Памятник Пржевальскому установлен в Александровском саду в 1892 году (скульпторы И. Шредер и Р. Рунеберг). Но что мы знаем об этом выдающемся человеке? Слышали о «лошади Пржевальского», да вот кем-то была запущена сенсационная, но нелепая байка, будто Сталин – его незаконной сын. И это, пожалуй, и все. А вот в советские времена о нем писали много. В 1952 году кинорежиссер Сергей Юткевич снял художественную ленту «Пржевальский».
Разумеет, что в этом фильме великий путешественник был изображен в лучших традициях советской пропаганды: «другом простых людей», «борцом против угнетения крестьян», гуманистом и неутомимым разоблачителем «козней британского империализма». И все это на фоне экзотической природы, караванов в горах, монгольских юрт и диких разбойников хунхузов. На самом же деле Пржевальский сам был не просто путешественник, а агент. Он окончил Николаевскую академию Генерального штаба в Петербурге. Учился отлично и с юности мечтал о путешествиях. Денег у него, родившегося в семье обедневшего помещика, не было. Однако он умело играл в карты. Выигранные деньги, а также гонорар за учебник географии помогли ему собрать деньги для поездки в Сибирь. Явившись в Иркутск, Пржевальский получил первую командировку в Уссурийский край. Но славу ему принесли экспедиции по Центральной Азии, которых было пять. Он собрал богатейшие зоологические, минералогические и ботанические коллекции, написал ряд важнейших научных трудов. Дослужился до чина генерал-майора и был награжден множеством премий, орденов и медалей.
И было за что. Особенно опасным оказалось путешествие в Тибет. За три года он с небольшой группой казаков прошел 11 тысяч верст, пересек, казалось, недоступные горы и суровую пустыню Гоби. Местное население относилось к путешественникам из России, как к полубогам. Рассказывали, что они трехглазые, заговорены от пуль и могут вызывать бури и болезни. Разбойники боялись и исчезали при первом появлении русских. После этой экспедиции Пржевальский был признан главой русских путешественников.
Не менее опасными были путешествия в Монголию и Китай. Китайцы, наоборот, считали русских шпионами, относились враждебно, не продавали съестных припасов. Приходилось отстреливаться от разбойничьего племени еграев, грабивших караваны. В столицу Тибета Лхасу русских вообще не пустили. За кулисами постоянно интриговали англичане, которым очень не нравились попытки России установить связи с народами Центральной Азии.
Вернувшись после путешествий в Петербург, Пржевальский был встречен с триумфом. На него посыпались премии и награды. Петербургская дума избрала его почетным гражданином. Ему было присвоено звание генерал-майора и назначена громадная пенсия в 1800 рублей. Международную славу путешественнику принесла открытая им в степях Монголии дикая лошадь, названная Equus Prezevalskii. Но заядлому страннику никак не сиделось на месте. Его пятая экспедиция была снаряжена на славу – казначейство выдало для этого 80 тысяч рублей. Но богатырское здоровье Пржевальского было уже подорвано многолетними скитаниями по горам, лишениями и скудной пищей. В Туркестане он заболел брюшным тифом и вскоре умер. Перед смертью великий путешественник завещал: «Похороните меня на берегу озера Иссык-Куль, в моей походной одежде». Сделайте простую надпись: «Путешественник Пржевальский». Его завещание было исполнено, а позднее на его могиле воздвигли памятник.
А те времена все знаменитые путешественники и дипломаты, как русские, так и англичане, были еще и разведчиками. У нас – начиная от Афанасия Никитина и заканчивая Федором Тютчевым. Не был, конечно, исключением, и Пржевальский. По каждому путешествию он писал два отчета: один научный – для Русского географического общества, а другой – для Генерального штаба. Впрочем, и научные исследования – топографическая съемка местности, население на карту дорог и мостов, описание местных племен и анализ политической ситуации в других странах, а также состояния их вооруженных сил – тоже служили разведывательным целям. К тому же Пржевальский не был ни профессиональным географом, ни университетским профессором, а являлся кадровым офицером Генерального штаба. Того отдела, который сегодня в России называется ГРУ – Главное разведывательное управление.
Военная статистика и военная география в начале 19 века были частью учебных программ штабных школ. Императорское Русское географическое общество вообще кишело людьми в погонах. Его первым вице-президентом был контр-адмирал Федор Литке. Мало того, Пржевальский сам считал, что его экспедиции служат военно-политическим целям, поскольку полагал, что Синьцзян, Монголия и Тибет должны быть присоединены к России военным путем. В одной из записок он откровенно объяснял: «Научные исследования будут маскировать политические цели экспедиции и отклонят всякие подозрения наших недругов». Словом, Пржевальский, если учесть громадную ценность его исследований, был самым выдающимся разведчиком своего времени. Куда до него британскому Лоуренсу Аравийскому!
