Владимир Бойкo
Часовая башня
– А вот и мой дом. Видишь, он недалеко от порта. Но, современный. До сегодняшнего дня я любила только то, что построено в последние годы. И меня поразила библиотека, что ещё с 36 года так разительно отличается от всего своего окружения. Но, ещё больше мне захотелось побывать у тебя дома, в старом городе. Я ведь пару раз проходила мимо него, не решаясь зайти во двор.
– Мы встретимся завтра?
– Мы встретимся в институте, – улыбнулась ему.
– Это не то. Мы в разных группах.
– Мы можем ездить вместе домой и в Питер.
– Ты каждый день ездишь домой?
– Да.
– А я поселился в общаге. Но, теперь понимаю, как был не прав.
– Не прав, – улыбалась Инга. Как много узнала сегодня.
Улыбнулся ей в ответ, так же многое открыв для себя в этот день.
Так и не смог поцеловать её в тот вечер. Не шёл, буквально бежал домой, от нахлынувшей волны необъяснимого счастья, стараясь, как можно выше подпрыгивать под деревьями, в попытке сорвать с них листья.
Понимал – это она, та женщина, с которой ему хочется быть вместе.
Глава XX. С победителя выпивка.
Не стоило всё же ему тогда, будучи подзадоренным товарищем, идти на поводу у своей страсти. Ведь не прошло и полугода, как покинув отчий дом изменил своему слову, ещё в Амстердаме.
– Никто об этом не узнает, если сам не будешь трепать, – словно в продолжение вчерашнего разговора успокоил Пауль наутро, когда, радуясь своей победе над очередной давно уже побеждённой другими мужчинами девушкой, нашёл Якова на сеновале.
Шумно, словно спугнутая газель, вырвалась из-под тут же упавшей на ещё тёплое сено руки Якова девушка, на ходу поднимая свои разбросанные вещи.
– О чём? – приходил в себя Яков, после крепкого сна, не заметив; только, что рядом с ним спала та, кто теперь, забившись в угол надевает юбку, отряхивая босые ноги от прилипших соломинок.
– Ну, раз не о чем, так и того лучше, – не обращая внимание на спускающуюся по крутой деревянной лестнице вниз девушку, закрыл тему Пауль. В глубине души был рад, и в этот раз оказался прав. Будучи старше Якова, знал; пока мужчина вдали от дома – волен поступать так, как считает нужным. Всегда радовался подтверждению его мнения, видя; не одинок в этом мире. И сегодня утром, после многочисленных споров, убеждений и усмешек во время многих застолий в конце рабочей недели, по пятницам, наблюдал очередную свою победу. Ведь только благодаря ему друг Яков, что был родом практически из одних с ним мест, лишился девственности, как он часто выражался.
Сильно болела голова. Плохо помнил, что случилось ночью. Но, теперь, кажется начинал понимать почему уехал не обвенчавшись с Агнезэ. Словно знал заранее; именно так и будет – не настоял на венчании. Но, может, всё же побоялся её родителей? Нет, дело не только в этом. Он может бросить свою невесту, не испортив её, среди множества отчаянных мыслей, проносящихся сейчас во время пробуждения в его голове яркой вспышкой блеснула и эта, страшная!
Словно кольнула его в сердце. Он никогда не вернётся к Агнезэ, вслед за ней пришло ещё более безысходное понимание произошедшего.
– Ты не проболтаешься? – потянулся за штанами.
– Вот ещё! Мне больше делать нечего. Пойми, главное же не в том, что у тебя сегодня ночью была какая-то женщина.
– А в чём же?
– В том, что ты стал мужчиной.
– Не неси чушь!
– Да. Именно мужчиной. И с тобой теперь гораздо интереснее пить. Кстати, с тебя, как с победителя, выпивка.
Молча спускался вниз. Не спорил. Да и к тому же так сильно болела голова, что действительно требовалось залить эту боль пивом.
По прибытие в Россию Яшка какое-то время оставался при яхте. Но теперь не Лютеранки, а пышногрудые, православные красавицы привлекали его внимание.
