Юлия Боднарюк
Лучшее время
Глава 30
В Краснодар я не поехал. Несмотря на заверения нескольких оптимистичных и простодушных ребят из числа тех, кто все-таки отправился греться на южном солнышке, рассчитывая, что сетку стадиона рвать будем там.
…И весь день об этом жалел, с того момента, как открыв глаза, услышал стук дождя по стеклу и вспомнил о назревающем чемпионстве, и так – до самого начала матча. Но, похоже, до команды донеслись наши мольбы, за которые нам самим было немножко стыдно.
Не выигрывайте у «Кубани».
Парни пробегались по полю легкой трусцой, изредка разгонялись, аккуратно били мимо ворот и иногда для пущей уверенности отдавали мяч сопернику. Быстрова, который общей концепции не понял, мгновенно заменили. Однако мы слегка просчитались, потому что «Кубань» замысла этого спектакля не оценила и приняла все за чистую монету. В очередной раз, когда наши беззаботно потеряли мяч, Траоре рванул вперед, легко сбросил с хвоста нашу защиту и пробил мимо ошалело кинувшегося ему под ноги вратаря в пустые ворота.
Но это были ещё цветочки. О своих пожеланиях нам пришлось люто пожалеть, когда хозяева силами всё того же Траоре забили второй гол. По спортбару прокатились беспорядки и волнения, все стали вспоминать, когда мы в последний раз проигрывали и насчитали длиннющую серию в несколько месяцев, которую сейчас бесцеремонно пыталась оборвать какая-то «Кубань». На стадике зенитовские сектора запалили файеры, задымили и запели. Команду надо было срочно будить.
Но вот уже отыграл один гол Шава8… После на редкость сложной и спокойной позиционной атаки отправил в сетку второй Широков… Все это заняло полторы минуты. Оставалось время забить и третий, но мы его, конечно, не забили.
Зачем он нам тут вообще?
Все идет по плану.
****
Когнитивный диссонанс. Задаваться вопросом, в тему или нет я вспомнил эту штуку из университетского курса философии, было некогда и незачем, но со мной происходило что-то похожее – в барабанные перепонки бил победный грохот суппорта, а глаза видели накатывающие, как штормовые волны, атаки «Динамо». Атак как будто никто не замечал. Да и сам я, хоть и офигевал от происходящего на поле, пел, заряжал и терпеливо ждал финального свистка.
А вот уже и свисток.
Когда он все-таки прозвучал, весь сектор лавиной хлынул вниз, и пред нами дрогнул редкий лесок оцепления. Я полез на решетку, спрыгнул с неё на беговые дорожки и, не обращая внимания на робкие возражения омоновцев, прорвался на поле.
По полю бегали, размахивая футболками и флагами игроки, тренеры, фанаты, администраторы, запасные, врачи. Сектора пели. На моих глазах хреначили ворота – перекладина прогнулась до земли и переломилась, штанги повалили и драли сетку на клочки. Все это происходило на порядок быстрее, чем об этом можно было рассказать. Я летел по газону, голый по пояс, или я стоял в эпицентре обнимающейся и орущей толпы, я сидел в штрафной, старательно отгрызая зубами кусочек сетки, жал руки и кричал что-то футболистам или в центральном круге крутился вокруг себя, так что «Петровский» летел каруселью.
Я действительно не помню, что я делал.
Глава 31
Сезон закрыт, «Анжи» всухую укатано на своем поле. Я обзавидовался тем упертым парням, что все-таки отправились за командой в Дагестан и успешно перекрикивали полный стадион горластых местных.
Очень хотелось пробить этот выезд, навести там шухеру (в прошлом году было очень драйвово и жестко, правда, для меня это закончилось сломанной рукой). Но тут Саша заявил, что если я еще хоть раз свалю в этом месяце, он отсудит у меня «Фишку» и не позволит больше с ней видеться. К тому же за несколько дней до игры позвонила мама и поинтересовалась, не собираюсь ли я снова рвануть в Махачкалу и что-нибудь ещё себе сломать.
Почти никто из нашей бригады не поехал на этот последний тур, и поэтому финиш очередного победного сезона мы собирались отметить сегодня. Но то ли мы долго собирались и выдохлись за две недели непрерывного обмывания медалей, то ли уже начали поглядывать в сторону лета, отпусков и приближающегося чемпионата Европы, но гулянка быстро свернулась. Больше половины состава расползлось по своим делам, и скоро в баре стало тихо.