Каждый, кто видел портреты Пржевальского, и его бюст в Александровском саду, не может не поразиться удивительному внешнему сходству путешественника с «вождем всех народов». Говорят, будто к подножью монумента коммунисты Петербурга в день рождения Сталина возлагают цветы. И в самом деле, легенда о том, будто вождь СССР – незаконный сын Пржевальского бытует уже давно. Якобы однажды путешественник посетил Гори, где познакомился с красивой грузинской девушкой – будущей матерью Иосифа Джугашвили. Не исключено, что такая легенда была запущена по личному указанию самого диктатора, которому, конечно, мало импонировал его настоящий отец – простой пьяница-сапожник. Оказаться сыном русского генерала, хотя даже и незаконным, было куда как приятнее…
Однако такого быть никак не могло. В указанное время – за девять месяцев до рождения Сталина, Пржевальский даже теоретически никак не мог заехать в Грузию и побывать в Гори. А кроме того, в его документах и письмах нет никаких упоминаний о такой поездке. Словом, просто очень похож, да и только.
От Александровского сада можно дойти пешком до Сенатской площади, в центре которой расположен самый знаменитый памятник Петербурга – Медный всадник. Церемония открытия монумента работы скульптора Этьена Мориса Фальконе произошла в 1782 году. Она была пышной: с барабанным боем, музыкой, торжественным маршем гвардейских полков и оглушительной пальбой из пушек. Присутствующим щедро раздавали золотые и серебряные медали, специально отчеканенные по этому поводу. По сигналу ракетой сняли щиты, и перед изумленной толпой явился великолепный бронзовый император верхом на коне, влетевший на крутую скалу с лаконичной надписью «Петру Первому, Екатерина Вторая». Права рука царя величаво указывала на Неву, Академию наук и Петропавловскую крепость, символически обозначая главные цели его правления: просвещение, торговлю и военную мощь. Под задними копытами коня распласталась поверженная змея – символ зла, сопротивления петровским реформам. «О, мощный властелин судьбы, не так ли ты, над самой бездной, на высоте, рукой железной, Россию вздернул на дыбы?» – восторженно писал Пушкин в своей поэме.
Зрители поразились портретным сходством памятника с Петром. Однако это была вовсе не заслуга француза Фальконе, которого Екатерина пригласила в Петербург по совету энциклопедиста Дидро. Три раза он сам пытался сделать императора похожим, но ничего не получалось.
Маститого ваятеля выручила его 19-летняя ученица Мари Анн Колло. Именно она вылепила лицо Петра всего за одну ночь. За эту работу довольная Екатерина повелела тут же избрать ее членом петербургской Академии художеств. «Портретного» сходства Фальконе добивался даже при изображении лошади и долго искал подходящую для позирования. Как известно, любимой лошадью Петра была кобыла голштинских кровей – Лизетта, нередко выручавшая его в Северной компании. Скульптор пытался подобрать лошадь такого же экстерьера и темперамента. Осмотрев конюшни графа Алексея Орлова, Фальконе остановил свой выбор на двух скакунах – Капризе и Бриллианте, которые и стали прототипами для монумента.
Долго не могли найти подходящий камень для постамента. В сентябре 1768 года крестьянин Семен Вишняков сообщил, что недалеко от деревни Конная Лахта в лесу лежит гранитная скала. Местные жители называли ее «Гром-камень». Один кусок от нее был отколот из-за удара молнии. Но как доставить в столицу махину весом более 2000 тонн? Такую громадину нигде в мире еще не перевозили.
Чтобы выполнить трудную задачу, в Петербурге был объявлен первый в истории России «тендер»: 7 тысяч рублей тому, кто предложит наилучший проект перевозки камня для постамента в Петербург. В конце концов, Екатерина поручила это жившему в Петербурге греку – некоему графу Ласкари. Это вызвало волну слухов и сплетен. Говорили, что он – вовсе не граф, а некто, известный под именем Карбурис, прибывший в столицу, чтобы любым способом разбогатеть. Некоторые потом утверждали, будто остроумный способ перевозки громадного камня предложил некий русский кузнец, у которого предприимчивый грек купил идею за 20 рублей.
