Юлия Домна
Функция: вы
Глава 3
Дежа антандю
Вблизи и в ярости Ольга была огромной – особенно со спины. Раскинув руки, расставив ноги, она целиком перекрывала подход к мансарде, и от голоса ее, дрожащего, но зычного, на сувенирных полках по обе стороны звенело стекло.
– Немедленно! Впусти! Меня!
Ей что-то ответил Мару. Он стоял дальше, у золотой витражной двери, и из-за Ольги я его почти не видел.
Тамара с Виктором тоже были здесь. Держась поодаль, на границе Ольгиного буйства, они первыми заметили меня. Выразительные брови-домики Тамары горестно взметнулись. И хотя ее привычный венок из косы был распущен на черные волнистые гирлянды, а наброшенный сверху Викторов пиджак скрывал фланелевую пижаму, Тамара выглядела куда собраннее, бодрее меня. Потому, наверное, что Виктор, не отнимавший взгляда от Ольгиной спины, в повседневно-деловом костюме, тонкооправных, как у профессоров, очках, не ложился совсем. Я слышал, он вообще не спал. По причинам, прямо противоположным нашим.
– Олья, прошу тебя…
– Это я прошу тебя!
– Ты сделаешь только хуже, если…
– Хватить кидаться такими фразами, ничего не объясняя!
– Что происходит? – громко спросил я.
Ольга резко обернулась, хлестнув по воздуху змеиным хвостом серых волос. Ее цепочные серьги разлили звук, подобный трубчатым колокольчикам, и Сцилла с Харибдой, качаясь на самых длинных нитях, уставились на меня свирепыми прорезями зрачков.
– Еще и ты?!
Я бездумно кивнул. А что оставалось? Она была выше меня на голову – но сейчас казалось, что на все три.
Виктор деловито воспользовался смещением общего внимания и обратился к Мару:
– Как энтроп проник внутрь?
– Пока неясно.
– Так подумай! – Ольга снова крутанулась на мысках. – В лабиринт не попасть просто так! Тем более – добраться до Минотавра! Ты это знаешь! Я это знаю! Он…
– Что с ним? – не сдавался я. – Почему к нему нельзя?
Ольга цыкнула.
– Это я и пытаюсь выяснить. Но он меня только задвигает! – Она бросила на Мару инквизиторский взгляд. – Я шесть часов проторчала в полиции, потому что кому-то приспичило вскрыть человека, на которого работает армия юристов! Меня уже тошнит от отмазок!
Меня кольнуло узнаванием, опущенными именами, но где-то очень глубоко – под нарастающей коркой беспомощности.
– Он, – я дрогнул, тоже глядя на Мару, – хотя бы жив?
Мы все смотрели и наконец услышали:
– Да.
Но как-то не так. Не как о живом.
– Оу, – первым понял Виктор.
– Оу?! – рявкнула Ольга.
– Если это то, что я думаю, его нужно перевозить в боксе. Ты сообщил скорой?
– Я позвонил в инфекционку, – вздохнул Мару. – Приедут оттуда.
Ольга в ярости заметалась между ними.
– С каких пор и у вас телепатическая связь?!
Виктор вежливо отступил на пару шагов.
– Большинство энтропов не настолько заразны, чтобы быть орудием быстрого убийства. А это, полагаю, именно оно. То есть покушение, да, покушение на убийство – но тот, кто это сделал, очевидно, знал, что Минотавр – не функция Дедала. Почти полное отсутствие инкубационного периода вкупе с высокой вирулентностью наблюдается лишь у одного заболевания, вызываемого атра-каотикой, – Виктор сверился с Мару. – Дрезденская чума.
Любой на нашем месте захотел бы ослышаться.
– Дрезден… что? – свирепо переспросила Ольга. – Та, которой эс-эйтовцы закончили Вторую мировую, выкосив обе стороны фронта?! И которая должна была остаться только в учебниках истории – эта дрезденская чума?! Разве Эс-Эйт не запер по подвалам оставшихся носителей?!