С утра за окнами висел жидкий белый туман, из-за этого бар казался отрезанным от города, точно в старинном детективе. Я крутил в пальцах толстодонный граненый стакан с виски, поглядывал на экран, где теперь гоняли «Эвертон» и «Вест Бромвич» и рассеянно слушал парней, не вмешиваясь в разговор.
– Весь первый тайм тупо перед воротами на сектор простояли…
– Первый тайм – это еще немного! Мы раз на выезде стояли, пока с трибун люди обратно выходить не начали!
– Туман, футбол, виски… Прямо как в Англии!
– Так мы мусорам говорим, что за хрень такая, мы двое суток сюда ехали. А они: «Вам потакать – мозги никогда на место не встанут». Установка у них такая – распрямить всем извилины.
«Мы выпьем раз и выпьем два за наши славные ноль-два!» – пропел Кирюха, подруливая к нам с тремя литровыми бокалами. – Разбирайте!
– Не помню, где мы были – в Ростове, что ли? – и в перерыве нас всех заперли на секторе. Ну и организовали торговлю – пирожки, вода, мороженое. А жара была жуткая, и к перерыву остались только бутерброды с соленой рыбой и ни капли воды! Ты помнишь тот выезд, Ксю-Ксю тогда ещё…
– Кстати, а где Ксюха?
Кирюха пожал плечами.
– В Махачкале, я в этом почти уверен.
– Она вроде не собиралась, – заметил Леха.
– Она может днем не собираться, а уже вечером в басе сидеть.
– Ну, тебе виднее! – фыркнул Арсен (Сеня на самом деле), парень, возникающий из небытия примерно раз в два года и по этому случаю выжирающий за раз двухгодичную норму пива. – Кому знать Ксю-Ксю, как не тебе!
Кирюха покосился на него, но ничего не сказал.
– Она вообще в последнее время много выездов бить стала. На «золотник» замахивается?
– Да, точно, – нахмурился, прикидывая в уме, Лёха. – Она после перерыва не пропустила ни одного.
– В Казани-то её с нами не было, – заметил я.
И не только в Казани. За почти что месяц я только дважды и видел Ксюшу (нетрудно догадаться, что это были домашки с «Динамо» и «Спартаком»). Перманентно выключенный мобильник наводил на мысли о том, что прошлогодняя история грозит повториться.
– Была! – убежденно заявил Леха, и Кирилл с Тёмой закивали в подтверждение. – Я не знаю, почему ты её не встречал. Она, правда, ехала не с нами. Но мы, например, там с нею пересекались… Но какой «золотник», она ж весь второй круг9 продинамила! Я тогда уже почти поверил, что она забила на футбол.
– Ну, мало ли, какие у человека могут быть причины! Главное, что она опомнилась и вернулась! – отозвался Кирюха.
– А вы с Ксю-Ксю близко знакомы, да? – это влез кто-то из молодежи.
– Да уж ближе некуда! – ответил за Кирилла Арсен.
Судя по крику комментатора «Эвертон» все-таки открыл счет. А может и не «Эвертон», а «Вест Бромвич».
Кирюха глотнул пива – в стакане убавилось примерно наполовину, – и, блаженно прищурившись, откинулся на спинку стула:
– Да, о Ксюшеньке мне есть что вспомнить! Представьте себе – ночь. Бескрайнее звездное небо. Тишина. И мы с Ксюшей лежим, обнявшись, под этими звездами … на лавочке на вокзале в Самаре! Поезд в четыре часа утра, вокруг бичи шарятся, денег болт, мы не спали сутки, не мылись трое. Ксюша положила мне голову на плечо и говорит в небо – «блин, я чувствую себя бомжом10»!
Я засмеялся вместе со всеми. Удивительно, как далеко может умчаться воображение от самого ничтожного импульса. Типа какого-нибудь условного пьяного Арсена.
– Ну, думаю, ваши поездки не прошли даром, и ты все же извлек для себя какую-то практическую пользу! Вы по-прежнему вместе гоняете?
