Владимир Бойкo
Часовая башня
Глава V. Рукопись.
– И всё же Лерка наверно тебе рано ещё читать эту книжку.
– Это не книжка! Не книжка! Я знаю, что такое книжки. А, это письмо.
– Это не письмо. Я говорил тебе. Когда человек пишет книгу, плод его стараний называется рукописью. Потому что написан рукой.
– А, зачем же тогда печатные машинки?
– Чтобы буквы стали отчётливее и не надо было разбирать чужой подчерк.
– Тогда тоже рукопись?
– Да. Ведь напечатано руками.
– Читай же! Читай!
Давно собирался начать читать дочери по вечерам прадедушкину рукопись. Но, всё ждал, когда та подрастёт. Думал не воспримет события, описанные в ней должным образом. Хоть и жалел, что прежде не сумел напечатать на машинке рукописный текст Якова Карловича, так и не взялся за такое незнакомое ему дело и сейчас.
– Как называется? – в очередной раз спросила дочь.
Хоть много раз уже отвечал на её вопрос, не смутившись, придав таинственности голосу, прочёл;
– Часовая башня!
– Это та самая, что видна у нас из окна?
– Та самая.
– Разве можно столько много написать об одной башне?
– Можно Лера. Вот поэтому-то я и не хотел начинать тебе читать. Слишком много будешь задавать вопросов.
– Больше не буду. Обещаю тебе. Ну, разве, что только самую малость. Если мне не будет понятно.
– Ну, хорошо.
Начал читать;
– "Родом из рыбачьего села на Рюгене, Яков подался в юности в Амстердам, где устроился на торговое судно юнгой. Не боялся нового. Старался учится, впитывая в себя знания.
Его дед рыбак не вернулся из моря. Отец боялся подобной участи, но, не мог не выходить в плаванье, унаследовав ту же профессию. От этого много пил. Бывали периоды, когда команда не брала с собой в море. Тогда пропивал всё. Казалось ему; надо преодолеть определённый период в жизни, напоминающий собой большую волну, что бывает во время шторма. Одолев её не так страшно разбушевавшееся море. Нужно всего лишь не испугаться, идя прямо на своего «врага».
Вино, а потом и слабая немецкая водка – шнапс, стали неотъемлемой частью его жизни, вплоть до того момента, как в один из «тихих» периодов, когда печень требовала восстановления, заставляя временно не вливать в себя никакой горючей гадости, возвращался в команду рыбаков. Всегда радовались принять назад, хоть и не верили, что это продлится долго. Но, месяц, другой были гарантированы.
Тогда со всей радостью втягивался в труд, знакомый с самого детства. Летние шторма, что гуляли между Данией и Рюгеном не обладали особым коварством. Да, и боялся ли он этого, с самого детства выходя в море с отцом. Но, именно в то лето, когда из уж очень-то сильного запоя удалось ему выбраться живым, с особой силой втянулся в свою работу, веря; если не справится со своим грехом – утонет.
Каждый раз уходил тогда в море с остервенелым желанием победить стихию. Словно вызывая её на поединок. Не сама рыбная ловля привлекала его сейчас прежде всего, а ощущение своего превосходства над морскими призраками, поднимающимися из глубин лишь для того, чтоб взглянув на него, убедиться; не наш, пока ещё силён духом.
Невиданные прежде косяки сельди встречались на пути, всё дальше и дальше уводя от родимых мест. Море, словно заманивало их небольшую, парусную лодку подальше от берега. Бывалые моряки составляли одну команду. Не было среди них молодых. Будучи главами семейств, не брали ещё детей на ловлю, в надежде, по их взрослению, ходить в море на своих личных лодках. Так же не брал с собой в море двоих сыновей Астор. Слишком малы были. Но, о собственной лодке говорить не приходилось. Много оставлял в кабачках, принося домой лишь малую часть приработка.
Уж полна была их лодка свежей, бьющей хвостами сельди, когда у горизонта стали собираться облака. В порыве ловли не обратили внимание на то, что на этот раз шторм идёт со стороны Готланда.
– Что ж ребятки, авось не потопнем! – затягивая остатки невода, полного свежей, лоснящейся на ярком, словно перед бурей солнце сельди, ошалело от количества пойманной рыбы, заключил Астор, отец Якова.
