И был Рубинштейн с Бетховенской головой, орлиным взглядом, сверкавшим из-под бровей, который гордо и строго глядел кругом и касался клавишей рояля, – словно он прикасался к жертвеннику.
Он не был похож на артиста в эти минуты, – это был скорее пророк, говорящий слова божества.
Перед ним вставали тени Бетховена[8], Гайдна[9], Шумана[10], он приходил сам в священный трепет и, взглядывая в толпу, смотрел только, коленопреклоненна ли она.
Да, это был пророк, готовый разбить о камень скрижали при виде суетной толпы, – легкомысленной даже тогда, когда она видит пред собой скрижали, на которых начертано Божественное откровение.