Виктор Михайлович Брусницин
Неизвестная гастроль Владимира Высоцкого
Вообще говоря, каких-то особых приключении вечер не явил. Гости умеренно доказывали достижения в культурной области панибратским перечислением имен знакомых сельчанам по кино и новостям; те лупили глаза, прохваченные жутью фактически непосредственного приобщения к высочайшим моментам советского бытия. Разве образовавшаяся Агафья Макаровна, незаметно внедрившись и окунув рюмочку, угостила столь скабрезными частушками, что прожженный Терентий от восторга начал свирепо топать свободной от гармони ногой, и приговаривать: «Иэх, в рот те дышло».
Вениамин, явившись, несомненно, первым номером текущего обстоятельства, надежно охранял священные фигуры гостей. «Неча, неча. Пшел отсель», – например, отслонял изошедшего чувствами к Игорю Яковлевичу Терентия. Умиленный критически председатель часов в десять отчалил с семьей, чуть не оторвал в прощальной тряске руку Павла. Следом тронулась Маша Спиридонова, не склоняясь на смелые притязания шахматиста – деревня, сами понимаете, законы общежития выверенные и наглядные. Там и прочие группировано откланялись. Собственно, Терентий запропастился первым (был обнаружен рано поутру Татьяной в бане в состоянии счастливом). Славно ослабевший Володя укатал хозяев на романтизм, ночевку на сеновале. Павла и Яковлевича устроили в горнице, на диване и добротной раскладушке.
Утром из гостей Владимир и поднялся первым. Был доволен жизнью и свеж, ополоснулся в бочке во дворе. Тормошил друзей:
– Эй, охламоны, все зори кончились! Прозеваете зов природы!
Впрочем, поеживался и лазал по телу: происки сеновала, покалывало, конечно, постеленная кошма не оберегала. Охламоны от чудесного сна избавлялись лениво. Вениамин, отметим, уже находился в поле, занималась Татьяна. После обстоятельного завтрака и прений было решено посетить пруд. Квело и молчаливо тасовал пирог с молоком разбуженный под задачу Ванька. Снарядили и удочки.
Верно, утречко удалось. Сытая прохлада, ходко топающая в тепло. Окунулись для галочки, но угадали. После процедуры Ванька увел в кустистый, с осокой и камышом мысок. Павел и Игорь Яковлевич охотно последовали ловким рыболовным приемам племянника. Володя плюхнулся на богатую траву и отрешенно мечтал, вздрагивающий взор выдавал брожение образов.
– Однако, черт возьми… – не выдержал он брожения. – Теперь я понимаю, отчего мы употребляем. Для натурализма, во хмелю мы наги. Природа, юноши, это что при родах – рождение, творчество.
– А-а, вот отчего один знакомый остроумно записал недавно процедуру в музы. Что ж, назначить поэзию натуральностью – смело, а то и глубоко, – выразился Павел.
Яковлевич, как бы поражаясь излагаемому факту, вкрапил:
– А мне, товарищи, Мария понравилась. Ей-ей, сюрреалистическая женщина.
Павел:
– Но разве не здесь истина? И натурализм вам, и поэзия. Собственно, ты прав, женский контингент присутствует.
Володя не преминул прищемить:
– Ага, подлец, зыркал на Дарью, не отвертишься.
– А что – сам обозначил, натурализм.
Бог знает, в какие идеалистические высоты проложил бы тропу настоящий момент, и какому огорчению подверглась стремящаяся на сковороду рыба (собственно, Ванька со товарищи уже взяли определенную порцию), когда б в доступности не образовалось лицо. Чуни, шапка об одном ухе, держащаяся на плечах ветошь непонятного кроя. Персона без предисловий выковырял из закромов бесконечно замурзанных штанов флакон, наделенный вне сомнения жидкостью самогонного достоинства. Все настороженно замерли. Извлечение следом желтого, ядреного огурца, кажется, сопровождалось некоторым содроганием. Однако экзерсисы столичных штучек дед снял ловко:
– Угощаю.
Проникновенность этого слова оформило умозаключение Володи:
– Русский человек широк. Прошу запомнить это раз и навсегда.