Возможно, ей кто-то ответил. Я не слышал. Галерея сузилась до золотой витражной двери, которая вдруг стала недосягаемой. Почему? Почему он вообще был там? Я же просил его лечь спать. Я же…
Он же.
– …годите, даже если так, – жалобно продолжила Тамара. – Разве в Эс-Эйте нам не помогут? Речь о Минотавре… Мы же… Мы сотрудничаем… И разве не в их же интересах предотвратить распространение опасной инфекции?
– А что толку? – раздался сдавленный голос за моей спиной.
Я прикрыл глаза. Потому что узнал его. Потому что мысленно попросил: замолчи, Фиц. Просто замолчи.
– Что толку? – вторил ему совершенно другой, но очень похожий: в изломах и взлетах, и южно-итальянском акценте. – Хольд – не Дедал. У него не заживет завтра, как у нас. Даже если его будут лечить… даже если… Дрезденская чума – оружие, а не болезнь… и оно попало туда, куда было нацелено…
Мне хотелось разозлиться. Так было нужно. Но, оборачиваясь, я уже знал, что не смогу. Фиц с Элизой стояли рядом с Виктором, вцепившись друг в друга, как в борты утопающего корабля. Их всклоченное, со скорбными лицами времен ренессанса сиротство потеснило и Ольгин гнев, и мое бессилие. Они не справятся, понял я. Им тут вообще без него нечего было делать.
– Рано заказывать надгробие, – возразил Мару. – С Минотавром сейчас Куница. Все мы знаем, какие чудеса медицины она творит при помощи своих ростков.
– Она Дедал, – напомнил Виктор. – Ее присутствие только быстрее убивает его.
– Чуму ей все равно не перегнать. Так есть хотя бы возможность обезопасить жизненно важные органы. Однако… Вик прав. Вам всем лучше уйти. Страшно представить, насколько агрессивнее этот штамм может стать под воздействием микробиома Дедала.
– Н-но… – выдавил Фиц.
Мару вздохнул: тихо, но непреклонно.
– Сейчас главное – самим не стать случайными переносчиками. А Минотавру вы ничем не можете помочь. Разойдитесь по комнатам, замочите одежду в средстве, примите ванну сами. Скорая уже подъезжает. Что бы тут ни произошло, давайте пока что сосредоточимся на последствиях, а не на причинах. Олья, – Мару перевел взгляд: – Соберись. Ты будешь нужна мне в больнице. Вик, Цветик, могут быть еще свидетели. Когда приведете себя в порядок, опросите всех. Михаэль, – он скользнул взглядом справа, затем слева от меня. – Где Ариадна?
Я замер.
– Не знаю.
– В смысле?! – рявкнула Ольга.
– Когда ты последний раз видел её? – спокойно уточнил Мару.
Я почувствовал на себе взгляды присутствующих. Это отразилось на твердости голоса.
– Когда ложился спать.
Ольга снова вздыбилась, и я умоляюще продолжил:
– Не уверен, что сейчас это имеет значение…
А через секунду вдруг понял, что все думают иначе.
На другом конце галереи хлопнула дверь. За этим ничего не последовало – ковровая дорожка и расстояние заглушали любые шаги.
– Может, это Ариадна? – с надеждой предположила Тамара.
– Может, – ответил я, так не думая.
Ольга вышла из-за стеллажей, мрачно встала поперек коридора. Виктор присоединился к ней. Я тоже вглядывался в дымчатые сумерки галереи, чувствуя непроходящее дребезжание под диафрагмой, безвредное, но настойчивое, как легкий озноб после душа. Как старая паника, ждущая нового крючка. И когда хлопнула следующая дверь – намного громче, ближе первой – я еще не успел вздрогнуть, а уже врубил уджат.
В глазах потемнело. Атра-каотика роилась вокруг болотной мошкарой. Я сощурился сквозь нее, как сквозь песчаную бурю, и на расстоянии вне человеческого глаза различил несколько фигур. Две мужские, одна женская. Они шагали к нам, сияя опадающими хлопьями сусального золота.