Вместе с Кирюхой?! Я лихорадочно пытался вспомнить был ли до сегодняшнего дня хоть один выезд, куда поехала Ксюша, но не поехал Кирилл.
– Ага, – не уточняясь, отозвался Кирюха.
– И что теперь?
– По-любому, в Польше все встретимся! Ты едешь на Евро, Латыш?
– Да, блин, – этот вопрос я уже слышал в пятый раз и снова не хотел на него отвечать. – Не еду!
Часть четвертая. Лето
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
(А.С. Пушкин, «Медный всадник»)
Глава 32
Вечернее солнце по-прежнему свысока поливало город своей медовой брагой, и даже тухлый стоячий Обводный канал сверкал и переливался, кося под естественный приток Невы.
Бежать вдоль Обводного – глотать килограммы пыли, по плитам набережной Фонтанки – ломать ноги, поэтому до Крюкова канала я прогулялся пешочком, и уже там перешёл на бег, а разогнался по-настоящему только на набережной Невы. Бегать всегда лучше у воды – на улицах я быстрее устаю, мне не хватает воздуха. А так первую остановку я сделал только у Троицкого моста.
На спускающейся к воде лестнице расположились двое ребят веселого неформального вида; парень потягивал пиво, девчонка скинула кеды и бродила по краю гранитной площадки, на которую накатывали волны. Я сел на ступеньки, снял наушники, взял купленную по дороге банку газировки… Краем уха я улавливал разговор, но обращал на него не больше внимания, чем на плеск реки.
Вода – ультрамариновая под Троицким мостом, свинцово-серая – у Дворцового, темно-блакитная – у Стрелки и цвета колы – от Петропавловки до гранитного полуостровка, где сидел я. На маслянисто-плотных гребнях волн прыгали солнечные блики. Точно так же сверкали в моем детстве карельские озера, заманивая своей прохладой, прозрачными волнами у песчаного берега и невыносимой синевой на глубине.
Отъезд из Карелии стал моим локальным концом света и даже ознаменовался некоторым подрывом доверия к родителям. К счастью, это длилось ровно до того момента, как мы вышли из дверей Московского вокзала и сели в такси. Я прилип к стеклу, и отскребли меня от него только во дворе дома на Чёрной речке. На протяжении всего пути я пытался рассмотреть, ухватить и переварить в своем мозгу этот невероятный город со всеми его улицами, мостами, каналами, атлантами, красками, небом и водой…
– Виталик, – подтолкнула меня мама, усмехнувшись. – Рот постарайся держать закрытым!
Вечер был теплый. Я шел по узкому тротуару, скосив глаза на воду, и иногда, внезапно вспомнив, затягивался почти прогоревшей сигаретой. Фонтанка стремительно катилась привычным руслом, мерцая тысячей бликов, оранжевые дорожки на воде чередовались с голубыми, как будто фонари специально так развесили для пущего эффекта.
Я остановился, оперся локтями на ограждение. Над водой поднималась болотная прохлада.
Придумать бы экскурсию, водить туристов, убедить их, что не любить этот город нельзя. Когда Олеська приезжала в Питер, я её куда только не таскал, но потом мы всегда оказывались на сияющем ночными огнями Невском. Сияние было тем ярче, чем сильнее поливал дождь. И, скрывшись от этого дождя под эркером или портиком, я прижимал Олесю к колонне, закрывая от брызг и допытывался: «Ну чё, чё, чё, где такое в вашей Москве!». «Мишура это все», – фыркала Олеся, с грустью и некоторым завистливым раздражением глядя через мое плечо.
Меня всегда занимало – кто живет здесь, в самом центре, с окнами на Мойку, Фонтанку и Неву? Бизнесмены (не такие как я, настоящие), чиновники? Дряхлые правнучки тайных советников, дети свидетелей революции, княжны и графы на одну четверть, троюродный плетень ограде дворца Юсуповых? Старая питерская интеллигенция? Наследники советских функционеров? Упорно не верилось, что это могут быть случайные люди типа меня.
Я имел все шансы быть коренным петербуржцем, если бы за год до моего рождения мама не поссорилась с бабушкой и не укатила вместе с батей на карельский полустанок. Пока предпринимались стремительные попытки помириться и куда более долгие попытки вернуться, я успел прикипеть к соснам и болотам, и порой неожиданно для себя я снова ощущаю, как выросший близко к природе мальчишка в резиновых сапогах офигевает от вида Дворцовой набережной.