Собственно, недавняя тирада обязывала – он энергично принял сосуд и запрокинул голову. Пузырьки, громкий звук проникающей влаги. Рубашка в нос. Физиономия, удостоверяющая окончательное согласие с ходом дел.
Надо сказать, Павел, которому была протянута емкость, выразил взглядом крепкое сомнение. Однако досадно упускать все краски дня, процедура последовала. Впрочем, влюбленный и уж этим полный Игорь Яковлевич отказался.
А дальше случился диспут.
– Ну-тес, господа изрядные, какими ветрами, тэсэзэть, занесло в наши палестины, – запустил дедок. – На какой-такой мякине, тэсэзэть, соизволили провести.
Артисты дружно впялились в деда и даже разжились небольшим онемением. Первым вышел из тишины Володя, имел азартный голос:
– Да никакими особыми привилегиями не наделены, уважаемый. Москвичи, присутствует. Так одним местом рожаны. Как обращаться прикажете?
– А Иван Спиридоныч, знамо-понимательно. Отставной козы барабанщик и черта лысого шельма, – вытянувшись во фрунт, пропищал дядя, – имею честь распространиться.
Неожиданно подал звук молчаливый прежде Ванька, насмешливый:
– Скипидарыч – чего там.
Дедок незамедлительно передернулся и визгливо попенял:
– Ты мне!.. Таракан запечный и курицы окурок! Цыть отседа! – Впрочем, теперь же обмяк и предъявил в улыбке редкие и плохие зубы, тон, справедливо будет заметить, получился сейчас покладистый и даже приятный. – Ненадежный народ – зеленым-холодно… Значится, артистических кровей. Ну-ну, доводилось, господа вас в переносицу, сопричаствовать. Позвольте предъявиться, провинциального драматического театра производственник и Гамлет будучи. Шестьдесят четыре выхода вынь и положи без коленкора.
Дедок озорно и живо щелкнул пятками на манер, должно быть, гусар. Игорь Яковлевич, скосив глаза на Павла, проворчал:
– А кто бы посмел сомневаться.
Дед тут же повалился на траву и соорудил презабавную рожу, беря еще содержащую бутыль, что после прикосновения поставил на землю Павел. Поднес к губам, кратко прокомментировал:
– Воздадим, выходит-входит, Мэльпомэне. – Глотнув, товарищ вполне красочно выбросил руку и отчеканил вдохновенно: – Вы уверены, что выжмете из меня голос моей тайны. Вы воображаете, будто все мои ноты снизу доверху вам открыты… Объявите меня каким угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя… Тудэть-сюдэть.
Все молча переглянулись. Володя все это время нежно тер пальцами подбородок, теперь руку отнял и категорически заявил:
– Ну что коллега, быть или не бить, пить или не петь. – Приложил фуфырек и глотнул вполне смачно.
Дед расплылся:
– Заметано. Тэсэзэть, не наличествует правовых оснований взыскательно беспокоиться.
Павел развел руки.
– Вы требуете, чтоб я остался в стороне? – Присосался к горлышку, кратко, впрочем.
Далее доморощенный актер ловко свернул на политический момент. Диспут случился горячий и бутылек, соответственно, благополучно иссяк.
Уж давненько неподалеку гуртовались трое ребятишек: девчушка пяти что-нибудь годов, пара пацанов хорошо постарше. Они заворожено и молча констатировали текущие события. Присоединилась ходко дочь Вениамина, сразу что-то горячо молвила ребятам и старший парень важно транслировал мужчинам – ждут обедать. Понятно, Скипидарыч разжился разочарованием и несильному предложению Володи соблюсти компанию отказал.
В доме ожидал аппетитный стол с горкой шанег и прочей выпечки и председатель с очередным коньяком. Игорь Яковлевич, помятуя о элеваторе, тихонько выругался, но Аркадий Иванович пошел навстречу:
– В район вызвали, постановление сверху спустили, до сведения будут доводить. Вертаюсь завтра. Вы, я понял, тоже завтра отчаливаете? Жаль. Оно бы концертеху обоюдную спроворить сколь ладно было. Впрочем, уборка.
Через минут двадцать исчез, тряс руки аналогично вчерашнему. По исчезновению Павел воззрился в Игоря Яковлевича:
– Мы разве не нынче наладились уезжать?