Для транспортировки камня по суше изготовили из сосен огромную платформу. С нижней ее стороны находились медные желоба. Такие же желоба-рельсы с шарами были уложены и на земле. Дождавшись морозов, камень, как по катку, и докатили (со скоростью 2 километра в месяц) до берега и с трудом взгромоздили на громадную баржу, установленную между двух кораблей. Везли махину почти полтора года и в Петербург баржа прибыла только осенью 1770 года. Иностранные газеты писали об этом примечательном событии с нескрываемым восторгом: «Выдающееся достижение русской техники!», «Превосходит достижение римлян!»
Некий тогдашний пиит по этому поводу даже сочинил:
Нерукотворная здесь росская гора,
Вняв гласу Божию из уст Екатерины,
Пришла во град сквозь невские пучины
И пала под стопы Петра!
А сама восхищенная императрица повелела выбить медаль с изображением эпопеи с перевозкой Гром-камня и надписью «Дерзновению подобно».
А грек Карбурис, исполнитель грандиозной инженерной задачи, издал в 1777 году в Париже большой фолиант, озаглавленный витиевато: «Монумент, установленный во славу Петра Великого, или доклад о работах и механических средствах, которые были использованы для транспортировки в Петербург скалы, предназначенной служить постаментом конной статуи Императора». Кстати, это опровергает «патриотическую» легенду о том, будто оригинальная инженерная идея принадлежала русскому кузнецу.
Граф Ласкари в книге подробно, с приложением чертежей, объясняет проект транспортировки «Гром-камня», а также как и почему он объявился в Петербурге. По его словам, он и в самом деле жил там под чужим именем, а его настоящие имя и фамилия – Маринос Карбурис. Родом с греческого острова Кефалонья, Карбурис в молодости совершил некий «акт насилия», что впоследствии заставило его покинуть родину и сменить фамилию. Что именно он там натворил, грек прямо не пишет, однако не трудно предположить, что он сражался в рядах греческих повстанцев против турок, под игом которых томилась тогда Эллада. Прямо об этом в королевской Франции он в то время написать, конечно, не мог.
Кроме того, ясно, что человек без специального образования был не в состоянии разработать технически очень сложный проект транспортировки гигантского груза. Так что историю с покупкой оригинальной идеи «за 20 рублей», вероятно, придумали завистники, которым никак не давал покоя громадный гонорар, уплаченный Екатериной иностранцу. А может, это вообще – гипотеза историков уже советских времен, когда чуть не все технические открытия в мире приписывали доморощенным Кулибиным и Ползуновым.
Кстати, досталось от завистников и самому Фальконе. Он так переругался с критиками монумента, что был вынужден покинуть Петербург и памятник открывали уже без него. Есть насчет камня и другая легенда. Будто сам Фальконе продавал потом в Париже осколки Гром-камня. Французские модники вставляли их в оправу из драгоценных металлов и носили как украшения.
Имели место при создания монумента и другие происшествия. При отливке модели едва не случилась катастрофа: расплавленный металл разрушил часть формы и грозил выплеснуться на людей. Перепуганный Фальконе со всех ног бросился прочь, вслед за ним в страхе побежали и другие. Только литейщик Хайлов не растерялся, а продолжал с опасностью для жизни лить бронзу, пока форма не была заполнена до конца.
«Его храбрости мы обязаны спасением отливки», – с благодарностью писал потом Фальконе. Однако на знаменитом памятнике нет имен его подлинных создателей, а только уже упомянутая лаконичная надпись. Скульптора вообще «забыли» пригласить на церемонию его открытия. Правда, послали ему в Париж в утешение золотую медаль.
В советские времена Сенатская площадь была названа площадью Декабристов, в память о трагических событиях, разыгравшихся на ней 14 декабря 1825 года. Члены тайных обществ воспользовались внезапной смертью в Таганроге императора Александра I и после отречения от престола цесаревича Константина, при восшествии на престол императора Николая, попытались поднять в Петербурге восстание. Они вывели на площадь войска, а когда герой войны 1812 года, генерал-губернатор столицы Милорадович попытался их урезонить, его застрелил Каховский. Однако заговор провалился и пятеро его участников – Пестель, Каховский, Рылеев, Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин – были повешены.
В России тогда мятежников фактически никто не поддержал. Для дворян это вообще было полной дикостью. В салонах Москвы повторялась тогда одна шутка графа Растопчина:
В Европе сапожник, чтоб барином стать,
Бунтует, – понятное дело!
У нас революцию сделала знать:
В сапожники, что ль, захотела?
Но в СССР пропаганда подняла декабристов на щит, как «мучеников проклятого царизма», «борцов за свободу». «Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию», – такую оценку дал случившемуся Ленин.