Имя его переводилось, как ястреб. Кто, как не эта свободолюбивая птица, чувствовал надвигающуюся бурю.
– Ах ты, Боже мой! – повернул голову в сторону горизонта Альф, его двоюродный брат, высокий, сероглазый, но не такой худой, как Астор; – Правь на мыс Арконы, пока он ещё виднеется в солнечной дымке, – жадно посмотрев на улов, будто не хотел с ним расставаться, сказал своему отцу, что был самым старшим среди всех, шестидесяти лет от роду.
Тот умело, отпустил парус до этого момента собранный, выставив его по ветру, что пока ещё не так сильно дул, и, слава Господу Богу, в сторону Рюгена.
– Ничего, ещё есть надежда. Рыба сильно притопила лодку. Но, часа за два может доберёмся. Главное успеть до первых больших волн подойти в прибрежные воды, – успокоил, скорее самого себя, чем остальных Астор.
– Не знаю. Стоило ли тебе говорить об этом сейчас, но, чувствую, если мы вернёмся домой с уловом, несмотря на то, что не сторонник пьянства, поставлю всем по две пинты пива, – обнял сзади Астора его родной брат Брунс, имевший в соответствии со своим именем, означавшем цвет, каштановые волосы, но был сероглаз. Выше среднего роста, отличался лёгкой полнотой. Родился первым, был опытнее брата, не пил, но, судя по довольно частым разговорам на эту тему – близок к новым открытиям.
Несмотря на то, что ветер не менял своего направления, лишь только усиливаясь, берег приближался катастрофически медленно.
Эффект приближения.
Им обладает не многий житель планеты, в отличие от тех, кто частенько проводит время в открытом море. Если, где-то в горах не ошибётся местный житель в определении расстояния до ближайшей деревни, то, здесь, на море с лёгкостью промахнётся миль на десять. Тут всё по-другому. И только глаза опытных моряков редко ошибаются в таких вопросах. Но, сегодня, когда погода, пусть и не так стремительно менялась, взоры каждого из членов команды непроизвольно приближали долгожданный ориентир, мыс Арконы, к которому так стремились их сердца и души.
Ни у кого из них не было часов. Слишком большая роскошь для простых рыбаков. Но, пока на небе виднелось солнце могли определять время, а по нему и расстояние, которое отделяло их от берега.
– Волна пошла, – как бы мимоходом, сам того не замечая, скорее прошептал, нежели сказал Альф.
– Разве ж это волна!? Не волна – это вовсе! Во всяком случае не та, что пришла за твоей душой, – дико улыбаясь прокричал Астор, так как ветер усиливался, унося слова в сторону.
– Хорошо, когда ветер в спину, – заметил Брунс. Сидел в корме лодки, поднимаясь, и опускаясь вместе с ней, попыхивая трубкой, которую решил раскурить пока ещё позволяла качка.
Астор ощутил сейчас неимоверную тяжесть. Показалось; весь небосвод давит на него свинцовостью облаков, постепенно заволакивавших собой небо, не давая возможности разогнуться, вздохнув полной грудью. Теперь вся его уверенность перед стихией, наглость и необузданность, словно отдавались ей самой – в ответ внушала ему страх. Этот обмен приводил к тому, что не в силах был больше оставаться уверен в своей победе над морем, являющимся кормильцем не только его семьи, но и многих, многих других. Мысленно обратился к Господу;
О Боже, единственный, кому я верю в этой жизни окончательно и безрассудно. Отдаюсь в твои руки, ибо только ты один вправе решить мою судьбу, имею ли я право оставаться на этой грешной земле, как человек, или никогда больше не ступлю на неё своей привыкшей к постоянной морской изменчивости ногой. Но, клянусь пред Тобой, что если Ты оставишь мне жизнь, никогда больше не притронусь к чарке с вином.
Вот он, такой знакомый им всем с детства, родной мыс Аркона, с развалинами древнего города. Маяком и старым храмом, сделанным из камней поморских святилищ. Теперь, когда солнце пропадало на небе, скрываясь за облаками прямо на их глазах, был уверен; до берега не более пяти миль.