– Это Дедал, – сообщил я.
С нас тоже сыпалось, но не так ярко и много. Боковым зрением я видел мерцающие в воздухе слова. Секунды подуманного. Минуты сказанного. Их окутывали, преломляя до неизбежного растворения, переменчивые волны интонаций.
– Почему ему просто не рассказать, что случилось? – процедила Ольга.
– Дедал оптимизирует систему другим способом, – ответил Мару, встав рядом со мной.
К стеллажам приблизились женщина в форме международных авиалиний, пожилой мужчина с газетой в кармане брюк и курьер, светоотражающий комбинезон которого переливался как мыльная пленка на солнце. Женщину я видел впервые. Курьеру как-то сказал «сдачи не надо, спасибо» (Минотавр ржал надо мной час). По правде, за восемь лет я встречал не так много функций Дедала и вне лабиринта редко узнавал его, но все чаще, почти бездумно, среди преисполненных вечностью лиц искал того, кто забрал меня, – мужчину в чёрной рясе. Я знал, что это не имело смысла. То был Дедал. Он был любым из них, был всеми сразу. Одно – во многом, говорил Минотавр о синтропах. Многих, поправлялся, глядя на нас.
– Доброй ночи, – кивнул Виктор.
– Доброй ночи, – согласились функции.
Безупречно буклетная стюардесса и курьер в мыльном комбинезоне прошли мимо нас к стеллажам. Под локтями они держали широкие картонные холсты, в которых я опознал заготовки для коробок.
– Помещение нуждается в обработке, – сказал пожилой мужчина. – Прошу покинуть его.
– Конечно, – примирительно согласился Мару. – Мои друзья уже уходят. Я же, с вашего позволения, дождусь скорой. Боюсь, к нашим подозрениям нужны будут соответствующие объяснения.
Я слушал их, глядя, как курьер собирал коробки. Как сводил хрусткие сгибы, продевал в прорези вкладыши, ставил на пол и брался за следующую. Как стюардесса снимала с полки сувениры. Как те пропадали в готовых коробках, один за другим.
– Расчетное время прибытия – одиннадцать минут, – промолвил Дедал под тихое многомерное перестукивание.
Наверное, так было нужно. Наверное, обеззараживая, Дедал не хотел ничего повредить. Но от чувства, что Минотавра списывали у меня на глазах, я на секунду потерял связь с реальностью.
– Да хватит… отпусти… – послышалась возня со стороны, и отчаянный вскрик Элизы оборвал гипнотический стук. – Вы! Вы можете его спасти! Уже спасали!
Я бездумно посмотрел на близнецов. Фиц соображал даже меньше моего. Потому что Элиза, вырвавшись из его рук, уже дернулась к Дедалу, а он по-прежнему держался за воздух на уровне ее локтя.
– Тогда он тоже был болен, разве нет?! Но вы забрали его сюда даже без контрфункции! Почему вы не можете помочь ему еще раз?!
Я знал ответ на этот вопрос. Они тоже знали, не могли не – теперь они были к нему ближе всех. В прошлый раз Дедал был не один.
– У каждого своя оптимизирующая функция, – молвил курьер, разматывая скотч.
– Чушь! Вам просто плевать!
Стюардесса посмотрела на нас сквозь перьевую маску, расписанную золотом, и сообщила:
– Расчетное время прибытия – восемь минут.
Фиц нетвердо подошел к сестре, поймал ее за руку. Элиза отдернулась, размазывая слезы по лицу. Скользкий средиземноморский шелк ее блузки разъехался по ключицам, оголяя узкокостную, смуглую, совсем не двадцатипятилетнюю мальчишескость.
– Что за… – вдруг прохрипела Ольга.
По-прежнему сквозь уджат я посмотрел вглубь галереи. Из дымных сумерек, сквозь вихрь атра-каотики, проступила фигура. Босая, прямая и черная, с пятном света вместо лица.
– Ариадна!