Опекун принялся чистить очки и моргать.
– Да хлопнем еще денек, я уж в правление смотался, звонил. Все утрясено.
Москвичи переглянулись, ухмылочки – кисленькие, похоже – мелькнули. Собственно, после чревоугодия Игорь Яковлевич исчез.
Возник послеобеденный отдых. Павел улегся в избе – здесь было прохладно – денек, подобно вчерашнему, получился где-то душноватый. Хорошенькие облака скользили мимо солнца, окружение было наполнено ленивой, сладкой тишиной и клонило в негу. Володя, напротив, стащил кошму с сеновала и устроился, смахнув рубаху, в огороде. И точно, уснули.
Разбудил напористый голос Вениамина:
– Эй, Москва, благодать пришла, лебеду искала, да беду нашла!!
Когда Володя – минут двадцать еще он витал в поэтических, вероятно, дебрях – вошел в избу, за столом сидели хозяева, Павел, Игорь Яковлевич и сюрреалистическая Мария. Вениамин шумел:
– Колхозник – он комель. Жнет и пашет, бдит и пляшет. Мы светлую будущую самым доскональным манером разумеем. И завтре рыбалочку изобразим великую. Ванька комбайн не хуже отца знает, наука в руку – заместит.
Мария, играя соблазнительной шеей, повернулась к Игорю Яковлевичу:
– И вечерок нынче не обойти. Народ в напряжении, бабы сарафаны гладят.
Игорь Яковлевич напряженно воззрился в Володю, моргал, как водится:
– Тут мы с Павлом порешали в отсутствие. Люди на самодеятельность разошлись для дорогих гостей. Ну и от вас недурственно штукенцию, парочку… Понять можно, столь чудесный форс-мажор. Я, например, могу престидижитацию иную толкнуть.
Володя насупился и увел глаза, вдруг без перехода расплылся: «Отчего же».
Концерт начался часов в девять. Клуб, ясно-понятно, был забит. Сельчане расфуфырились, у баб в персях гнездились броши, мужики применили расчески. Гостей посадили в первый ряд, управляла всем движением Мария. Она стояла в авангарде шести женщин богатой возрастной амплитуды, что, видно, являли хоровой коллектив, сбоку пристроился на стуле счастливый Терентий с заправским баяном.
– А вот, товарищи, не лыком шиты мы, и не просите, – звенела вся в прическе и подведенных глазах, за платье и не станем, Мария. – Дорогие гости в лице театральных представителей посетили. Пусть и не нарочно, и нашему Вениамину Игнатичу прямое уважение, а все отрадно. В кои веки. И ударять лицом в грязь мы отнюдь не собираемся, а покажем, на что способны.
Она приятным образом отступила в ряды певческого коллектива и здесь же полыхнул баян Терентия. Пошла «Рябина кудрявая».
Верно, женщины доводили искусство до сведения вдохновенно. Далее ступила веселенькая «Рула тэ рула» и теперь же из-за кулис выпорхнули вприсядку два мужичка и пошли залихватски куролесить коленцами. Овации на всякую выходку были пламенные. Марии с ее сольным номером «Течет река Волга», исполненном глубоким, бархатным сопрано с емким вибрато досталось сполна. Игорь Яковлевич, само собой, наяривал в ладоши зверски, собственно, рот его в период соло Маши был плотоядно приоткрыт и очки не скрывали живейший блеск глаз. Справедливо сказать, свой номер – фокусы с картами, иными доступными принадлежностями – от отчебучил ловко и отклик сорвал.
Пришел черед Владимира Семеновича. Гитара, что предварительно настроенная пряталась за кулисами, была не ахти, но все возмещал непреклонно творческий дух помещения. Впрочем, первая песня – «Старый дом», аплодисменты вызвала чуток натужные: оказывается певец до глубинки еще не совсем дошел, содержание и манера народного любимца оказалась пока специфичной, – больше дало себя знать официальное уважение. Однако «Песня про нечисть» уже проняла, люди прочувствовали сермягу. Всего артист спел три песни, «Скалолазка» очаровала совершенно. И почувствовав по поведению, что мужчина намеревается этим ограничиться, сельчане устроили зверский бис. Последовали еще три песни, «Парус», как ни странно, чуть с ума не свел, и тут не отпустили бы, но выручил председатель, выяснилось, что вопреки обещанию, он из города прибыл. Следуя чину, Аркадий Иванович выбрался на сцену и толкнул речь.