Те, кто родился здесь, еще могли принимать этот город как данность, но я – исключительно как дар свыше. Тогда (да и сейчас тоже) мне казалось, будто он построен специально для меня. Как будто я делал госзаказ Росси и Растрелли. Как будто я решил: хочу, чтоб было много рек и каналов, чтобы ветер свистел по проспектам, и ни один дом не походил на другой.
Я оглянулся на подсвеченную окнами шеренгу домов и вспомнил хмурую рыжую девушку, жившую в одном из них. Это были единственные в моей жизни отношения, основанные на корысти – я спал с нею за вид из её окна. Он просто пленил меня своей петербургостью. Когда она засыпала, я по полночи простаивал у окон, и мне казалось, что я попал в старый роман, в самую суть, в картинку.
…Я медленно шел дальше, от одной фонарной дорожки к другой.
Глава 33
Общество вовремя не озаботившихся билетами на Евро подобралось ещё неделю назад, и стоило мне кинуть соломинку надежды утопающим в трудовой рутине фанатам, как все оперативно подорвались обеспечивать сборной должный суппорт.
Времени до старта чемпа оставалось в обрез, лишних денег ни у кого не водилось, поэтому ехать решили на мне, так как у меня была самая подходящая для этого дела машина – не такая раздолбанная, как «девятка» Максима, и не столь новенькая, как «Фольксваген» Андрюхи. Друзьям было не жалко убить её за тысячекилометровую дорогу.
В семь часов вечера я, Андрюха, Макс и его подруга Анюта, активно и с удовольствием постигающая футбол, загрузились в мою «вектру», запихнули в багажник четыре рюкзака, бутылки воды и огромный триколор и взяли курс на Вроцлав.
Я словно проснулся после спячки или очнулся от наркоза. Чёрт возьми, я еду, еду!!! Душа пела что-то из фанатского фольклора, машина тряслась от взрывов хохота, грядущий путь сборной казался таким же светлым, как наша залитая вечерним июньским солнцем дорога.
В конце концов все вырубились, несмотря на достаточно громкую музыку в машине, а мне остались только оранжевые фонари на трассе и почти космический полет за маячащими далеко впереди красными огнями случайного спутника; асфальт и летящие навстречу указатели. Луга… Псков… Госграница – 50 км. Я люблю ездить ночью. Я выспался, меня хватит до Каунаса, а дальше мне уже не дадут заснуть.
Во Вроцлав мы прибыли за четыре часа до игры. Если мне когда-то и бывает совершенно по фигу на футбол, так это после 15 часов за рулем. Пока мы оформлялись в первой попавшейся свободной гостинице (за меня карточку заполнила сердобольная Анюта), я норовил отключиться, то прислонившись к колонне, то пристроившись в кресле. Заявив, что я свое дело сделал, я напряг остальных поиском билетов, и, условившись встретиться у стадиона, поставил будильник на шесть часов вечера и завалился спать.
Сон приснился странный – площадь Вроцлава с ратушей (я здесь прежде никогда не был, но площадь помнил по каким-то фильмам), пустая и тихая в пыльном нежарком лете, и через неё наискосок навстречу мне идет Ксюша. Раздается свист, и Ксения бросается бежать – не ко мне, она меня не заметила, а куда-то в сторону, будто испугавшись чего-то....
…Дернулся и понял, что свист – это пищание будильника в наручных часах. Я проспал сорок минут, но больше и не хотелось. Я побрился, переоделся в майку сборной и справился на ресепшене, как добраться до Рыночнной площади.
Когда нашел её, меня накрыло некоторое дежа вю, потому что площадь была в точности как во сне, только на ней было не протолкнуться. Здесь тусило очень много чехов, которые без интереса косились на меня и ухмылялись, и ещё больше наших, что ухмылялись и косились на чехов. Я попытался вспомнить, не намыливалась ли Ксюша в Польшу. Не успел спросить – она снова ускользнула из поля зрения; Ксюша мастер в этом виде спорта. Но она пробила много выездов весной, и не удивлюсь, если и сейчас она здесь.