Историки потом не раз задавали вопрос, что бы было, если бы декабристы победили. Оказывается, не случилось бы ничего хорошего. Так, они предлагали, например, освободить крестьян без земли. Те превратились бы в неимущих люмпенов, что необратимо обернулось бы кровавым бунтом. Российскую империю декабристы собирались расчленить на 15 отдельных государств, а также намеревались создать «министерство благочиния», которое надзирало бы над населением, – некий прообраз будущих ОГПУ и ВЧК.
Кстати, смертная казнь участников реальной попытки государственного переворота была первой в царской России более чем за 60 лет. Захватившие потом власть в России большевики поставили казни на поток, расстреливали по одним только подозрениям, или по сфабрикованным обвинениям.
Тела казненных декабристов родственникам не выдали, а захоронили тайно. Предполагают, что тайная могила была на острове Голодай, который в советские времена переименовали в остров Декабристов. Точное место захоронения так и не нашли, а потому на острове стоят два обелиска в километре друг от друга. Эта тайна привела к возникновению множества легенд. Говорили, например, будто некто выкрал тела казненных и перезахоронил в другом месте, а их черепа держит у себя дома. Ходили слухи, что призраки казненных бродят по Кронверку Петропавловской крепости. Полицейский Карнаухов, составивший донесение о «пяти смутных фигурах», был уволен с должности.
––II.–
вдоль
ПО МОЙКЕ
Всероссийский музей А.С. Пушкина и его Мемориальный музей-квартира. Храм, где отпевали Пушкина. Пушкин под топором. В. Даль. Спас-на-Крови. Инженерный замок. Предсказания мага. Ларец Павла I. Летний сад. Марсово поле. Памятник Суворову. Ожившая мумия. Столыпин. Ахматова. Лев Гумилев. Площадь Искусств и Русский музей. От Гостомысла до наших дней.
На реку Мойку с Дворцовой площади ведет широкий Певческий мост. Он был построен в 1839-40 гг. для прохода на Дворцовую войск, участвовавших в параде при открытии Александровской колонны. Этот уголок, где Мойка почти вплотную приближается к площади, многие считают самым красивым в Петербурге. С одной стороны – огромный – дух захватывает! – величественный простор Дворцовой площади, окруженной по периметру величественными дворцами царей и бывших министерств, а с другой – изящный извив закованного в гранит канала, обрамленного по обеим сторонам вереницей великолепных особняков. Несколько шагов по набережной Мойки и – вот дом № 12, священный для каждого русского. Здесь жил и умер, смертельно раненый на дуэли, наш великий поэт Александр Сергеевич Пушкин. Там расположены два посвященных ему музея: Всероссийский музей А.С. Пушкина и его Мемориальный музей-квартира. В музей-квартире, в частности, хранятся кожаный диван, на котором поэт скончался, жилет, бывший на нем в день дуэли, посмертная маска и медальон с прядью его волос, а также подлинные вещи семьи Пушкиных. Всероссийский музей – крупнейшее в стране хранилище реликвий, книг и произведений искусства, связанных с жизнью великого стихотворца, его портретов и т. д.
Как известно, Пушкин своими стихами сам «памятник воздвиг себе нерукотворный». Однако при его жизни все было совсем не так. «Родители Пушкина не любили своего сына. Третьестепенными французскими поэтами Пушкины восхищались, а в своей семье просмотрели гения», – с грустью писала в книге «Жизнь Пушкина» его биограф А.Таркова-Вильямс. Просмотрели гения и многие другие его современники.
В высшем свете Петербурга многие его вообще ненавидели, что и стало потом причиной коварной интриги, обернувшейся убийством поэта. Не имел успеха пушкинский журнал «Современник», где печатались не только его шедевры «Скупой рыцарь», «Капитанская дочка», «Медный всадник», но и замечательные стихи Тютчева, Лермонтова, Жуковского, повести Гоголя. В 1836 году вышло четыре тома. Первый том был издан тиражом в 2400 экземпляров, но из них раскупили не более трети. В результате тираж четвертого снизился почти втрое. После смерти поэта у самого интересного в истории русской литературы журнала осталось всего 233 подписчика – на всю огромную Россию.
Впрочем, у журнала «Европеец», где Пушкин тоже печатался, было 50 подписчиков. Что ж читали тогда в нашей стране? Уже забытых сегодня Марлинского, Булгарина, Греча, Полевого, легковесные «дамские» романы французских сочинителей, приключения бывшего каторжника Видока – прообраз нынешних детективов. За два века до господства гламурного «мыла» вкусы большинства публики мало, чем отличались от нынешних.
