Владарг Дельсат
Обретение

Полная версия

Дракония. Пятое лучезара

Валентина

Котят нашли совсем недавно. Когда мы все смотрели трансляцию, то их было просто жалко – ведь дети же. Дети, которые вынуждены выживать. Но дети для нас превыше всего, поэтому их и принялись разбирать по семьям. Вот только не везде было гладко, конечно. Дети – они разные, а здесь фактически сироты. К кому-то потянулись сразу, кому-то пришлось подбирать родителей, ибо принять котята могли далеко не всех.

На самом деле Ксии тоже стоило родителей именно подбирать, но тут вдруг оказалось, что выхода нет – если котенка не согреть немедленно, она не выживет. История у малышки занимательная: ее Старшая погибла раньше времени. Ожидаемая продолжительность жизни должна быть больше, но произошел несчастный случай, и… малышка почувствовала смерть Старшей и чуть не погибла сама. Затем ее отдали другой девушке, только и там прошло не все гладко – не возникло привязанности, отчего малышка опять чуть не отправилась на встречу с предками. Как будто этого было мало, малышка не хочет жить.

– Валя, у нас котенок сложный, – сообщает мне подруга, хорошо знающая, что я не откажу, несмотря на довольно трудную работу в Дальней Разведке.

– Что случилось, Таня? – интересуюсь я.

– Она жить не хочет, настоящее дитя войны, – отвечает мне давняя подруга, хорошо знающая, чему именно нас учили.

Сам Винокуров учил нас Истории, особенно специфическим ее разделам, поэтому я понимаю, о чем говорит Танечка. Малышка может вообще никого не принять, но нам хотя бы объясняли и показывали, что значит «потерять всех». Записи мнемографа, ситуационные тренировки, рассказы старших Винокуровых – все это было, подарив понимание, и если ребенок именно «как дитя войны», то ее никто не поймет, отчего малышке будет просто некомфортно. А из учеников Винокурова я поблизости одна, поэтому, кроме меня, некому.

И вот я смотрю на нее маленькую, в капсуле лежащую. Протокол говорит о развитии тела на четыре года, проведенной иммунизации и нестабильном сердце. Причем на данном этапе медицина бессильна. Что же, бывает и так, все-таки мы не кудесники из сказок, потому может оказаться бессильной и наша медицина, особенно если котенок сам себе плохо делает. Значит, надо постараться отогреть.

Взяв ее на руки, отмечаю, что сначала малышка ко мне потянулась, а потом будто опала. Значить это может многое – и точно не самое хорошее, но… Как узнать, что именно? Мнемограф в таком возрасте запрещен, да и состояние у нее будто жить не хочет. Может ли малышка не хотеть жить? Очень даже, на самом деле.

Как говорил на лекциях товарищ Винокуров, у таких детей обязательно есть триггер, от которого они сразу же начинают воспринимать категорию взрослых «своими». Вот как нащупать этот триггер у Ксии? Малышка смену имени приняла легко, хотя у них имен как таковых и нет, об этом в трансляции говорилось. Но, к сожалению, смена имени не помогла – такое ощущение, что она конкретно меня не приняла… Может быть, время нужно? Да, скорей всего, именно так – нужно время.

– Ксия, расскажи, пожалуйста, что тебе нравится, а что нет? – пытаюсь я расспросить вцепившегося в меня котенка, неся ее к шлюзу, где рейсовый ждет.

– Когда холодно, не нравится, – тихо отвечает она мне и замолкает.

А я чувствую, что ей плохо и, наверное, страшно, хотя даров у меня и нет. Она чего-то боится, а плохо ей, видимо, оттого, что не может принять мир, в котором нет ее Старшей. Тогда неправильно говорить, что я мама… Или правильно? Не знаю, честно говоря, надо будет со специалистами связаться. Маленькая моя, как же тебе помочь?

Она прячет лицо в моей одежде, при этом ушки ее только чуть-чуть возвышаются над головой. Выходит, боится? Вот и Ли. Муж, шедший дотоле мне навстречу, очень ласково смотрит на Ксию, улыбаясь, но не показывая зубы.