…После матча в гостиницу мы, конечно, не вернулись. Мы гуляли, переходили из одного бара в другой, пили пиво, пели песни, знакомились со всеми встречными русскими и смаковали эту сладкую эйфорию первой крупной победы. В каждом пивняке на экранах шли повторы – четыре мяча в раму Петра Чеха, – и нам казалось – это еще только начало…
Мы провели во Вроцлаве ещё один день, на следующий заехали в Лодзь, а потом я единоличным решением владельца и водителя транспорта потащил всех в Катовице – через него я многократно проезжал на поезде, и каждый раз меня манили его типично польские площадь и улицы кроваво-красного кирпича. Короче, в Варшаву мы прибыли только в день игры.
Прибыли мы и с первого же часа почуяли – здесь всё будет по-другому. Здесь наши встречались, собственно, с поляками, и тёплый воздух казался подогретым кинетического происхождения электричеством. В центре, на обоих берегах Вислы мы повстречали не одну компанию любителей активного фанатского отдыха, из одной забегаловки уже выметали осколки. На нас, гуляющих во всей выездной красе, – поглядывали отдельные молодые поляки, а двое русских парней подошли, поздоровались и поинтересовались, за кого мы гоняем на родине, и где мы кого видели интересного.
– Пойдемте к центру, – решилась, наконец, предложить Анюта.
– Это и есть центр.
– Я имела в виду – к вокзалу.
– Так и скажи, что по магазам хочешь прошвырнуться.
– Да не. Неуютно тут как-то…
– А, Анечка, назвалась груздем, попросилась на чемпионат! Давай, мы тебя оставим в универмаге, потом вернемся за тобой.
Она замотала головой.
– Ну, тогда веди нас туда, где, по-твоему, более уютно.
Женское чутье нас не подвело…
…Когда трое подкачанных парней полетели на нас, мы оперативно встали в линию и жестко встретили двоих из них (один со свистом пронесся мимо), после чего Макс схватил Анюту в охапку, прижал к себе, мы с Андрюхой прикрыли фланги, и все вместе вырвались из зоны боя. Забежав в переулок и завернув за угол, Макс втолкнул Анюту в первую же открытую дверь и выкрикнул замешкавшемуся Андрею: «Головой за неё отвечаешь, глаз не спускай!». И мы с ним рванули обратно, на проспект, туда, где внезапно нашедшие друг друга торсиды выездных и местных фанатов бились за честь команд и стран, за свой околофутбол, и где нас, конечно же, ждали.
– Погоди. Давай здесь срежем.
Я оборачиваюсь. Максим остановился, рассматривает таблички на стене. Готовится получить по щщам. От Анюты и от Андрюхи чохом. Ещё неизвестно, кто там на кого больше зол – Андрей, возможно, сам был бы не прочь поучаствовать, а Аня едва ли оценит по достоинству внезапный выброс фан-патриотизма.
– Мы здесь не срежем, а крюк сделаем. Лучше давай зайдем куда-нибудь, хлопнем по пивку перед матчем.
– Опоздаем, – махнул рукой Макс. – Пиво потом, погнали!
***
– Норма приключений для одного дня ещё не выполнена? – поинтересовался Андрюха, когда после матча я объявил, что останусь погулять на Праге.
– Тебя сегодня по голове отоварили, Латыш? Если нет, есть ещё шанс словить! Полон город ляхов!
– Учитывая, что это их столица, неудивительно. Что ж теперь, в отеле сидеть?
– Хоть бы не в одиночку.
– Вы ж не хотели гулять! Да не парьтесь, все норм. Покеда!
– «Розу» отдай. Отожмут – ты будешь виноват, – потребовал Макс, и я отдал ему шарф.
– Если не придешь, мы объявим общую тревогу! – крикнула Анюта, уже залезая в такси.
Я сделал им ручкой и пошел в сторону Вислы.
Дневное приключение не настолько смутило меня, чтобы я отказался от прогулки по ночной Варшаве. В конце концов, футбольные махачи остаются лишь футбольными махачами. Переодеваться я не стал – на мне была футболка сборной, – и хотя к вечеру стало прохладно, ветровку я нес в руке. Пару раз мне кричали вслед – один раз это было что-то явно не оскорбительное, на второй выпад я ответил цветистым набором польских ругательств, которыми я, в отличие от остального языка, владею в совершенстве.