– Надо убирать парус! Теперь он бесполезен. Нас гонит прямо на берег, – прокричал Ганс, отец Альфа. Раньше, частенько всматривался в лица старых рыбаков, в надежде разглядеть в них некий страх перед морем. Особенно внимательно, но, всё же так, чтоб не быть замеченным, разглядывал бывалых рыбаков, пьющих так же, как и он пиво, или, что покрепче, вечерами в кабачке у моря. И, всегда удавалось увидеть пусть и не страх, но, некое уважение, даже преклонение перед стихией, оставлявшей след в каждом.
Но, сейчас, не тратя времени на разглядывание знакомого ему, изъеденного солью и ветром морщинистого лица, видел; этот человек лишён страха. Когда успел приобрести уверенность в своих силах, и она ли это, не так важно было ему. Главное, кто-то всё же победил страх перед смертью. И это было очень значимо для него сейчас. Ибо тот край, что всегда рядом с нами, всегда страшит. И, только тот, кто сумел заглянуть за него, а может и побывать там, не боится увиденного однажды, ибо знает – этого не избежать.
Волны перекатывали через борта.
Астор сел за штурвал, так, как никогда прежде не был так уверен в своих действиях, и эта уверенность отражалась на его лице, тем самым не вызвав и лёгкого возражения со стороны присутствующих вместе с ним в лодке рыбаков. Ему даже показалось; передаётся окружающим, придавая и им веры в лучшее.
Сидя в луже, прямо на ещё шевелящейся сельди, отец Альфа вычерпывал воду со дна лодки своей просоленной насквозь дырявой, рыбацкой шляпой.
Брунс и Альф, присели рядом, взяв в руки; один старое, мятое ведро, другой нечто напоминающее тазик, в котором разделывали рыбу, перед тем, как приготовить, если приставали к берегу вдали от дома.
Теперь берег уже не был виден. Брызги от волн, казалось поднимались до самого неба, смешиваясь с воздухом, словно пытаясь поменяться с ним местами.
– Мы тонем, – спокойно, словно совершенно и не переживая по этому поводу, заявил старый Ганс, беспомощно опустив руку с шляпой полной морской воды на сельдь, что уже не билась на дне лодки, прикрытая водой.
– За борт всю! – проорал Астор, дико улыбаясь своим же словам. Они почему-то веселили его. Глаза, помутневшие с годами от алкоголя отливали голубым. Волосы, слипшиеся от соли, потемнев. казались каштановыми.
Альф и Брунс, бросились выбрасывать за борт рыбу, пытаясь брать её в охапки. Та же, в свою очередь, словно не желая покидать понравившейся ей лодки, уйдя вместе с ней на дно, что есть сил, выскальзывала из рук, била хвостами по лицам, запрыгивала обратно.
Но, было поздно. И вода, и рыба наполнили собой давно верой и правдой служившую своим хозяевам лодку. Справится с откачкой её содержимого, да к тому же скудными средствами, они не могли.
– Земля! – подпрыгнув от удара о камень дном лодки крикнул старый Ганс.
Все повернулись в сторону того места, где должен быть берег. Но, ничего не было видно за плотной стеной воды.
– На вёсла! – отпустив штурвал, отыскал первым одно весло, вытащив из-под плавающих на дне рыб Астор, тут же плюхнувшись у правого борта в полузатопленную лодку, принялся грести.
Второе отыскал Альф, так же упав слева.
Брунс не смог найти другую пару. Видимо была смыта за борт.
– Теперь не утонем, – скорее разочарованно, чем с ноткой радости, довольно тихо сказал Ганс. Но, как ни странно, все услышали его слова. Хоть и не видели земли, но верили старику. Считали – через него Господь посылал им спасение.
– Нас несёт прямо на берег! Я вижу его! Гребите, что есть мочи, иначе нас разобьёт о камни, которыми, как я помню, усеяно здесь дно – лёжа на носу лодки, на половину в воде, проорал Брунс.
Но, лодку не разбило.
Словно инородное тело, выплюнуло её из себя ощетинившееся море. Нет, не хотело сегодня топить ещё одну рыбацкую лодку, что могла легко присоединиться к другим, поглощённым им за многие века.
Не пил больше Астор. Через полгода купил старенькую лодку. С сыновьями ходил теперь в море. А, через год заказал новую шняву, с двумя мачтами. Помогал ему Господь. Выводил на рыбные косяки. Верил; не будет тот пить. В страхе Божием живёт.