Мимо напрягшегося Викторова плеча, мимо окаменелой Ольгиной спины я шагнул к ней навстречу – и замер. Ее тело подергивалось золотой рябью. Ее голову окружал венец скудных отражений реальности. Ее рука сжимала пистолет. Хотел бы я сказать, что в последнем не было ничего необычного.
– Лабиринт не выдает артемисы без крайней необходимости, – выдавила Ольга. – Как? Почему он у нее?
– Артемисы защищают лабиринт, Минотавра и Дедала, – откликнулся Виктор. – Чтобы использовать их, нужно хотеть того же. По крайней мере еще в полночь атрибуты работали так.
Конечно, Ольга задала другой вопрос, но Виктор был прагматиком и слышал только то, что слышал.
Ариадна приблизилась. Пораженный, я до сих пор смотрел на нее сквозь уджат, в мыслях почти безмолвную, объятую холодом, и пустотой, и завивающей волосы влажностью; наконец поглядел на босые ступни в черных колготках. Глаз не видел, но уджат знал: они были мокрыми. Мой легкий озноб, как после душа, оказался настоящим.
Она протянула мне артемис. Я машинально принял его и почти выронил, не готовый к весу настоящего оружия. А Ариадна молвила:
– Девушка из галереи.
– Что? – растерялся я.
– Девушка, – спокойно повторила она. – Которую ты закрыл от саннстрана. Она была здесь. Полагаю, в обществе энтропа.
– Смотрительница? Но… как? Зачем?
Ариадна смерила меня долгим, ничего не выражающим взглядом.
– Она не работала там, Михаэль.
Ольга накрыла нас в шаг – гневной, звенящей цепями тенью.
– Что за девушка? Какая галерея?!
Я открыл рот, чтобы ответить, но не смог. Мне не позволили рассыпавшиеся по белому паркету волосы. Волосы-волосы-волосы. Окаймленные серебром глаза.
– Обержина… – наконец выдавил я. – Ян Обержин. Мы были там, когда он умер. Мы…
Ольга застыла, пораженная узнаванием. В мире, где не бывало совпадений, эти секунды значили все.
– Входная дверь была открыта, – продолжила Ариадна и поглядела на Мару. – Минотавр мертв?
– Нет. Но без прогнозов.
– В смысле – открыта? – пробормотала Ольга.
– Ждем скорую. Похоже, у нас дрезденская чума.
– Что значит открыта?!
Ариадна посмотрела на Ольгу, как и все мы, снизу вверх, только взгляд ее мало отличался от того, с каким Дедал упаковывал сувениры.
– Это значит, что кто-то не закрыл ее, когда вошел. Или, с очевидной целью, открыл изнутри.
От того, как она это сказала, – будто это ничего не значило; будто из нашего потрясенного молчания не проступало то, чего она не сказала, – я понял, что совершенно не готов к правде.
– Что с атрибутом? – спросила Ариадна.
– Атрибутом? – помедлив, уточнил Мару.
– Минотавр успел вернуть его в хранилище?
Он промолчал, и я просяще обернулся. Я знал: если Мару не сохранит спокойствия, никто не сможет.
Он глядел на Ариадну, нахмурившись. Но, может, то была игра света и тени, преломлений системы – потому как самообладание его, монументально-космическое, расходилось гладкими кольцами Сатурна. И все же, на секунду, в их толще отозвалось. Вспыхнуло, чтобы тут же раствориться. Но я успел, я увидел – и вздрогнул.
Потому что зазвонил априкот.
Ольга дернулась. Мару выдохнул. Ариадна сказала:
– Конечно не успел. Он ничего не делает вовремя.
Мару ушел за стеллажи и только там, у самой двери, взял трубку. Я слышал, как он объяснялся со скорой, мягко, но собранно, называя привычные нам вещи не своими именами. Но все же… оно было там. Я видел, как оно осело на дно его благоразумия.
Мару не хотел думать о том, о чем подумал. Не из-за уджата или потому, что ему было что скрывать. Причина заключалась в самой мысли. Ведь Ариадна спросила: что с атрибутом?
И он подумал: искра?
