Владислав Март
Короткие истории долгого полугода
* * *
Захотелось решительно и безотлагательно солнечного дня, выходного и раннего утра. И это ещё не всё. Захотелось по пустой Старой Смоленской дороге мчать с двумя-тремя друзьями прямо на восход к дальним районам необъятной смоленской области, к заброшенным усадьбам, рухнувшим мостам, заросшим прудам. Взбираться на древние курганы, угадывать очертания улиц в городищах, брести по пояс в траве или напротив, перепрыгивать с камня на камень переходя в брод ручей с забытым названием. И чтобы небо оставалось ясным весь день, мы менялись заранее прочитанными фактами об этих заброшках, чтобы вышли на дорогу лани, а сверху на нас смотрели аисты. Почувствовать захотелось пустоту земель русских, безлюдье и потрогать знаки на фундаментах да на огромных пнях, что было так не всегда. Люди жили не там, где мы сейчас, жило их много и были у них дела, разговоры. Копали они рвы против супостатов, пруды для рыбы, строили, конечно, бесконечные и бесполезные храмы, но жили, здесь жили, прямо тут, где сейчас нет ничего. Только несколько друзей напылили машиной, накричались сквозь руины, увезли на память пару кирпичей с клеймами, кованых гвоздей, чьих-то красивых перьев. Уехали не сразу, отобедали глядя на пустоту древнего поля битвы или заброшенное кладбище, съели домашние припасы, подставили весеннему солнцу лица. Неторопливо поговорили, посудили, да как же так. Вот был дворец, вот дорога, теперь же и колхоза на этом месте нет. За что бились здесь витязи, к чему крепостные обжигали кирпичи? Люди сгруппировались в большие города и никому нет дела до наших находок, до исторических дней. Захотелось почувствовать себя открывателем такого заброшенного места. Отвести ветку и увидеть герб на камне, с риском обвала спуститься в подземелье, разгадать название деревни, что непременно отсылает к эпохе монголов или литовцев. На обратном пути устать, будто сам бился с недругами, врубить музыку а-ля русский рок и к ужину радовать близких своими пыльными гвоздями, торопливыми историями. Вот такое решительное желание возникло из ничего. Не позвонить ли друзьям, не снарядить ли автомобиль? Есть ещё фляжки, саперная лопата, есть место в необъятном чреве Октавии для складных стульев и стола, а главное, есть решительность пойти за своим вдруг-желанием.
* * *
От зимы остались только плотно утрамбованные людьми тропинки в лесу. В конкретно нашем Абабуровском это выглядит как широкие, до полутора метров, серо-белые седые ледяные дорожки, петляющие через бесснежный вполне осенний по виду лес. Будто кто-то прочертил их ледяным посохом по лесу, что и не видел зиму. Всюду старая трава и шишки, скрип стволов. Тропинки ползут по лесу при плюсовой температуре. Идти по ним обманчиво непросто. Скользота и коварные гайморовы пазухи под настом. Приходится идти параллельно по обычной грязи. Но в наступающей темноте леса после заката, эти дорожки видны лучше и освещают путь такому собачнику как я. Флюоресцируют. Белая полоска неба над хвойными деревьями и белая полоска ледяной тропинки под ногами. Между этими двумя коридорами в наступающей тьме я иду с Альбусом на ежедневный выгул. И если бы не развешанные как ёлочные игрушки на ветках елей варежки всех цветов и размеров, то сложно поверить, что здесь была зима с сугробами по пояс. Ведь эта ледяная дорожка, она вовсе не от зимы, она от волшебства, от инопланетян, от режиссёра «Соляриса», как и дорожка серого неба над головой. Весь лес на