Виктор Елисеевич Дьяков
Госпожа
1963 г.
В связи с особенностями, вызванными болезнью «график» жизни Ксении Андреевны теперь предусматривал двухразовое питание. Кормила её сноха. Данный процесс доставлял немало мучений, как кормящейся, так и кормящей. Если бы сноха не была столь терпелива и безответна… но к счастью для Ксении Андреевны она оказалась именно таковой.
С первого дня их совместного проживания сильная, властная свекровь фактически помыкала смирной снохой и это продолжалось вот уже 17 лет. Все привычки и желания снохи Ксения Андреевна считала не заслуживающим серьезного внимания. Вот и сейчас она очнулась от звука радиоприемника работавшего в соседней комнате – по радиотрансляционной сети передавали какую-то музыку. Ксения Андреевна поняла, что сноха занята своим любимым развлечением – сидит возле радиоприемника и слушает мелодии, или песни. Естественно она считала это блажью и пустым времяпровождением. Не раз она ей строго выговаривала:
– И что же ты там такого слышишь, что часами так вот сидеть можешь?
– Ну как же, мама, это же опера. Неужели вы не слышите, какая замечательная музыка!? Я слышу, как играют музыканты, поют певцы, подмечаю ошибки, определяю кто фальшивит, а кто нет, – сноха, в свою очередь, не могла взять в толк, что окружающим просто недоступно слышать ту же многогранную мозаику звуков, что и ей.
– Какая еще опера? Воют что-то, половину слов не разберешь. Я только если громко поют люблю. Помнишь, по радио передавали и я тебя спросила про мужика, который мне понравился, или про бабу ту, которая частушки поет.
– Это вы про Штоколова спрашивали, – подсказала сноха. – Это молодой певец, бас. Очень сильный голос, но однообразный. Мне не нравятся такие простые голоса. А певица, которая частушки пела, это Мордасова. Тоже не самый благозвучный голос, – в то в чем разбиралась сноха проявляла несвойственную ей твердость и, что называется, не прогибалась перед свекровью.
– А кто же тогда тебе нравится из тех, что на пластинках поют, Утесов, или Лемешев? – пыталась показать, что тоже не чужда искусству Ксения Андреевна.
– У Утесова голос слишком глухой, некрасивый, но петь он конечно умеет. А у Лемешева, да чистый, но небольшой голос, – не без удовольствия «парила» в любимой стихии Зоя.
– И как ты это все понимаешь? – не могла не удивляться свекровь. – Ну, а кто же тогда тебе из певцов все-таки нравится, раз ты такая привереда, есть такие?
– Если я бы могла по театрам и концертам ходить и в живую слушать, я бы точно без ошибки определила кто есть кто, а так… Но и по пластинкам и по радио слышно, что до Шаляпина всем нынешним певцам очень далеко. А среди певиц нет лучше Лидии Руслановой. Вот у неё действительно божий дар, в её голосе и сила и талант. А из оперных из тех, что я слышала, пожалуй никто лучше Ирины Архиповой не поёт…
Нет, не добавили уважения в глазах Ксении Андреевны такие вот способности снохи. Баловство все это и толку от всех этих рассуждений, кто лучше, кто хуже – никакого. Они там все и хорошие и если верить снохе не очень хорошие поют себе и за это большие деньги получают. Хорошо ли плохо ли, но они неплохо кормятся за счет своего пения. А ты кто такая, чтобы их судить? Ты копейки в своей бухгалтерии получаешь, потом на огороде кверху задницей стоишь, грядки пропалываешь, корову доишь и за ней убираешь. И никакого толку нет от того, что ты по звуку можешь определить хорошо или плохо они поют. Да и можешь ли, кто здесь это подтвердит?
Вот и сейчас, определив, что сноха опять, скорее всего, слушает по радио музыку, Ксения Андреевна закашляла, застонала… не столько от боли, сколько от неосознанного внутреннего недовольства, что можно выразить словами – каждый сверчок знай свой шесток. То, что она в свое время не захотела довольствоваться своим крестьянским «шестком», а рвалась в «госпожи»… Здесь она почему-то аналогии не видела.
Сноха услышала, приглушила радио, зная, что свекровь негативно относится к её «слабости» и поспешила к больной:
– Мама, как вы… может поедите?
Ксения Андреевна помедлила с ответом, пытаясь уловить в тоне снохи недовольство тем, что она оторвала её от приятного занятия. Но ничего похожего, сноха и голосом и видом выражала обычное смирение.