– Здравствуй, малышка, – говорит он, но тут я чувствую дрожь ребенка. Что случилось?

Муж, я вижу, тоже не понимает, что происходит, уж очень необычно себя ребенок ведет. Но, наверное, ей просто нужно время, чтобы принять действительность. Поэтому мы сейчас очень быстро отправимся домой, а там малышка в себя придет. У меня-то доселе детей не было, как-то не получилось. Сначала я ответственности боялась, потом работа закрутила, вот и не сложилось, но Ксию я постараюсь отогреть…

Увидев ребенка в моих руках, стюардесса-помощник улыбается, указывая мне на отдельную каюту. Хоть лететь сравнительно недолго, но, видимо, есть какая-то инструкция по поводу котят, либо же девушка заметила страх ребенка. Благодарно кивнув, я поворачиваю направо, чтобы сразу же войти в маленькую каюту – кровать, диван, два кресла.

– Тебе сейчас холодно? – интересуюсь я у нее.

– Нет… – едва слышно произносит Ксия, но дрожит по-прежнему.

Я пытаюсь ее уложить в кровать, что мне не удается – вцепляется в меня намертво, отчего я не понимаю, что происходит. Если бы она не хотела со мной расставаться, то в моих руках должна была успокоиться, но этого не происходит. В чем же дело тогда? Почему она так себя ведет? И что, главное, делать мне?

– Не нервничай, любимая, – просит меня Ли, отлично понимая, что я просто растеряна. – Расскажи мне о нашей малышке.

– Это котенок, Ксия зовут, – объясняю я мужу, пытаясь привести внутренние ощущения в порядок. – Она потеряла свою Старшую, отчего едва не погибла, и после… за последний месяц у нее трижды останавливалось сердце. В госпитале вцепилась в меня, но дрожит.

– Малышке нужно немного стабильности, – мягко произносит муж, погладив малышку промеж ушек, отчего та отчетливо вздрагивает всем телом. – Отдохнуть в тепле, чтобы не было холодно, поесть вкусного, на природе побывать, а там посмотрим.

– Думаешь, она просто устала? – по-моему, я даже немного жалобно говорю.

– Вот домой доберемся, – не отвечая мне, продолжает ласково говорить с котенком Ли, – отдохнем, в безопасности убедимся, а там посмотрим.

Ему, наверное, виднее, малышка на всю речь не реагирует никак, поэтому я предполагаю, что муж прав. Значит, сейчас мы летим на Драконию, где маленькая сможет в себя прийти. Вот кажется мне отчего-то, что нас она не принимает, но при этом цепляется за меня, как за последнюю надежду. Надо будет позвонить Марье Сергеевне Винокуровой, она телепат, может быть, сможет помочь?

Вскоре уже посеревший экран обретает цвета, показывая систему Драконии и нашу синюю планету с красивыми транспортными коридорами, орбитальным заводом и выделяющимися яркими кругами воздушными садами. Я очень люблю нашу планету, надеясь сейчас только, что и малышке здесь понравится.

Ксия

Я все не могу успокоиться, а меня в это время куда-то несут, расспрашивают, но при этом я не знаю, как правильно ответить, поэтому боюсь сказать неправильно. Мне почему-то кажется, что «мама» готова меня выбросить. Наверное, все дело в том, что она меня не вылизала? Или…

Я не чувствую ее сейчас мамой, просто совсем. И Хи-аш не чувствую, отчего мне совсем грустно – ведь выходит, меня ей отдали, но при этом я все равно ничья. Я не знаю, как такое возможно, даже в школе об этом не говорили, но у меня получается именно так, потому что я неправильная, наверное. Тем не менее, я все равно стараюсь ей понравиться, только урчать у меня никак не выходит. Наверное, я просто не умею урчать, потому что Хи-аш не научила.

