Влас Дорошевич
М.В. Лентовский
– Все объяснилось… Дело было не так… Полицеймейстер Огарев объяснил…
И князь знал, что это не так.
И отлично знал, что сенатор шулер. И Кичеева, «своего», москвича, ему было жаль.
Но «выхода» не было. И вдруг выход!
– Я очень рад! Большое спасибо Николаю Ильичу, что объяснил! Вот это! Это так! Я был, признаться, удивлен! Я всегда знал, что Кичеев благороднейший человек!
Чтобы окончательно погасить весь скандал, сенатор поехал к Кичееву с визитом, благодарить за заступничество, просить:
– Не рисковать собой!
Так, благодаря Н.И. Огареву, все «благородно вышли из неприятнейшей для всех истории».
XII
В этой-то старой, легендарной, Москве, как рыба в воде, плавал ее легендарный Лентовский.
Ее маг и волшебник.
Широко плавал в широкой Москве.
И был ее «Антеем».
Когда казалось, что вот он уже «повержен», – он снова поднимался еще сильнее, еще могучей, еще шире.
Та Москва не давала упасть «своему Лентовскому».
Крах был на волоске, «маг и волшебник» ехал…
– Приезжаю к Хлудову[122], Михаилу Алексеевичу. Время раннее, но и минута трудная. Оставил сад «Эрмитаж» на волоске. Спит еще. Просят в кабинет. Сажусь. Письменный стол от меня дверь загородил. Низа не видно. Вдруг смотрю, – дверь словно волшебством каким отворилась. Дверь отворилась, никто не вошел. Смотрю из-за стола. Пожалуйте! Тигрица! С легоньким этаким рыканием…
Это была знаменитая «Машка», одна из двух «ручных» тигриц, которых Хлудов вывез «для удовольствия» из Средней Азии.
– Подошла. Обнюхала. Не шевелюсь. У ног легла. И глаз с меня не сводит. Пренеприятных, сознаюсь вам, пять минут провел. Минут через пять Михаил Алексеевич.
– «Простите, дорогой Михаил Валентинович, – заставил дожидаться. Вчера поздно спать лег. „Машка“, брысь! Ты чего тут?» Смеется. Смотрит.
Два человека, московской породы оба, в глаза друг другу смотрели. Один «ручных» тигров для удовольствия держит. Другой, с тигром в ногах сидя, в лице не переменился. «Своих» друг в друге узнали.
– Пускай лежит. Меня кредиторы разорвать хотят, – я и их не боюсь. А «Машка» что! Я ей ничего не должен.
Хлудов рассмеялся.
– Денег вам, я так думаю?
Лентовский пожал плечами.
– Мне? Нет. Делу – да! Делу деньги нужны. Мне зачем? Я не пропаду. Я опять в актеры пойду. Новый театр построю. А дело пропадет.
– Хорошее дело.
– Если нравится, можете, – поддержите. Не нравится, не хотите – не надо. Но дело! Дело вам само и выплатит! А не меня. Предупреждаю. Для себя я не прошу, не просил и просить не буду. Так и знайте.
– Сколько?
– Делу?
– Делу!
– Саду «Эрмитажу» нужно столько-то.
– Я вам чеком.
– За дело – сердечное спасибо и низкий поклон.
– Уцелеет?
– Спасено.
– «Машка», тебе говорят, отойди к стороне! Михаилу Валентиновичу пройти дай!
Кашин[123] брал по 5% в день. Весь в деле, весь в урагане жизни, беспечный во всем, что касалось денег, – Лентовский забывал брать у него оплаченные векселя.
Да если и вспоминал, – Кашин надувался:
– Чудак человек! У меня доверия просишь, а мне не оказываешь? Стану я завсегда твои бумажонки в кармане таскать! Потеряешь еще! Вот вспомню как-нибудь, из дома уходя, и захвачу! Двойные, что ли, с тебя стану требовать? Известно, чай, что заплачено. У меня бухгалтерия, брат, вот где!
И хлопал себя по умному лбу.
Как вдруг однажды Кашин объявляет:
– А нам бы, Михаил Валентиныч, с тобой посчитаться надоть было. Там, брат, за тобой векселей кипочка накопилась. Надоть когда-нибудь и платить!
– Да что ты? Очумел? Какие векселя?
– Какие векселя бывают! Обнаковенные. Не писал?
– На тебе крест-то есть? Осьмиконечный еще носишь!
– До креста тут нет касаемости! Ты дело говори, а не под рубаху человеку лазай!
– Это ты рубаху снимать хочешь!
– Нам зачем! Мы шелковых не носим! Ты про векселя-то вот!
– Да что ж ты? Дурак или разбойник? Знаешь ведь, что по векселям заплачено.
– Сам чудак человек! Как же по векселям может быть заплачено, если они у меня? Кто деньги дает, тот векселя берет. Я тебе деньги даю, – я у тебя векселя беру. Ты мне деньги даешь, – у меня векселя берешь. Порядок известный!