Брал теперь в море с собой старшего сына Якова. Учил морскому делу. Способный был мальчик. Но, так же быстро, как схватывал на лету знания, росли в нём неимоверные амбиции. В кого был таким? В мать догадывался Астор. Слишком уж строптива была до замужества, да и после свадьбы не так просто сменила свой властный нрав на кроткий. Впрочем, если не одумалась, была бы бита нещадно.
Когда минуло Якову четырнадцать, признался; хочет учиться морскому делу в Амстердаме, хоть и удивлён был, не отговаривал сына, верил; не бросит его Бог. Да и оставался в семье его брат Конрад.
– Обещаешь, что отпустишь? – посмотрел в глаза отцу Яков.
– Не сразу. Когда подрастёт твой брат Конрад. И будет кого за штурвал вместо тебя поставить".
Так увлёкся чтением, что не помнил уже, когда именно уснула дочь. Не мог остановиться, не дочитав главу до конца. Теперь, окончательно и бесповоротно решил для себя – обязательно напечатает рукопись на печатной машинке.
Глава VI. Лёд тронулся.
Увидев заинтересованность дочери, читал теперь каждый раз, когда Лера оставалась с ним у бабушки на ночь. Понял – был не прав, дожидаясь взросления Леры. Всерьёз задумался о том, чтоб набрать рукописный текст на машинке. Но не имел на то времени.
Сегодня была глава про начало Петровского посольства в Европу.
– "Ещё в 1697 году, когда со своим многочисленным посольством в надежде узнать новое к чему стремился будучи пропитан рассказами своих друзей с Кукуя двинулся в сторону Европы, первым делом посетил Ригу.
Являясь русским царём хорошо знал о том, что многие земли были утеряны ещё при Рюриковичах.
Татаро-монгольское иго ослабило Русь. Немецкие и Шведские рыцари воспользовались этим подчинив себе не имевшую государственности, или хотя бы племённого объединения Прибалтику, двинувшись на Русь с запада. Крестоносцы были разбиты Александром Невским, но в 1237 году из остатков Ордена меченосцев образовался Ливонский Орден, ставший главной военной силой на восточном побережье Балтики.
Теперь переселившиеся германцы строили здесь города и церкви, обращая местное население в католичество. Уже к XV-му веку Ливония представляла собой объединение пяти государственных образований – Ливонского ордена, Рижского архиепископства, Дерптского, Эзель-Викского и Курляндского епископств. А так же пять самоуправляемых городов; Рига, Ревель и Нарва, под властью Ливонского ордена.
В глубине души считал утерянные земли, не только русскими но и тешил себя надеждой при случае вернуть их. Видел в себе силы на это, и некую избранность Богом. Мечтал построить великую империю став в ней императором. Найдя поддержку среди многих превратившихся теперь в единомышленников иноземцев, среди которых был Лефорт решился пуститься в путь на разведку, посмотреть насколько прочно закрепились на этих землях Шведы.
Выехав из Печорского монастыря, через несколько часов перейдя границу с Шведской территорией столкнулся с непониманием со стороны встречавших его нескольких офицеров и гражданских чиновников, присланных рижским генерал-губернатором Эриком Дальбергом. Не получив лошадей и подводы бесплатно, а только в наём вынуждены были добираться до Риги на своих. Тем самым, давая им отдых, на дорогу ушло пять дней. Более того; пропитание и корм для лошадей не были предусмотрены заранее и обо всём приходилось заботиться самостоятельно.
Это сильно рассердило молодого, горячего царя. Не рассчитывал на такую встречу. И даже тот факт, что по лифляндским землям ещё совсем недавно, в 1696-ом году прокатилась сильная волна неурожаев, не успокоил его гнев. Знал; все эти земли кормили Швецию хлебом, являясь её владениями. И, тот факт, что местные жители вынуждены были теперь голодать не в состоянии прокормить самих себя нисколько не был принят им в виде аргумента. Слишком уж надеялся на подобающую ему встречу и был ущемлён таким неуважением к себе, как к царю соседнего государства. Не только память о хорошем, но и обиду запоминал навсегда и прощал лишь при искреннем чистосердечном покаянии.