Меня приносят куда-то, это место «мама» называет «дом». В нем неожиданно тепло, а потом мне говорят, что мы сейчас будем есть. Наверное, мне придется сидеть на неудобном стуле и ходить на задних руках. Мне этого не очень хочется, да и неудобно, на самом деле, хотя если от этого зависит, не выкинут ли, тогда я буду, конечно. Почему я так боюсь того, что выкинут?

Я не верю в то, что «дети превыше всего» – это ведь не только слова, а еще мне та неправильная Хи-аш доказала, что дети еще как бывают чужими, вот поэтому я и не могу поверить. Да и новая «мама» очень ласкова ко мне, но любит ли она меня? Я знаю, что когда свой котенок, то любят обязательно, а вот она меня – да? Или нет? Я не знаю…

– Ксия, ты хочешь поесть за столом или лежа? – спрашивает меня новая «мама», выдергивая из мыслей.

– А разве можно лежа? – удивляюсь я, морально готовясь к тому, что нужно будет на задних руках ходить.

– Можно, – растягивает она губы. Это называется «улыбаться». – Даже, как очень маленькой, поесть можно.

Вот это меня очень сильно удивляет, потому что понять, о чем она говорит, я не могу. Что значит, «как очень маленькой»? В чем разница? Я спрашиваю об этом и очень скоро получаю свой ответ, только лучше, наверное, я встала бы на задние руки. Она кормит очень страшно, приказывая открыть рот и засовывая еду прямо туда, отчего я с трудом давлю рефлекс выплюнуть все. Мне от этого кормления настолько страшно, что я даже вкуса еды не чувствую, а она будто издевается – хвалит меня за то, что я хорошо кушаю. Может быть, она и правда издевается, чтобы я выплюнула, а за это потом будет больно делать?

Получается, меня опять обманули, просто спрятавшись за словами. А тогда выходит, что ласковость «мамы» не значит ничего. Она же вроде бы хочет сделать мне хорошо, я чувствую, но при этом пугает… Я не понимаю, почему так и что теперь делать. Она ведь тоже держала меня на передних руках и к себе прижимала, почему же тогда это чувствуется совсем не так, как у той самки, которая после смерти была? Мне даже спросить некого!

– Теперь Ксия отдохнет немного, а потом, если захочет, экран посмотрит, – мягко говорит «мама» и гладит промеж ушек, а я с трудом держусь, чтобы не спрятаться, потому что как удар это ощущается, а не как ласка.

А еще она меня не спрашивает, а информирует только, как та, неправильная Хи-аш, и хотя говорит ласково, но я ей не верю. Не знаю, почему, но не верю, и все. Очень хочется убежать, а надо быть послушной, потому что убежать некуда, а одна я замерзну. Или от голода умру, потому что маленькая я еще, даже слишком, и работать не могу. А чтобы было что кушать, надо работать, я это точно знаю.

Я должна быть послушной, потому закрываю глаза. Наверное, все дело в том вирусе, который унес наших Старших. И если бы они были, то мою Хи-аш починили бы. И меня бы… любили? Меня бы точно любили, хоть я и не знаю, что это такое, но мне очень хочется узнать. Интересно, откуда взялся этот вирус?

Я очень хочу узнать, откуда он взялся, за что упал на нас, заставив выживать, ведь это из-за него умерла Хи-аш. Я думаю только об этом, изо всех сил желая понять, и мне кажется, что-то отзывается на это мое желание. Я проваливаюсь в сон, все еще очень желая дознаться, кто наслал эту напасть, которая лишила нас всего. Мне еще хочется спросить, как у той Хи-аш с экрана так вышло, что у нее есть мама. Потому что я тоже хочу, но мне пока, наверное, нельзя.

И вот появляются звездочки… Я будто лечу среди них, но марева не вижу, что-то вокруг меняется, и я не очень понимаю, что именно меняется, потому что мне же нужно узнать… Вокруг какие-то искорки носятся, но они не звездочки, и вдруг становится очень больно. Как будто с меня шкурку снимают, так больно становится. Вокруг все темнеет, но именно холодно не становится, а как будто…

Мне кажется, я чувствую рядом кого-то, и он прижат ко мне. Этот кто-то тихо хрипит, но ничего не говорит, а я от объявшего меня ужаса даже пошевелиться не могу. Прислушиваюсь, и до меня доносятся какие-то шепотки, поскуливание, а еще уговоры себя тише вести. Что-то совсем страшное вокруг, намного страшнее «мамы», поэтому я очень хочу обратно, но у меня не получается ничего.

