Эмиль Габорио
Дело № 113
И эта несчастная Жипси слышала все, теперь она увидала своими глазами всю страсть своего возлюбленного к другой. И его удивило то, что Жипси, эта пылкая, дикая натура, по-прежнему оставалась в уголке, горько плакала, но не протестовала.
Воспользовавшись молчанием Проспера, Мадлена собрала все свои силы, чтобы казаться спокойной. Безучастно, ни одним намеком не давая понять о том, что происходило внутри ее, она взяла с дивана манто и стала одеваться.
– Зачем вы приходили сюда? – обратилась она к Просперу на прощанье. – И это тогда, когда и вам и мне необходимо все наше мужество! Вы несчастны, Проспер, но я еще несчастнее вас. Вы имеете право заявлять о своих несчастьях открыто, я же не имею права пролить ни одной слезы и должна улыбаться тогда, когда сердце готово разорваться на части. Вы можете рассчитывать на утешение друга, а мне не к кому обратиться, кроме Бога.
Проспер хотел отвечать, но слова не шли у него с языка. Он был подавлен.
– Мне о многом следовало бы рассказать вам, – продолжала Мадлена, – я ничего не забыла. Но зачем? Это не дало бы вам надежды. Для нас с вами нет будущего. Если вы любите меня, то вы не лишите себя жизни. Не прибавляйте к моим страданиям еще вашей смерти! Быть может, настанет день, когда вы узнаете все и оправдаете меня. А теперь… о мой брат, мой единственный друг, прощайте, прощайте навсегда!..
И она подошла к Просперу, коснулась губами его лба и быстро вышла из комнаты. За ней последовала и Жипси.
Проспер остался один. Все это произошло для него точно во сне.
– Мужайтесь, Проспер, – раздался вдруг голос Вердюре. – Мадлена еще любит вас!
– О, если бы я мог этому поверить! – ответил Проспер.
– Верьте, я не обманываюсь в этом. Ах, вы и понятия не имеете о тех мучениях, которые испытывает эта благородная девушка, борясь со своей любовью к вам! Она считает это своим долгом. Возвратив вам ваше слово, она подчинилась чьей-то более сильной и непреклонной воле, чем ее. Она обречена в жертву… Кому? Мы это вскоре узнаем, и тайна эта раскроет перед нами секрет тех махинаций, жертвой которых стали вы.
– Если бы это была правда, если бы только это была правда!
– Несчастный молодой человек! Зачем вы закрываете глаза на то, что очевидно? Разве вы не понимаете, что Мадлена знает имя вора?
– Это невозможно!
– Но это так. И, поверьте мне, никакими человеческими усилиями невозможно вырвать у нее признания в этом имени. Да, она приносит вас в жертву, но имеет на это право, потому что и сама приносит себя в жертву.
Проспер был уничтожен.
– Вы не понимаете, нет, – воскликнул он, схватив Вердюре за руку, – вы не можете себе представить, как я страдаю…
Господин с рыжими бакенбардами печально покачал головою. В один момент лицо его переменилось, блестящие глаза его заволоклись слезами и голос его задрожал.
– Все то, что испытываете вы, – отвечал он, – испытал и я. Как и вы, я любил, но не благородную и не невинную девушку, как Мадлена. Целых три года я был у ее ног. Потом, в один день, как-то сразу, она бросила меня – меня, который ее обожал, чтобы отдаться человеку, который ее презирал. Так же, как и вы, я хотел умереть. Несчастная! Ни слезы, ни мольбы не могли ее удержать при мне. Но любовь не рассуждает: она привязалась к другому.
– И вы знаете этого другого?
– Да.
– И вы не отомстили ему?
– Нет. Помешал один случай.
В течение минуты Проспер хранил молчание.
– Я в вашем распоряжении, – сказал он наконец. – Располагайте мною как хотите.
И в тот же день Проспер, верный своему слову, продал мебель и написал своим знакомым письма, в которых извещал их, что уезжает в Сан-Франциско навсегда.
А вечером того же дня он вместе с Вердюре переехал на жительство к мадам Александре в меблированные комнаты «Архистратига».