– Ладно, давай свою кашу… Опротивело уже все, скорее бы уж… – Ксения Андреевна явно давала понять, что ей отосточертело такое мучительное пребывание на этом свете.
То было, конечно, лукавство. Она очень боялась смерти и готова была терпеть любую боль, лишь бы продлить жизнь. Несмотря ни на что она жила надеждой, что когда-нибудь встанет и опять, хотя бы в границах этого саманного дома, но будет властвовать, будет госпожой. Ей даже сейчас хотелось хоть как-то, хоть отдаленно быть похожей на ту бразильянку с фото, которую носили черные рабы в паланкине.
Вечер прошел как обычно в череде неотличимых друг от друга в эти последние полгода. Ксения Андреевна не ощущая вкуса поела, прислушалась к шуму создаваемому сыном, внуком, внучкой… дотерпела до предночной инъекции и вновь провалилась в свое спасительное забытье.
1950-1955 г.г.
Жизнь в Панфилове для семьи Бурцевых можно было разделить на период до 1953 года и после. Пока жил Сталин имело место тихое сидение по образу той «мыши под веником». Жили скромно: работа-дом, с соседями и сослуживцами общались осторожно, следили как бы не сболтнуть чего лишнего. Такое напряжение обуславливалось тем, что таких как они тогда в Панфилове набралось немало. Они так же забился сюда, чтобы не дотянулись до них щупальца власти, с которой у них в свое время возникли проблемы. Некоторые здесь прятались аж со времен гражданской войны.
Хрущевское время сначала вселило надежду, что гнет, так долго довлевший, наконец, ослаб и появилась возможность, наконец, разогнуться, дышать полной грудью. Панфилов в те годы населяли в основном славяне, имелось немало уйгуров. Казахов насчитывалось не более четверти от общего населения городе, тем не менее, именно они здесь считались титульной нацией. Уйгуры, молча с этим не соглашались, ибо именно себя считали исконными хозяевами этих мест еще со времен Джунгарского ханства, то есть с 18 века, когда казахов в этих местах не было вовсе. Незначительную прослойку жителей составляли корейцы, выселенные сюда с Дальнего Востока еще в 30-х годах.
Так вот, как кончились сталинские времена и люди стали отходить от десятилетий гнетущего страха, они всячески пытались жить обычной, естественной жизнью. Они перестали бояться собираться в компании, стали смелее в своих высказываниях, рассказывали политические анекдоты и вообще все чаще стали говорить, что думают. Возможно, в какой-то степени в связи с этой забрежжевшей впереди лучшей жизнью семью Бурцевых навестила нечаянная радость – Зоя вторично забеременела и в 1954 году родила дочку. В этот же период у Володи вместе с чувством расслабленности возникла и ранее заглушенная страхом тяга… тяга к спиртному. К выпивке сын пристрастился еще на фронте, где без наркомовских ста грамм не проходило дня, а перед боями выдавали и больше. И если раньше Володя сдерживался, боясь еще и этим привлечь к себе внимание, то теперь… Теперь он стал частенько после работы приходить домой навеселе. Потом стали случаться периодические запои. Ксения Андреевна не знала, как бороться с этой напастью, ведь ни ее отец, ни Яков пьяницами не были. Она привычно обвинила в этом Зою – не можешь удержать мужика! А как тут удержишь, когда сама ходишь сначала беременной, а потом все внимание целиком забирает маленький ребенок. Тут скорее на свекровь пенять надо – ты то куда смотрела, все-таки твой сын. Но не мать и не жена заставили Володю взять себя в руки, а перспектива лишиться работы в «Скотоимпорте». Там сразу же отреагировали на пьянство своего главного бухгалтера и вынесли ему соответствующее предупреждение.
После 1956 года стали массово освобождать осужденных по политическим статьям. К тому же у Якова и без того истекал двадцатилетний срок. Ксения Андреевна совершенно не интересовалась судьбой Якова. Не возникло у неё желания и сейчас узнать хотя бы жив он или нет. Тем не менее, всеобщая реабилитация стала источником беспокойства для Ксении Андреевны. Она ни в каком виде не желала вспоминать прошлое и очень надеялась, что Яков свой срок не переживет. Но он его пережил и освободился в 1957 году. Это разузнала не она, а сын, который в тайне от матери начал разыскивать отца. Он выяснил, где осел отец после лагеря и сообщил матери, что хочет съездить к нему.