Выше всех поэта оценил, как это ни странно, царь – тот, кого в советские времена называли чуть ли главным организатором заговора по его уничтожению. «Знаешь, – признался Николай I жене после встречи с Пушкиным, – сегодня я разговаривал с самым умным человеком России». Он же потом назначил после смерти поэта щедрое пожизненное содержание его семье. Чего потом не сделал ни один советский правитель для родственников рано ушедших из жизни или покончивших с собой знаменитых поэтов и писателей. Да, царь держал гения на дистанции, но по тем временам иного и быть не могло – у каждого века свои законы и обычаи.
Всю свою жизнь Пушкин жестоко страдал, но не столько от дерзких ухаживаний за его женой, сколько от непризнания в обществе подлинного значения его творчества. Ведь в те времена не было ни государственных премий, и никаких других особых знаков отличия для литераторов. Никто им не давал орденов, не сажал в президиумы. Каково же было быть гением, сознавать в душе это и видеть, что другие этого не признают? Ведь даже «специалисты», литературная критика того времени вовсе не всегда его хвалила. Когда поэт напечатал своего гениального «Бориса Годунова», влиятельный журналист Надеждин отозвался на это памфлетом:
«Бориса Годунова»
Он выпустил в народ.
Убогая обнова,
Увы! на новый год!
Даже его друг по лицею Кюхельбекер поставил «Годунова» ниже всеми давно забытых пьес Кукольника. Если его не понимали и не ценили друзья и коллеги-литераторы, то, что же говорить об остальных?
Не случайно сам Пушкин советовал поэту не слушать мнения других:
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца…
Разочарованный он писал:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Митрополит Московский Филарет на эти слова возразил, и тоже стихами:
Не напрасно, не случайно
Жизнь судьбою мне дана,
Не без правды ею тайно
На тоску осуждена…
Впрочем, вскоре Пушкин и сам понял то, что другие люди понимают только под конец долгой жизни: что благородное сердце умнее умной головы. И именно поэтому его Татьяна оказалась умнее Евгения Онегина. Но наладить собственную жизнь самый умный и самый талантливый человек в России не смог. Когда он умер, в доме было всего 300 рублей. Не на что было похоронить…
В кабинете Пушкина, что в его музей-квартире на Мойке, стоит старый потертый кожаный диван, на котором умер поэт. Долгое время эксперты сомневались в его подлинности. Но теперь, как считает заведующая музеем Галина Седова, можно с уверенностью утверждать, что он – подлинный. По ее словам, установлено, что этот диван был передан Натальей Гончаровой другу семьи Марку Философову, который был сотрудником Эрмитажа. В 1937 году из Эрмитажа он поступил в музей.
Недавно музей заказал экспертизу дивана, и эксперты обнаружили на нем следы крови, которые принадлежат мужчине и по давности совпадают со временем, когда жил Пушкин. Анализ ДНК (для анализа использовали также нити из жилета поэта) позволил доказать, что диван – именно тот, на котором умер поэт.
В ходе экспертизы было установлено также, что отверстие от пули полностью совпадает с локализацией пятен крови на диване. «Мы нашли у себя в штате доктора, который соответствует возрасту и телосложению Пушкина, положили его на аналогичный диван, что позволило нам сделать подобный вывод», – сообщил начальник Областного бюро судебно-медицинской экспертизы Юрий Молин. Он подчеркнул, что результаты исследования помогли сделать вывод и о том, что друзьям Пушкина не было смысла везти поэта в госпиталь Военно-медицинской академии сразу после дуэли. «В то время уровень помощи, которую могли оказать там, не превышал помощь, которую оказали поэту домашние врачи. Доктора, посещавшие Пушкина, сделали все необходимое», – подчеркнул Молин.
В Петербурге много еще других памятников Пушкину и связанных с его именем мест. Первый – временный гипсовый бюст – был поставлен в 1881 году в сквере на Пушкинской улице. Затем на его месте в 1884 году был воздвигнут бронзовый памятник поэта во весь рост по проекту А. Опекушина.
Позднее монументы и памятные знаки, посвященные русскому гению, появились в Царском Селе, на месте дуэли Пушкина на Черной речке, во дворе уже упомянутого дома на набережной Мойки, где он жил и умер, а в 1957 году открыли замечательный памятник поэту работы М. Аникушина на площади Искусств. Мемориальные доски с именем Пушкина установлены на набережной Фонтанки, 185, на Галерной, 53, на Набережной Кутузова, 32. Именем Пушкина названы Пушкинская улица и ряд других улиц в Пушкинском, Павловском, Колпинском, Курортном и Красносельском районах Петербурга.