контрасте с белым становится слившейся тёмной кучей колючек. Нет-нет, да и попадёт что-то по лицу, по куртке, что-то схватит с земли и унесёт во мрак пёс. Вот я вслед за ним встал в жижу цвета конца света. Всё ясно, пора выходить из леса. Севшее солнце больше не брат, эта белая дорожка не приведёт к пряничному домику, а только лишь в гниль, в слизь, к желанию проверять каждые сто метров нож в кармане. Последние пятнадцать минут полутьмы дарят встречу с мужиком преступного вида, что в километрах от ближайшей дороги или дома стоит у дерева и смотрит под ноги. Не мочится, а просто смотрит. Услышав, вряд ли увидев нас с псом, мужчина начинает шарить руками в полутьме по стволу, как будто что-то ему там нужно и уходит с ледяной корки в темноту. Проходим мимо пропавшего мужика в тишине. Наркоманы постоянно ищут закладки по GPS, расположенные обычно у корней деревьев. Зимой встречал множество раскопок, не всегда телефон верно подсказывает точку, бывает, что раскапывают по десять деревьев, прежде чем найдут. Этот припозднился, ищет в стволе, наверное, из-за общей сырости и грязи теперь кладут в дупло. Может он и не собирающий, а раскладывающий. Пакеты и шприцы постоянно попадаются в лесу. Интересно, что один и тот же порошок они и курят, и вводят в вену. Соответствующие пластиковые бутылки с сажей внутри и дырочкой сбоку имеют место в кустах. Шприцы часто воткнуты иглой в землю. Вот уж спасибо за заботу. Основной сбор закладок идёт утром. Ночной мужик не вписывается в картинку. Днём все эти люди притворяются нормальными, учатся или работают, возможно, мои соседи. Но ведь машинка в голове у них давно дала сбой. Я не верю, что подобная зависимость лечится. За всю мою карьеру врача и просто наблюдателя жизни, я не встречал бросившего наркомана. Машинка даёт сбой навсегда. И не спрятаться от них даже в наступающей ночи, в заповедном лесу. За этими мыслями с собакой мы выходим на освещённую неоткрытую трассу, что ждёт очередного Дня города и соединит какие-то хорды и развязки чтобы ещё полмиллиона человеков быстрее ныряло в Москву из области и выныривало потом в муравейники типа Одинбурга. Дорога, как мы её называем – идеальна для катания на велосипедах, занятия бегом, выгула собак. Жаль только, что эти три миссии мешают друг другу. В опустившейся ночи Дорогу заняли другие жители района. Это подростки на прокатных самокатах и просто пешие, кричащие, матерящиеся, резкие в своих перемещениях. Судя по месту и времени, поведению и экипировке, родители их это те недолюди, что жарят шашлыки у подъезда и строят сауны на балконах. После таких встреч очень хочется иметь свой небольшой замок со рвом и не иметь больше таких встреч. С псом мы завершаем лесодорожный круг и уходим в сторону дома. Два-три неадекватных собакохозяина с мелочью о четырёх лапах выходят из тьмы, значит дом уже близко. Хозяева маленьких собак никогда не занимаются с ними, с кинологом, отчего-то полагают, что маленькие и так слушаются и их можно просто взять в руки. Но эти мелкие провоцируют воспитанных крупных, не дают пройти, лают в квартирах бесконечно… Ничего этого не объяснить им, ничего из этого я не хочу с ними обсуждать. Придерживая Альбуса на каждой подобной точке встречи, я раздражённо прохожу мимо. Наш пёс во дворе даже не писает, не то чтобы лаять или гадить. Лес далеко за спиной. Небо из узкой дорожки над соснами стало большим и звёздным. Светлые точки самолётов, а может спутников-шпионов. Телевизоры в окнах. Подъезд. Лифт.