За все более десяти последних лет, что сын с матерью прожили вместе, меж ними не возникало такого скандала, как в тот день, когда Володя сообщил о своём намерении встретиться с отцом. Ксения Андреевна поставила вопрос ребром: либо отец, либо она. Володя никогда не мог понять, за что мать так возненавидела отца. За всё, что они пережили после его ареста? Но многим попавшим тогда в такую же ситуацию досталось куда больше. Жены сидели в лагерях, детей отправляли в детдома, где их заставляли отрекаться от отцов. К тому же не отец ей, а она ему не сохраняла верность. Володя не понимал этого, ибо сам с детства помнил его любовь и заботу, и эту врезавшуюся в память подаренную маленькую лошадку… Не мог понять Володя, что мать винит отца в том что не оправдал её надежд, в разрушении самой сокровенной и с детства лелеемой мечты. Не могла простить, что она в нем ошиблась, ошиблась в выборе спутника жизни, с которым намеревалась занять достойное место в жизни. А достойным местом она считало только место госпожи. Этого Ксения Андреевна Якову простить не могла и видеть его не хотела.
Заколебался Володя, не зная как поступить. Вопрос решился сам собою. Вскоре с того места, где проживал отец пришло известие, что Яков Буров покончил жизнь самоубийством. Володя порывался все равно ехать, узнать причину поступка отца, постоять на могиле. Ксения Андреевна встала перед ним на колени, расплакалась… и не пустила. Володя не поехал, но очень переживал и вновь стал искать утешение в вине, да запил так сильно, что его уволили из «Скотоимпорта». Опасности лишиться жилья над семьей Бурцевых не висела, ибо дом принадлежал не конторе, а арендовался ею для своих работников у города. Ну, а так как Зоя являлась сотрудницей городской коммунальной службы, то теперь уже она стала официальной квартиросъемщицей того же дома. Но такого понятия как безработный в СССР не существовало. Не трудоустроенные лица считались тунеядцами и преследовались по закону. Так что Володе пришлось срочно завязывать с пьянкой и искать работу. Для бухгалтера таковых организаций в маленьком Панфилове имелось немного. Тем не менее, Володя таковую нашел в расположенном в окрестностях города колхозе.
Колхоз, чьи земли примыкали вплотную к Панфилову являлся успешным по советским критериям хозяйством. Вернее он таковым стал под руководством выходца с Украины Головинского. Сын крестьянина-бедняка с житомирщины был обязан советской власти всем, ибо сумел в полной мере воспользоваться возможностями, что она ему предоставила. Еще до войны он служил в Панфилове в погранотряде, а после демобилизации не поехал домой, ибо тогда на Украине жизнь была, что называется, не фонтан – Сталин Украину не любил и всячески её утеснял. Начав работать в сельхозартели, Головинский со временем стал её руководителем, ударником труда в военные годы, благодаря чему получил «бронь» от фронта. С 1950 года он стал председателем колхоза. Особенно развернулся Головинский с приходом к власти Хрущева и провозглашением им курса на «кукурузизацию» всего сельского хозяйства. Именно в колхозе Головинского стали собирать большие урожаи кукурузы. Его сразу заметили, наградили, а колхоз с 1957 года удостоился почетного названия «40 лет Октября». О колхозе-передовике сняли документальный фильм и слава о нем и его председателе гремела по всему Союзу. В конце-концов Головинский удостоился звания Героя Социалистического Труда.
Вот к этому председателю и пошел работать Володя, изгнанный за пьянку из «Скотоимпорта», а так как бухгалтером он был хорошим, то испытательный срок выдержал и его приняли на постоянной основе. Председатель, конечно, предупредил, что если он возобновит свои вредные увлечения, то будет незамедлительно уволен. Так в семье Бурцевых вновь наступила относительная стабильность. Постепенно Володя сблизился с председателем, а Ксения Андреевна не преминула использовать нового начальника сына в качестве наглядного примера, как надо вылезать «из грязи в князи»:
– Вот Володя, учись. Ты воевал, у тебя два ранения, награды были, и ничегошеньки ты не имеешь. А он тоже с деревни, с бедной семьи, а так устроился, что и на фронт не попал, и в начальники выбился, о нем вон все газеты пишут, кино про него кажут, и живет здесь как помещик…
Бухгалтер в колхозе человек заметный, фактически член правления. Потому он обязан участвовать в различных праздничных мероприятиях, которые в колхозе-миллионере устраивали с размахом. На них приглашались и семьи членов правления. Ну и, понятное дело, посещала их и Ксения Андреевна. Тан она, конечно, не сидела во главе стола, но с интересом наблюдала за председателем-орденоносцем и членами его семьи. И в очередной раз она недоумевала: как такой человек смог так высоко подняться!?