Накрывшая всю Эстляндию и Лифляндию, последовавшая за голодом эпидемия «чёрной смерти», не только существенно сократила численность населения, но и сильно подняла цены на продукты.
Эрик Дальберг, не зная о точном времени прибытия московского посольства неоднократно высылал на границу возчиков с подводами. Но, всё в пустую. Никак не мог определиться Пётр со временем своего визита, считая, как царя Московии будут ждать, в любой момент.
Лишь только в марте решившись перейти границу Пётр оказался в Лифляндии, как раз именно в то время, когда меньше всего ожидали.
Поняв, в итоге упустили на границе царя, шведские власти успели организовать соответствующую царскому посольству встречу в пригородах Риги. Уже за три версты от города ждали присланные за ним генерал-губернатором кареты. Но скрылся в рядах волонтёров. Так среди них и вошёл в город.
Хоть молодой Пётр не афишировал своего имени, номинально будучи простым урядником Петром Михайловым, подыгрывая ему все встречающие офицеры, несколько бургомистров, и именитые горожане, представители купеческого союза «черноголовых» делали вид, что не понимают истинного звания, при этом отдавая царские почести. Но уже зародившаяся в сердце Петра некая недосказанность заставляла специально выискивать промашки в отношении к нему. Хоть и не назвался официально царём, но искал малейшего повода для подпитки тлеющего костра обиды.
Замечал отсталость всего русского от европейского. Не устраивала стрелецкая форма, воинские звания, что норовил изменить, начав с потешных войск. Но не понимал, не видел, не хотел найти в этих, определённых недостатками преимуществ. Ведь пусть и иным, но своим путём шла страна. И вовсе не имело бы большого значения для любящего Родину царевича то, насколько отлична она от иных государств. Но ощущал в себе чувство неполноценности с детства имея дружбу с немцами с Кукуя. Хотелось быть таким же. И в этом стремлении прежде всего уделял внимание внешнему виду, забывая о внутренней составляющей, покоящейся прежде всего на иной вере. Но не был тогда ещё готов, да и не имел той власти способной повлиять на церковь.
Вдоль дороги был выставлен почётный караул, что не соответствовало торжественности встречи простых дипломатов, коими величало себя царское посольство. С бастионов городской крепости салютовали холостыми залпами 24 орудия. Это смягчило затаённую обиду. Но сердце молодого царя всё ещё сильно билось требуя большей сатисфакции. Будь на его месте кто иной, да пусть даже, и его брат Фёдор, крепко задумался бы о неправомерности стремления к западу, в подражании ему во всём. Но не замечал; именно сейчас, вопреки раздражению укрепляется в тяге к чуждому русской культуре, но такому родному для него иноземному. Сиюминутная вспышка ненависти в результате происходящей в нём борьбы менялась соответствуя известной русской поговорке про любовь. Несправедливая обида оборачивалась ещё большей, уже глубже осмысленной, словно у прожитой не одно десятилетие парой привязанностью. Ранее нерешительный, теперь без переделки уже не видел доставшейся ему страны.
Но как же победить её изнутри, сменить всю складывавшуюся веками структуру, при этом не объявляя войны своему народу? Вот то над чем он думал в эти минуты.
Шествие было направлено через весь город, от Песочных ворот к Карловым, далее в предместье Ластадию, где на берегу Двины за городскими стенами великие и полномочные послы московские были поставлены на мещанских дворах Якова Гака, Юрья Переториуса и Ягана Гилда. Начальные люди и солдаты, дворяне и иные чины в дворах, что попроще.
Вместе с волонтёрами Пётр пришёл в Ластадию, где и поселился в доме Якоба Шуберта.
Будучи потрясён оказанным приёмом, в итоге остался доволен. Но, постепенно, не сразу менялось его мнение о враждебной Московии стране. Хоть и был удивлён масштабностью крепостных валов и стен, не поддавался кажущемуся многим непобедимым их величию.
Всё время, что вынужден был находится по эту сторону Двины не в силах переправится на другой берег из-за позднего ледохода, посвятил своему ознакомлению с первым Европейским городом, что довелось увидеть.
Много впечатлений оставил ему он. К русским относились хорошо, без какого-либо презрения, и даже любопытства. Но, его, как молодого царя исподволь разглядывали, стараясь понять, какая же она эта Московия, если её помазанник Божий может позволить себе такие богатые свиты, при этом оставаясь в стороне, будто не имея к ним никакого отношения.