Глава IX
Недалеко от Пале-Рояля, на улице Сен-Оноре, под вывеской «Добрая надежда» есть маленькое заведение, не то кафе, не то фруктовая лавчонка, которую часто посещают обитатели местного квартала.
Здесь-то, в пятницу, на другой день после освобождения, Проспер и поджидал Вердюре, который назначил ему свидание к четырем часам. И лишь только пробило четыре часа, как явился Вердюре, пунктуальный во всем. Он был еще розовее, чем вчера, и глаза его светились довольством собой.
– Ну? – спросил его Проспер. – Все исполнено?
– Да.
– Были вы у костюмера?
– Я передал ему ваше письмо. Все, что вы просите у него для меня, будет доставлено мне завтра в номера «Архистратига». Все идет отлично – я даром времени не терял и пришел к вам с большими новостями.
Вердюре достал из кармана памятную книжку.
– В ожидании, пока придут сюда те, кого я поджидаю, – сказал он, – поговорим лучше о Лагоре. Знаете ли вы, мой милый друг, откуда происходит этот молодой господин, который навязывается к вам со своей дружбой?
– Он родом оттуда же, откуда и госпожа Фовель, – отвечал ему кассир. – Из Сен-Реми.
– Вы уверены в этом?
– Вполне. Я не только слышал это от него самого, но мне говорил об этом также и господин Фовель. Наконец сама госпожа Фовель тысячу раз повторяла это, вспоминая о матери Лагора, которая была ее подругой.
– Значит, в этом отношении нет ни сомнений, ни заблуждений?
– Нет.
– Так-с… А славный городок Сен-Реми! Шесть тысяч жителей, прелестные бульвары, роскошная ратуша, масса фонтанов и прочее и прочее. Только это не родина вашего приятеля!
– Но у меня есть доказательства!
– Ну, конечно! Еще бы им не быть! Я написал в Сен-Реми и получил оттуда ответ.
– Какой?
– Немножко терпения, – сказал Вердюре, перелистывая свою памятную книжку. – Ах, вот! Номер первый! Из официального источника…
И он прочитал:
– «Лагоры. Старинная фамилия, родом из Мельяна. Основались в Сен-Реми с прошлого столетия…»
– Ну вот видите! – воскликнул Проспер.
– Значит, мне продолжать? – спросил Вердюре. И он стал читать далее: – «Последний из Лагоров (Жюль-Рене-Анри), носивший, без всяких на то документов, титул графа, в 1829 году вступил в брак с девицею Розалией-Клариссой Фонтане из Тараскона; он умер в 1848 году, не оставив после себя наследников мужского пола. И с тех пор в метрических книгах уже не встречается ни одного лица с фамилией Лагор…» Ну-с, что вы на это скажете? – спросил Вердгоре.
Проспер был ошеломлен.
– Как же тогда Фовель считает Рауля своим племянником? – сказал он.
– Потому что он племянник его жены, – отвечал Вердюре. – Но прочтем сообщение номер два. Это уже не официальная справка. Она покажет вам, откуда Рауль получает свои двадцать тысяч в год дохода. «Жюль-Рене-Анри Лагор, последний из рода Лагоров, скончался 29 декабря 1848 года в Сен-Реми в крайней бедности. Свое состояние он прожил на устройстве шелковичных разводок. После него не осталось мужского потомства. Две его дочери – одна замужем за небогатым купцом Органом, а другая служит учительницей в Э. Его вдова, которая живет теперь в Монтаньете, существует только на средства одной своей родственницы, богатой дамы, супруги одного парижского банкира. От ее щедрости она зависит вполне. Больше во всем округе Арль нет ни одного человека, который носил бы имя Лагор». Так вот какие дела! – воскликнул Вердюре. – Что вы на это скажете?
– Все это точно во сне… – отвечал Проспер.
– Я вас вполне понимаю. Только вот еще что. На это могут возразить, что весьма возможно, что у вдовы Лагор родился сын уже после смерти ее мужа. Но это не так. Раулю двадцать четыре года, а Лагор умер всего только лет двадцать тому назад. Иначе Рауль попал бы в метрики как законный…
– Тогда кто же такой этот Рауль?