– Да сам-то ты что говорил?!
– Мало ли что иногда сдуру сболтнешь! А ты не слушай. Не махонький. А ты вот что: деньги готовь. А не то, брат, по закону. Всю твою требуху продадим, полотна мазаные, хухры-мухры бархатные. Убыток потерплю, а что ж делать!
Векселей на огромную сумму.
Ограблен. Крах.
Делать было нечего, и Лентовский метнулся к Долгорукову.
Рассказал ему все, как было. Представил свидетелей.
– Вот как среди Москвы грабят!
Старик взбеленился.
– Как?.. Денной грабеж?.. Сию минуту сюда этого Кашина.
Кашина нашли, по обыкновению, в «Большой Московской». В бильярдной.
Он целился и клал 15-го в угол, пока какой-нибудь несчастный сидел, смотрел, ждал и томился:
– Сколько с меня разбойник слупит? Да и даст ли еще?
Это была «манера» Кашина. «Томить».
Услыхав, что генерал-губернатор к себе требует, Кашин только в затылке почесал.
И сказал своему поверенному, – тут же сидел:
– Должно, пустяки. По благотворительности это. Узнай-ка, съезди!
Поверенный поехал.
– Кашина вызывали… – обратился он к дежурному чиновнику, и не успел договорить, как чиновник сказал:
– Ах, Кашин!
Юркнул в дверь и моментально вернулся:
– Пожалуйте!
– Да я…
– Не заставляйте его сиятельство дожидаться! Пожалуйте!
Князь был «заряжен». При докладе: «Кашин», – он вскочил из-за завтрака. Салфетка, заткнутая за воротник, болталась на груди. Не успел бедняга поверенный переступить через порог…
– Вы позволяете себе у меня в Москве… у меня! в Москве!.. грабить? грабить?., в Якутскую область… в двадцать четыре часа…
Князь затопал ногами.
– Ваше сия…
– Молчать! В Якутскую! Лентовского! Дело, в котором тысячи тружеников! Губить! Двойные деньги!
– Ваше…
– Ни слова! Я тебе покажу, как у меня людей грабить…
– Ваше сиятельство! – завопил, наконец, поверенный, – да не Кашин я! Не Кашин!
– Как не Кашин? – остолбенел князь, – кто ж ты… Кто ж вы такой, если вы не Кашин?
– Поверенный я его.
– Виноват!.. Позвать ко мне сейчас же Кашина!
Поверенный вернулся в ресторан.
Кашин только посмотрел на него:
– Лик! Ерша, что ли, против шерсти глотать заставляли?
– Сам проглоти. Тебя велено.
Кашин почесал в затылке:
– Про что орал-то?
– Сам знаешь, других посылаешь! Черт!
– Много у меня дел-то. Про кого?
– Лентовского поминал.
– Тэк-с… Ну, это не суть важная! Убытку нет!
Взял лихача, слетал домой, сунул в один карман векселя Лентовского, в другой тысячу рублей. И явился.
– Доложите, будьте добры. Кашин, мол.
Но старик уже «разрядился». Заряд вылетел. Да и ошибка, – то, что он наорал ни за что, ни про что на постороннего человека, – его афраппировала.[124]
Князь встретил Кашина усталый, уже без крика.
– Господин Лентовский на вас жалуется: вы с него второй раз хотите получить по векселям.
Кашин сделал невинное лицо:
– Михаил Валентимыч? Скажите! Этакими пустяками – и вдруг ваше сиятельство утруждать? Дело-то, – извините меня, ваше сиятельство, – разговора не стоит. У него дела, у меня дела. Оба мы люди путаные. Где же все упомнить.
– Однако, он отлично знает, что заплатил.
– А заплатил, так мне же лучше. Получил, значит! Есть из-за чего тут ваше сиятельство беспокоить. Напомнил бы мне, да и все. Я б и без вашего сиятельства, на одну его совесть положился. Заплатил, – и вся недолга!
Кашин вынул векселя, разорвал:
– Вот и все-с. А у меня к вашему сиятельству просьба. Давно в уме держал. Смелости не хватало. Приятным случаем пользуюсь. Что представился.
– Что такое?
– Есть мое желание на лечебницу имени вашего сиятельства. «По обещанию»! Не обессудьте уж!
И с поклоном подал тысячу рублей. Долгоруков улыбнулся:
– Ну, вот! Я так и думал, что тут недоразумение. Я всегда слышал, что вы добрый, отзывчивый человек!
– Покорнейше благодарю.
От князя Кашин поехал к Михаилу Валентиновичу.
Сел.
Молча положил на стол разорванные векселя.
– Жалишься?
– Грабишь?
Кашин протянул широкую лапу:
– Ну, да ладно! Напредки дело иметь будем! Только векселя ты у меня бери. А то от этого у меня только беспокойство!
Так в той, в старой, Москве Лентовский оставался «Антеем».
