Владимир Супрунов
Хроники вампирского мира. Первый вампир
Глава 13
Пышные кроны деревьев шелестели на легком ветерке, словно нашептывая что-то спокойное и умиротворяющее. Где-то совсем рядом дятел-трудяга выстреливал короткими очередями дробного перестука. Послеполуденное солнце изливало на лес свои еще яркие, но уже не такие обжигающие лучи.
Патриарх Луагор лежал на траве, заложив могучие руки за голову, и любовался нежно-голубым небом, которое, казалось, плавало между покачивающимися ветками. Как же ему было хорошо теперь. Сила, переполняющая каждую клеточку его обновленного тела, пьянила, но не дурманила, а наоборот делала разум чистым и ясным, слух неимоверно острым, обоняние звериным, а зрению позавидовал бы самый глазастый ястреб. А еще он ощущал себя единым целым с окружающей его природой. Со всеми этими травками и веточками, букашками и зверушками, мотыльками да птичками. Он раньше даже и представить не мог, что ему может быть так хорошо.
Как же на него давили каменные стены замка, он чувствовал себя узником в своих богато украшенных покоях, уступавших в роскоши лишь покоям Прародителя Корвинара и этого гордеца Архаэля. Он задыхался в них, потолок, казалось давил на плечи, прижимая к полу. Там он ходил угрюмый и вечно недовольный. И тогда сам понять не мог, что с ним не так. А теперь понимал. Его место здесь – на природе, где нет ни стен, ни потолков, ни границ.
И дети его были такими же. После обращения они не только становились похожими на него внешне: высокими, широкоплечими, с длинными мощными руками и ногами, с копной густых, непослушных, больше похожих на шерсть волосами, с желтыми звериными глазами с вертикальным кошачьим зрачком, но и чувствовали и ощущали то же единение с окружающим миром и нелюбовь к человеческим жилищам.
Как же хорошо, что Прародитель именно его отправил охранять границы графства, чтобы ни один человек не покинул его и не рассказал о появлении вампиров. Теперь Луагор понимал, что тот выбрал именно его не просто так, он знал, что это ему нужно, что его судьба жить вот такой жизнью.
Послышались неразличимые не для вампирского уха шаги и на поляну, где лежал Патриарх, вышел огромный, почти два метра в холке, черной масти пес, похожий на мастиффа.
– А, Мракодав, – оскалился Луагор, когда чудовище остановилось возле него и лизнуло в щеку.
Тело пса, покрытое густой, клочковатой шерстью казалось, поглощает свет, словно это не просто мех, а живая тень. Лапы мощные, когтистые, способны с лёгкостью разорвать человека. Огромная пасть усеяна длинными, кривыми клыками, которые больше похожи на кинжалы. Иногда из пасти сочилась вязкая, дымящаяся слюна, источающая слабый запах гари, как будто нутро собаки охвачено вечным тлением. Глаза – два кроваво-красных огня, полыхающих ненавистью ко всему живому, кроме его хозяина.
Как же гордился Луагор своим созданием. Когда Прародитель обратил его, бывшего сотника Линоха, он после захвата вампирами замка герцога, пошел к себе домой. Старый воин жил один – ни жены, ни детей, лишь верный пес, о котором вампир не забыл и после своего обращения. Он хотел забрать его в свои новые покои, дарованные ему Корвинаром, но тот не признал его. Со злобным рычанием, хоть и поджав хвост, чувствуя исходящую от вампира ауру ужаса, он кинулся на бывшего хозяина. Сперва гнев вспыхнул в черном сердце Луагора, и схватив пса за глотку, он хотел убить его, но встретившись с ним взглядом, увидел в глазах животного помимо ярости и страха, боль и тоску. Верный пес тосковал о своем хозяине, и гнев покинул вампира так же быстро, как и появился. Он прижал собаку к себе одной рукой, а другой стал гладить по голове, трепать за ухом. Сперва он даже не почувствовал, как клыки вонзились ему в плечо, как его густая, черная кровь потекла в собачий рот. А потом ощутил, как по телу животного пробежала судорога – одна, вторая, они накатывали волнами, словно под кожей зашевелился клубок змей. Пес разомкнул зубы, жалобно заскулил, задние его лапы уперлись в живот вампиру, пытаясь оттолкнуть его, но тот лишь сильнее прижал собаку к себе, подтянул повыше и в свою очередь вонзил клыки в его шею. Густая шерсть набилась в рот, но Луагор не обращая на нее внимание, глотнул солоноватую собачью кровь. Если бы его спросили, зачем он это сделал, объяснить он бы не смог, просто откуда-то пришло осознание, что это надо обязательно сделать.