Внезапно становится очень светло, как будто сотня ярких огней загораются одновременно, отчего я зажмуриваюсь. Я еще успеваю услышать чей-то страшный крик, потом кто-то рычит, и… не помню. Мне кажется, я умираю, хотя это умирание на прошлое совсем не похоже. Что происходит вокруг и где я оказываюсь, мне совсем непонятно… Сейчас я изо всех сил хочу проснуться, открыть глаза, только отчего-то не могу этого сделать.

– Контрольная группа жива, – громко сообщает чей-то голос, который я понимаю, но при этом осознаю: он не на нашем языке говорит, а на другом каком-то. Почему тогда я его понимаю? – Подопытные дохнут медленно, это неправильно.

– А почему бы не уничтожать тех, кто во второй? – непонятно произносит кто-то другой.

– Народятся снова, как блохи, так сказали боги, – это первый, у него голос грубее, и ему все равно. Он говорит таким голосом, как будто все равно ему. – Боги покинули нас, но мы исполним наше предназначение. Носители проклятья будут уничтожены!

Этот разговор я не понимаю, но запоминаю, потому что потом спрошу у кого-нибудь. О том, что у меня может не быть никакого «потом», стараюсь не думать. Я точно знаю, что мне очень нужно проснуться, потому что я же в кровати сплю, а совсем рядом «мама», она… А вдруг, когда я заснула, она отдала меня сюда? Ну, выкинула… Она же меня не любит, значит, могла? Не хочу…

Минсяо. Пятое лучезара

Валентина

Малышка резко бледнеет во сне, что я сразу не замечаю, разговаривая с Ли. Муж объясняет мне, что для Ксии очень многое изменилось, поэтому она может и не принять нас сразу. Нужно было подождать, понаблюдать за ребенком, ведь может статься, что именно мы ей не подходим в качестве родителей. Он прав, и это понимание заставляет меня плакать. Наверное, я просто плохая мать… И вот в этот самый момент звучит тревожный сигнал от кровати малышки.

Она не просыпается, дышит едва-едва, что меня сильно пугает, а затем к нам уже прилетает экстренная служба, вызванная мозгом дома. Врачи сосредоточены, они быстро обследуют Ксию, но понять, что с ней, не могут. Я замечаю, что они просто не видят, что с ней происходит, а я… Я думаю, что это из-за меня.

– Везем, – решает один из врачей.

Малышку перекладывают в капсулу, меня забирают с собой, а Ли своим ходом доберется. Мы летим в больницу, но в дороге приходит сигнал с изменением маршрута. Это означает: разум больницы оценил данные, передаваемые ему капсулой ребенка, и перенаправил нас в другое место.

– Мы идем на орбиту, – объясняет мне врач экстренной медицинской службы. – У нашей больницы нет ни знаний, ни опыта работы с котятами.

– А на орбите есть? – удивляюсь я, потому что орбитальный госпиталь, по-моему, один – на Минсяо.

– На орбите сейчас будет «Панакея», – вздыхает доктор, с тревогой глядя на котенка, укрытого прозрачным верхом капсулы. – Потому что опасность для жизни ребенка.

Я замираю в ужасе, ведь страшнее слов нет и быть не может. Самые ужасные слова для любого разумного, означающие действительно большую беду. Поэтому «Панакея», космический госпиталь, на орбите вполне объясняется. Но еще… Ксия умереть может! Это я виновата в том, что с ней случилось! Я! Мне не место среди разумных вообще! Из-за меня ребенок…

– Просыпаемся, – слышу я незнакомый голос. – Еще раз себя до такого накрутишь, будет плохо.