Сильно разочаровал её этот советский помещик, как и его жена. Разве можно их равнять с её бывшими господами? Нет, эти не умели ни держать себя, ни есть красиво, ни даже говорить складно. Да если бы ей посчастливилось надолго стать такой вот «помещицей», уж она бы не смотрелась такой зачуханной, невзрачной бабенкой, как жена этого председателя. Да и мужа бы она сумела привести в порядок, чтобы штаны на нем не сидели мешком и пиджак как с чужого плеча, чтобы смотрелся, как и полагается настоящему начальнику. Сама для себя Ксения Андреевна сделала вывод, что как на высших постах, так и на местах новые господа явно не соответствуют занимаемому в жизни месту.
1960-1963г.г.
Вот так и жила в последние годы Ксения Андреевна, вроде бы среди людей, а на самом деле… Да при Хрущеве народ себя почувствовал свободней, поверил в перемены к лучшему. На советские праздники в компаниях поднимали тосты за Родину, Советскую Власть, мудрое руководство страны… А то как же, ведь именно СССР запустил первый спутник, первого космонавта и по всем статьям вроде бы был впереди планеты всей. Так же, в общем, мыслили и домочадцы в семье Бурцевых… кроме Ксении Андреевны. Нет, она не то чтобы была против, она вообще не воспринимала все эти модные темы типа космоса, пятилеток-семилеток, мировую политику, то что Хрущев пообещал к 1980 году пришествие царства божия под названием коммунизм. Она даже не возмущалась очевидной абсурдности всех этих глобальных заморочек. Просто эта неграмотная женщина, но познавшая науку под наименованием «алгебра жизни», давно уже сама для себя вывела её неоспоримую аксиому: того самого всеобщего равенства и счастья для всех, о которых пишут в газетах, вещают по радио и с высоких трибун… оно невозможно, потому что невозможно никогда. Как ни крути, а всегда будут господа-начальники и они всегда будут пользоваться большими благами, а остальные… остальным – что останется, или вообще ничего. И эти господа всегда будут жить лучше, как и их семьи. А остальные их будут обслуживать: ублажать, охранять, исполнять их волю… Как на той фотографии, которую она увидела в книге: кто-то едет в паланкине, а кто-то его несет.
Ксения Андреевна и раньше, будучи в добром здравии и сейчас, большую часть времени находясь под воздействием морфия в полубеспамятстве, она твердо верила смолоду и пронесла ту веру через всю свою жизнь… Счастье – это не та любовь что проповедуют в церкви или говорят по радио и показывают в кино. Счастье – это ехать в «паланкине» и там удержаться до конца жизни. Что для этого надо? Она не сомневалась – всего лишь везение. А все остальное, грамотность или даже наличие ума… Нет, Ксения Андреевна видела близко некоторых из современных начальников, этих едущих в «паланкине». Она была неплохой физиономисткой и по лицам тех же Хрущева и Головинского могла кое что о них сказать – да это очень хитрые люди, но и только. Хорошо её известные господа Римские-Корсаковы куда более в её понимании соответствовали статусу «господ». И ничем кроме везения, стечения обстоятельств, объяснить тот факт, что эти хитрецы и им подобные сумели залезть в «паланкин», она не могла.
А ей, увы, не повезло. Вроде бы и попала в «паланкин», но по настоящему так в него и не уселась, не удержалась – вылетела. Не мудрствуя, Ксения Андреевна во всем винила Якова. Опять не повезло, не того мужа выбрала, не угадала. Тем себя и утешала: она пыталась, но не повезло. Многие, вон, и не пытались. Но с ними все ясно, у них на роду написано нести «паланкин». А вот глядя на тех, кто удержались там, становится обидно – ну чем они лучше, почему именно им повезло?
В апреле 1961, когда полетел Гагарин и все вокруг радовались тому, как невесть откуда свалившемуся на них счастью, а семилетняя внучка залезла на кучу дров и смотрела в небо, в надежде увидеть космический корабль… Ксения Андреевна с усмешкой бормотала себе под нос:
– Ну, полетел, повезло, может теперь наградят и семья получше жить будет. Эти-то чего радуются, как жили в навозе, так и будете.