Его нутро обожгло огнем, словно в него залили расплавленный свинец. Такой боли он не испытывал даже при обращении. Руки его разжались, собака с грохотом упала на пол, а его вывернуло от боли дугой так, что он затылком достал свои собственные ноги, а затем, распрямившись, рухнул на пол, хрипя и задыхаясь. Пес, поскуливая, подполз к нему, встать ему не хватало силы, и принялся вылизывать, перепачканным в вампирской крови языком его лицо. Несколько капель собственной крови попали Луагору в рот, и он их тут же глотнул, что принесло легкое облегчение. Тогда он с трудом поднес руку ко рту и, прокусив запястье, стал жадно пить. Когда огонь внутри окончательно погас, Патриарх оторвался от раны и безвольно откинулся назад. Пес лежал рядом, уткнувшись ему в подмышку, и сипло дыша, легонько вздрагивал.
Патриарх, превозмогая накатившую усталость, потрепал его по холке:
– Я назову тебя Мракодав, – прошептал он и оскалился.
С той поры пес везде сопровождал своего хозяина. Он не стал пить кровь как вампиры, но пожирал все без разбору, свободно перемалывая своими мощными челюстями и мясо, и хрящи, и кости. После обращения, если тот обмен кровью, что произошел между ним и Луагором можно так назвать, он очень быстро рос, пока за две недели не достиг сегодняшнего размера. Он не боялся солнца, мог сутками не спать. От его рычания и люди, и звери цепенели от ужаса. Двигался же Мракодав, несмотря на свои размеры, бесшумно и неимоверно быстро, и при этом мог бежать сутки напролет, не ведая усталости.
Так как лошади боялись вампиров, как чумы и при их приближении, бились в истерике, рвали поводья, прыгали как безумные, ломая себе ноги и пуская пену изо рта, Луагор решил попробовать прокатиться на Мракодаве. Пес оказался совсем не против и вскоре, необычная парочка распугивала всех в замковом дворе, а потом и за его пределами.
Корвинар не мог не воспользоваться подобным подарком и приказал Луагору сотворить еще подобных Мракодаву существ. Так как всех собак вампиры уничтожили еще при захвате замка, пришлось приводить их из ближайших деревень. И не всех подряд, а выбирали крупных псов, в основном охотничьих. Привели несколько огромных волкодавов. Однако обратить ни одну из них не получилось. Все собаки, с которыми Патриарх пытался повторить обряд, во-первых, боялись его в прямом смысле до потери сознания, во-вторых, если им насильно заливали в пасть его кровь, то они умирали в страшных муках. Конечно же, пробовали их поить кровью и других вампиров, но также ничего не получалось.
Корвинар скрипел зубами от злости. Ну почему Мракодав переродился, а другие нет? Что не так они делают? Ведь повторяют все в точности. Сперва собака пьет кровь вампира, потом он пьет ее кровь, а затем свою собственную. Что не так-то?
– Может нужно, чтобы между животными и вампиром существовала связь, еще, когда он был человеком? – предложила Нолья.
– Как это?
– Ну, Мракодав ведь был псом Луагора еще, когда тот был человеком. Может в этом суть?
Корвинар задумался и с любовью посмотрел на вампирессу.
– Думаю, ты права, – дернул он щекой. – Прикажи Луагору обратить человека у которого есть собака, и пусть он проведет с ней обряд.
И это сработало. Да, обращенный пес уступал Мракодаву в размерах, но ненамного, и ездить на нем было можно.
После этой удачи, собрали всех хозяев собак. Начали обращать их. Но тут выяснилось, что обряд срабатывал только, если сам Луагор обращал человека. Если это делал кто-то из его детей или другой Патриарх, ничего не получалось. Что-то было в Луагоре такое, чего не было во всех остальных детях ночи. В итоге вампиров, владеющих перерожденными псами, набралось ровно девяносто девять. И все они были детьми Луагора.
Как же бесился от этого Архаэль. Надо же, этот любитель природы превзошел его хоть в чем-то. Луагора же злость второго Патриарха забавляла, и он не скрывал это, чем еще больше бесил того.
– Как мы назовем их? – спросила Нолья, стоя рядом с Корвинаром на балконе и глядя на ровные ряды всадников выстроившихся во дворе замка.