Я открываю глаза, обнаружив, что нахожусь совсем не там, где мгновение назад. Светло-зеленая палата говорит о больнице. Но Ксии рядом нет. Где же она? Где? Она должна быть здесь… Неужели… Догадка пронзает меня разрядом плазмы, я даже вдохнуть не могу, и все вокруг гаснет. Становится холодно, мне кажется, что рук и ног у меня просто нет, но я об этом не думаю, ведь если Ксия погибла, зачем жить мне?

– Накрутила она себя, Татьяна Сергевна, – произносит все тот же голос. – Накрутила, представила, что ребенок погиб, ну и вот.

– Понятно, – вздыхает кто-то. – Мнемографировали?

– Так точно, вот запись, – а потом, видимо, поворачивается ко мне. – Не умирать! – жестко звучит приказ. – Жива твоя дочь.

Звезды великие, жива моя Ксия. Пусть она меня не принимает, но жива моя малышка. Моя самая-самая… И вот только подумав так, я понимаю, какую страшную ошибку совершила, не показав ей свою любовь. Наверное, в тот момент я сама не понимала этого? Пусть она меня не принимает, пусть, мы найдем того, кто будет именно ее папой и мамой, лишь бы жила. Лишь бы дышала, маленькая моя.

– Глаза открой, – просит меня названная Татьяной Сергеевной женщина. – Ты уже поняла свою ошибку, я же вижу.

Я послушно открываю глаза, сразу же опустив взгляд, потому что мне очень стыдно. Я не поняла сама, как Ксия стала такой родной, однако, не показав ей этого, я сделала огромную ошибку. И что теперь будет, просто не представляю. А Татьяна Сергеевна вдруг оказывается Винокуровой, и я готова уже молить ее спасти доченьку, но пошевелиться не могу.

– Конечностей не чувствует, – кивает Винокурова. – Испугалась сильно, потому передай там – идем на Минсяо, с ребенком очень непонятно.

Меня везут в госпиталь, но мне это неважно, мне бы Ксию еще хоть раз увидеть, ушки ее погладить. Если бы я умела – вылизала бы мою малышку, но я просто не умею. Нужно попросить Винокуровых, может быть, они могут меня изменить так, чтобы я могла вылизать маленькую мою? Вдруг ей нужно именно это?

Я не знаю, что мне думать, а все мысли у меня об маленькой Ксии. Как я могла не показать ей, насколько она важна? Ну как? Почему я вспомнила об этом только когда стало поздно? Я не знаю ответа на этот вопрос, но надеюсь изо всех сил, что она выживет.

– Что с Ксией? – спрашиваю я врача, готовящего меня к какой-то процедуре.

– Она в коме, – вздыхает он. – При этом совершенно непонятно, что ее вызвало и почему она проявляется именно так. Через час мы прибудем на Минсяо, готовьтесь.

– К чему? – удивляюсь я, думая, впрочем, что, скорее всего, отругают.

– Восстановим сильно напугавшуюся девочку, – улыбается он, выходя затем из палаты.

Минсяо – центральный госпиталь Флота, я по долгу службы это знаю. Там самые лучшие врачи, самая современная техника, они точно найдут, как помочь моей малышке. Почему, ну почему я не рассказала ей, какая она важная? Что мне мешало показать ей, что ее любят? Ведь я это не сделала, а теперь моя малышка на самой тонкой грани застыла, и кто знает, выживет ли она…

Мне жутко страшно за Ксию, ведь кома у детей – штука почти невозможная, и я не могу понять, что именно произошло. Неужели я задела какой-то триггер, от которого она… Пусть это будет неправдой, пожалуйста! Мы обязательно найдем того, кого примет моя маленькая! Обязательно! Я все-все сделаю ради того, чтобы она жила!

Надо спросить, вдруг у котят какие-то особенности, о которых я не подумала? Среди Винокуровых есть и кошки, они обязательно помогут мне, ведь они разумные! В отличие от меня, совсем не показавшей свой разум…

– А вот тут у нас Валентина, Мария Сергеевна, – в палату снова заходит мой врач. – У нее конечности отказали, да еще и состояние перманентной истерики. Винит себя в состоянии ребенка.