Я пошатался по Праге, старому городу и Королевскому тракту, потом углубился в улицы к западу от него. Фанаты, да и вообще прохожие стали попадаться реже. Я расслабился и только сейчас осознал, что напряг все же присутствовал. Хотя мне грех жаловаться – я побился в славном бою, посмотрел футбол, не попал ни в полицию, ни под раздачу после матча.
Я шел долго, безнадежно удаляясь от Старого Мяста и столь любимой мною европейской ночной движухи, не слишком четко понимая, как туда вернуться. Места пошли незнакомые, такси в них почему-то не водилось. Незаметно начался мелкий дождь. Впереди, в конце улицы распахнулась дверь заполуночного бара, выпустив на волю музыку и невысокую светловолосую девушку. Сунув руки в карманы застегнутой под горло куртки, она быстро прошла мимо, на мгновение подняв на меня большие, черные в темноте глаза. В мозгу стукнуло – я её знаю! Я обернулся – и снова встретил её взгляд. Как же её зовут? Ещё недавно помнил её имя, а сейчас все перемешалось. Алина? Алевтина? Аглая? Она замешкалась и уже качнулась назад, чтобы уйти.
– Аделина!
В недоверчивых глазах мелькнула искра – узнала.
– Аделя, ты меня не помнишь? В Кракове, три года назад, мы гуляли ночью… Помнишь немцев на мотоцикле, всадников, монаха?
На самом деле воспоминаний о той ночи, у меня было гораздо больше, и были они такие, что все эти три года я удерживался от того, чтобы с кем-то ими делиться, дабы не обзавестись лишним психиатрическим диагнозом. И до сих пор я не уверен, что у нас с Аделей они совпадают.
– Помню, – сказала она по-русски, и сомнений не осталось. – Виталик.
– Это удивительно! – я подошел к ней и обнял безо всяких вступлений.
– Ты на чемпионат здесь?
– Ага, а ты?
– Я здесь живу, – она перешла на польский, но я этого даже не заметил. – Недалеко.
Я сразу же решил, что о той странной ночи в Кракове со всей этой чехардой времен и эпох, меняющимся городом, рыцарями, ксендзами, оккупантами и факелами вспоминать ни к чему. Как и об исчезновении Адели до моего пробуждения на заснеженной лавочке в парке. Она тоже не обмолвилась об этом, и мы долго увлеченно болтали, хоть ты тресни, не помню, о чем, пока не остановились у выходящего на улицу единственного парадного невысокого светлого домика.
– Хочешь зайти? – спросила она.
– Хочу, – кивнул я, внезапно почувствовав свой пульс, стучащий в голове, в горле и ниже пряжки ремня.
В маленькой квартире на втором этаже было бы темно, если бы не оливковый свет уличных фонарей. Мы ничего не говорили друг другу, будто начали что-то, некогда отложенное на потом. Аделя провела меня в комнату, где я стянул с неё куртку, футболку, джинсы и бельё, одновременно ощущая на своем теле занимающиеся тем же самым её ручки с острыми ногтями, нетерпеливо меня царапающими. Ни в чём более не отдавая себе отчёта, я ласкал её; она обвила меня руками и ногами и что-то непонятно шипела на ухо. Только один раз она оттолкнула меня, чтобы тут же притянуть к себе снова. Меня же всё это время не покидало чувство, будто я вернулся к чему-то хорошо знакомому, хоть и подзабытому. Тело Адели было узнаваемым, будто я провел с нею сотню ночей.
Мы лежали поверх покрывала, молча глядя друг на друга. Её кожа светилась, отражая зеленоватое сияние, проникающее с улицы. Прикрыв глаза, я любовался Аделей и гладил её по чуть влажному бедру.
– Что это? – Аделя приподнялась на локте и указала мне на живот. Я тоже опустил глаза – на боку расплывался некислый синяк, по форме напоминающий часть подошвы. Аделина поменялась в лице, резким движением перевернула мою ладонь и вдруг с силой толкнула меня в грудь, задев кулаком по носу.
– Ты что, охренела? – я схватил её за запястья.
– Так вот зачем ты сюда приехал! – прошипела она.
– Ваши меня не спрашивали, зачем!