– Гримхорны.
– Верные ночи? Мне нравится.
– Я знаю.
***
Мракодав лег рядом с хозяином и принялся вылизывать лапу. Солнце клонилось к горизонту, и сумерки опустились на лес. В своих дневных укрытиях зашевелились просыпающиеся дети Луагора. В отличие от него и остальных Высших вампиров они ровно через две недели после обращения начинали бояться солнца, как и уампири. Это стало неприятным сюрпризом, так как, по сути, днем они становились практически беззащитными. Хорошо, что люди пока не знали об этой их особенности. Постоянный ручеек новообращенных, которые на первых порах не боялись солнца, создавал иллюзию, что его не бояться и все остальные. Поэтому появление гримхорнов, которым солнце не страшно, стало просто подарком свыше. Теперь гигантские псы охраняли вампиров днем и горе тому, кто посмел бы нарушить их покой.
– Повелитель, – поклонился Луагору старший из его детей по имени Давлаг, – клан проснулся.
– Хорошо, – ответил Патриарх, поднявшись на ноги, – Ты знаешь, что делать. Проверьте все ловушки, если кто попался, пускайте в пищу. Сегодня отправимся вдоль Темнолужья, вдруг кто-то туда сунулся.
– Слушаюсь, повелитель, – еще раз поклонился Давлаг и пошел раздавать указания.
Луагор же вскочил на спину Мракодаву, который в нетерпении от предвкушения предстоящего забега, бил себя хвостом по бокам. Каждую ночь, разделенные на отряды вампиры клана Луагора патрулировали границу герцогства, чтоб ни одна живая душа не выбралась за ее пределы и не рассказала, что в мире появилась новая сила в лице вампиров.
Глава 14
Нолья шагала впереди, но с каждым шагом её походка становилась всё более напряжённой. Она чувствовала Стиба как продолжение ее самой. Его кровь. Его дыхание. Его сердце, бьющееся в груди – живое, тёплое, настоящее. И эта кровь… её кровь. Их кровь.
Вены на её запястьях будто налились свинцом, а клыки слегка надавили на губу. Жажда была мучительной. Словно она провела тысячу лет в пустыне, и только сейчас перед ней оказался глоток воды. Горло стянуло сухостью, в груди вспыхнул жар, почти нестерпимый.
Она не могла не слышать, как кровь неслась по его венам: стремительно, горячо, зовя её. Родственная. Единая. Её кровь, и в то же время не её. Нолья сжала пальцы так сильно, что ногти впились в ладонь. Хотелось остановиться, схватить его, вцепиться в шею и… Нет. Она моргнула, заставила себя продолжать идти, не позволяя себе думать, что будет, если хотя бы раз вдохнёт запах его крови. Если хотя бы на мгновение ослабит хватку разума. Каждый шаг отдавался в висках пульсирующей болью. Каждое движение требовало нечеловеческого усилия. Стиб шёл за ней, ничего не подозревая. А она умирала от жажды.
Её длинное платье скользило по холодному камню, словно тень, живущая собственной жизнью. Замок был стар, но под властью вампиров он стал другим – темнее, глуше, наполнен шёпотом невидимых голосов. Стиб шел за ней, его шаги глухо отдавались от сводов коридора.
Сводчатые потолки, вырезанные из камня, казались низкими, словно давили на плечи. На стенах мерцали факелы, но их пламя было тусклым, будто не могло побороть царящую вокруг темноту. В воздухе стоял запах сырости, перемешанный с железным привкусом крови.
Нолья не оглядывалась, её присутствие для мальчика ощущалось остро, как наэлектризованный воздух перед грозой. Её голос прозвучал мягко, но в нем было нечто ледяное:
– Не отставай, Стиб. Здесь легко потеряться.
Мальчишке казалось, что в замке нет окон. Только коридоры, ведущие всё глубже и глубже. На их пути встречались двери, тяжёлые, дубовые, опоясанные железными полосами. Из-за некоторых доносился глухой стон, из-за других – лишь тишина, от которой спина покрывалась холодным потом.
Когда они миновали длинный зал с высоким потолком, в котором древние гобелены, казалось, следили за каждым движением, Стиб спросил:
– Ты теперь такая же, как Эмар?
Нолья не сразу поняла смысл его вопроса и даже сбилась с шага.
– Что? – немного удивленно переспросила она.
– Ты теперь вампир?