Заглядывал в лавки, посетил и кафедральный собор. Но, больше всего интересовала крепость, со всеми своими валами, капонирами и рвами. Ещё начиная с потешных войск прежде всего интересовался вооружением, устройством армии, одним словом тем, что имело прямое отношение к войне. С юных лет решил для себя; укрепление военной мощи страны и есть самое главное дело, из которого берут начало все остальные, мелкие вопросы, связанные с развитием. Ибо благополучие видел лишь в расширении, приобретении новых земель, особенно тех, что принадлежали ей прежде. Первым делом хотел избавится от бояр, как ненужного, давно пережитого остатка прошлых времён, к тому же видя в них сопротивление. Ни в чём не доверяя своему окружению, всё же выделял среди него единомышленников.
Рижская цитадель сильно отличалась от всех известных ему, русских. Строительство её началось ещё в 1650 году. За 47 лет была доведена до совершенства, окружённая рвами хорошо защищала город от давнего врага, московитов. И, теперь, являясь их царём, мог перемещаться по её контрэскарпам вместе с Лефортом, делая зарисовки, и замеряя глубину рвов.
– Sluta, jag skjuter! (Стой стрелять буду!) – будто гавкнула собака, по-шведски произнёс, снимая с плеча карабин караульный, охраняющий маленькие ворота в крепостной стене. Тёмно–синей тенью, в контражуре, против солнца отделился от своей будки.
Не успев испугаться застыл на месте, держа только что отнятую у бестолкового помощника верёвку с грузиком, которую тот никак не мог закинуть на середину рва, так, как интересовала наибольшая глубина оного.
Караульный быстрым шагом, чуть ли не бегом направлялся в их строну. Заметив его, присоединились ещё пара солдат в синих Шведских мундирах.
Где-то вдали за ними бежал офицер.
– Avvakta! (Отставить!) – доносилось с его стороны.
С недоумением, словно ища поддержки у Лефорта, посмотрел на того.
Не понимал, что находится в чужой стране. Словно капризный ребёнок считал; все обязаны ему вниманием. Те, самые современные и технически продуманные в ногу с сегодняшним днём, стратегически важные сооружения были для него всего лишь частичкой игры, что начал ещё в юности со своими потешными войсками на Преображенских лугах. Реальность же происходящего не ощущал, да и не хотел, считая себя выше остальных не только ввиду царского титула, но и благодаря кажущемуся присущим только ему одному интереса к созданному иными умами.
– На! – сунул обратно моток не раскрученной верёвки своему помощнику. Двинулся на идущих к нему солдат.
Но, как раз в тот момент, когда шведский офицер обогнав своих солдат выдался на пару шагов вперёд их, его опередил Лефорт. Буквально столкнулись друг с другом на крутом земляном валу.
– Du befinner dig på defensiva strukturer, vars mätningar likställs med spionageaktiviteter. (Вы находитесь на территории оборонительных сооружений, замеры которых приравниваются со шпионской деятельностью), – несмотря на частое от бега дыхание, как можно спокойнее произнёс шведский офицер. Понимал; за спиной господина, с которым общается сейчас стоит никто иной, как сам царь московский, но, зная его инкогнитость во время посещения города, старался сделать всё, чтоб не говорить напрямую с ним.
К тому же кафтан, что был надет на царе, в попытке замаскироваться под Рижского матроса, вызывал в нём некое необъяснимое раздражение.
Лефорт отчасти понял сказанное. Но, плохо зная шведский, медленно, тщательно подбирая слова, ответил на немецком;
– Wenn wir etwas Unzulässiges tun, dann entschuldige ich mich. (Если мы делаем, что-то недозволенное, то прошу прощения), – показалось; офицер понимает его.
– Jag ber dig att lämna de defensiva strukturernas territorium, annars kan det orsaka obehagliga konsekvenser. Förklara detta för din egen… (Прошу вас покинуть территорию оборонительных сооружений, иначе это может вызвать неприятные последствия. Разъясните это своему…) – и тут офицер замялся, неосознанно прикоснувшись в попытке поправить к своим явно требующим тщательного ухода усикам.