* * *
Работа в Петербурге как подарок. Возможность собраться с мыслями в «Сапсане». Четыре часа прекрасного времени. Чтение отложенных книг, а с недавнего времени и собственное письмо, написание, вписывание коротких историй в долгий полугод. Списываю мысли прямо с окна. В тумане тверской области стоят как ели опоры линий электропередач. Раскинули треугольные лапы и бренчат на концах кисточками-шишками, закалёнными стеклянными изоляторами. Все ели-ЛЭП стоят анфас к поезду, их отлично видно, шеренга, ряд. Провода в тумане не различаются, оттого и похожи на высокие ели. Стоят над туманом. Как-будто в Замкадье наступил уже апокалипсис и мы несёмся в скоростном и не останавливаемся не оттого, что хотим быстрее, а оттого, что жизнь осталась только в Москве и Питере. Посередине – железные ели и болото дышащее туманом. Пронеслась мимо окна деревня, ржавый кран перешагивал через дом, у избы ржал непослушный бортовой ЗиЛ. Трактора, как совет старейшин собрались кругом под фонарём. Ещё одна деревня без людей, ещё одна бетонка станции, где никто не останавливается и снова ели-великаны на широко расставленных ногах. Нет проводов, только туман. Внутри «Сапсана» дорогой кофе и чай спорят, кто горячее. «У вас натуральный или растворимый?» – слышу вдруг громко. Моя Яндекс.Музыка умолкла, потеряла интернет. Вздрагиваю. Вместо приятной беседы в подкасте о том, что редактирование генома должно идти в ногу с редактированием этики я слышу спор о качестве кофе. Оказывается, соседка по ряду разговаривает с невидимым собеседником через вкладыши в ушах, где-то за спиной мяукает кот, по телевизору под потолком убивают пушечными ядрами декабристов. Ели-ЛЭП обиделись, я отвлёкся от них, и они перестали стоять. За стеклом начался простодождь. Впрочем, дождь в «Сапсане» в отличие от обычного заоконного идёт не вертикально, а горизонтально. Скорость разматывает поток капель по стеклу слева-направо в моём случае, разбивает струйки, сливает, и хоть те, подчиняясь гравитации уходят понемногу вниз, дождь откровенно горизонтальный. Вода тумана, вода кофе, вода дождя, мы едем под водой в город на воде. Поздно вечером по приезду встречаю Вову Питерского. Назначаю ему встречу в «О, Куба!» на Рубинштейна. Как замечает Вова, питерцы бухают на Некрасова, на Рубинштейна только москвичи. Я, получается, москвич. Это не мешает мне усадить его в кабриолет-бьюик посередине зала. Мы в центре внимания как гости в Царской ложе театра. Розовые стены и сине-зелёные стулья очень точно передают цвета Кубы. Тот, кто делал дизайн понимал о чём речь, видел те стены и те стулья, те машины и цвет океана. Входящие в ресторан обращают на нас внимания. Два гея в кабриолете? Мажоры? О чём думают входящие, мне всё равно, я громко смеюсь и делюсь новостями. Интеллигентный Вова, кивает на мой пересказ войны, заявляет мне: «Я ж ватник, что я могу сказать». Очень смешно из уст интеллектуала от искусства. Мы не виделись с ноября. Друг пересказывает Хазина, кушает ропавьеху, его уже можно назвать вегетарианцем. Выходя в туалет, я нечаянно шумно хлопаю дверью машины, ресторан оборачивается, мне смешно, я рад тому, что приехал. Впереди смена рутины, театр, чайки, вычурные питерские бездомные, вечный бекон и омлет отельного завтрака. И нет рядом голых стальных елей с болот, нет горизонтального дождя и апокалипсиса, я доехал. Это Питер, он выдержит, он не прогнётся под патриотов и зомби. Если только случайно забухает и проспит революцию.
* * *
Шесть утра, проветриваю номер в «Холидей Инн». Опять туман. Он очень избирательно прячет дома на горизонте. Отсекает все новые многоэтажки, все эти эконом- и бизнес-ЖК, кутает их и обрушает за сцену. Оставляет туман, старые дома и высокие трубы угольных котелен. Смотрю через стекло как будто в прошлое. Так всё в трубах было здесь сто лет назад. Вовсе это не трубы. Это вентиляционные шахты ада под Питером. Там, где лежат тысячи солдат, крепостных и гумилёвых. Там куда вечное правительство закопает временное правительство. Куда положат погибших за украинскую пшеницу и погибших за коронавирус, за вариант один, вариант два, вариант три, вариант четыре, вариант пять.