Если речь шла о ней, Мару не знал, что теперь делать.
* * *
Вода была горячей, неуловимо сладкой от антибиотика. В детстве я совсем не замечал его. А сейчас, стоя под гудящим от напора душем, бездумно продавливая пальцем шов между запотевшими дверцами, вдруг поймал себя на мысли о целых поколениях, у которых проточная вода была совершенно безвкусной.
Завернув скрипучие краны, я раскрыл створки и потянулся за полотенцем. От смутного чувства вины опускались руки – то есть буквально; еще минуту я стоял, глядя в никуда, пока кончик полотенца наливался водой со дна кабины. Я прокручивал в голове галерею, слово за словом, кадр за кадром. Неужели молодая женщина знала, кто мы? Знала, что́ на самом деле было у Ариадны в контейнере? Но, даже если так, разве она могла предугадать, чем все закончится? Что у Обержина случится инфаркт, саннстран влетит в витрину, мы вернемся, отдадим Минотавру атрибут и…
Нет. Не могла.
Энтроп мог.
У них это называлось «решить матрицу вероятностей».
Из комнаты послышались шаги. Я догадался, что вернулась Ариадна, принимавшая душ где-то еще. Кое-как вытеревшись, я натянул заранее подготовленную одежду и, не чувствуя себя согретым – с головы текло за шиворот, – вышел в комнату.
Там я увидел ее спину.
Не то чтобы на Ариадне совсем не было полотенца. Оно, конечно, было, широкими бордовыми складками обхватывало поясницу – и ниже, до пола. Но вот выше… Выше она была полностью белая.
– Оденься, пожалуйста, – пробормотал я, отводя взгляд.
– Что? – развернулась Ариадна. – А. Извини.
Краем глаза я видел, как она отложила априкот к брошенному на покрывало артемису и подошла к шкафу. Скрипнули створки. Полотенце скатилось по ногам. К тому времени я уже смотрел в окно – на пустую, застывшую в бронзе улицу.
– Так что? – наконец решился я.
– Что? – эхом откликнулась Ариадна.
– Ты понимаешь, что происходит?
Она встряхнула, расправляя, одежду.
– Кто-то пытался убить Минотавра, используя носителя дрезденской чумы.
Я шумно вдохнул. Навигатор в пассате уведомил бы об этом с бо́льшим участием.
– Да, но… Господи. Ольга права, дрезденская чума в войну убила кучу людей. Разве Эс-Эйт не должен контролировать ее? Разве теперь это не нарушение параграфа четыре-точка-восемь?
– Распространенное заблуждение.
– Что из этого?! – чуть было не развернулся я.
– Носителей дрезденской чумы не нужно контролировать. Превалирующую часть жизненного цикла они проводят как обычные энтропы. С соответствующими навыками и контагиозностью.
– Тогда… я не понимаю…
– Мне неизвестны подробности. В конце концов, это оружие. Знаю только, что дрезденская чума – эволюционно свежий и редкий скрытый штамм. Он маскируется под наиболее распространенную форму атра-каотики, но выдает себя при определенных воздействиях на организм носителя.
– Каких? Например?
– Выстрел. Например.
Я вздрогнул, взглядом и мыслями возвращаясь в комнату. Вместо улицы в темно-коричневом окне проявились наши разрозненные отражения.
– Выстрел?
– Выстрел.
О, это могло длиться до утра.
– Какой выстрел?
– Который, очевидно, не слышал никто, кроме меня.
– То есть… погоди… Ты говоришь, носители дрезденской чумой заразны, только когда ранены. Получается, та женщина из галереи пришла сюда с одним из них, а затем специально ранила, чтобы он заразил Минотавра?
– И чтобы Дедал поспешил произвести дезинфекцию, уничтожив следы, которые могли бы нам пригодиться. Да. Думаю, так и было. Конечно, есть вероятность, что энтроп ранил себя сам. Но, во-первых, существуют более удобные способы самоповреждения, чем огнестрельное ранение. Во-вторых, как ты уже сказал, в качестве сознательного акта это нарушило бы параграф четыре-точка-восемь.