– Товарищи, а так же граждане. В государстве мы с вами живем важном и равноправие соблюдаем отнюдь. Полюбуйтесь на факт – столичные люди к нам пожаловали и запросто с нами якшаются. Что уж говорить за номера искусства. Уважаемый Владимир Семенович как коренной артист очень весьма насущного театра нашей любимой родины подтвердит, что и мы умеем изобразить. Подтверждайте Владимир Семенович, а то не выберетесь целы из нашего достойного села. – Здесь председатель несколько неспокойно загоготал, дабы гости, не приведи господь, не перепутали последние слова с чем иным кроме шутки.
Владимир Семенович шутку подтвердил, высказав следующее:
– О чем тут может идти речь, шикарные люди. Поверьте, сердечно тронуты и гостеприимством и всем остальным.
Вероятно, он намеревался добавить еще ободрительные предложения, но этого хватило, народ хлынул на сцену и принялся трепать человека рукопожатиями, прочими прикосновениями и словами. Гам случился отличный и радостный. Ильинишна, например, на правах первого угощателя доказывала:
– Мы Бобровских (соседний совхоз) обойдем, и не мечтайте. Оне на озимых прежде выезжали, а наш агроном Захар Антоныч таку передову технологию по яру вменил, что теперя нам и дождь нипочем. Опеть про черезполосицу знам, про мелиорасию единова. Эка, к примеру, какой подсолнечник вымахал.
Симпатичная Дарья бухгалтерских кровей вопреки уже знакомой словообильности, молча находилась рядом, гордо откинув голову и нахально взирая в Павла, переплясывала, притом водя по плечам распахнутым платком. Крутившаяся рядом дочка председателя все хотела предъявить некое слово, но получался кратковременный писк. Некая баба доказывала, что сын у нее в армии научился столь бойко передразнивать всю троицу (Балбес, Бывалый, Трус), что командир части выдал внеочередной отпуск, и Москве, поди, такого жанра отродясь не снилось. Разумеется, Вениамин не преминул обозначить присутствие следующей поэмой: «Сатана Вениамин, а Татьяне битамин». Впрочем, все это совершалось наперебой и вряд ли доходило до слуха приемника, пережатого разнообразием источников. Сюда же Терентий разошелся не на шутку и наяривал одну мелодию за другой, отчего вся катавасия имела характер веселый и ядреный.
Однако все это было перекрыто происшествием, что не замедлило случиться. Когда настырничанье на москвичей несколько улеглось и все заменилось прекрасными разговорами о производительности труда и прочем счастье, шатанием и общим шумом, в углу сцены произошел голос. Он сообщал следующее:
– Теперь пора ночного колдовства. Скрипят гроба, и дышит ад заразой. Сейчас я мог бы пить живую кровь и на дела способен, от которых я утром отшатнусь. Нас мать звала. Без зверства, сердце!
Подобную речь толкнул мужчина вполне чистенько одетый – правда, крой костюма был годов из предвоенных, с подложными плечами, о двух бортах и прочей атрибутике тех времен. Товарищ имел выразительное, свежевыбритое лицо, причем сработанное лезвием явно редкого применения, что утверждал изрезанный и очень светлый сравнительно с остальным смуглым лицом подбородок. Этой свежести шли печальные глаза и непослушные расческе волосы, наконец непокорный уже всякому усовершенствованию возраст. Сооружение являло Скипидарыча.
Совхозный люд заработал, верно будет сказать, несколько ошарашенный вид. Даже Терентий сомкнул в последнем аккорде меха и приобрел несколько лишних морщин на без того сетчатом лбу. А конкурент между тем вполне поставленным голосом излагал:
– Что бы ни случилось, души Нерона в грудь мне не вселяй. Я ей скажу без жалости всю правду словами, ранящими, как кинжал. Но это мать родная – и рукам я воли даже в ярости не дам.
Ей-ей, в покрытом изумленной тишиной помещении голос обрел резонанс и слова отзывали, пожалуй, магическим очарованием.