Глаза женщины сверкнули, рот приоткрылся, обнажая два длинных чуть изогнутых клыка. Стиб аж присвистнул. Было одновременно и страшно, и очень интересно. В его усталой голове роились тысячи мыслей и вопросов.
– Это больно? – наконец выудил он один из этого роя.
– Нет, даже приятно.
Он вздрогнул.
– Приятно? – повторил он, словно не поверил.
Нолья не ответила. Её шаги звучали ровно, отмеряя каждую секунду их разговора.
– А… ты сделаешь меня таким же? – Голос Стиба дрогнул.
– Ты хочешь этого?
– Я не знаю… – Он замешкался. – Я не хочу убивать людей.
Нолья на мгновение замерла, но тут же пошла дальше.
– Это необязательно.
Глаза Стиба сверкнули. Он столько видел смертей за свою недолгую жизнь, что не мог представить, как сам оборвет чью-то. Перед глазами появился образ матери – молодой, сильной, улыбающейся. А затем лежащей на кровати в горячечном бреду и рассыпавшейся в прах.
– Правда?– с надеждой спросил он
Она бросила на него короткий, изучающий взгляд.
– Правда.
– Но кровь пить всё равно придётся?
Нолья кивнула. Стиб отвёл взгляд, его губы сжались. Некоторое время они шли молча.
– Если я буду с тобой… – наконец, заговорил он. – Я ведь не стану чудовищем, да?
Нолья ничего не ответила. Они начали подниматься по винтовой лестнице главной башни детинца, пока не оказались в небольшой круглой комнате, из которой вели две двери. Одна в личные покои Корвинара и Нольи, вторая в комнату охраны. Тетка открыла дверь в покои и пропустила Стиба вперед.
Комната, оказалась скромной, но уютной – насколько вообще могла быть уютной комната в замке вампиров. Узкое окно закрыто тяжёлыми шторами, не пропускавшими ни единого луча света. В центре стояла кровать с тёмными простынями, рядом – стол, на котором горела тусклая свеча, источая слабый, почти болезненный свет. Воздух был пропитан сыростью старого камня, запахом воска и едва уловимым привкусом крови.
Нолья посмотрела на Стиба, указала рукой на кровать.
– Отдохни, – сказала она ровным голосом. – Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя покормили.
Она уже повернулась к выходу, когда Стиб, стоявший к ней спиной ойкнул и тихонько выругался. Развернувшись, Нолья увидела, как он убирает руку от края стола, на котором, была острая зазубрина, об которую он до крови поцарапал палец.
Мир изменился в одно мгновение. Запах свежей крови ударил в её разум, словно колокол в ночи. Нолья застыла, прикованная к месту необоримой жаждой. В висках застучало, в горле пересохло. Её тело инстинктивно подалось вперёд, дыхание стало глубоким и прерывистым.
Она видела, как капля крови медленно скатилась по его пальцу, оставляя тёмный след. Видела, как мальчик подносит палец к губам, чтобы сунуть его в рот, слизнуть кровь.
Она чувствовала, как зверь внутри рвётся наружу, ломая стены разума. Запах крови был не просто зовом – он был требованием, непреодолимой силой, заставляющей забыть о здравом смысле.
Это была её кровь. Родственная, близкая, зовущая. Она забыла, что Корвинар говорил ей ни в коем случае не обращать Стиба без него.
Губы Нольи разомкнулись, вены вспыхнули огнём, и весь мир сжался до одной-единственной мысли. Она больше не могла сдерживаться.
Не донеся пораненный палец до рта, Стиб почувствовал, как что-то в комнате изменилось, Напряжение, тяжёлое, давящее, разлилось в воздухе, заставляя сердце биться быстрее. Он инстинктивно замер, словно зверек, почуявший хищника в темноте. А потом резко обернулся и посмотрел на Нолью.
Её взгляд уже не был человеческим. Зрачки расширились, затмевая радужку, лицо застыло в хищном напряжении, губы приоткрылись, обнажая два острых клыка, блестевших в дрожащем свете свечи. Она дышала часто, судорожно, тонкая струйка слюны катилась из уголка рта.
Стиб сжал пораненный палец, но было уже поздно. Он понял, что она почувствовала его кровь. Мысли вихрем пронеслись у него в голове. "Она вампир. Настоящий. Она – хищник. А я – добыча".