– Так они заодно? Или нет? Я не понимаю…
Ариадна промолчала. Надсадно шуршала джинса, которую она равнодушно, а потому неуклюжими рывками натягивала на мокрые ноги.
– Ариадна… – сдавленно позвал я.
– Я думаю, – взвела молнию она.
Я поглядел на ее отражение в стекле, снизу теперь черное, а сверху по-прежнему белое, с выпуклой дугой позвоночника, похожего на протянутую под кожей корабельную цепь. Несмотря ни на что, я хотел считать Ариадну красивой. Той тяжелой мрачной красотой, которой шло лишь черное и красное. Но жалость портила все. А потому, глядя на ее болезненную худобу и неровно обрезанные волосы, на бесцветные шрамы по рукам и плечам, слишком многочисленные, чтобы списать на случайность, я прикрывал глаза и думал: Господи.
Господи, помоги мне.
– Вероятно, до выстрела они сотрудничали. Тогда обнаруженная у Обержина «дружественная норма» атра-каотики могла быть недружественной. После – не знаю. В прихожей я встретила ее одну. Входная дверь уже была открыта.
– Она сбегала?
– Перебирала вещи в шкафу.
Я рассеянно кивнул, будто это что-то объясняло.
– Она узнала тебя? Что-нибудь сказала?
– «Привет», – Ариадна помолчала. – «Привет. У вас есть что-нибудь не четвертьвековое»?
Заметив в сумраке окна, как Ариадна раскатала по спине черную майку, я, наконец, обернулся:
– А дальше?
Она посмотрела на артемис в складках покрывала.
– Ничего. Тело не среагировало. Я стояла, наведя на нее пистолет. Потом она ушла. Я вышла следом, но ее уже не было.
Я поджал пальцы и ровно, спокойно кивнул:
– Ничего страшного.
– Если бы я выстрелила, все закончилось бы сегодня.
Наверное, она была права. Наверное, поэтому мы не встретились взглядами.
Я устало сел в кресло, возле которого по-прежнему горел торшер, вытащил из-за спины книгу. Это был антикварный, не так давно отремонтированный переплет. «Война и мир», второй том. Самое оно в удлиняющиеся ночи.
– Ты не заходил к Минотавру?
– Нет.
– Тогда нам следует…
– Нет. – Я поднял взгляд.
Я ждал, когда она заговорит об этом. Это значило, я все понимал правильно. То, что Минотавр рассказал вчера, о чем Мару подумал против воли…
Все это уже происходило.
Ариадна кивнула и подобрала с кровати смартфон.
– Тогда нам нужно за город.
Понятное дело, я ослышался.
– Что?
– Объясню на месте.
– Ты понимаешь, как это будет выглядеть?
– Дорога в обе стороны займет не больше трех часов, – ее большой палец скользнул по экрану. – Дрезденская чума задержит Мару с Ольгой дольше. Это эпидемиологический случай.
– Я задал другой вопрос!
– Ты все поймешь на месте.
Я резко встал и, подойдя к Ариадне, заглянул в априкот. Извилистый, полный объездов маршрут навигатора тянулся куда-то за город, к водохранилищу на юго-востоке.
– Что там?
Ариадна не ответила.
– Искра… так? – настаивал я. – Все из-за нее? Из-за нее нам надо туда?
– Все это уже происходило, – наконец сказала Ариадна.
– Я уже слышал! Но что это значит?
Она придвинулась. Я не отпрянул. Почти вся в черном, а оттого мертвенно бледная, Ариадна оглядела мое лицо, каждую мышцу по отдельности.
– Ты все понимаешь, – наконец сказала она. – Одной входной двери недостаточно.
– Нет. Не обязательно, – я упрямо мотнул головой.
Но на то, чтобы говорить неправдой – а значит, увиливать, значит, смягчать – у Ариадны не хватало воображения. Если я и верну его, то самым последним.
