась» когда Яков занял пост председателя сельсовета. Новый дом Буровых не походил ни на один в русской части Подшиваловки, ибо строить его Яков нанял немцев, да и на стройматериалах не экономил. И немцы построили ему прочный, просторный, красивый дом из привезенных в степную полосу дорогих сосновых бревен. Дочку Ксения рожала уже в том новом доме. И зажили они…
Хоть и избежала Подшиваловка страшной участи некоторых соседних деревень и сел, но все равно после 1922 года почти вся деревня, в том числе и ее немецкая часть, пребывала в нищете, почти ни у кого за душой не имелось ни гроша. А у Якова Бурова и деньги были и власть и дом полная чаша. Конечно, можно было сказать, что для своего возвышения и обогащения он использовал горе народное, но с другой стороны во многом благодаря Якову, многие его односельчане пережили то страшное время.
Если в доме у свекра Ксения еще выполняла кое какую домашнюю работу, то в своем сразу потребовала нанять прислугу, а для тяжелой работы на огороде и скотном дворе постоянных батраков. Яков во всем, что касалось домашних дел беспрекословно слушал жену и готов был исполнить любой её желание и даже каприз. Тяга к обогащению у Якова оказалась наследственной, а тут ко всему и один из высокопоставленных большевиков Николай Бухарин с высокой трибуны провозгласил обращаясь к крестьянству: Обогащайтесь! Ох, как пришелся по нраву Якову тот лозунг, и он обогащался. В придачу к своему земельному наделу он еще брал несколько в аренду, хозяева которых были не в состоянии их обрабатывать. Казалось коммунисту и советскому начальнику не с руки эксплуатировать бедняков, но Яков данными этическими нормами не заморачивался и в посевную и уборочную нанимал до двух десятков временных батраков. Их руками и руками постоянных батраков и батрачек он фактически развернул на своих полях, огороде, скотном дворе хозяйство, дававшее стабильную немалую прибыль – труд батрачий был дёшев.
Ксения в основном руководила домашней прислугой, следила за огородом и скотным двором, но при этом сама ни к чему рук не прикладывала. За своими руками и лицом она теперь ухаживала, как это делала в свое время её барыня. Для этого она использовала и клубнику и сметану, когда бывала в городе обязательно покупала в прок косметические кремы, мази, пудру… Если лицо у нее и так было свежим и румяным, то с руками пришлось немало повозиться, чтобы они наконец приобрели нежную припухлость, то есть превращались в барские ручки…
Яков в своей искренней любви к жене позволял ей жить, так как она хотела. Сам же он не перенял барских замашек и даже в постели позже семи часов обычно не залеживался. А вот Ксения за исключением того периода когда кормила грудью дочь, поспать любила и опять же по примеру своей барыни валялась в постели до девяти, а иногда и до десяти часов. После вторых родов Ксения еще больше округлилась, но опять же не по-барски. То была налитая упругой плотью, величественная, красивая… но нет, не барыня, а опять же кустодиевская купчиха. Самой себе Ксения не очень нравилась – ведь она не походила на свой идеал, свою барыню. Зато Яков от внешности жены пребывал в полном восторге. Его любовь к ней с годами только крепла, можно сказать, он её почти боготворил. Именно с её слов он тоже уверовал, что теперь именно они должны жить как жили господа, что теперь они здесь вместо них и должны стать теми же помещиками, только по-другому зваться. И вроде все к тому шло…
Как уже упоминалось, в это время, время разброда и шатаний в большевистском руководстве, наступившем после смерти Ленина, Николай Бухарин бросил кличь, обращаясь к крестьянам: «Обогащайтесь!». По всей стране крепкие хозяева, кулаки, восприняли его с удовлетворением. Тем более воспрял духом Яков, ведь то было как бы официальное одобрение того образа жизни, к которому они с Ксенией стремились. За три года после голодного 1922 года в Подшиваловке собирали столько хлеба, что буквально засыпались им. Возможности НЭПа, вызвавшие бум частной торговли и кооперации позволяли эти излишки вывозить, продавать, обменивать. Далеко не все подшиваловцы сумели воспользоваться этими НЭПовскими благами, но Яков в те годы взял все что мог. В город теперь семейство Буровых выезжало на рессорной бричке запряженной белым в яблоках жеребце, а следом ехала телега с лошадью поплоше, в которой сидели батраки. Яков с Ксенией ходили по лавкам и базарам, делали покупки, которые батраки тут же уносили. Вскоре телега была уже забита под завязку, как нужным в хозяйстве товаром, так и игрушками для детей, шубами, платьями, обувью. Ксения ни в чем себе не отказывала, тем более любящий муж это всячески поощрял. Но не только жену баловал Яков. Очень любил он и детей. Для сына Володи, он не пожалев немалых денег, как-то привез с ярмарки игрушечную маленькую лошадку, едва ли не точную копию настоящей. Ох, как радовался тому подарку маленький Володя.
Однажды, летом 1925 года в Саратове, в очередной раз приехавшие на базар Буровы стали свидетелями странной демонстрации. По центральной улице шли совершенно обнаженные мужчины и женщины и громко скандировали: «Долой стыд!» В те годы новая власть хоть еще и некрепко стояла на ногах, тем не менее дурила и чудила, ибо со смертью Ленина не стало некого высшего авторитета, и пока оный не появился, некоторые из наиболее аморальных большевиков выдвигали и такие лозунги, используя временную вседозволенность.