Милая его сердцу Агна вспоминалась реже. Начал забывать её фигуру, да и не видел её обнажённой, чтоб запомнить индивидуальные черты. Не было в его памяти ничего кроме пронизывающих насквозь своим взором глаз. Видел множество разных. Карие, светло голубые с серым отливом, даже с намёком на зеленоватый оттенок. Но, не в самом цвете таилась тайна, всё ещё позволяла сохраняться невидимой нити, связавшей их сердца. Не устояв один раз, теперь уже не пытался сопротивляться. Просто плыл по волнам жизни, сулившей ему многое, но теперь не могла ничего гарантировать в отношение того, что прежде обещал себе сам.
Ещё с юных лет, до мельчайших подробностей помнил отцовскую лодку, что была прежде, и ту, новую шняву, которую иногда выводил в море сам. Сроднился с этими, первыми в его жизни судами, закрыв глаза мог передвигаться по ним, словно наяву. Так же и женщины должны были оставаться в его памяти, всеми своими индивидуальными особенностями. Но, этого не происходило, даже если с какой-то из них и складывались отношения, впрочем, всегда заканчивалось разлукой.
Надоедали ему.
Но, почему всё же помнил Агнезэ, так, будто раздевал её, укладывая в постель рядом с собой? Неужели то, что выдумал сам про её тело было не просто явью, но и запало в его память навсегда. Ещё не большая, тугая грудь, чувственно вздымалась от прерывистого дыхания, на гране обморока, что пугало его. Всё это теперь воспринимал совершенно иначе, но, видя подобное у других женщин не принимал, выискивая схожести внешние, коих естественно не было, да и не могло быть. Может именно это и заставляло жить миром своих фантазий, будучи воплощенны в жизнь, выглядели куда реальнее и чувственней, чем окружающая, кажущаяся вульгарной реальность.
Молодой царь был занят делом, решая окончательно и бесповоротно вопрос со ставшей за время, проведённое на чужбине, немилой ему Евдокией Фёдоровной. Будучи выбранной без его согласия матерью, была ненавистна. Тем более сейчас, когда вернулся в Россию с великими планами по уничтожению всего, как он считал ненужного, являющегося балластом в предстоящем плавании по водам больших побед.
Как сор с корабля смахнул в монастырь и свою, честно дожидавшуюся его жену. Чувствовал в себе силу, не нуждался в поддержке рода Нарышкиных, что так важны были его матери. Для того и вернулся, чтоб прекратив придворные интриги, навсегда забыть о конкуренции со стороны. Только один имел право на передел страны, был полон сил и ненависти ко всему русскому, что прежде только лишь раздражало, теперь же бесило, не оставляя места в голове здравому смыслу. Иногда, в припадках необъяснимой злобы сам себя боялся. Но, никогда даже и не думал останавливать гнев в попытке сдержаться, не совершив лишнего зла.
А, было ли лишнее, и где та грань, за коей оно начинается?
Давно обсуждал с Лефортом идею строительства нового, своего города, что будет далёк от надоевшей, презираемой теперь им Москвы. Да и не город это был для него, а, скорее некая резиденция, должная стать центром его, новой России, построенной на фундаментах древней Руси. Оттуда, из неё, с помощью своих союзников, Англии и Германии хотел расширять территории нового, своего государства, что хоть и стало для всех впоследствии великой Россией, для него прежде всего было собственным, любимую сердцу часть которого отвоевал у Шведов.
Но, где, на каком месте должен пасть его выбор? Сомневался.
Архангельск? Не слишком ли далеко от Москвы? Но, к чёрту эту большую деревню, со всеми её бесчисленными тётушками и дядьками, являвшимися ему родственниками. Ненавидел её, как напоминание о своих предках, коих стыдился, как можно скорее желая всеобщего признания как европейца.
Ниеншанс? Пожалуй, что это место будет получше. Там не слышна была Русская речь. Чухонцы на своих многочисленных, где Ингерманландских, а где и Карельских, похожих между собой наречиях ублажали его, уставший от Русского слова слух. Со своими соратниками же, общался по-немецки, иногда, в исключительных случаях переходя на Английский, который знал плохо.
Но, для этого следует изгнать Шведов. Задача не простая. Чёрт возьми, куда бы ни сунулся, везде, подобно паутине, таилось гнилое прошлое, с многими ошибками и последствиями нерешительности Рюриковичей. Ненавидел этот род, только лишь за то, что знал; в нём слишком много Русского, точнее присущего той средневековой Руси, которую, как считал; именно ему предстоит выжечь калёным железом из России, как хотел теперь называть все те земли, принадлежавшие ему.
Нет, не Московия, не Русь, а именно Россия. Великия и малыя, со всеми новыми территориями, что именно, как был уверен, должен присоединить к уже существующим, мечом и огнём, как веру православную насаждал князь Владимир. Но если нужно, то и её сменит на своей земле. Та сила, что в порывах гнева, судорогой искажала его лицо, говорила сама за себя, давая уверенность в будущих победах.
Неимоверно отстала страна от той же Голландии, или Англии, где бывал в гостях у короля, который приказал выполнить его портрет в знак уважения.
И, сейчас, в 1698 году, вернувшись на Родину, лелеял в себе планы строительства своей новой резиденции. Не как столица нужна была ему, а место, где мог бы жить по своим правилам, демонстративно приближая к себе тех, кто хотел быть с ним. Не видел смысла, да и не имел желания сразу объявить войну всей стране. Собственным примером создавая вокруг себя частичку нового, что вскоре, как был уверен, обязательно должно было захлестнуть всю страну.
Окружив себя последователями этой идеи, постепенно шёл к ней.
Яков, будучи сторонником Петра участвовал практически во всех сражениях, связанных с отвоеванием прежде спорных русских территорий.
После взятия Ниеншанца, на следующий день участвовал в нападении на несвоевременно пришедшую в помощь защитникам крепости шведскую эскадру, в составе двух малых фрегатов, шнявы и большого бота.
Во главе одной из тридцати лодок с солдатами был Яков. На двух других находился Пётр и его друг Меншиков. За эту победу был учинён кавалером Святого Андрея вдобавок получив медаль за взятие двух вражеских судов, с надписью; «не бывалое бывает», по распоряжению Петра, специально отчеканенную для каждого участника события.
Под командой фельдмаршала Шереметьева в начале мая 1703-го участвовал в захвате Капорья, через несколько дней Ямбурга. Теперь Ингрия была в руках Петра. Затем, древний Раковор, Вейсенштейн, Феллин, Обер-Пален, Руин – присоединилась и Ливония. Слишком мало находилось регулярных шведских войск на этих, принадлежавших им колониальных землях, что не могли не только выгнать Петра из Невского устья, но и защитить самих себя.
Пусть и не на флоте, получил своё первое звание лейтенанта с трудом, но говорил по-русски. Понимал, слишком близка своим звучанием его древняя фамилия, которой так гордился, для окружавших его Русских солдат.
Канцов. Особенно если переставить ударение с первой на вторую гласную, и в первом слоге поменять «а» на «о». Всё же, если хотел выбиться в люди, следовало изменить её на более непонятный в России немецкий манер. Какую же выбрать из тех, что знал? Не долго думая, остановился на той, что была у капитана корабля, на котором впервые вышел в море юнгой из Амстердама.
Курштайн.
Звучная, пугающая слух русского человека. Обладающая некоей таинственностью. Словно играл с жизнью, придумывая для себя новые фрагменты будущей биографии.
Глава XXI. Квартира.
Финляндский вокзал, куда добирался пешком с московского из-за невозможности поймать извозчика, представлял такую же картину, что видел в Москве. Билетов не было. Не понимал, в чём заключается причина их отсутствия. Неужели все, кто ещё имел хоть какую-то возможность улизнуть, бежали из России?
Надо бы заскочить домой, думал по дороге. Но, не то, чтоб не было сил, скорее желания, ещё раз увидеть эти стены, в которых прожил много лет. Нет, не смог бы снова увидеть их уже расставшись однажды навсегда так и не сумев продать. Впрочем, в Киеве не исключал возможности того, что придётся ночевать в Санкт-Петербурге. Но, сегодня, с самого раннего утра, когда поезд подъезжал к северной столице, отгонял от себя все мысли о том, чтобы зайти к себе в квартиру. Холодные стены, нетопленные камины, скорее всего вынесенная уже мебель. Всё это представлялось для него неким непоправимым ударом, что, будучи нанесён добьёт и без того слабое, как считал сердце.
Сколько отмерено Богом дней на этой суетливой, грешной земле, неужели ещё будут радовать его? Сейчас не верилось в это. Хотелось лишь только одного – поскорее увидеть жену. Соскучился не столько по её лицу, сколько по словам, что могли бы успокоить его сейчас. Она умела. Только ей было подвластно отвлечь его в те часы, минуты, когда тревога давила сердце, терзала душу.