* * *
Маленький пример кризиса в копилку. На медицинской выставке представители фармкомпаний покупают в перерывах не кофе, а чёрный маркер с широким носиком, этакий текстовыделитель, только текстозачёркиватель. Стоят и заштриховывают на промо материалах о препаратах QR-коды ведущие в Инстаграмм и Фейсбук, где находились странички о лекарствах. Теперь нельзя. Каждое промо исчиркано, чёрное пятно кризиса на каждой яркой бумажке. Да и кофе-то раньше не покупали, а брали бесплатно на соседнем стенде. Там напиток, тут печенье, так и доживали до обеда. Врачи, кроме обычных вопросов задают новый, будут ли в наличие наши замечательные таблетки. Разработаны и изготовлены они частично в партнёрстве с европейцами. Доедут ли до наших пациентов? Сколько будут стоить? Успокаиваем, рассказываем о невозможности санкций на лекарства. Хотя, что в этом мире осталось невозможным? Невозможный снег хлопьями в конце апреля сразу после яркого солнца? Наступает вечер, и… Нате, пожалуйста. Снег засыпает скамейки в парках, музыкантов на Невском, прилипает к деревьям, к моим векам. Все с визгом прячутся в кофейни и арки. Снега хватает на снежки, на попадание в рот, на залипание солнечных очков прохожих, на всех хватит сюрпризов этого мира. Хлопья, как перья разорванной подушки. Небо над Питером – курица, отряхнувшаяся на нас. Захожу в каждый второй магазин по улице чтобы отогреть пальцы. Нераспроданные фарфоровые ёлочные игрушки на витринах сувенирных смотрятся уже бодрее, думают, что пришёл ноябрь и скоро реинкарнация. Я ныряю в очередную дверь и это уже финиш забега, Александрийский театр, дают «Рождение Сталина». Ничего большего в этот вторник я не обнаружил и, в надежде на постопостмодерн, присел в партере на краю долгого ряда красных стульев. Но и до этого момента, Петербург мне ещё раз напомнил, где я нахожусь. К слоняющимся по узким коридорам театра командировочникам обратился пожилой человек в камзоле: «Прошу пройти в царское фойе, после первого звонка вы сможете попасть в зал». В Царское Фойе, Карл, можете пройти. Топчитесь не там, где советники и гвардейцы до вас, топчитесь в царском фойе. Это не дед в камзоле говорит, это его устами Питер говорит. Вы, правнуки свергнувших режим, идите и наследите, будьте достойны предков. В царское потянулись тюменские тётки. В царском к их удивлению обнаружился буфет. В царское поместилась сотня мещан и начала топтать обстановку. Недолго им радоваться присутствию, с первым звонком, как с первым криком петуха, ждёт их Сталин. Начнётся сюр перехода из царского фойе в рабочий Тифлис. К сожалению, весь сюр и постмодерн взял себе в тот день апрельский снегопад. Спектакль оказался крепкой богатой драмой, пересказом становления Сосо-революционера, словесной пьесой на половину состоящей из грузинских песен и смерти. Ничего нового, но театр не для слабаков. Аплодисменты до завершения сорвали только мальчишки-газетчики, что заполняли паузу смены декораций криками на грузинском. Зал сидел молча, выразив своё ликование только когда зажгли свет. В темноте тема Сталина не вызвала желание похлопать ладошами. На свету, когда видны лица соседей по ряду, многие вскочили и соударяли отчаянно. Что-то в этом показалось знакомым, я подошёл к гардеробу первым. Выше по ступеням потянуло холодком. Кто-то невидимый открыл в царском фойе окно.
* * *
Спустя 17 или 18 приездов, прогулка по Питеру перестала быть перформансом, развлечением самим по себе. Больше не радуют камни и фасады. Радость прячется в театрах, ресторанах, некоторых галереях и магазинах хенд-мейд. Просто пара часов на Литейном, Гороховой, по набережной Грибоедова, как раньше, не радует. Интересно было бы пройтись с кем-то, рассказать о городе, но самому получать удовольствие в одиночку не получается, всё было иначе, скажем, десять лет назад, но прошло. Теперь просто прогулка отзывается усталостью, нужно значительно больше. Больше странной кухни, больше новых выставок, премьер, фриков в кофейнях. Романтика просто дворов и просто серых стен закончилась. Кстати на серых стенах стало меньше рекламы. Двигаясь от закрытой «Зары» на Невском до подземного перехода у Гостиного не встретил тумб, растяжек, неона. Старые щиты заклеены поверх стикерами об экскурсиях по крышам, номерами проституток, английским языком. Пустые щиты и застекольные пространства заняты плакатами в стиле «Своих не бросаем». Огромные Z-буквы оранжево парят над толпой. Молодёжь их не замечает, пожилые не понимают. Буквы на входе в метро, внутри на ступенях, на ларьках, на машинах Росгвардии, от них не укрыться. Вдруг посетила мысль, что единственным способом успокоиться и не волноваться о планах, будущем дочки, работе, является принятие этого всего. Этой буквы, этой реальности. Полное согласие с превентивной агрессией к врагам, с угрозами глупым соседям по карте, с защитой всякого с русским языком в крови, на каком бы острове они ни жили. Больше славы, больше правды, нашей такой особенной правды. Тогда, в этой наступившей гармонии всё станет простым и верным. Сила страны, гордость, порядок, вся правда будет моей. Буду улыбаться и кушать с удовольствием. Буду достоин памяти предков чтобы это ни значило. У меня такая большая страна, здесь так много правильных людей. Впереди лучшее. Повторять за Хазиным о благости бомбёжки Лондона и за Соловьёвым о либерастах. Как бы это всё ещё и перепостить, благость эту, открытие, как поделиться этим знанием, что есть выход из раздумий. Всё принять. Может сделать татуировку на всю кожу с флагом, гимном, с латинскими этими буквами ZVΔ. Может тогда они впитаются в меня и станет всё легко. Принять сторону, поверить в бога, уехать на охоту, включить телевизор. И этого всего-то апрель.