Я выпустил её руки и сел. Почесал разбитые в хлам костяшки пальцев. Оглядел маленькую комнату, низкую мебель, нашу разбросанную одежду, её бюстгальтер, футболку… Красную с белым футболку с гербом и надписью “Polska”…
Теперь я узнал её. Клубная майка, валяющаяся на ковре, драки в постели из-за неназначенного пенальти, этот же острый нагловатый взгляд прищуренных глаз несмотря ни на какие нежности минуту назад. Те же красно-белые цвета. В другой стране, в другом обличье, но передо мной снова была Олеся.
Аделя села в постели, обхватив колени, и задумалась.
– Что с вами, пани? Никак вы о чем-то жалеете?
Молчание.
– Где была драка? – спросила она по-польски.
Я назвал улицу.
– Что же ты не ушел оттуда, если ехал только на футбол?
– У нас в России бегать как-то не принято.
Аделя не смотрела на меня, но я заметил, как дрогнули уголки её губ.
– Ну, что надумала? Мне уйти?
– Нет.
– А ты за какой клуб?
– «Легия».
– И давно?
– Очень. А про тебя даже не спрашиваю. Все про вас знаю. Один клуб – выбора нет.
– Он тут и не нужен.
– Ты не хулиган?
– Нет. Но порой и для меня футбол не ограничивается двумя таймами по 45 минут.
– Почему у вас, русских, ко всему отношение как к войне – победа или смерть? – повернулась ко мне она, и я увидел улыбку и прежнее веселье в глазах.
– При чем тут русские – не русские? Футбол – это и есть война! Но драки на футболе – это спорт, по крайней мере, для меня. Я никогда не относился к этому по-настоящему всерьез. Не в том плане, чтобы недооценивал, а в том, что никогда ни «мясных», ни «мусоров» – ну, у нас так зовут фанатов «Спартака», «Динамо», – по-настоящему врагами не считал. В другой ситуации я мог бы жать им руки и пить с ними пиво.
От настоящего околофутбола я далек, а если и случается подраться – то и это неплохо, помогает держать себя в форме. Не расслабляться, не начать бояться боли, быть готовым к внезапному удару и к тому, чтобы на него ответить. А это никогда не бывает лишним.
– Ты стал лучше говорить, – заметила Аделя. – Особенно, когда говоришь о футболе.
– Я пытаюсь, а ты меня путаешь. Ты можешь уже говорить на каком-нибудь одном языке?
– Ты ж меня понимаешь, – она пожала плечами, – а я понимаю тебя. Как ты вообще польский выучил?
– На спор.
Она удивленно подняла брови.
– Забились, ну то есть – договорились с друзьями, что я за три месяца без курсов, только по самоучителям, пособиям там всяким, аудио-урокам, выучу любой иностранный язык на свой выбор. Я, понятно, выбрал что попроще.
– Ну ты даешь! Всегда такой цель… целеу… стремящийся к цели?
– Да. Если есть стоящая цель.
– И? Не на бутылку вы же затеяли такой спор?
– Конечно, нет. На десять. Шесть – виски, три – рома и еще три четверти баттла ликера «Адвокат». Владелец ликера не верил в мою победу. Ну, вот и с тобой я общаюсь, тоже мой выигрыш!
– С победой! – улыбнулась Аделя, откидываясь на мое плечо и прикрывая глаза.
– С победой, – отозвался я и потянулся к её губам. И только потом вспомнил, что в матче-то была ничья.
*****
– Поехали домой, – драло горло, то ли вследствие яростной шизы, то ли это все-таки слезы, не найдя выхода, покатились внутри по непредназначенным для них каналам, причиняя боль.
– Так мы и едем домой, – заметил Андрюха, покачиваясь на поручне автобуса.
– Я имею в виду – в Питер. У меня полный бак.
– На ночь глядя, после того как продули, со злющим тобой за рулем? Всё, Латыш, успокойся! Поспим, оклемаемся, утром выдвинемся.
Андрюха прав. Я не в себе. Мне не верилось, что мы не вышли из совсем простой группы, когда четыре дня назад уже подсчитывали, с кем встретимся в финале. Годы нашего футбола реалистом меня так и не сделали.
– Спим до чек-аута. Потом сразу едем, – предупредил я, гася свет в комнате.