Грудь сдавило паникой. Всё тело кричало: беги! Но ноги не слушались. "Она моя тётя. Она не причинит мне зла. Она… Она знает, кто я… Она…"
Но тот взгляд, которым она смотрела на него, был не взглядом тёти. Не взглядом человека. Стиб шагнул назад, ударившись о край кровати. Бросил быстрый взгляд в сторону двери – далеко. Окно? Слишком узкое, не пролезет. И тут Нолья рванулась вперёд. Одна секунда и она уже вжимает его в кровать, навалившись сверху. Он дёрнулся, попытался вырваться, но её руки сжали его, словно тиски.
– Н-нет… – выдохнул он, извиваясь под ней, но она не слышала его.
Её дыхание было обжигающе горячим. Глаза горели нечеловеческим голодом. В этом взгляде не осталось ничего родственного, ничего человеческого. А затем он почувствовал её губы на своей шее.
– Тетя, нет! – в панике крикнул он, но в следующий миг клыки пронзили кожу.
Жгучая боль. Горячий укол огня, пронзающий шею. А потом первый глоток. Нолья застонала от наслаждения, впиваясь глубже, прижимаясь крепче. Кровь Стиба хлынула в её рот: обжигающая, насыщенная силой, сладкая, как запретный плод. Её нутро вспыхнуло жаром, сжигая остатки разума.
Она пила, а Стиб задыхался, тело становилось слабее, пальцы, сжимавшие до этого простыню, бессильно разжимались. Сознание плыло. Веки тяжело опускались.
– Тетя… – попытался выдавить он, но из приоткрытого рта не вырвалось ни звука.
А она всё пила. Сначала была эйфория. Густая, сладкая кровь Стиба заполнила рот, стекала в горло, разливалась по телу волнами блаженства. Это было лучше, чем всё, что Нолья когда-либо пробовала. Горячая, обжигающая сила разрывала её изнутри, заполняя каждую клеточку, наполняя её безграничной мощью. А затем она почувствовала боль. Не просто боль, а нечто невыносимое. Будто тысячи невидимых когтей вонзились в её плоть изнутри, разрывая, кромсая, превращая в кровавое месиво всё её существо. Её позвоночник выгнулся дугой, руки, сжимавшие мальчика, разжались, пальцы скребанули по воздуху. Глаза расширились от ужаса. Она оттолкнулась от Стиба, вскочила, пошатнулась, едва не упав, сделала шаг назад. Потом ещё один. Оказавшись в центре комнаты, резко выгнулась, запрокинула голову и закричала.
В этом крике не было ничего человеческого. Это был вой боли и безумия, раздирающий уши, вибрирующий в стенах, заставляющий дрожать сам воздух.
И тут её вырвало. Фонтан крови вырвался из её рта, ударил в потолок, орошая тяжелыми каплями все вокруг. Это была только что выпитая кровь Стиба. Грудь Нольи вздыбилась, обтягивающее ее платье треснуло, казалось, она сейчас разорвется, но затем грудь опала и словно ввалилась внутрь. Вампирша захрипела, и новый поток, уже ее собственной густой черной крови исторгся из её рта, пачкая губы, подбородок, одежду. Боль не стихала, а только нарастала, сминая её изнутри, разрывая в клочья.
Нолья рухнула на колени, хватая ртом воздух, тело забилось в судорожных спазмах, а на полу расползалась темная лужа её собственной крови.
Стиба парализовало. Он видел, как её конечности выгибаются под немыслимыми углами, как её суставы выворачиваются с отвратительным хрустом. Её кожа темнела, становилась смоляной, словно горелый пергамент, покрываясь зловещими трещинами. Крик сменил надсадный хрип, полный боли и ужаса. Её глаза – те самые глубокие, тёмные глаза, в которых недавно ещё мерцал холодный разум, – вдруг вспучились, лопнули, стекая вниз по почерневшим щекам вязкими потёками. Нос провалился. Клыки, что пронзили его шею всего мгновение назад, выпали один за другим, хлюпнувшись в окровавленную жижу на полу, но при этом остались девственно чистыми, словно ничто в мире не могло испачкать их. Губы растрескались, обнажая беззубый, скрюченный провал рта.
Стиба трясло. Он не мог шевельнуться, не мог отвести взгляд от того, что некогда было Глафьей, его родной тетей. Её тело рассыпалось в прах прямо на его глазах. Ещё секунду назад перед ним корчилась и стонала могучая вампирша, а теперь от неё оставалась лишь горсть почерневшего пепла, смешанного с кровью. И два белых, не запачканных ничем, клыка.