* * *
Я умею путешествовать не только во времени, углубляться в воспоминания и смешить Олимп планируя планы. Я умею с недавнего времени путешествовать и в пространстве, не покидая квартиру. VPN включенный в зале перемещает меня в Польшу, а в комнате дочки – в Финляндию. Так я живу, работаю в воеводстве, заглядываю проведать ребёнка у Финского залива. Включить VPN кухне не получается, это какая-то геопатогенная зона. Мобильный может там показать погоду в Варадеро. Впрочем, цифра там всегда одна и та же – тридцать градусов. Кому это интересно в занавешанной железом России?
* * *
Состоялась наша с супругой очередная выходка из сериала «Мы познаём Москву». В рамках чего по выходным неспешно обходим старые районы, изучаем здания, терзаем Википедию, историю места, магазинчики, фантазируем как было здесь раньше и в финале непременный ресторанчик с обедом. Подошла очередь Пятницкой и Балчуг. Улицы невеликие, полупустые отчего-то, с сильно суженной проезжей и громадной пешеходной частями. Шли от Добрынинской, что к моему разочарованию названа в честь пролетарского бунтаря, вовсе не иного мистического персонажа и дошли почти до Красной площади. Двух-трёхэтажные домики легко передавали обстановку начала века и даже двух-трёх веков вглубь, точно по количеству этажей над землей. Вот вычурный ампир, в котором успел поставить свой вездесущий хештег Ленин, вот колокольня напротив НИИ астрономии, где кроме как выпить вечером, судя по отсутствию телескопов, академикам делать нечего, ещё колокольня, ещё храм. Нет, ну НИИ астрономии, кто мог подумать?! Домик Толстого, что был им снят в пору начала писательства, уже знаменитым за крымские рассказы, но ещё таким юным пацифистом. Вот прелестный пи-ар дома Смирнова, что сей мудрый муж есть поставщик ЕГО императорского величия. Мосты, река, солнце светит. Мы никуда не торопимся, напротив, умышленным способом притормаживаем у трёх магазинов, трёх конкурентов за охи и ахи туристов. Официальные магазины «Гжели», «Императорского фарфора» и «Жостово» как-то неслучайно оказались на одной линии, одной и той же стороне улицы. Дорого-богато. Мы млеем от смешных пчёл на тарелках в «Гжели» и уносим три с собой. Память о походе, разнообразие в наш дом. Заводим скидочную карту, долго бродим, как по музею, планируем уже поездку в Гжель на машине, мечтаем своими руками вылепить, раскрасить, мечтаем о всяком. Мы на отдыхе. Отдых с нами. Шопинг – это его неотъемлемая часть. Только что бывший в Петербурге я теряю интерес к фарфоровому магазину, а «Жостово» оказывается дорогущим и отталкивает своими кусками металла с цветочками. Куда нам этот поднос? Что мы на нём будем подносить? Другое дело толстенькие шмели с загнутыми как у бабочек носиками на которых мы отныне будем ставить торты и пирожные. Немного заглядываем и в боковые улицы. Ордынка, Вишняки. С трудом, даже навигатор не помог, обнаруживаем памятник улитке. Не памятник, конечно, шутка кого-то из местных, крохотная улитка на перилах у старого подъезда. Дом Островского рядом. Недалеко ему было ходить пить водку к Толстому, даже в темноте за десять минут управиться можно. На Балчуге, на месте первого российского кабака – огромная гостиница с видом на Кремль. Болотный остров не виден, когда стоишь на нём, просто улица, где вода, где Пётр? Громада гостиницы заслонила всё. Под её тенью уютный фуд-корт с массой несетевых