– Не знаю. Только один человек во всем свете и мог бы это сказать.
– Это Кламеран!
– Совершенно верно.
– Всегда этот человек возбуждал во мне какое-то непонятное чувство отвращения. Ах, если бы только нам удалось установить его причастность к делу!
– Кое-что мне уже удалось разузнать о нем от вашего отца, который очень хорошо знавал всю семью Кламеран, но этого мало. Будем рассчитывать на другие сообщения.
– Что же вам сообщил мой отец?
– Не особенно приятное. Вот все, что касается до вашего дела: «Луи Кламеран родился в замке Кламеран близ Тараскона. У него был старший брат по имени Гастон. В 1842 году после какой-то ссоры он имел несчастье убить одного человека и тяжко ранить другого и должен был скрыться из отечества. Это был славный, честный, искренний молодой человек, пользовавшийся всеобщими симпатиями. Луи же, наоборот, отличался нехорошими инстинктами, и его не любили.
После смерти отца Луи переехал в Париж и менее чем за два года проел не только доставшееся ему от отца наследство, но и ту часть его, которая причиталась его изгнаннику-брату. Разоренный, весь в долгах, Луи Кламеран поступил на военную службу и так плохо повел себя в полку, что его тогда же перевели для исправления в провинцию.
Выйдя в отставку, он совершенно потерялся из виду. Говорили, что встречали его в Англии и в Германии, где он вел ужасную игру.
В 1865 году мы встречаемся с ним вновь в Париже. Он находится в самой крайней нищете и посещает дурные общества, проводя время исключительно с темными людьми и подозрительными женщинами.
Наконец объявляется его брат Гастон. Он возвращается во Францию богачом, которому посчастливилось в Мексике. Еще молодой, привыкший к деятельной жизни, он покупает близ Олорона металлургический завод, но через каких-нибудь полгода умирает на руках своего брата Луи. Эта смерть и делает нашего Кламерана богачом и маркизом».
Проспер слушал не перебивая.
– Из всего того, что вы сейчас сообщили, – сказал он наконец, – следует, что наш Кламеран находился еще в крайней нужде, когда я с ним познакомился у Фовелей.
– Очевидно.
– А немного позже приехал и Лагор из провинции.
– Совершенно верно.
– Спустя же месяц после его приезда Мадлена сразу прервала со мной отношения.
– Дальше! Дальше!.. – воскликнул Вердюре. – Вы начинаете постигать факты.
Но он не мог продолжать, так как в это время вошел в «Добрую надежду» новый посетитель. Это был слуга из хорошего дома, прилизанный, чисто выбритый, с длинными черными бакенами, в отличной ливрее.
– А, господин Жозеф Дюбуа! – обратился к нему Вердюре.
Проспер старался припомнить, где он встречал этого лакея. Ему казалось, что его физиономия ему знакома, что где-то он видел этот подавшийся назад лоб и эти подвижные глаза. Но как он ни старался, он не мог этого припомнить.
Жозеф подсел к столику, но не к тому, за которым сидел Вердюре, а к соседнему.
– Ну рассказывай, – начал Вердюре.
– Уж очень подлая служба быть кучером и лакеем у Кламерана, – начал Жозеф.
– Ладно! Ладно! Завтра пожалуешься.
– Слушаю. Вчера в два часа дня мой хозяин пошел куда-то пешком. По обыкновению, я последовал за ним. И знаете ли вы, куда он пошел? Одна прелесть! Он ходил в номера «Архистратига» для свидания с той дамочкой.
– Продолжай, продолжай! Там ему, конечно, отвечали, что она съехала с квартиры. Что же он?
– Он-то? Ну, он не остался доволен. Он бегом пустился в один ресторан, где его дожидался этот другой – Рауль Лагор. Рауль спросил у него, что нового, на что тот с гневом ответил: «Ничего нет нового, ровно ничего, если не считать того, что плутовка удрала неизвестно куда, выскользнув у нас из рук». Затем они, очень обеспокоенные, пошли вдвоем. «Известно ли ей самое серьезное?» – спросил Рауль. «Ей известно только то, – отвечал Кламеран, – о чем я тебе говорил. Но если это как-нибудь пронюхает от нее сыщик, то он может напасть на след».
Вердюре оценил страхи Кламерана и весело засмеялся.
– Ну а потом? – спросил он.
– Потом, – продолжал Жозеф, – Лагор вдруг весь позеленел и воскликнул: «А если так, то от этой дряни надо отделаться!» Каков, а? Но мой хозяин засмеялся и пожал плечами. «Ты глуп, – ответил он. – Когда надоест эта женщина, всегда найдется время принять против нее административные меры». И они долго смеялись над этой идеей.
– Ну еще бы! – одобрил Вердюре. – Это превосходная идея! Жаль только, что немного поздновато им теперь привести ее в исполнение, тем более что сыщик еще ничего не пронюхал, как выразился Кламеран.
Задыхаясь от волнения, с жадным любопытством Проспер прислушивался к этому разговору, каждое слово из которого освещало для него события последних дней. Тысячи мелочей, на которые он раньше не обращал никакого внимания, теперь пришли ему на ум, и он удивлялся на самого себя, что так слепо относился ко всему.
Тем временем Жозеф продолжал:
– Вчера, после обеда, мой хозяин вел себя так, точно молодой жених. Я его постриг, побрил, надушил, напомадил, разодел, а затем он сел в карету, и я отвез его на улицу Прованс к Фовелю.
– Как! – воскликнул Проспер. – После его грубых выходок в день кражи он еще смеет показываться туда?
– Да, милостивый государь, он смеет, и не только показываться туда, но даже и просиживать там целые вечера вплоть до полуночи, а я тем временем сиди на козлах и мокни под дождем, как курица!
– Что же дальше? – спросил Вердюре.
– На первый раз довольно! – отвечал Жозеф. – Сегодня мой хозяин встал поздно, злой как собака. В полдень пришел к нам этот другой, Рауль, тоже злющий-презлющий. Стали браниться так, что покраснели бы со стыда даже ломовые. Раз даже этот верзила Кламеран схватил мальца за горло и так сдавил его, что тот задрожал как осиновый лист. Даже я испугался. Но Рауль вытащил из кармана нож – этакое ведь животное! – и знаете что? Кламеран испугался и притих.
– О чем же они говорили?
– Вот в том-то и дело! – жалостно отвечал Жозеф. – Канальи разговаривали по-английски, и я ровно ничего не понял. Кажется, они говорили о деньгах.
– А почему же ты узнал это?
– На Всемирной выставке, когда надо было уплачивать за купленные предметы, приходилось слово «деньги» говорить сразу на всех европейских языках… Ну-с, так вот, когда мои негодяи успокоились, они стали продолжать разговор уже по-французски. Но, увы! Они коснулись только самых незначительных вопросов, о каком-то костюмированном вечере, который будет завтра у какого-то банкира. Только, провожая мальца, мой хозяин сказал ему: «Так как эта сцена неизбежна, а она непременно сегодня произойдет, оставайся вечером у себя дома в Везине». Рауль отвечал: «Хорошо».
Стемнело. Кабачок стал наполняться посетителями. Взобравшись на табуретки, половые зажгли газовые рожки.
– Пора тебе уходить, – обратился Вердюре к Жозефу. – Хозяин может хватиться тебя, да к тому же и мне некогда: надо поговорить еще с другим. Итак, до завтра!
Этим другим был Кавальон. Он был взволнован и дрожал так, как никогда. Беспокойно оглядываясь по сторонам, он чувствовал себя жуликом, который попал в сети, расставленные тайной полицией. Он не подсел к столику Вердюре, а украдкой подал руку Просперу и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, рискнул передать что-то Вердюре.
– Только это она и нашла в шкафу, – сказал он.
Это был молитвенник в роскошном переплете. Вердюре стал его быстро перелистывать и скоро отыскал те страницы, из которых были вырезаны буквы, приклеенные ко вчерашнему письму, полученному Проспером.
– Вот материальное доказательство, – обратился Вердюре к Просперу. – Только оно одно и может вас спасти.
Увидав молитвенник, Проспер побледнел. Он узнал его. Эту книжку он сам подарил Мадлене в обмен на ее амулет. Этого мало: на первой странице ее было написано рукою Мадлены: «На память о 17 января 1866 г.».
– Эта книжка Мадлены! – воскликнул он. Вердюре не отвечал.
В это время в кабачок входил молодой человек, одетый так, как одеваются обыкновенно сидельцы в винных погребках, и Вердюре поднялся к нему навстречу. Едва только глаза его пробежали по той записке, которую вручил ему этот молодой человек, как в сильном возбуждении он тотчас же вернулся к своему столу.
– Они от нас не уйдут! – воскликнул он.
И, бросив на стол пятифранковую монету и не сказав ни слова на прощание Кавальону, он потащил за собою Проспера.
– Какая случайность! – сказал он ему, когда они бежали уже по тротуару. – Как бы нам их не упустить! На поезд уже опоздали!
– Но для чего это надо? – спросил его Проспер.
– Идите, идите, поговорим после, по дороге!
Добежав до площади Пале-Рояль, Вердюре выбрал из всех биржевых извозчиков того, у которого были самые лучшие лошади, и спросил его:
– Сколько ты возьмешь до Везине?
– Я не знаю туда дороги… – отвечал извозчик.
При слове «Везине» Проспер понял все.
– Я укажу тебе дорогу… – сказал он.
– В такую погоду да в этакое время… Что ж? Двадцать пять франков!
– А если хорошо поедешь?
– Сколько пожалуете, добрый господин… Что ж? Тридцать пять франков…
– Я дам тебе сто, если ты догонишь карету, которая поехала туда же за полчаса перед нами.
– Ах, чтоб ей пусто было! – воскликнул, просияв, извозчик. – Да влезайте же скорее! Пропала одна минута зря!
И, нахлестав своих лошадей, он пустил их во весь дух по улице Валуа.
Глава Х
Извозчик заработал свои сто франков. Лошади его еле держались на ногах, но зато Проспер и Вердюре увидали-таки перед собою слабый свет от фонарей такой же точно кареты, как и их, скакавшей во весь дух по направлению к Везине.
Не доезжая с полверсты до этого села, Вердюре остановил извозчика, вышел из кареты и протянул ему стофранковый билет.
– Вот тебе обещанное! – сказал он ему. – Отправляйся в первый попавшийся трактир, по правой руке, как войдешь в деревню. Если в час ночи мы не придем к тебе, то ты можешь возвращаться обратно.
Извозчик рассыпался в благодарностях, но ни Проспер, ни Вердюре его не слыхали. Они бросились бежать по дороге.
Погода стала еще хуже, чем была, когда они договаривались с извозчиком. Дождь лил ручьями, и сильный ветер неистово дул в ветвях деревьев, которые как-то похоронно гудели. Темнота была непроницаемая, и только вдалеке, на станции железной дороги, мерцали огни, которые чуть не гасли от порывов ветра.
Они бежали с пять минут, усталые, залепленные грязью, то и дело попадая в лужи. Наконец кассир остановился.
– Вот здесь… – сказал он. – Это дом Рауля.
У железной решетки дома-особняка стояла та самая карета, которую видели перед собою Вердюре и его спутник.
Сгорбившись на козлах и укутавшись от ветра и дождя в свой капюшон, извозчик дремал в ожидании тех, кого привез.
Вердюре подошел к карете и дернул его за капюшон.
– Послушай-ка! Любезный!
Спросонья извозчик потянул за вожжи и забормотал:
– Пожалуйте, сударь, пожалуйте!
Но, увидав при свете своих фонарей таких грязных людей, он испугался за свой кошелек и даже за свою жизнь и в страхе замахал своим бичом.
– Я занят… – заговорил он. – Я занят.
– Да я знаю это, болван! – крикнул на него Вердюре. – Я хочу предложить тебе сто су за то, чтобы ты сообщил мне, не даму ли ты сюда привез?
Казалось, что пять франков прельстят его, но он грубо отвечал:
– Идите своей дорогой, а не то закричу!
Вердюре живо отошел от него.
– Уйдемте, – сказал он на ухо Просперу. – Он и впрямь кликнет полицию, и тогда прощай наш план! Надо перелезть где-нибудь в другом месте, а не через решетку.
И они стали разыскивать, где бы им можно было перелезть поудобнее, но в темноте трудно было отыскать подходящее место, тем более что решетка сменилась стеной, которая была десять или двенадцать футов вышиной. К счастью, Вердюре был очень ловок. Он отошел от стены, разбежался, вспрыгнул, ухватился за край ее руками и, взобравшись, сел на нее верхом. Затем он помог взобраться и слезть с нее Просперу.
Очутившись в саду, Вердюре стал исследовать место.
Дом Лагора находился в саду и представлял собой узкое, несоразмерно высокое здание в два этажа, кроме подвального.
Было освещено только одно окошко во втором этаже.
– Вы двадцать раз бывали в этом доме, – обратился к Просперу Вердюре. – Не можете ли вы мне сказать, в какой это комнате горит огонь?
– Это спальня Рауля.
– Отлично. А что в подвальном этаже?
– Кухня, буфет, бильярдная и столовая.
– А на первом?
– Две гостиные, разделенные драпировкой, и рабочий кабинет.
– Где помещается прислуга?
– В такую пору Рауль остается без прислуги. Ему прислуживают здешние жители, муж и жена, которые приходят утром и уходят вечером после обеда.
– Превосходно! В таком случае идемте!
И они направились прямо к крыльцу, но дверь оказалась запертой.
– Какая досада! – проворчал Вердюре. – Всегда инструменты надо иметь с собою! Ни отмычки, ни долота, хоть бы маленький кусочек железа!..
Видя, что ничего не выходит, он бросился от двери ко всем окнам подвального этажа. Но, увы! И здесь все окна были на запоре и ставни были плотно закрыты.
Вердюре был обозлен. Он бегал вокруг дома, как лисица вокруг курятника, стараясь отыскать вход и не находя его. В отчаянии он опять пошел на то место сада, откуда лучше виднелось освещенное окно.
– Ах, если бы можно было увидеть! – воскликнул он. – И только подумать, что там, именно там, – и он показал на окно, – ключ к загадке и что мы от него всего только в каких-нибудь тридцати или сорока футах…
Никогда еще Проспер не был так удивлен поступками своего странного компаньона. В этом саду Вердюре чувствовал себя как дома, несмотря на то, что проник в него воровски. Он разгуливал здесь без всяких стеснений, и можно было подумать, что он уже привык к такого рода экспедициям. Говоря об отмычках, он находил настолько же естественным отпереть ими дверь, насколько и чиновнику кажется естественным открыть свою табакерку. И, не входя в рассуждения ни о чем, он шлепал по грязи под ветром и под дождем, который по-прежнему лил на него ручьями.
Он приблизился к дому и стал что-то вычислять.
– Я хочу увидеть, что там делается, – сказал он, – и я обязательно увижу.
Вдруг Проспер вспомнил.
– Здесь есть лестница, – сказал он.
– И вы молчите!.. Где?
– В глубине сада, под деревьями.
Они побежали туда и без труда ее отыскали: она лежала около стены. Они подняли ее и в одну минуту поднесли ее к дому.
Но когда они приставили ее, то оказалось, что она не доставала до освещенного окна на целых шесть футов.
– Недостает! – проговорил, разочаровываясь, Проспер.
– Достанет! – перебил его торжествующий Вердюре.
И, отойдя от дома на аршин и повернувшись к нему лицом, он взял лестницу, осторожно приподнял ее и, ухватившись за нижние ее концы, поставил их себе на плечи. Таким образом препятствие было устранено.
– Теперь лезьте! – обратился он к Просперу.
Проспер был достаточно возбужден и заинтересован, и потому не медлил. Энтузиазм наполнил его душу надеждой на успех, и он почувствовал в себе наплыв бодрости, которой не замечал за собою раньше. Без всякого шума он добрался до нижних ступеней и стал подниматься по лестнице, которая шаталась и раскачивалась у него под ногами.
Но едва только его голова достигла окошка, как он издал крик, ужасный крик, подхваченный непогодой и потерявшийся в вое ветра. И, сорвавшись с лестницы, он упал на мокрую землю.
– Несчастная!.. – забормотал он. – Несчастная!..
С быстротой и невероятной силой Вердюре спустил на землю лестницу и бросился к Просперу, думая, что он расшибся.
– Что вы увидели? – спросил он. – Что там происходит?
– Там Мадлена… – отвечал Проспер слабым, заплетающимся голосом. – Понимаете ли, там, в этой комнате, Мадлена, одна, с Раулем!..
Вердюре смутился. Это сбило его с толку. Он отлично знал, что у Лагора должна быть женщина, но по своим соображениям и судя по записке Жипси, присланной ему в кабачок, он полагал, что это – сама госпожа Фовель.
– Вы не ошибаетесь? – спросил он.
– Нет, нет! Я не мог принять другую женщину за Мадлену. Ах! Вы, который слышали все вчера, научите же меня, что мне теперь делать? Как относиться к этой подлой измене? «Она вас любит, – утверждали вы, – она еще вас любит!»
Вердюре не отвечал. Сбитый с толку, он старался сообразить положение и уже начинал понимать.
– Она здесь, – продолжал Проспер, – и это не тайна даже для Нины. Мадлена, эта благородная и чистая Мадлена, в которую я верил как в свою мать, – и вдруг любовница этого негодяя, похитившего свое имя! И я, честный дурак, сделал из этого жалкого человека лучшего друга, которому поверял все свои тайны и надежды. Он ее любовник! А я… я служил только ширмой для их свиданий, и они смеялись над моей любовью, над моей глупой доверчивостью!.. Но довольно этих унижений!
И он направился к крыльцу.
– Что вы хотите делать? – спросил его Вердюре.
– Мстить!
– Вы не сделаете этого, Проспер!
– А кто мне может помешать?
– Я!
– Вы? Как бы не так!..
И если бы Вердюре не отличался железной силой, то Проспер действительно пошел бы мстить. Но между ними произошла борьба, и Вердюре осилил.
– Если вы поднимете шум, если нас увидят, – сказал он, – то конец всем нашим надеждам!
– Мне больше не на что надеяться.
– От нас улизнет Рауль, и вы навсегда останетесь под подозрением.
– Не все ли это равно для меня?
– Для вас – да, но для меня это не все равно, несчастный! Я поклялся доказать вашу невиновность. В ваши годы более стараются вернуть любовниц, чем свое честное имя!
– Я желаю отомстить за себя! – настаивал Проспер.
– Ладно, мстите, – воскликнул Вердюре, – но мстите, как подобает это мужчине, а не как ребенок! Что вам делать в этом доме? Есть у вас оружие? Нет! Вы броситесь на Рауля и сцепитесь с ним один на один? А в это время Мадлена сядет в карету и улизнет!
Проспер молчал.
– Что же делать? – спросил он потом.
– Ждать.
Проспер колебался. Затем с решимостью, в которую не поверил бы ранее сам, он поднял лестницу и поставил ее нижними концами на плечи так, как это делал и Вердюре.
– Лезьте вы! – сказал он ему.
В одну секунду Вердюре был уже у окна.
Проспер не ошибся. Это действительно была Мадлена, одна, у Рауля Лагора, в такой поздний час.
Стоя посредине комнаты, она о чем-то горячо говорила. Ее поза, движения, лицо говорили о негодовании, которое она плохо скрывала. Рауль сидел в кресле у камина и ковырял щипцами в углях. По временам он пожимал плечами с видом человека, решившего выслушать все, но ответить так: «Я ничего не могу для вас сделать».
Дул ветер, и до слуха Вердюре долетал лишь один звук их голосов, приставить же ухо к стеклу он не решался из боязни быть замеченным.
«Очевидно, – думал он, – у них очень серьезный разговор, но отнюдь не любовный».
И он продолжал наблюдать.
В отчаянии Мадлена стала умолять; она сложила руки, наклонилась и уже готова была встать на колени.
Рауль отвернулся. Он отвечал ей только односложными словами.
Два или три раза Мадлена направлялась к выходу, но затем возвращалась снова, точно в ожидании милости, не решалась уйти, не получив ее.
В последний раз она, по-видимому, решилась на крайнее средство, потому что Рауль вдруг встал, достав ключ, отпер маленький шкафчик, стоявший у камина, достал оттуда пачку бумаг и подал ей.
«Что это? – подумал Вердюре. – Уж не переписка ли, которая может компрометировать эту барышню?»
Мадлена, взяв пачку, по-видимому, не удовлетворилась ею. Она заговорила вновь и стала на чем-то настаивать, точно требуя чего-то еще. Рауль отказал ей, и она швырнула пачку на стол.
Эти бумаги очень заинтриговали Вердюре. Они были рассыпаны по столу, и он видел их отлично. Они были разных цветов: зеленые, серые, красные.
«Нет, я не обманываюсь, – подумал он, – глаза мне не изменяют. Это расписки из ссудной кассы!»
Мадлена стала рыться в бумагах. Она выбрала из них три, сложила их, спрятала их в карман, а остальные с презрением отшвырнула прочь.
На этот раз она решилась наконец уйти, так как Рауль взял лампу, чтобы ей посветить.
Больше Вердюре не на что было смотреть и он стал осторожно спускаться вниз.
– Расписки ссудной кассы!.. – бормотал он. – Какая странная тайна скрывается во всем этом деле!
Затем он стал быстро убирать лестницу. Рауль, провожая Мадлену, мог сделать несколько шагов по саду и, несмотря на темноту, мог бы ее заметить, если бы она черным пятном оставалась приставленной к стене. Поэтому Проспер и Вердюре положили ее на землю и притаились сами.
В эту самую минуту на крыльце показались Рауль с Мадленой. Он поставил лампу на первую площадку и протянул к ней руку, но молодая девушка с жестом негодования отстранила ее, и это бальзамом пролилось по сердцу Проспера. Однако же такое обращение нисколько не обидело и не удивило Рауля. Очевидно, он привык к нему, так как сделал иронический жест, который означал: «Ну как угодно!»
И он пошел к решетке, сам отпер калитку и затем быстро возвратился домой, а Мадлена села в карету и уехала.
– Ну-с, нам нечего здесь больше делать! – обратился Вердюре к кассиру. – Этот негодяй, ваш Рауль, запер калитку, я сам это видел. Надо удирать тем же путем, каким мы и пришли сюда.
– А лестница-то на что?
– Нет, пусть она остается там, где лежит. Так как нам не скрыть своих следов, то пусть подумают, что это воры…
И они вновь перелезли через стену. Но, не пройдя и ста шагов, они услышали, как вновь отпиралась калитка. Скоро они увидали, как кто-то их обогнал и направился к станции железной дороги.
– Это Рауль… – сказал Вердюре, как только шаги его замолкли. – Наш лакей Жозеф даст нам отчет обо всем, что он расскажет Кламерану об этой сцене. Ах, если бы только на этот раз они говорили по-французски!
Доставивший их извозчик еще находился в трактире, указанном ему Вердюре.
– Нам нельзя ехать поездом, – сказал Просперу Вердюре. – Мы можем столкнуться на станции с Раулем.
Вид обоих седоков удивил извозчика.
– Что это с вами? – воскликнул он, оглядывая их.
Проспер чистосердечно рассказал ему, что они отправились разыскивать дачу своего приятеля, сбились с дороги и оба свалились в темноте в канаву.
– Едем! – раздался повелительный голос Вердюре.
– Пожалуйте… – отвечал извозчик. – Садитесь!
И они поехали.
Но путь обратно показался им необычайно длинным, и всю дорогу они молчали.