Конечно, вслух ничего такого Ксения Андреевна не говорила, ибо не только сноха, но и сын вряд ли бы её поняли. Они ведь выросли в этой советской действительности, находились внутри её и никак не могли на неё посмотреть со стороны. А Ксения Андреевна, она как тот космонавт на орбите давно уже находилась снаружи жизни и совсем по-иному воспринимала её суть. По радио в шестидесятые годы особенно много говорили об освобождении народов Африки от колониального гнета. Ксения Андреевна не в пример «сознательному» советскому человеку видела в этом то же, что и было в России в Гражданскую войну – одних из паланкина выкинули, чтобы на их место уселись другие, которых опять кто-то понесет, такие же как на том фото, босые и нищие.
В очередной раз Ксения Андреевна очнулась, когда в соседней комнате возник довольно громкий спор между снохой и сыном. Даже сноха, обычно боящаяся разбудить свекровь, на этот раз увлеклась:
– Володя, я тебе который раз об одном и том же говорю – отсюда надо выбираться. Твой отец уже давно реабилитирован, и тебе нет никакого смысла здесь прятаться! В правах ты не поражен, так что кроме столицы и закрытых городов можем куда угодно перебраться.
– Ну, я ж тебе тоже уже сколько раз говорил. Подожди, вот с мамой разрешится, тогда и думать будем, – недовольным тоном отвечал сын.
– Когда разрешится? Время идет и закидывать удочки надо уже сейчас. Я на своей работе с годовым отчетом в Алма-Ату поеду и с кем надо поговорю. Помнишь, я говорила, что меня туда уже приглашали на работу, только вот квартиру не обещают. Но на первых порах можно и на съемной пожить. А город очень хороший, чистый, зеленый, там и институтов всяких полно, будет где детям учится, и снабжение неплохое, и театров много… может, наконец, я в живую настоящую оперу послушаю…
Ксения Андреевна вдруг отчетливо поняла, что она обуза… обуза и для сына со снохой и для внуков. Так получилось, что её родители не были для неё обузой, ибо после замужества она больше с ними не жила и все заботы о их старости и похоронах легли на младших братьев… тех что потом погибли на фронте, и вот сейчас… Сейчас она, никогда не державшая сноху за путную, вдруг осознала её позицию. Да, сноха никогда не рвалась в господа, но своим детям так же как в свое время и Ксения Андреевна она хотела обеспечить более счастливое, чем её жизнь будущее и потому стремится переехать в большой город, чтобы они устраивали свою жизнь там. Она не смотрела на ситуации с околожизненной «орбиты», потому не понимала, что скорее всего и там дети её окажутся в числе несущих «паланкин», но сейчас именно с переездом она связывала все свои надежды на будущее. Да Ксении Андреевне было больно слышать то, что она слышала, но осуждать сноху она не смела, не имела права. Да они ждут разрешения вопроса с ней, то есть ждут её смерти… чтобы без помех жить дальше. К боле в животе теперь добавилась и боль в груди.
– Зоя! – вдруг, не вполне осознавая для чего, позвала сноху Ксения Андреевна.
Голоса в соседней комнате стихли. Послышались шаги и в комнату спешно вошла сноха:
– Вы проснулись, мама?
Сноха смотрелась явно смущенной, ибо догадывалась, что свекровь слышала её разглагольствования. В этой связи она ожидала выговора, упреков типа: что смерти моей ждете!? Но Ксения Андреевна неожиданно заговорила просящим тоном:
– Зоя, помнишь ты как-то пела песню «Лучина» и на гитаре играла. Так она мне понравилась. Пожалуйста, очень тебя прошу, спой. Что-то так послушать хочется. Сколько ты песен пела, не нравилось мне почему-то, а когда эту услышала, прямо слезы из глаз пошли. Спой пожалуйста.
Сноха и подошедший сын недоуменно переглянулись.
– Хорошо мама, я сейчас, – сноха вышла, а сын стал поправлять матери подушку, чтобы ей удобно было слушать.
Через минуту сноха пришла с гитарой, и внимательно прислушиваясь к издаваемым инструментом звукам, стала перебирать струны и тихим, но «достающим до глубины души» голосом запела:
То, не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит,
То, мое, мое сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит…
На глаза Ксении Андреевны навернулись слезы. Она сейчас подумала, что песня и о ней тоже. Всегда ощущающая себя не как все, а некоей особенной, она вдруг под эту мелодию поняла, что прожила такую же беспросветную жизнь и так от неё устала, что уже совсем не боялась её покинуть.
Извела меня кручина,
Подколодная змея,
Догорай, гори моя лучина,
Догорю с тобой и я…
Под этот неофициальный гимн «несущих паланкин» Ксения Андреевна вновь забылась… на этот раз навсегда.
В оформлении обложки использовано фото с сайта https://pixabay.com/ru/photos/старый-женщина-люди-главная-1068535/
