Юлиан Климович
Странная история Федьки Грехова, случившаяся с ним, когда он пробрался в заколоченный подвал своей родной школы
Она подбежала к двери подвала, вытолкала Федьку наружу и начала судорожно вставлять ключ в прорезь. Руки ее отчего-то дрожали, она тщилась попасть ключом в замок. Вместо обычной овчинной душегрейки с синим верхом, длинного лоснящегося от старости платья и коротких валенок, Ляксеевна была одета в серую форму, похожую на школьную, а на голове, вместо неизменного коричневого гребня, которым она периодически расчесывала, а затем подтыкала свои длинные седые волосы – большая пилотка с октябрятской звездочкой. Ее круглое лицо плаксиво морщилось.
– Ну, чего стоишь? – Не глядя на него проговорила Ляксеевна. Она боролась с прыгающим в ее руках ключом. – Беги на урок, сейчас закрою и дам звонок. Десять минут уж осталося.
– Дак я же во вторую смену, – Федька с интересом рассматривал сторожиху, узнавая и не узнавая ее одновременно.
– Сбрендил совсем, кака така вторая смена? Лет десять как отменили. Ты чего? Ну беги, беги. Вот. – Она вставила наконец непослушный ключ в прорезь, провернула. – Слышь, че сказала? Беги, а об этом, она показала на дверь, никому не рассказывай, а то нам с тобой сильно попадет. – Ляксеевна погрозила ему пальцем и подтолкнула в сторону дорожки, по которой уже бежали опаздывающие старшеклассники.
“Это даже интересно”, – подумал Федька, рассматривая на бегу представшую перед ним очередную неожиданную картину. Между фасадом школы и ближайшими домами стоял Мавзолей в натуральную величину. Пропорции Федька понял по двум караульным с автоматами, которые также как и на Красной площади стояли по бокам входа. Столб с фонарем напротив входа отсутствовал, а вместо него по периметру Мавзолея стояли направленные на него прожектора. “Е…аньки, вот те и раз. Перевезли че ли?” – удивился Федька, но тут же на фронтоне прочитал: “ЛЕНИН СТАЛИН”. “Не, какой нах…й Сталин? Это наши местные че-та нахомутали. Сталин вроде только в Великую Отечественную воевал. Ну как воевал, командовал. Он же Верховный главнокомандующий был. Так-то в фильмах только Ленин великий все время, его потому и положили в Мавзолей. Великая Октябрьская революция, Аврора, трёшь-мёшь и все такое. Но щас же всем уже пох, по большому счету, Гласность же, Перестройка типа. Уже год как про нее по телеку пи…дят”.
Погода стояла хорошая, солнечная. Небольшой морозец бодрил. Сквозь голые деревья хорошо просматривался весь пятый микрорайон, кроме той части, что спускалась к реке, но ее он уже видел. За исключением мавзолея, больших изменений Федька не заметил. Разве что на школе висел большой красный стяг с черным серпом и молотом во весь размер. Быстрым шагом поднявшись по ступеням крыльца, он вошел в фойе, где его остановил дежурный десятиклассник. Вообще дежурства старшеклассников носили совершенно формальный характер. Пацаны обычно стояли вначале лестницы на второй этаж и вальяжно обсуждали то новый альбом “Кино” или Bon jovi”, или то, как вчера “оградовские” навешали пи…дюлей братве с “нахаловки”, что являлось событием экстраординарным, и что не сегодня-завтра надо ждать очень серьезного ответа когда к “нахаловским” подтянется братва с “батарейки”, а девчонки на площадке между первым – вторым этажами, где стоял когда-то белый, а теперь засиженный мухами бюстик Ленина с почему-то насупленными бровями, хвастались друг перед другом индийскими джинсами, китайскими кроссовками, японскими куртками. Изредка кто-нибудь из пацанов обращал внимание на особо разбитного младшеклассника, останавливал его, давал подзатыльник и отпускал с миром.
Сейчас все разительно отличалось от будней его школы. Дежурные почему-то в пионерских галстуках стояли сразу за дверьми и тщательно осматривали входящих.
– Эй, Федор, – обратился к нему десятиклассник Эдик, – а что это у тебя на ногах?
– Как что? – залебезил Федька, – это же кроссы. – как бы для большей убедительности показывая руками на свое величайшее богатство – темно-синие замшевые кроссовки, которые ему купила мать по исключительному случаю: они не подошли по размеру сыну заведующей столовой.
– Не понял, – повторил Эдик, которого старшие пацаны и некоторые “годки” называли “Душманом”, а остальные, что помельче, пожиже – “ДУша”.
– Душа, ты чего это, – жалобно запричитал Федька, – ну это же кроссовки.
Двухметровый Эдик ходил в секцию вольной борьбы, где получил первый юношеский разряд. В школе он держал мазу. Кликуха отражала всю суть его свирепого и вероломного характера. Душмана побаивался физик, и даже братва из “нахаловки” старалась лишний раз не “кидать ему занозы”. Он тащился за “оградовских”.
– Федор, я не понимаю, что ты несешь? Что такое “дУша”, кроссовки?
– Ты че не с той ноги встал, бл…дь? – Федька совершенно автоматически, от небольшого шока, вызванного такими тупыми вопросами, матюгнулся и тут же сильно пожалел об этом.
– Что ты сказал? – Эдик сгреб ошалевшего Федьку за шкирку и поволок.
“Ну все, сейчас отпи…дит в туалете до потери сознания”, – с тоской подумал Федька. Пока Душман кулем волочил его, как уже стало понятно (на душе сразу сделалось легко и светло), в сторону кабинета завучихи, Федьке удалось рассмотреть центральную лестницу, коридор первого этажа и душманскую форму.
На площадке между первым и вторым этажами, все также белел бюст вождя октябрьской революции, но перед ним чуть снизу в чем-то типа большой лампады горело живое пламя, делая лицо Ильича еще более насупленным и строгим, а над ним висел кумачовый транспарант со словами: “Мы идём к тебе, Великий Ленин”. По бокам неподвижно стояли два пионера с поднятыми в салюте руками.
Форма светло-серого цвета сидела на Душмане мешковато. “Это ж какого она размера?”, – удивился Федька. На правом рукаве блестела клеенчатая нашивка с ярко красным костром на белом фоне и латинской цифрой “II” внутри. На левом нагрудном кармане – алел значок очень похожий на пионерский, внутри которого накладываясь друг на друга блестели золотыми контурами три белых профиля: Ленина, Сталина и третьего мужика в пенсне, которого Федька не знал, поскольку ни в каких фильмах не видел. Вместо надписи “Всегда готов!,” была другая, которую он не успел разобрать. По потолку во всю длину коридора шла яркая подробная в деталях роспись, изображающая красивый город с высокими зданиями в стиле “сталинский ампир”, весь в красных флагах, с летящими по голубому небу на восход блестящими металлом самолетами и дирижаблями. Возле домов пестрыми шеренгами стояли взрослые и дети разных рас со счастливыми здоровыми лицами. Они смотрели на встающее солнце и приветственно махали ему. Из простенков между окнами строго глядели в основном розовощекие орденоносные люди, лиц которых Федька не узнавал. Родной коридор освещался лучше, чем вчера, когда он шел на уроки. Пол блестел глянцевым суриком без привычных оголившихся от времени и стертых до блеска тысячами ног шляпок гвоздей, которые словно фурункулы торчали в полу у них в школе. “У нас в школе?”, – подумал Федька. “А это, нах…й, совсем другая школа. Где же я, бл..дь, оказался?”.
Душман дотащил его до кабинета завучихи, легко подтянул вверх, стряхнул, ставя на ноги, тихонько постучал в дверь.
– Войдите, – послышался знакомый голос завучихи, прозвучавший, однако, с новой повелительной интонацией.
– Можно, Надежда Михайловна? – вкрадчиво произнес Душман, боком протискиваясь в приоткрытую дверь. Впереди он толкал Федьку.
– Итак, Эдуард, что он натворил? – внимательно рассматривая Федьку, спросила она Душмана.
– Надежда Михайловна, он нецензурно выругался. А еще он форму нарушает. В непонятной обуви по школе разгуливает.
Действительно, вид у Федьки был расхристанный: пионерский галстук съехал под ухо, рубашка вылезла из брюк, когда-то белый воротничок засаленно серел, кроссовки, собрав всю пыль по дороге от входа до кабинета завучихи, стали непонятного цвета.
“Еб…ть, да что тут вообще происходит?”, – который раз задал себе Федька ставший уже риторическим вопрос. “Чтобы Душа, нажаловался училке – это же никогда… Да еще про мат нажаловался, на котором все пацаны вообще базарят?! Кому расскажи, скажут пи…дишь, Грех, как дышишь. В натуре непонятки, порожняк какой-то”. Для себя Федька решил, что ничему удивляться больше не будет, потому что: “все как в сказке, а че на это удивляться? Попал, так попал”.
Как бы отвечая на его вопрос, завучиха зло процедила: “ученик Грехов, почему ты сквернословием позоришь нашу краснознаменную двадцатую школу?”
Все, кого сейчас встретил Федька, разительно отличались от самих себя из предыдущей его жизни, если можно так сказать. Надежда Михайловна в простонародии просто “Надежда” отличалась достаточной мягкостью. Она довольно неплохо преподавала алгебру и геометрию. Совсем недавно став завучем, она не переменилась в характере, как, например, Альбина Урмановна, из которой сразу попер начальник. Старшаки тут же дали ей кликон “Урна”.
– Надежда Михайловна, я просто не выспался, мать вчера поздно пришла, а я воду из колонки таскал, да печь топил, подметал в доме.
При его словах Надежда удивленно подняла брови. Ее нестарое еще лицо с чуть подкрашенными большими карими глазами выразило изумление. Прозвенел звонок.
– Эдуард, ступай на урок, дальше я сама…, – медленно поднимаясь с места, проговорила она. – Итак, из какой колонки ты таскал воду? В каком доме ты топил печку? – немного растягивая слова, спросила Надежда поплотнее закрыв дверь. – Ты же живешь с мамой в квартире. Что это за клевета на коммунистический строй?!
– Я, это…, – Федька замялся, – я и говорю, что совсем мало спал, вот всякую ерунду и говорю. Приснилось, вот и ляпнул с недосыпа сон свой, – Федька развел руками и помотал головой так, что челка съехала ему на глаза, которые предательски бегали. Он не был пока совсем уж пропащим человеком.
– А что у тебя на ногах? – Надежда посмотрела на его грязные кроссовки. – Это же полное безобразие! Что это?
– Это кр…, – “кроссовки”, хотел он сказать, но вовремя понял, что надо вести себя аккуратнее, и сразу поправился, – это кеды такие спортивные. Бабушка, отцова мать подарила на день рождения. Вооот, – после буквально пулеметом выпаленной нелепой версии, заключил он.
Бабушка по отцу давно умерла, но об этом никто и не знал, некому было интересоваться их нелегкой жизнью простых советских граждан, коих в СССР насчитывалось без малого почти три сотни миллионов.
– Да, бабушка вам помогает, особенно после того как расстреляли твоего отца, – кивнула Надежда.
Несмотря на зарок ничему не удивляться, Федька чуть не подпрыгнул. Лицо его побледнело.
– Что с тобой, Федя, – уже почти по-человечески поинтересовалась Надежда. – Что-то ты совсем плохо выглядишь. Я думаю тебя надо отправить домой, а то толку от тебя сегодня мало.
– Можно меня до дому Сережа Думнов проводит, а то мне совсем что-то плохо. – Федьке не пришлось изображать страдание, после всего, что на него сегодня свалилось, он действительно находился в состоянии нокаута. Да и где он здесь живет, Серый должен знать.
– Хорошо, пусть проводит, но сразу возвращается. Никому нельзя пропускать уроки. Скажи Людмиле Георгиевне, что я разрешила. – Она встала и широко распахнула дверь, показывая, что разговор закончен.
Федька перекинул портфель в другую руку и пошел на второй этаж, где находился кабинет русского языка и литературы. Гулкие звуки его шагов разносились по пустым коридорам. Странность школы не заканчивалась уже увиденным. Когда поднимался мимо бюста Ленина, он узнал пацана из пятого класса, неподвижно стоящего на посту возле лампады, который частенько почти добровольно отдавал ему деньги. Паренек почему-то боялся его до икоты. Федька встал перед ним и по привычке, отбрасив челку на бок, отрепетированно прогундосил: “Зааайми двадцать копеек”, но к его сильнейшему изумлению, ничего не произошло. Пацан по-прежнему стоял с поднятой рукой и сосредоточенно смотрел куда-то в даль. “Че в уши долбишься, придурок лагерный?” – спросил неуверенно Федька, но реакции опять не последовало. Так-то он сразу бы отпи…дил ох…евшего младшака, но в данных обстоятельствах делать этого явно не стоило. Он презрительно плюнул под ноги пятиклашки и продолжил путь наверх. Подошел к доске с расписанием. Начал читать: “Литра, русиш, матеша, физра, история и будущее советских героев. Это еще что за х…йня?”. Федька почесал затылок. “Надо будет у Серого спросить, а то самому не разобраться. Так, значит сейчас литра, поэтому Надежда и сказала про Клёпу.” Клепой они называли свою классную, за некоторое внешнее сходство с персонажем передачи “АБВГДейка”.