Без обычной возни затихли за стенкой Макс с Анютой. Засопел с присвистом Андрюха. Ко мне же сон не шёл; я вертелся, скручивая коконом одеяло с простыней, глядя на бледные блики на потолке номера. Глупый матч. Глупые атаки, пасы, тренерские решения. И хотя зенитовцы в составе сделали все, что могли, вытащить сборную им оказалось не под силу.
Что ж, дальше Евро не про нас. Завтра мы покинем Польшу. Завтра в полдень все это останется позади. Я откинул одеяло, быстро оделся, тихо закрыл за собою дверь. Не хотелось гонять машину, но, к счастью, в Варшаве есть ночные автобусы.
Я сразу нашел её парадное, взлетел на второй этаж. Только бы она была дома!
Аделя открыла сразу же, как будто ждала у дверей. Уткнулась лицом мне в грудь и всхлипнула.
Я обнял Аделину за плечи и повел в комнату. Там стоял все тот же полумрак, разбавленный светом из-за приоткрытых окон. Аделя села на валик дивана и вытерла глаза, размазав косметику.
– Черт…, – она пробормотала что-то по-польски, – черт! Чуть-чуть не хватило нам!
– Нет! Это нам не хватило совсем чуть-чуть. Поляки ваши подвели – вытянули бы на ничью в своем матче, тогда мы бы прошли!
Аделина вытаращила глаза, а потом тяжело вздохнула:
– Вот и спорить больше не о чем. Выпить хочешь?
– Хочу. А что у тебя есть?
– Водка есть.
Аделина ушла на кухню, покопалась там и вернулась с двумя рюмками и бутылкой. Мы сели на пол у дивана, подперев друг друга плечами. Этот угол был в густой тени, и, скрывшись в ней, мы молча выпили и налили ещё.
– Я ведь уезжаю завтра.
– Я знаю.
Мне надо было прийти сюда раньше. Вчера или позавчера. Меня здесь ждали. Но я этого не понял, а теперь все закончилось. Слишком быстро, как всегда.
Из-за этого ни о чем не хотелось говорить – ни о поражении, ни о вылете, ни об отъезде. Не хотелось отравлять эти минуты, а ничего другого в голову не приходило.
Уже завтра я буду об этом жалеть. Вне зависимости от того, что сейчас сделаю. Чтобы я ни говорил себе и другим, пыльный шлейф сожалений тянется за мною всю дорогу. Но это время, эта комната – мертвая зона для них. Я могу отсидеться здесь на полу с Аделиной и только завтра подняться из окопа в полный рост.
Я заметил, что Аделя клюет носом. Поднялся на ноги – меня покачивало. Втащил Аделю на кровать и тоже прилег рядом. Мне надо вернуться… От водки в голове все плыло и, чтобы эта утомительная качка хоть ненадолго прекратилась, я закрыл глаза, а когда открыл, в комнате было уже светло.
Я лежал одетый поверх одеяла, рядом сопела Аделя – тоже в майке и джинсах. Пару минут спустя где-то на улице ближайшие башенные часы уверенно проколотили полдень.
Она проводила меня до гостиницы. Мы остановились на углу; издалека я заметил, что у входа маячит Андрей, а за столиком на террасе сидят с сумками Макс с Анютой.
Не помню, кто предложил – молча, на обрывках листков из блокнота мы написали, наконец, друг другу телефоны. Я коротко поцеловал Аделю в губы. Она обняла меня и сделала шаг назад. Я повернул к отелю.
– Виталик! – окликнула она.
– Виталик! «Амкар» тебя дери! Мы же так под утро в Питер приедем!
– Где футболку сборной просрал? – подняв брови, деловито полюбопытствовал Максим. – А ещё лучше скажи, ЧТО это на тебе?!
Моя игровая майка на Аделине болталась, зато её, великоватая, была мне как раз. Игноря подколы друзей о прекрасно проведенном в Варшаве времени, я сел за руль.
Мы покидали Польшу, объезжая руины наших надежд, глуша тоску приторно веселой музыкой местных радиостанций, перемежая вспыхивающие было разговоры долгим молчанием. Я, помимо прочего, уезжал из Варшавы с подбитой скулой и футболкой польской сборной, которую Аделина подарила мне на прощание.