Владислав Март
Дед
Следя за моим взглядом, Бицепс прокомментировал: «Рататоск, ну, вы уже знакомы». И тут он ткнул мне в висок своим пальцем, туда, где ещё виднелась небольшая корочка на месте царапины от взбежавшей на меня белки.
– Пока Иггдрасиль вернёт свой вид, мы будем здесь шесть лет нанимать мертвецов. Отправлять их в Верхний мир чтобы отражать атаку великанов, – Усатый потрогал свои подковообразные усы.
Это не прозвучало странно или смешно. Усатый, сам вполне великан, говорил с интонацией ветерана в школе, который вспоминал Сталинградскую битву. Мне не хотелось ничего спрашивать, вернее, я изо всех сил скрывал, что именно я хочу сейчас спросить.
– Спрашивай, – Бицепс вернул свою робу на торс, – спрашивай, ты такой же как мы, в тебе наша кровь. Она в тебе проросла от наших предков.
– Ну и? – Усатый опять смотрел прямо мне в глаза.
– Почему мертвецы? – сначала я спросил совсем не то, что хотел.
– Потому что вы живёте перед нами, для нас ты и все остальные здесь – мертвецы – вас можно нанять на битву ради спасения нашей земли. Так это работает. Живых нам уже не хватает. Такая большая битва. Но ты – особенный мертвец. Если тебя нанять, то… То будешь как мы.
– Мы можем переходить по дубу в другие миры и везде великанов доставать, – Коса тоже смотрел мне прямо в глаза.
– Ты мечтал когда-нибудь стать героем? – Усатый наклонился ко мне.
Мне не в первый раз показалось, что они читают мои мысли. После этого, я спросил то, что имел ввиду викинг, когда намекал на мой основной вопрос.
– Задай его, не утаивай, – Усатый замер.
– Можно с вами? – я отпил полстакана чая словно это была чаша из черепа врага полная крови. Чем больше я отпивал, глотал, тем больше мне хотелось знать, – можно с вами туда, где герои и сражения?
– Мы можем отправить тебя на битву хоть сейчас. Ты станешь героем. У тебя получится. Ещё раз повторяю – ты один из нас. Это просто какая-то ошибка, что ты живешь раньше, чем мы. Ты наш. Битва, о которой я тебе рассказал, уже идёт и тебе придётся перейти туда и после победы остаться или вернутся в своё время. Героем. Мечтал о таком? Конечно, мечтал!
– Что для этого нужно делать? – я спросил, не получил ответа, затем также нечаянно шумно, как Усатый до того, отпил ещё чая из своего стакана. А они продолжали в упор смотреть на меня. Я так никогда и не вспомнил, что они ответили и поставил я стакан на стол или нет…
Сами великаны Йотунхейма не показывались нам. По сути воевали мы с такими же людьми, какими являлись сами. Говорили на одном с ними языке. Носили похожую одежду, волосы, цвет глаз. Только где-то далеко за нашими спинами стояли конунги и асы, а противникам приказы отдавали великаны. Так говорили конунги. Мой первый бой начался по колено в холодной воде. Говорят, что нельзя забыть первую любовь, первый поцелуй и всё такое прочее. Я точно не смогу забыть ту первую битву. Мы едва успели выпрыгнуть из драккаров севших на песок устья реки, как из-за кустов на нас полетели стрелы и побежали враги. Первый из толпы нападавших ринулся точно на меня, потому что я отчего-то оказался впереди остальных шагающих по воде к берегу. Не зная, как быть, я просто изо всей силы запустил в бегущего на меня волосатого мужика чем-то бывшим у меня в правой руке. Короткий топор с небольшой рубящей частью улетел в голову нападавшему. Тот не просто остановился, его ноги подлетели из песка вверх и тело рухнуло назад словно его сбил грузовик. Я посмотрел на свою правую ладонь и предплечье. Они были плотными и твёрдыми как ветвь дерева, покрытые большими венами и перевязанные широким кожаным браслетом. Опустив подбородок, я увидел, что весь я словно олимпийский бог, сочленение мышц и кожаных ремней, на могучих голенях, стоящих в воде. Я вдохнул от удивления и мой вдох, наверное, вмещал ведро воздуха. Второй подбегающий ударил меня дубиной, но не попал и только осаднил моё плечо. Машинально я выхватил что-то из-за пояса, другой топор, и далее, махал им, по тех пор, пока не сломал деревянную рукоять. Тело второго врага превращалось с каждым ударом в тушу, какие висели на Колхозном рынке. Тупую окровавленную тушу свиньи, у которой не разберёшь, где перед, а где зад. Дальше я бил других подобранным мечом, а после тяжёлым копьём с набалдашником. Мы гнали напавших до холма, и я бы бежал за ним ещё целый день, но кто-то крикнул возвращаться на корабли. Пленных убили. Умирая они кричали что пришли из тех же мест, что и мы. Что мы с одной улицы, из одного города, из одной школы. Я никого не узнавал среди усатых и кучерявых мужчин, и втыкал копьё им в грудь, как и остальные. Крики стихали. Тела медленно подхватывала вода. Мы, воины, сели за вёсла и с нас капала кровь на скамьи. И никто точно не знал наша ли это кровь или вражеская. Она была внутри у всех одинаковой. Мы гребли не спрашивая, подчиняясь ритмичным командам кого-то сзади. Только вечером я заметил в бедре рану и вытащил с помощью товарища обломанный наконечник стрелы. Прижёг раскалённым ножом. После этого моё сердце перестало бешено колотиться, и я осознал, что хочу пить и есть.
Утром я осмотрел себя в отражении спокойной воды. Я был по меньшей мере двадцатипятилетним мужчиной с развитым телом и волосами везде, где только они могут быть. Я не умел бриться, и также не имел достаточно нежного лезвия для этого, отчего первые месяцы носил бороду. Я постоянно ел жареное мясо, которое наш повар приправлял какими-то травами и грибами. Мы пели песни на незнакомом языке, однако легко запоминали слова. Мы оплакивали погибших, лечили раненых и обожали громко орать и показывать пальцем, когда вдали, за рядами врагов в поле сражения, показывались тени великанов. Не имея каких-то знамён или знаков отличия, медалей, званий, мы все интуитивно понимали, кто главный, кто опытный. Это было как звериное чутьё, как свет. Как волки мы вдыхали воздух и сразу всё становилось ясным. Где свой, где чужой. Ничего не нужно было объяснять. В нас текла одна и та же жажда отстоять Асгард и победить. Хотя никто не знал, что такое Асгард и лично не был там. Вместе с однополчанами и конунгом я много раз высаживался на незнакомых берегах, бился в чистом поле или штурмовал крепости. Наша дружина теснила наёмников великанов везде, где встречала. Мы были непобедимы, неделя за неделей я был частью этой победы. Я перестал слушать пленных, называвших знакомые книги и рок-группы. Это была магия великанов. У нас была одна бесконечная война. Только по периодически появлявшемуся снегу можно было отмерить время. И на шестую зиму меня всё-таки тяжело ранили.
Великаны бросили в тот раз на нас не людей, а чудовищ. Огромных ящериц, похожих на варанов или крокодилов из телевизионной передачи Дроздова. Конунг предупредил, что они плюются ядом и укус их смертелен. Твари прижимались к земле и ловко маскировались, замирая у камня или в сугробе. Она из тварей выпрыгнула из снега, когда я стоял на посту, охраняя лагерь и с ужасным хрустом откусила мне ногу. Особой боли я не ощутил, впрочем, как обычно, но сил стоять или бить чудовище у меня не стало. Меня оттащили воины, заколовшие монстра. Отнесли на носилках моё замирающее тело. Красивые девушки выхаживали меня в шатре, где-то далеко, куда отвёз корабль. Истекая гноем и мазями, собственной рвотой и мочой, я часто бредил. Мне мерещилось, что я в библиотеке ищу книгу по медицине, рецепт как сделать из желудей лекарство. Обаятельные тёти в очках вместо этих важных книг всё приносят и приносят мне из-за своих укромных углов чай в гранёном стакане…
Когда настала весна, вместе с теплом и ароматом травы ко мне в шатёр пришёл Усатый. Он был без одного глаза. Через пол-лица проходил белый шрам в форме буквы V. Он взял меня за плечо и долго говорил. Если вкратце, то о том, что мне снова повезло. Ящерица откусила ногу и большая часть яда ушла с плотью, в меня попало чуть-чуть. Усатый повязал мне что-то у изголовья на память и сказал, что обо мне сложат легенды. Я – герой. Он незаметно ушёл пока меня забивал кашель. Затем я стал тихонько лежать и вдыхать свежий воздух из-под незакрытого полога, воздух пах чем-то приятным. Пахнуть мог и пучок травы, привязанный Усатым к моей кровати. Позже я привстал, опёрся на край постели и решил, что ко мне вернулся бред. Я был уже не в шатре, а в душном маленьком помещении, один на один с тусклым светом лампочки и досадной мухой, метавшейся вокруг неё.