Какой черт дернул Владимира, неведомо – впрочем, догадаться можно: перед выходом Вениамин соорудил, конечно, некоторую заправку – однако он не сумел остаться в стороне.
– Теперь прощай. Пора. Смотри, светляк, встречая утро, убавляет пламя. Прощай, прощай и помни обо мне! – возразил он на речитатив соратника.
Но что вы думаете, по всей видимости, собрав в кулак все что было возможно собрать из широко мечтательной натуры, в роль вступила и Оленька, дочь председателя. Выпросталась сокровенная и много укрощаемая мечта о сцене. Девушка сделал заявление:
– А по чем я отличу вашего дружка? Плащ паломника на нем, странника клюка. Помер, леди, помер он, помер, только слег. В головах зеленый дрок, камушек у ног. Белый саван, белых роз деревцо в цвету, и лицо поднять от слез мне невмоготу.
Офелия во всей красе, будьте любезны.
После этой тирады вновь возникла изумительная тишина. Впрочем, теперь короткая. Пространство взорвалось овациями, люди всем темпераментом выражали согласие с происшествием.
Разумеется, следующие слова председателя были приняты с предельным энтузиазмом:
– Во двор, товарищи! Мы некоторое угощение за счет совхозных средств организовали. Конечно не традиционным числом, однако случай. Собственно, и дела наши доморощенные на твердом пути, так что смысл имеется. На выход, друзья!
Точно, во дворе рядом с клубом, под размашистыми тополями, славно освещенный гирляндой ламп, несомненно, привычным образом разместился длинный стол с радующим глаз наполнением.
Когда уселись, председатель обратно выдал горячую речь за успехи и жизнь, впрочем, ничего нового не сообщил, но, понятно, вооруженные наполненными стаканами люди приняли слова самым должным образом. В общем, ход вещей случился приятен душе. Небольшой сбой устроил мужчина в залихватски заломленной на затылок военной фуражке с кокардой. Впрочем, движения его были весьма расстроены и слова исполнены винного накала:
– Я вот что скажу, товарищи и женщины! Ни при каких обстоятельствах, никак нет! Собственно, ахалям-бахалям. Собственно, сэнк ю фатэншн – пич пеникал, май дарлинг.
Он, конечно, намеревался продолжить обзор, но сидящая рядом Дарья, Кокарда и явился капитаном, супругом, сильно дернула докладчика за рукав и того хорошенько на радетельницу шатнуло. Возник гомон, смех. Дядя очень невестибулярно норовил принять первую позицию, жена удерживала. Капитан горячо сетовал:
– Изыди, сатано! При живом муже. Смирно, шагом марш!
– Уймись, несчастье ходячее, – шипела Дарья, – на весь свет позоришь. Вот наказание.
Соседи усмиряли страстотерпца. Мария срочно перехватила слово:
– Нет, Аркадий Иванович, школа конечно играет сильную роль в нашей непосредственной жизни, однако на клуб я ваше внимание перемещу. Не можем приобрести современные ряды для зрителей, ограничиваемся скамейками. Это очень влияет на вокальную сторону самодеятельности. Столица при этом посещает только так. Согласитесь, Игорь Яковлевич.
– Бросается в глаза, – тотчас возник соратник. – Победы обеспечиваются тылами, доказано последними исследованиями. Аркадий Иванович, я вам пришлю специальные заключения самых маститых.
– Тылов? – подковырнул Павел.
Игорь Яковлевич заулыбался, и воодушевился Володя.
– Нет, действительно, клуб у вас солидный. Из такого сооружения можно конфету сделать минимум районного масштаба.
Верно, постройка была кондовая, обширная, внутри сразу обнаруживалась несуразная пустота. Возникли мнения. Внес голос и Скипидарыч, которого обнимал Терентий и преданно смотрел на двубортный пиджак новоявленного:
– Я всегда твердил, исподтишка-впритык, что напрасно проходим мимо Гамлета. Берусь исполнить три роли не сходя со сцены, вразнос меня не обессудь.
Ильинишна завела: «Это было давно, лет семнадцать назад…» Однако к моменту Кокарда умудрился отвязаться от лучшей половины, соответственно сбил певицу, кочетом сообщая:
