Эрик Рыжебородый
Когда бог смеётся
Hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae
(с лат. – Вот место, где смерть радуется, помогая жизни)
Тридцать седьмой блаженно потянул затёкшую спину, отчего кресло под ним немного скрипнуло. Отодвинул рабочую станцию, перевёл взгляд на окно. Ярко светило летнее солнце, так и манившее покинуть тесную комнату. Со двора кампуса, где жил и учился Тридцать седьмой, отчётливо слышались голоса других молодых людей, определённых на одну кафедру. Кампус Г-1903 ничем не отличался от аналогичных заведений, созданных по всей стране, всему материку, находящемуся под контролем людей. С рождения детей помещали в подобные интернаты, где они жили и проходили обучение за счёт государства на полном пансионе и под неусыпным наблюдением. Каждый кампус традиционно состоял из двадцати независимых кафедр по девяносто девять воспитанников и менее. Тридцать седьмой обитал в четвёртой, а потому полное его имя звучало как Г-1903-04-37. Под ним юноша официально числился во всех ведомостях и рейтингах, но в обиходе, при общении с другими сверстниками, его называли просто «Тридцать седьмой», ибо, очевидно, последние две цифры имени в рамках кафедры не повторялись.
Очередной тест был завершён, более того, автоматически проверен и получен относительно высокий балл. Тридцать седьмой с чувством выполненного долга, недолго думая, решил поддаться искушению и выйти, так сказать, на чистый воздух, хотя это, конечно, было условностью, универсальная система фильтров и контроля климата постоянно поддерживала в комнате комфортную атмосферу. Юноша встал, гибким щупальцем ловко подхватил худи, и выходя, захлопнул дверь рукой. Как и многие обитатели кампуса, Тридцать седьмой с рождения обладал разными верхними конечностями: правой рукой, как у человека, и левым щупальцем, как у шарота. Разумные расы, долгое время воевавшие друг с другом, оказались генетически полностью совместимы. И хотя боевые действия спустя двести лет с начала конфликта не завершились мирным договором, по крайней мере официально, большинство и тех и других давно перемешались, в результате чего все дети без исключения появлялись на свет гибридами, то есть существами, имевшими органы как человека, так и шарота. Разной была лишь степень соответствия первому или второму виду.
Тридцать седьмой вышел из подъезда жилого здания. Перед ним расстилался парк со множеством ухоженных деревьев, декоративных кустарников, идеально подстриженных газонов. Юноша глубоко вдохнул и бодрой походкой направился вглубь парка по знакомой дорожке, настолько ровной, словно вычерченной линейкой на листе бумаги. Прохладная тень накрыла Тридцать седьмого. На улице климат не контролировался, а развесистые кроны деревьев скрывали солнце. Он накинул, предусмотрительно захваченное с собой худи, которое держал в руке.
По обеим сторонам асфальтированной дорожки с регулярными интервалами стояли абсолютно одинаковые скамейки. Некоторые пусты, на других сидели по одному-двое молодых людей, попадались и целые группы. Тридцать седьмой лично знал всех, а потому, проходя мимо, здоровался кивком головы. Ему отвечали тем же. Только последняя, самая шумная ватага никак не отреагировала, а неформальный лидер – Девяносто третий – скривил рот, сплёл оба щупальца и демонстративно с презрением отвернулся в сторону.
Вскоре Тридцать седьмой успешно достиг цели прогулки. Парк закончился. Далее простиралось чистое поле. Оно располагалось за территорией кампуса, и силовой барьер отделял его, вернее, непроходимым прозрачным куполом был накрыт кампус. Здесь тоже стояла типовая деревянная скамейка. Она была занята. Девушка сидела спиной к Тридцать седьмому. Её обнажённые плечи отливали серебристым металлическим блеском – цветом, характерным для окраски чешуи шарота. Густая русая коса длиной примерно до пояса свободно свешивалась. Тридцать седьмой умерил шаг, хотя сердце бешено заколотилось, пытаясь вырваться из груди. Он старался подкрасться как можно тише. Когда до девушки остался буквально один шаг, юноша резко выбросил щупальце, прикрыв ей глаза:
– Пятнадцатая, угадай кто?
– Тридцать седьмой?! Какая приятная неожиданность! – девушка легко отстранила гибкую конечность молодого человека рукой, а щупальцем, не оборачиваясь, притянула юношу за шею.
– Ага! А я как раз рассчитывал тебя встретить именно здесь! На нашем месте!
Конечно, происходившее было традиционной игрой, и оба отчётливо понимали это. Какая могла быть неожиданность встретить возлюбленного в уединённом месте, выбранном ими давным-давно? Или как можно застать Пятнадцатую врасплох, если её хвост, в отличие от аналогичного продолжения позвоночника Тридцать седьмого, был полноценным, то есть имеющим все нервные окончания шарота, позволявшие прекрасно «видеть» приближение врага со спины, точнее «слышать» своеобразным эхолокатором.
– Как думаешь, что там? – девушка указала рукой вдаль, где посреди поля виднелось высокое здание со множеством одноэтажных пристроек.
– Незачем нам знать об этом. Мы же обсуждали не раз. Всё необходимое нам рассказывают. Раз про башню ничего не говорят, значит, не нужно, не существенно…
– Нет в тебе духа авантюризма, – перебила друга Пятнадцатая, широко улыбнувшись во весь рот и непроизвольно выставив напоказ клыки шарота, которые, несмотря на размер и очевидное предназначение, всегда притягивали взор юноши. Он мог восхищаться ими вечно. – Мне вот очень любопытно. Наши предки не покорили бы галактику, если бы родились домоседами, как ты, Тридцать седьмой!
– Кто имеется в виду? Люди? Шароты?
Девушка заметно смутилась. Вопрос расовой принадлежности старательно избегался в обучении. Нет, на биологии проходили строение тел и тех и других. А на «общаге» философию и религию обеих рас. История подавалась нейтрально: не было наших и ваших, просто констатация фактов по типу сражение такое-то, десант там-то, уничтожение и геноцид гражданских одними и другими.
– Неважно, – наконец отозвалась Пятнадцатая, уходя от прямого ответа, – я же не об этом! Мне бы очень хотелось покинуть кампус, отправиться в неизведанные края. Хоть к башне! Посмотреть весь мир, а не только чего показывают.
Последнее слово девушка произнесла, немного растягивая гласные. Вероятно, тем самым стараясь подчеркнуть категоричное несогласие с вынужденной необходимостью видеть лишь то, что кто-то счёл целесообразным включить в типовую программу обучения.
– Мы и так скоро покинем альма-матер, ты же знаешь! – Тридцать седьмой обнял рукой девушку.
Она прижалась к юноше, в словах которого была правда. День Итогового теста уже назначен. Жизнь в кампусе приближалась к концу.
– Ты же не бросишь меня? – Пятнадцатая посмотрела прямо в глаза молодого человека. – Мы и дальше будем вместе. Всегда!
– Я… сам… нет, – с трудом подбирая слова, выдавил из себя Тридцать седьмой, а затем, как бы оправдываясь поспешно добавил. – Мы же не знаем, что нас ждёт? Вдруг отправят в разные концы материка.
Девушка немного отстранилась и, почувствовав не только физическое, но и начавшееся психологическое отдаление, Тридцать седьмой пообещал:
– Сделаю всё возможное, дабы нас не разлучили!
Оба грубо нарушали одно из главных правил кампуса: никаких телесных контактов между особями разного пола! Они вполне могли заслуженно получить штрафные баллы за подобное пренебрежение к установленному порядку. И здесь больше рисковал Тридцать седьмой. Подруга – отличница, в сводной ведомости кафедры никогда не выпадает из «голубой» зоны. Пара штрафов ненамного бы повлияла на итоговый результат. А вот юноша едва превышал порог «красной», то есть зоны отстающих учеников, и малейшее нарушение вполне могло спустить на самое дно, а тогда… Они не знали, что тогда! Но инстинктивно боялись! На занятиях постоянно внушали: «красные» неполноценные, им нет места в цивилизованном обществе!
Впрочем, та взрослая жизнь, в которую предстояло вскоре вступить молодым людям, давно казалась Тридцать седьмому достаточно странной и несколько противоречивой. С одной стороны, враждующие расы, непримиримые враги, о чём постоянно твердили, а с другой – равенство этих рас, нет своих и чужих. Высокие результаты личных тестов не выводили его почему-то в «голубую» зону, а Девяносто третий, которого он сегодня видел в парке, казавшийся при непосредственном общении больше похожим на неотёсанного неандертальца, чем на образованного человека, всегда непостижимым образом оказывался одним из лучших и это несмотря на врождённую агрессивность. Например, он постоянно хвалился, как за ночь прихлопнул пятерых муханов! Пятерых! Насмерть!
Тридцать седьмой не понимал, как вообще может прийти в голову идея причинить вред муханам, пушистым прямоходящим животным, ростом чуть менее двадцати сантиметров. Этих безобидных и сообразительных существ приручили ещё в незапамятные времена, а в курсе истории про них имелась лишь пара общих фраз, и Тридцать седьмой не мог представить диких муханов. Для него зверьки всегда являлись исключительно домашними помощниками, живой альтернативной механической бытовой техники. В кампусе маленькие существа делали всю черновую работу: убирались, чинили мелкие поломки, стригли газоны, красили. В нижней части каждой двери всегда располагалась малюсенькая дверца, через которую муханы в любое время приникали в помещение. Тридцать седьмой любил наблюдать, как поздним вечером дверца неслышно открывалась, в неё сначала просовывалась лохматая мордочка и начинала осматривать всё вокруг в поисках беспорядка, а потом, увидев что-то, существо шустро забегало внутрь и принималось за своё дело. Казалось, муханы никогда не спали.
Вот такое безобидное создание убил Девяносто третий. Он лёг на кровать и притворился спящим, нарочно уронив рядом на пол лазерную ручку. Когда же мухан подбежал и поднял предмет, дабы отнести на место, коварный злодей резко опустил на несчастное существо щупальцу. Такая ситуация повторилась ещё четырежды. Доверчивые зверьки не понимали, откуда грозила опасность, и каждый раз погибали, не успев среагировать на молниеносное движение негодяя.
Как же наказали Девяносто третьего? Никак! Более того, вскоре он поднялся в «голубую» зону и продолжал, ничуть не смущаясь, рассказывать про ночной «подвиг». Собственно, именно это и стало причиной конфликта с ним Тридцать седьмого, прилюдно осудившего мерзавца. Впрочем, подавляющее большинство учеников кафедры осталось равнодушным к данному происшествию, пятью муханами больше или меньше, какая разница! Кто зверьков считает?