Почему же она так хорошо знала его, как человека, со всеми тайными закутками уставшего от последних тревожных лет разума. Такой непримиримый со своими подчинёнными, требующий безоговорочного исполнения всех поставленных задач, теперь превращался в старика, разбитого жизнью, слабохарактерного невротика.
Ничего, только бы добраться до Выборга. Там теперь будет его Родина, если Россия отказалась от него. И, пусть, здесь оставляет практически всё, что нажито им и его предками, сумев продать лишь только квартиру в Киеве, но счастлив, что есть надежда пожить рядом со своей Валерией хотя бы пару лет в тишине и спокойствии.
Да и потом его дети.
Лиза в Кексгольме. Алекс пусть пока и на флоте, но, всё же недалеко, в Гельсинфорсе. Будет воспитывать внучку Анастасию. Её отец прекрасный человек. Жаль, не успел помочь ему по службе. Но, что ж теперь ничего не поделаешь, ему придётся искать себя сызнова, уже в другой стране. Впрочем, это только в том случае, если Финляндии всё же удастся отсоединиться от России, которая теперь не в силах удержать в своих руках ничего кроме ополоумевшего, готового на всё народа, что и не бежит-то из неё только потому, что не в силах самостоятельно принимать решения, будучи лишён этого веками.
Очереди не было. Просто касса закрыта. Не поверил своим глазам. Много времени провёл в Киеве, застав революцию в купе поезда. Но, отступаться было некогда – дорога каждая минута. Если не продаст квартиру, или имение, идти ему по миру с пустыми руками. Не думал тогда, проведёт на Украине пару месяцев. Многое изменилось за это время. Читал газеты, но, самое главное, что было важно ему прежде всего упустил.
Успокоил жену, перед отъездом дав телеграмму в Выборг.
Подошёл к окошку кассы, прочитал замусоленное объявление:
«В связи с постановлением Совета народных комиссаров города Санкт-Петербург от… – тут плохо читалась число – …декабря 1917 года о признании независимости Финляндии, железнодорожное сообщение между странами временно прекращается»
Какой ужас, пронизала догадка. Кольнуло сердце. Не хватало воздуха. Как же моя Валерия! Лизонька, Настенька, Алекс! Почувствовал слабость в ногах. Слава Богу есть где присесть. Вокзал был теперь пуст.
Тут же вспомнилось, как на той неделе прочитал в газете, Финляндия отделилась от России, после признания Совнаркомом Санкт-Петербурга её независимость.
Но, чёткой границы между странами пока ещё установлено не было. Для решения этого вопроса предлагалось создать межгосударственную комиссию.
Что же делать!? Что же ему делать!? Стучало сердце, отдавая ударами в голову.
– Что же мне делать? – не заметил, как сам произнёс вслух.
– Вы не переживайте так, – подошёл к нему молодой человек.
Помогая расстёгивать воротник не первой свежести манишки он продолжил:
– Говорят, существует переправа через реку Сестру. Но, там за большие деньги.
– А по-другому никак? – словно услышав приговор дантиста о больном зубе, поморщился он.
– По-другому только через,… – подошёл к кассе и прочёл там другое объявление:
– …Все остальные лица могут быть пропускаемы через границу лишь в том случае, если имеют особые удостоверения, снабжённые фотографиями и печатью Военно-революционного комитета», – говорилось в нём.
– Какой ужас! Ужас! Ужас!
– Ах не переживайте так.
– Что же мне делать!? У меня там жена, дети, внучка!
– Поезжайте на Сестру. Договоритесь с таможней.
– Сестру? Хорошо. Но, мне надо на литейный, отдохнуть от дороги. Ах Боже мой! Боже мой!
Встал.
– Я поймаю вам извозчика, – вызвался молодой человек. Кто он был? Откуда взялся сейчас здесь на вокзале? Не имел сил ни о чём думать.
Днём извозчика было поймать легче. Хоть и за тройную цену, но довёз до дома.
В подъезде не было дворецкого. Двери нараспашку. Показалось, холоднее чем на улице. Лифт не работал.