Мне оставалось только смотреть через пыльное стекло на пыль, поднятую грузовиками, везущими до обеда пыль, а после обеда пустой воздух. В чужом незнакомом городе, который весь пропах стоячей водой. На первом этаже, над разномастной острой травой без цветов и бабочек. На переулке без фамилии убийцы в названии. До меня долетали незнакомые пошлые песни с улицы, крики толстых некрасивых женщин из коридора и куски грязи от колёс проезжающих пустых коробок самосвалов. Это было пустое место, и я оказался пустой человек в нём. Дважды в день ко мне наведывалась с миской или хлебом самая некрасивая и крикливая баба на свете, которая считала, что я её отец и приволакивала периодически какого-то мальчугана. Худого как спичка и тупого как баран. Она, имени её я не знал, она говорила, что я виноват, что мальчик остался без отца и теперь этот мой внук – моя ответственность. Мальчишка убегал, баба орала, в окно летел ком грязи, солнце садилось через смог и алкогольные пары за густой кусок крапивы, и всё повторялось назавтра. Пыль слой за слоем лакировала оконное стекло. Без ноги мне тяжело было уходить из комнаты. Я не знал куда ковылять поскольку город был огромный и чужой. И время было чужое. И люди. И не было трамваев, храмов и библиотек. И умопомрачительно чужим был жилистый старик с рубцами и татуировками, седой как облако, смотревший на меня из зеркала. У меня была одна татуировка, сюжет которой не встретился мне во времена битв. Что-то моё собственное. Это была то ли буква, то ли символ молнии. Мне раздражало, что я не помнил откуда это на мне и что означает. Бесило также, что все называли меня по фамилии, совершенно не моей по внутреннему ощущению, и никто по имени. Прежнее своё имя я забыл и часами придумывал как меня могли звать до битв и морских походов.
Через месяц или около того, когда я начал с тоски и непонимания реальности пить спирт с соседом-зэком, ко мне пришёл Рататоск. Он спустился по деревянной обшивке нашего трёхэтажного барака, вдоль водостока, как по голубому дереву досок, откуда-то с неба и передал мне послание. На бересте. Совершенно удивительно почему я смог прочитать незнакомый текст, с острыми угловатыми как топорики буквами. Прочитал и тут же разучился его читать. Не смог повторить. В бересте говорилось, что зимой, когда драккары станут на покой до новой смолы, ко мне приедут гости. Четверо сослуживцев. Привезут новости из Верхнего мира и подарки. В момент чтения последнего слова я видел уже только закорючки, такие же мне неясные как китайские иероглифы. Береста полетела под шкаф. Туда я бросал всё якобы принадлежавшее мне, но не моё. Ждать холодов. Мне оставалась только не повеситься на торчащей над туалетом трубе и рассчитывать, что правда, меня посетят те, те самые, кто что-то может объяснить. Хотя бы сколько мне лет. Куда исчезла моя жизнь. Кто победил в битве. Где мой город. До зимы оказалось далеко, особенно судя по высокой зелёной траве лишённой всяких бутонов, и я злился на свою единственных ногу, дочь и внука, одинаково мне отвратительных. И только вырванные иногда с комом земли части человеческих костей, прилетающие мне в окно после грохота уличного грузовика, напоминали мне родной Винтергард. Город-кладбище. Город с историей всех битв. Тот, что держался на высоком холме и не съезжал в реку исключительно благодаря бесконечно глубоким корням Иггдрасиля. Эти корни, питавшиеся жертвами всех войн, прошедших через город, делали великий дуб куда ближе к Нифлхейму, Нижнем миру, чем к тому, за который я бился рука об руку с товарищами. Моя память, как пыльное стекло, отделявшее меня от чудовищ-грузовиков, редко пропускала свет внутрь разума. Ещё до первой встречи с сослуживцами я перестал пытаться понять о чём я действительно могу рассказать. О чём моя история, длившаяся столько лет.