– Ну, может, и по делу винит, – приговором звучат слова той, кого знает вся Галактика. – Но одумалась и стала хорошей девочкой. Сейчас мы ее посмотрим, потому что ребенка посмотреть не вышло.

Я раскрываю глаза, изо всех сил подаваясь ей навстречу. Потому что Мария – самый сильный телепат Человечества, она точно может понять, что случилось. Я верю в это, поэтому гляжу на нее с мольбой, а она тяжело вздыхает, присев на стул рядом с кроватью. Винокурова, глава группы Контакта, смотрит на меня ласково, как смотрела мама, когда была жива.

– Вот видишь, Александр, – еще раз вздыхает она. – Девочка потеряла родителей довольно рано и пережить этого не смогла. Куда смотрели твои коллеги, а?

– Они с котенком похожи, выходит, – понимает доктор.

Мы с Ксией действительно чем-то похожи, потому что я до сих пор тоскую по маминым рукам. Так бывает, когда неожиданная авария, но пережить это было сложно. Если бы не Ли, я и не смогла бы, наверное. Но у Ксии не было Ли, у нее никого не было, а ее Старшая погибла вот только что… Что же я наделала?

Ксия

Я по-прежнему ничего не вижу, только слышу тихий голос. Это говорит такая же девочка, как и я, она при этом уговаривает малыша не плакать, потому что, если плакать, придет какой-то «ужас» и будет очень больно. Мне и так очень больно, но я сижу тихо-тихо и слушаю ее. Она говорит о том, что такое «мама», и я понимаю…

– Мама может нарычать и укусить, только ты все равно для нее самый-самый, – говорит эта девочка. – Она не всегда может показать, но самое главное…

И я понимаю, что очень виновата перед «мамой», просто плохо о ней подумав. Ведь она держала меня в руках, а не за шкирку, как неправильная Хи-аш, говорила ласково и накормить хотела, пусть и больно делала, но ведь она хотела сделать хорошо, как и рассказывает эта девочка. Если бы я могла все исправить…

В том месте, где я нахожусь, очень страшно, а еще я знаю, что мы все умрем. Мне неведомо, откуда я это знаю, но осознаю очень хорошо, а еще я слушаю разговоры. Вот эта успокаивающая малыша девочка – она, наверное, многое понимает, поэтому я слушаю, что она говорит. Не знаю, как это место связано с вирусом, но мне нужно все запомнить, наверное.

Почему-то очень сильно и постоянно хочется есть, но я тихо сижу, потому что подслушиваю. И вот та девочка говорит о еде тоже. Здесь кормят мало, вот если дают только квадратный корм, то можно есть, а когда теплую сладкую жижу, то от нее можно умереть, потому что она отравлена. Она не знает, кто нас здесь держит, и говорит о какой-то тюрьме, в которой мы все должны жить и умереть. А когда умрем, то сразу окажемся в маминых руках. Для нее это первый признак – на руки возьмут. И я молчу о том, что думала совсем недавно.

– А что это за тюрьма? – спрашиваю я.

Однако девочка будто меня не видит, да и не слышит, хотя начинает рассказывать о том, где мы находимся и что здесь делаем. Мне это странно, потому что она меня точно не услышала, но на вопрос отвечает. А еще очень хочется плакать и к «маме». Очень-очень! Я чувствую себя очень плохой…

– Жрать! – рявкает чей-то голос, самцовый, кажется. Мне становится страшно, и тут на пол падают странные квадратики серого цвета.

Оказывается, их едят, но нужно держать во рту, а то недолго и зубы сломать, такие они твердые. Та девочка говорит малышу, что сейчас сделает камни едой и можно будет поесть, потому что сегодня нас решили не травить. Это очень загадочно, и непонятно, на самом деле, ведь она ждала, что отравят, но почему-то не стали. А еще у меня такое чувство… как будто рядом смерть, но я не понимаю этого.

– Завтра мы… – слышу я отголосок страшного голоса, но сколько ни вслушиваюсь, больше ничего понять не могу.