Пошёл пешком. Только сейчас понял все недостатки высоких потолков. Боже! Сколько же ступеней! Часто останавливался для того, чтобы передохнуть и отдышаться. Не думал оказаться сегодня в бывшей квартире, которую уже считал потерянной, так и не сумев продать. Может не особо-то и пытался, но, цены, что предлагали за неё были так малы, а инфляция так стремительна, что оставил эту затею, да и маклер убеждал к тому же, до самого последнего дня мужественно обнадёживая его, пока не покинул страну.
Бежали все. Начни он разговор с кем-либо на улице, боялся, что не сможет закончить по причине бегства оппонента.
Вот она. Номер четыре. Почему-то отсутствует медная табличка с его фамилией. Пошарил в карманах. Ключа нигде не было. Вспомнил – в саке. Открыл, содержимое высыпалось на пол. В беспомощности присел. Начал собирать рассыпанное. Сверху послышался скрип двери, затем шаги.
– Яков Карлович!? Вы вернулись? – удивилась соседка сверху, жена профессора.
– Да. То есть нет. Не совсем. Только на одну ночь.
– В доме очень холодно. У вас есть дрова?
– Кажется были. Но, не помню.
– Если не найдёте, заходите к нам. Аркадию Михайловичу выделили в совнаркоме.
– Теперь их там распределяют? – попытался улыбнуться Яков Карлович.
– Теперь всё изменилось, спускалась дальше соседка со свечой в руках.
Нашёл. Дрожащей рукой вставил ключ в замочную скважину. Открыл. Вошёл.
Показалось, в квартире, кто-то бывал. Но, это уже не волновало его. Шёл к камину, в гостиную. В нём должны были быть дрова. Так и оказалось. Их никто не тронул. Не хватало только части мебели. Да и то той, что была не так сильно громоздка, которую можно было вынести без помощи посторонних и транспорта.
Сев на корточки, измазавшись сажей, не с первого раза, но, всё же разжёг камин. Долго смотрел за тем, как разгораются дрова не в силах встать на ноги, Протянув ступни к огню, который ещё не сильно грел, облизывая стенки камина, громко треща сухими дровами, заготовленными бережной рукой истопника, еще до революции. Как много времени прошло с тех пор.
Надо было сосредоточиться, понять, как быть ему завтра. Хватит ли денег. Но, у него есть золотые часы, портсигар наконец. Эти люди не погнушаются ничем. Только бы выбраться из этой страны, оказаться за её пределами, убежать от того ужаса, творящегося в ней.
Чуть-чуть согревшись, придвинул диван к камину, подбросил заготовленных дров, прилёг на нём и тут же заснул.
Проснулся на рассвете от страшного холода. Пришлось разжигать камин снова. Квартира пуста, переодеться было не во что. Всё из неё вывезено. Для того, чтобы согреться решил пройтись по комнатам. Их было десять. Каждая памятна ему чем-то своим. Рядом с кухней комната прислуги. Маленькая, но уютная. Вот их с Валерией спальня. Кровать большая, удобная. Но, давно уже спал отдельно, в своём кабинете, из-за бессонницы, чтобы не беспокоить супругу. Началась у него сразу же после смерти матери, что ушла в след за отцом, через год после его кончины. Сильно ворочался, засыпая лишь под утро. Впрочем, изредка, приходил к жене под одеяло.
Ангелина, как же права оказалась, что уехала в Лондон с супругом. Хоть и младше его на два года, всё же первой вышла замуж, за дипломата. Он, как никогда всегда тонко чувствовавший политическую ситуацию, верил в незыблемость монархии. Может из-за того, что сфера его интересов прежде всего касалась внешней политики, и удалённость от дома не позволяла видеть весь ужас происходящего. Не доверяя газетам, как дипломат, не так воспринимал происходящее в стране, как должно, заранее презирая любые решения государственной думы, видя в них лишь угоду диким нравам лоббировавших их аборигенов. Россия давно превратилась для него в некое бескрайнее степное пространство, пытающееся всеми силами догнать запад. Хоть и защищал её интересы, был очень далёк.
Редко приезжали, а Санкт-Петербург. Но, тот, последний их приезд запомнился ему, как никогда. Далёкие, словно родившиеся в туманном Альбионе, воспринимающие всё происходящее на Родине, будто это некий музей, полки которого завалены пыльными, никого не интересующими экспонатами, давно потерявшими всякий смысл.