Маясь от тоски и дефицита общения, я обходил на костылях наш странный дом. Дом, полный деревянных лестниц и сломанных перил, населённый людьми, совершенно не заботящими о нём. Здесь в порядке вещей было выбить окно на общей площадке или поджечь соседу дверь. Люди, стали дикими, громкими, вонючими, я никогда не видел столько непонятной злости и усталости на лицах. На моей войне с великанами такого не было. Жильцов не били, не отбирали еду и вещи, не заставляли платить за кров, не пугали тюрьмой и не заставляли работать. Однако, мои соседи, бесконечно устраивали споры, переходящие в погромы, пьянки, заканчивающиеся мордобитием и ныли о злом государстве и роке, висящем над ними. Мне хотелось прекратить всё это, силой навести порядок, но энергии у меня не было. Я практически голодал, поскольку дочь кормила меня очень скудно, она была бедна. И в этом, тоже каким-то образом был виновен я. Мышцы мои были дряблыми, спина постоянно гудела, плохое зрение подводило, я часто падал с костылей по совокупности этих причин. В конце концов, с наступлением поздней осени, мой мир уменьшился до кровати у тёплой батареи и подоконника, через который я познавал свой новый унылый мир. Я так сильно ждал зиму. Пусть придут мои викинги, расскажут о великанах и драконах, пусть исцелят меня или похитят и отнесут на драккар. Пусть я буду тем же немощным, но стану дышать морским воздухом. Пусть я перестану жить воспоминаниями.
Однажды на уличную сторону подоконника лёг снег. Белее потолка и моей седины. Не растаял, лёг основательно, до конца местной зимы. Тогда, далеко за дверями лабиринта маленьких комнат затопали сапоги. Игнорируя визг дочки и плач мальчика, ко мне ввалились четверо крупных мужчин. Они заняли всё место от стены до стены не только своей массой, но и запахами. Они пахли морозом, алкоголем и дымом, а ещё чем-то откровенно мужским. Тем, что отпугивает трусов и лесных хищников. Такой смесью здорового пота, молодой крови и запретного курева. Они без спросу взяли стулья и стол, нарезали и налили. А дальше, дальше они пели и хохотали, трепали меня за плечи и даже носили на руках. Тыкали пальцами в мои татуировки и рассказывали что-то, о чём я не помнил. Мне было грустно и одиноко даже рядом с ними, такими разгорячёнными и пришедшими исключительно чтобы провести время со мной. Первые мои гости в этой новой жизни. Потому что гости это были совсем не те, которых я ждал. Рататоск вселил в меня ложную надежду, обманул? Четверо мужчин не были Усатым, Лысым, Косой и Бицепсом. Не были они и никем их тех, кто являлся мне в снах о битвах и разделе добычи после набега на лагерь наёмников великанов. Четвёрка была компанией отставных военных, помладше меня. Без кос и татуировок, без странных имён. Они оставляли после себя пол уставленный выпитыми бутылками и ещё столько же мне в подарок полных. Прочие припасы и одежду могли положить в шкаф или под кровать. Сколько бы они не приносили добра и историй, они оставались мне чужими. Я абсолютно не помнил их. Я не подбивал с ними танки, не разминировал минные поля, не сбивал летающие следящие устройства, ничего из этого. Из их рассказов. Я не знал и не помнил ничего. Они говорили, что я был в будущем их напарником, командиром, что мы воевали с русскими и это их совсем не смущало. Они говорили и говорили. Их речи были для меня бессмысленными. Когда я пытался вставить что-то про бои на топорах, они заливались смехом и наливали. Они всегда мне наливали…