едален и развлекательных кофепитеен. Обошли круг как бояре и выбрали китайскую кухню, может быть сыграло роль то, что в прошлый раз, в походе по Маросейке китайский ресторан очень украсил досуг. Итак, снова Китай. Наше будущее, привыкаем. Снова от пуза, на этот раз добавили и китайское пиво. После обеда решили, что не хотим смотреть на звёзды Кремля и пошли в обратный путь до Добрынинской уже без остановок. Пятницкая теперь, без поворотов к Толстому и улитке, без моих пересказов всего интернета про дела стрельцов, показалась короткой. Ещё пять минут и покидаем старину. Финальной точкой, секундой впечатлений, стал фиолетовый «Ламборджини» стерегущий наш проход по пешеходному переходу. Рык нутра и блики солнца на нём. Очень неспешная поездка у него, когда снова зелёный. Куда спешить? Москва и сегодня, и сто лет назад какая-то неспешная да успешная. Ловлю себя на мысли, что мы посмотрели уже все старые места города, все его кольца и набережные. Куда двинемся в новый раз, какие сувениры нас ждут на купеческих перекрёстках?
* * *
В последние дни апреля возобновляю грибной чат, которым мучил друзей и родных всю прошлую осень. Фотографирую грибы и рассылаю утром во время прогулки с собакой. Весной грибов немного и каждый спорит за звание первого весеннего. Всего три кандидата у меня на фото все последние прогулки: строчок гигантский, урсула бокаловидная и «эльфийская чаша». У последней есть нормальное биологическое название, но с тех пор как узнал этот синоним, разумеется использую только его красоту. Однажды убедившись, что это гриб, а не половинки ореха или чья-то оброненная малиновая конфета, забыть его невозможно. Ежедневно в грибном чате сияет ярко красная округлая чаша, часто скоплениями, живущая у самой земли на мёртвых палках, вросших в прошлогоднюю листву. Алые пятна на абсолютно бесцветном пока, без травы и цветов, весеннем нижнем этаже леса. Чуткий страж, индикатор отличной экологии, якобы чувствительный к малейшим загрязнениям этого леса у аэропорта. Да если и нет, эльфийская чаша стоит того чтобы здесь бродить. Гигантский строчок, как ядовитый мозг выпавший из кого-то вроде белки или вороны, с извилинами цвета молочного шоколада. Пока он не встал на свою бело-берёзовую ногу, сливается с павшей гнилой листвой. Коричневый мозжечок увидел впервые и очень им очаровался. Бокаловидный гриб, чёрная как сажа, трубчато-рюмочной формы не так красив, как «мозг» и «чаша». Но за неимением других грибов в апреле вполне норм для рассылки по мессенджерам. Три странных гриба, первые в лесу, в весну и в моём личном интернете грибов в 2022. То-то ещё впереди. Альбус и я, мои семейные. Забредём не в такие дали, в разных областях и городах, наснимаем ещё чудес, сможем атлас составить. Птицы тоже радуют. Из новенького – вяхирь – огромный и аккуратный, не в пример его городским сородичам-голубям, цвета пыли и тоски. Вяхирь шумно взлетает повыше и смотрит на пса, на меня, позволяет рассмотреть свою крошечную головку на внушительном тельце. Не удивительно, что в дикой Европе местами на тебя охотятся, вяхирь, этим убийцам только дай пример. Застрелят, не раздумывая, уж очень ты, вяхирь, на вид мясистый и чистенький. Завершаю обход леса и констатирую. Кроме единственной кучи в тени у забора, размером с ламповый телевизор, снега больше нет. Завтра май, пора уже разснежиться. Пёс бежит за жёлтой бабочкой…