– Милый моя Яков, пойми же ты, мир меняется сейчас полностью, и эти перемены нам не остановить, – вспомнил её фразу, невольно введшую его в некий ступор. Долго держал паузу. Для него Россия продолжала тогда оставаться прежней, несмотря ни на что. Верил; ничего не может произойти в той стране, где поколения его предков менялись уж третье столетие, и никакие катаклизмы никогда не угрожали им. Не мог представить то о чём втолковывала ему сестра, сидя рядом со своим всегда скудным на эмоции супругом. Профессиональная холодность наблюдалась в нём и в быту.
На миг вообразил себе, каков же тот в постели. Такая яркая и горячая Ангелина, и он, холодный и расчётливый. Короткая бородка, тонкие, слегка закрученные вверх усики, говорили о следование моде. Неужели он русский? Нет, не может оставаться таким человек, считающий своею Родиной страну, где готовится революция. Словно всё перевернулось в его понимании мира. Может и вправду тот меняется? Или нет, скорее переворачивается вверх ногами, прямо у него на глазах. Слушал дальше невольно прикрыв глаза ладонью. Слегка закружилась голова.
– Почему ты молчишь?
Пригладив волосы, убрал руку с лица. Взглянул на сестру. С детства была ярче, подвижнее его. То, о чём не успевал ещё и подумать, было уже у неё на языке.
– Милая Ангелина, что же я могу возразить тебе? Нам тут на месте, всё куда сложнее рассмотреть. Вам же, со своего острова, куда виднее, – не думая о том, чтобы шутить, невольно превратил всё в шутку.
– Вот опять ты всё превращаешь в игру. Но, мы уже давно взрослые. И, теперь мир играет с нами. И, чтоб выжить требуется принять его условия, – взглянула на супруга.
Тот потянулся за сигарой.
– В любом случае, считаю, вам Яков Карлович следует подумать о том, чтобы приобрести недвижимость за границей. В случае, если выберите Англию, могу поспособствовать в этом.
– Не думаю Иван Павлович, что следует бежать так далеко, за море.
– Зараза прежде всего передаётся по суше, – подкуривал сигару дипломат.
– Думаю, вам не стоит возвращаться на Родину, пока она неспокойна.
– Мы отвыкли, и, как видите, дорогой наш Яков Карлович, особо не стремимся на неё, всё больше становясь Англичанами, – пыхал дымом раскуривая сигару.
Теперь, завидовал сестре в её непонимании страны, в которой увидела свет. Если бы мог так же, как и она, давно вывез бы всю семью за море. Но, до последнего момента не терял надежды, прикипев к России.
Столовая. Большой стол, Дюжина стульев, которые последнее время по большей части пустовали. Но, зимой по выходным устраивали званые обеды. Тогда бывало много народу. Гостиная, где ещё недавно стоял рояль, что удачно был продан. Курительная.
Две, давно пустующие комнаты его родителей.
Комната Александра. Рядом с ней Лизаветы. Когда-то были полны игрушек. Впрочем, некоторые из них, хранятся и по сей день. Всё будет разграблено. Как же быстро, когда-то по всем параметрам устраивающая квартира превращается в нечто запущенное, серое, покрытое пеленой старости! Именно поэтому он и не хотел возвращаться сюда, стараясь забыть навсегда то место, где прошла его молодость, зрелость. Оно неминуемо погружалось в запущение, лишившись своих жильцов, что не просто дополняли собой, но и придавали частичку жизни, пропитывая стены своей радостью, или горем.
Но, теперь, возможно, они так и будут хранить в себе все эти воспоминания, что проникнув в них, невольно останутся на всегда.
Смех дочери, капризный плач сына. Стоны супруги, что не могла сдержать себя во время родов, и он слышал их, у себя в кабинете, накрыв голову подушкой. Очень переживал за неё. Здесь, в углу их спальни стояла кроватка Иогана, что прожил всего месяц, сразу же отдали её тогда дворнику. Обещал пристроить в хорошие руки. Теперь, всё это было напрасно, никому не нужно. Так, как всего лишь оставалось его жизнью, скрытой, похороненной в этих стенах навсегда.
Купив квартиру в Выборге, решили обзавестись новой мебелью. Эту же думали продать, но, кто знал, что события будут развиваться настолько стремительно.