– Jag lovar dig att ha en konversation med Pyotr Mikhailov, så att denna händelse inte kommer att hända igen. (Обещаю вам провести беседу с Петром Михайловым, дабы впредь не повторилось данного инцидента.), – по-немецки ответил Лефорт.
Пару лет назад пристрастившись ещё в Кукуе, попыхивал своей матросской, с тонким длинным мундштуком трубкой Пётр, бросив нахальный взгляд из-за плеча Лефорта. Встретились глазами. Поймав на себе хоть и возмущённый, но уже спокойный офицерский, не отводил своего.
Не ожидая ответа исподволь разглядывал царя, и теперь уже словно загипнотизированный не отводил своего. В сочетании с грубым кафтаном тоненькими, совсем ещё юношескими, словно карикатура выглядели рядом с густыми, будто продолжение мундира офицерскими усами, усики молодого царя.
Кольнула незабытая обида, что ощутил ещё так недавно на границе. Именно с неё и началось это путешествие, и, как понял сейчас, никогда не найдёт себе союзников среди Европейцев. Как бы не приближал к себе представителей многих национальностей, населяющих её земли, всегда будет воевать с ними.
Худой, с небольшой головой, неимоверно длинный с маленькими кистями рук и детскими ступнями, да ещё и попыхивающий дымом будто выдернутая из костра мокрая головешка, напоминал шведскому офицеру неудачно сделанную марионетку для кукольного театра начинающим кукольником. Не принято было в Риге курить трубки. И, только гости из далёких стран могли себе позволить такое, и то, вдали от посторонних глаз, в углу портовых кабачков, но никогда на улицах города.
Свита, состоящая из целого войска благодаря её количеству не напрягала. Считал; находится не в простом путешествии, а посему может позволить себе некоторые слабости, кои так важны вдали от дома. Одевался, маскируясь под местных моряков всё же не из-за желания слиться с толпой. Понимал; это невозможно. Скорее наоборот, привлекал к себе тем самым ещё большее внимание со стороны местных жителей, интересующихся диковинным для них царём. Да и могли ли они увидеть, когда-либо в жизни, какого-нибудь другого царя?
Вынужден был взять с собой в дорогу и многих детей московских бояр. Будто заложники находились с ним в пути, смиряя желание своих родственников устроить переворот в кремле во время его отсутствия. Ненавидел кремль, да и саму Москву, что с детства казалась ему восточным городом, стремился же к западу. Эту любовь вложил в него отец, что ввёл в обращение среди знати иноземную одежду. Начав с кафтанов, слегка изменил внешний облик сократив длину бород.
Но, будучи заложена с детства, с возрастом любовь к Европейскому возросла велико.
Лёд тронулся на пасху. Гулко порепавшись длинными трещинами, выбрасывая фонтанчики снега, разделился сначала на огромные участки. Затем стал колоться на меньшие, уносимый течением в сторону моря. Дождавшись, когда со страшным рёвом превращающееся в месиво ещё недавно такое прочное, позволяющее без риска переправляться по нему на другой берег покрытие унесётся водами Двины многочисленное посольство начало готовиться к дальнейшему пути.
Но та обида, что хоть и была частично скрашена уже перед самыми городскими стенами царственным приёмом, не исчезнув бесследно всё же была усугублена инцидентом на крепостных контрэскарпах. Знал, злопамятен. Но, никогда не старался победить в себе этот грех, от всей души считая его присущим царственной особе. Наоборот, гордился им, ибо видел в нём энергию победителя. Кто, как человек ненавидящий, к тому же обличённый властью не способен на многое, что не подвластно простым смертным?
Столбовский мир, заключённый 27 марта 1617 года в деревне Столбово его дедом Михаилом Фёдоровичем и королём Швеции Густавом II Адольфом при посредничестве английского короля Якова I положивший конец опустошительной для московской казны войне, давно раздражал своей несправедливостью по отношение к его Родине, что так горячо хотел изменить, не понимая её и не принимая такой, какой была.
Для этого и пустился в сей долгий и тяжёлый несмотря на хорошую финансовую поддержку путь. Что впереди ждало его ещё до конца не понимал, но одно было уже хорошо известно молодому царю – только в войне сможет найти себе славу, чего бы та не стоила для его страны.