Когда он входил и уходил с концерта, молодые девушки, ученицы консерватории, со слезами восторга на глазах, целовали его руки.
В комнате для артистов никогда не раздавалось «Антон Григорьевич». Поклонники и поклонницы едва смели перешептываться, говоря:
– Наш волшебник… наш чародей…
Когда он выходил на эстраду, – после грома аплодисментов, должна была воцаряться благоговейная тишина.
Если кто-нибудь шепотом произносил слово, если шуршала афиша, или падал веер, – Рубинштейн устремлял на виновного один из тех взглядов, от которых хочется провалиться сквозь землю.