Вместо этого я вдруг снова оказываюсь среди звезд. Мне очень хочется домой, но я не знаю, где он. Где моя мама? Как найти ее? Зачем я так плохо о ней думала? Я лечу вперед, а вокруг нет ничего, только звезды. Наверное, я наказана за то, что так плохо подумала о той, что держала меня в передних руках. Та девочка… Она мне рассказала, какая я глупая, но сейчас уже ничего не изменить. Я очень хорошо понимаю это, когда вижу вдруг знакомое марево. И я, конечно же, сильно хочу попасть туда, чтобы еще раз ощутить тепло рук.

– Малышка! – слышу я чей-то голос, снова оказавшись в тумане, но зато чувствую руки неизвестной самки, отчего начинаю плакать. – Что с тобой, маленькая? Что случилось? Учитель! Учитель!

– Постарайся визуализировать ребенка, – справа, по-моему, доносится спокойный самцовый голос.

– Не получается, учитель! – в голосе той, что держит меня, я слышу отчаяние.

– Спокойнее, Марфуша, не нервничай, – успокаивает ее все тот же голос. – Попробуй представить детей разных рас.

– Ой, – слышу я, и в следующее мгновение туман исчезает, но я это почти не воспринимаю, потому что плачу. – Котенок…

– Котенок, – соглашается голос рядом со мной. – Сейчас котенок успокоится и все расскажет.

Та, которую так ласково назвали, качает меня в руках, давая выплакаться. Вокруг я вижу только неясные тени, но не могу никак успокоиться, чтобы всех рассмотреть, потому что выходит же, что я очень плохая девочка, и как только Марфуша это узнает, сразу же прогонит. От этих мыслей плачется только горше.

– Может быть, ее вылизать надо? – интересуется самец.

– Нельзя, учитель, – вздыхает она. – Если я ее вылижу, она моей станет, а у нее же, наверное, есть мама и папа.

– Наверное, уже нет, – проплакиваю я.

И вот тут меня начинают расспрашивать, а я рассказываю сквозь слезы. И о том, как не стало Хи-аш, и о том, как была та, неправильная… Но тут меня останавливают, и Марфуша расспрашивает о том, что значит «неправильная». Я послушно рассказываю, все-все. И как умирала, и как оказалась в странном месте, кажется, в больнице.

– Для юной Хи-аш слова о том, что чужих детей не бывает, оказались просто словами, – объясняет Марфуша своему учителю. – Теперь малышка просто не верит.

– Чем-то мне это знакомо, – негромко произносит он. – Котят же вроде твои родичи нашли?

– Ой, точно… Надо будет рассказать! – восклицает она.

Но я все равно рассказываю дальше: о «маме», оказавшейся действительно мамой, а я непонятно почему вцепилась в вылизывание, совсем не понимая, что мама – она в другом. И я говорю о том, что очень плохой девочкой себя показала, объясняя, почему так думаю, а Марфуша внимательно меня слушает. При этом я и сама не замечаю, что прекращаю плакать.

– Понятно все, – вздыхает учитель, оказывающийся высоким безухим с добрыми глазами. Он почему-то ласково смотрит на меня и вздыхает, но я же плохая!

– Я плохая девочка, – объясняю я Марфуше. – А теперь еще и умерла.

– Ты не умерла, – отвечает она мне. – Ты пробилась в Академию во сне, что бывает, но не у таких маленьких котят. Давай ты мне расскажешь о той, что себя мамой назвала, а мы будем думать?

– Только не выкидывай, а то я замерзну, – жалобно прошу я ее, и Марфуша обещает не выкидывать. Тогда я вздыхаю и начинаю снова рассказывать, еще подробнее.

Она меня часто прерывает, прося объяснить мои слова, ну вот, например, о вылизывании, а потом и о выкидывании. Я послушная же, хоть и очень плохая, поэтому стараюсь все-все рассказать. А учитель почему-то только головой качает. А еще я Марфушу хочу попросить… Ну, может быть, если сделать больно, то меня простят и можно будет все вернуть? Раз я все равно пока не умерла…