Воцарилась воистину мёртвая тишина. Стиб не дышал, не моргал, в голове его была лишь одна мысль: "Я убил её. Моя кровь убила её".
Он вспомнил, как так же в прах рассыпалась его мама и слезы сверкнули в его глазах.
***
Корвинар вздрогнул. Это была чужая боль, но он чувствовал её, как свою собственную. Обжигающий, раскалённый поток, вспыхнувший внутри, рвущий плоть, разрывающий на части. Его колени дрогнули, грудь сдавило, как будто невидимая рука сжала сердце. Он узнал эту боль. Нолья. Её крик ударил по его сознанию, разорвав всё остальное на клочья. Он больше ничего не слышал, не видел. Только этот нечеловеческий, исполненный ужаса, боли и безумия вопль. Его лицо исказила гримаса то ли ярости, то ли страха.
– НЕТ! – рык сорвался с его губ.
Не медля ни секунды, прародитель бросился к замку. Вампиры еда успевали отскакивать в сторону с его пути. Никто не понимал, что происходит. Что случилось с их повелителем. Только что люди присягнули ему, все получилось как и было задумано, а теперь он кричит «нет» и летит в замок. Все в полном недоумении смотрели ему вслед.
Корвинар же перемахнул через стену, в мгновенье пересек замковую площадь и, достигнул детинца. Его когти вонзились в каменную кладку стены, и он взмыл вверх, взбираясь по отвесной поверхности быстрее, чем любая тварь ночи. Каждое движение – рывок, скачок, отчаянная попытка добраться до неё, пока не стало слишком поздно. Он уже знал правду. Она умирает. Ветер с силой бил его в лицо, словно пытался задержать, сбросить вниз, но его нельзя было остановить.
Вот нужное окно. Неимоверно изогнувшись, вампир, словно в его теле не было костей, скользнул в него и увидел её. Точнее, то, что от нее осталось: лужа крови, почерневший, рассыпающийся пепел, два сверкающие белизной клыка.
И мальчишка. Стоящий в углу, дрожащий, как осиновый лист. Корвинар застыл. Мир сжался до этого одного момента.
Она мертва.
Нолья.
Его Нолья.
Огромные бездны ярости и ужаса раскрылись в его душе. Его плечи дрожали от гнева, от бессилия, от той звериной ярости, что рвалась наружу. Он шагнул вперёд, его когтистые пальцы сжались в кулаки.
Этот мальчишка… Его кровь. Это его кровь убила её. Корвинар не сводил с него глаз. В его взгляде бушевала буря – жажда мести, горе, слепая ненависть.
Но среди всего этого пробивался страх. Не за себя. А за всех них. Корвинар шагнул ближе. Он дышал тяжело, его грудь вздымалась, будто он только что вырвался из самого сердца шторма. В его глазах бушевал мрак, в его пальцах дрожала ненависть. Стиб прижался к стене, цепляясь за неё, как за последнюю надежду.
– Она хотела сделать тебя своим сыном. – Голос Корвинара был низким, почти шёпотом, но от него леденело сердце. – Она видела в тебе родную кровь. Хотела подарить тебе вечность. Но ты…
Он замолчал, глядя на таявший словно снег, пепел на полу.
– Ты убил её.
Стиб потрясённо замотал головой, губы его дрожали, он не мог говорить.
– Ты убил её, и теперь ты мой личный враг. – Корвинар склонился над ним, и его тень упала на мальчишку, накрывая, саваном. – Ты будешь страдать все годы, что тебе отмерены. Ты не умрёшь легко, Стиб. Я позабочусь об этом.
Он схватил его за подбородок, заставляя смотреть прямо в свои бездонные, наполненные тьмой глаза.
– Я использую твою кровь. В своих ритуалах, в своих войнах, в своей ярости. Весь мир содрогнётся от ужаса передо мной. Люди будут молить о пощаде, но её не будет.
Стиб зажмурился, издав сдавленный всхлип. Корвинар же вцепился в него, как зверь, который наконец-то нашёл, на ком сорвать свою боль.
– Я хотел жить в мире с людьми. Насколько это возможно. – В его голосе прозвучала нотка боли. – Я хотел быть для них добрым властелином. Я хотел править с Нольей. Вместе.
Он стиснул зубы, голос его дрогнул, но он продолжил:
– Но теперь у меня осталась лишь тьма. Да ярость.
Его пальцы сжались, оставляя кровавые полосы на коже Стиба.
– И ты, мальчишка. Ты будешь первым, кто испытает её на себе.