Всего этого Ксения, конечно, не знала, а данная демонстрация её удивила, но совсем не возмутила. До войны на квартире Римских-Корсаковых ей приходилось прислуживать на званых вечерах, куда дамы приходили в вечерних декольтированных платьях. У некоторых те декольте имели весьма вызывающий вид. Да и сама Ирина Николаевна пока невестилась любила весьма смело оголяться. Ксения в своих тогдашних мечтах и себя представляла в таком платье с обнаженными плечами и наполовину и даже более открытой грудью. Ох, как ей тогда хотелось одеть такое платье, а Ирина Николаевна в оном казалась ей верхом красоты и привлекательности. И если то «обнажение» было в её представлении естественным, прекрасным, то увиденное на демонстрации… Она лишь констатировала, что у большинства тех баб, что ходили голышом по улицам Саратова, смотреть было совершенно не на что, хоть они показывали не только плечи и грудь, а вообще всё. По всему все эти, проповедующие новомодное течение гласившее «сбросить одежды и стать совершенно свободными», революционные девки в годы войны и голодовки, наверняка, до сыта не ели и выглядели соответственно. Ксения с отвращением наблюдала за неприглядным зрелищем и вдруг её посетила совершенно сумасбродная мысль… А если она вот так бы разделась и пошла среди этих сухопарых девок… как бы на неё смотрели все эти стоящие вдоль улицы и вытаращившие глаза мужики? Она скользнула взглядом по этим зевакам и вдруг заметила, что и её Яков и сопровождавшие их батраки разинув рты смотрят на эту срамоту. Шальная бабья мысль тут же испарилась, ибо Ксения вновь вернулась в свой образ, жены и хозяйки:
– А ну… что рты раззявили, нечего тут смотреть на этих охальниц и охальников, поехали!– Ксения, отобрав у мужа вожжи и хлестанув лошадь, направила бричку в сторону базара.
В своем доме Ксения многое устроила по образцу барского. Даже если сама валялась в постели до десяти часов, потом от наушниц точно знала, кто из прислуги встал поздно, плохо мыли пол, вытирали пыль, или допускали еще какие прегрешения. Правда, в отличие от барыни она давала своим прислужницам право выбора наказания: штраф, вычитаемый из жалования, или зуботычина. Редкая батрачка выбирала первое, предпочитая пощечину, удар по спине поленом или кочергой. Таким образом, рукоприкладство в отношениях прислужниц и хозяйки стало в буровском доме обычным делом. Тем не менее, никто не жаловался. А куда жаловаться, если в сельсовете главный Яков Буров. Более того, никто не уходил с такой службы. А куда уйдешь, если повсюду нищета и бедность, а Буровы являлись не только первыми богачами в деревне, но и платили хоть и ненамного но больше других кулаков, а главное исправно и без обмана. Причем платили так как хотелось батракам, хочешь продуктами, хочешь деньгами – где еще таких хозяев найдешь. Так что приходилось терпеть барские замашки Ксении, более того держаться за место, ведь на их места в деревне имелось немало желающих. Как когда-то в барский дом считали за честь попасть едва ли не все подшиваловцы, так и сейчас, стать постоянным батраком у Буровых означало обеспечить сносное проживание своей семьи, и за эту «честь» тоже существовала неофициальная очередь.
Большинство подшиваловцев умудрялись бедствовать даже в урожайные годы. НЭП это время не только экономических возможностей, тогда и богатели и беднели, что называется стихийно. У центральной власти до села руки все никак не доходили. В Москве большевики никак не могли определить, кто из них главный и прийти к единому мнению – в какую сторону крутить «штурвал» управляемой ими страны. Ну, а внизу как всегда когда все пущено на самотек имел место своего рода «стихийный естественный отбор». И в процессе того отбора всплыли и получили возможность пожить в свое удовольствие такие как Буровы.
Как относились подшиваловцы к барскому образу жизни своего председателя сельсовета и его жены? По разному. Те, кто также смогли разбогатеть благодаря НЭПу, они в основном завидовали не столько богатству Якова, а тому, что у них в отличие от него не имелось официальной властной брони в виде должности и членства в правящей партии. Потому и их жены, так же как Ксения строить из себя барынь побаивались. Многие из них тоже были не прочь взять с нее пример, хоть и не имели того «образования», что она приобрела за время службы в барском доме. Ну, а подшиваловские пролетарии, беднота, что составляла не менее 80% русской части деревни… Они конечно ненавидели Буровых, пожалуй даже сильнее чем до революции ненавидели помещиков. Тех привыкли еще с крепостных времен подспудно, даже через ненависть считать чем-то вроде существ сделанных из другого теста, белой костью… А тут, кто жирует и ими помыкает, на кого они вынуждены батрачить, умножая их богатства!? На Яшку, которого все здесь с детства знали, или на Ксюшку, которая девчонкой тут бегала, с соплями до земли, потому что ей обуть нечего было!? А сейчас фу-ты ну-ты, не Ксюха а Ксения Петровна, барыня-барыней, в шелках и кашемире ходит, свои кормленные зад с брюхом обтянув, в ботинках с галошами, в серьгах с каменьями, руки белые пухленькие, а на пальцах колец не счесть. Да еще моду взяла, каждый день на перине своей дрыхнет чуть не до полудня, а потом, если не с той ноги встанет со своей пуховой перины, давай прислугу кочергой или поленом гонять, охаживать…
В этой связи у наиболее борзых не могли не образоваться протестные настроения, модные для НЭПовских времен: «Это как же так, для чего революцию делали, царя, помещиков сбросили, чтобы вместо них мироеды, такие как Яшка с Ксюхой тут барствовали!?»
Но Ксения наслаждаясь своим положением, как бы и не чувствовала этой, едва ли не всеобщей, ненависти к ней и к её мужу, и даже к её детям, не предвидя, что эта ненависть в конце-концов получит возможность «материализоваться», и им придется пожать те же плоды, что несколько лет назад пожали помещики.