– Даже из тех, кто живет здесь десятилетиями, лабиринт мало кого пускает к Минотавру. Посторонние никогда не нашли бы его. А значит, тот, кто провел их, кто по-настоящему ответственен за произошедшее, возможно даже за смерть Обержина… этот кто-то – один из нас.
* * *
Сквозь сон я чувствовал: из окна сквозило. Вибрации мотора расходились у виска, как прибой. Им они, впрочем, и были, на грани мутной яви и белых коридоров сна, которые одна моя часть, тупея от недосыпа, пыталась задвинуть подальше; а другая включала, сводила, запитывала…
Ариадна коснулась моего плеча:
– Приехали.
Я отнял висок от стекла и ничего не увидел.
– Ага…
Отключив движок от питания, она потянулась к бардачку. На мои колени спружинил ковш, доверху забитый всякой всячиной. Салфетками, листовками, документами на машину, даже солнечные очки валялись в дальнем углу, но главное – шоколадками и их обертками. Намек я понял. От него подурнело.
– Еще пара недель – и меня начнет тошнить от шоколада…
– Тогда перейдешь на орехи.
– Или масло. Давай сразу на масло.
Не поняв шутки, в которой не было шутки, Ариадна продолжила:
– Если тебе нужно время, чтобы собраться, я буду снаружи.
– Да. Спасибо.
– Возьми с собой воду.
Через секунду меня обдало ледяным, бескислородным каким-то ветром, будто мы забрались на Эверест. Потом водительская дверца захлопнулась с той стороны. Я обреченно поглядел в бардачок и выкопал из-под мусора бутылку.
А снаружи вместо гор чернел лес: хвойный, некаменный. Под ногами лежал гравий, и светлые зыбкие волны его упирались в прямоугольный щит на журавлиных ножках, отражавший скудные отблески исходящей ночи. Щит скрипел. Ножки надламывались. Ветер бил в спину с такой силой, что на него можно было лечь.
Я подошел ближе, пытаясь разглядеть размытый темнотой пасторальный пейзаж. За спиной туго щелкнуло. Щит вспыхнул в ослепительном пятне света. Я обернулся и, щурясь, увидел в руках Ариадны большой строительный фонарь.
Она рывком закрыла передний багажник.
– Эко-кемпинг «Тишь и гладь», – вернулся я к щиту. – Два километра. Не совсем наш формат, но…
Луч прожектора сместился на узкую тропку, стремительно впадавшую в лес. Яркий свет выбелил частокол стволов.
– Туда.
Хрустя гравием, мы молча сошли с дороги.
Лес ничем не пах. Вздымавшаяся с земли сырость впитала в себя последнюю пряность осени.
– Куда мы идем? – наконец спросил я у спины перед собой.
– В хранилище атрибутов.
– Я думал, Дедал хранит их в лабиринте.
– Не все.
– И какие атрибуты хранятся здесь?
– Те, которые никто не должен найти.
Я принял это без лишних протестов, уточнил только:
– Прям никто-никто?
– Да.
– Но, если ты, и уж тем более Дедал, знаете, что атрибуты здесь, значит, их все равно можно найти. Это знание уже есть в системе.
– Нет. Нельзя.
Луч фонаря плыл впереди, и белесое зарево, отражаясь от стволов, резко очерчивало ее узкие плечи. Я вздохнул, продолжил без особой надежды:
– Но мы-то зачем сюда приехали?
– За искрой, – ответила Ариадна.
Клянусь, так и сказала.
– Что, прости?
– За искрой, – повторила она.
– Стоп-стоп-стоп!
Я дернулся вперед и крепко, с разворота споткнувшись, преградил Ариадне путь.
– Минотавр сказал, что искра… – Я замолчал, не зная, имела ли силу его вчерашняя просьба.
Ариадна опустила фонарь. Теперь он высвечивал только наши ноги.
– Искр четыре. Одну из них я привезла сюда восемь лет назад. Вторую украли сегодня.
– Ты… не знаешь этого наверняка…
Ариадна повела головой, прислушиваясь к лесу.
– У нас мало времени. Идем.
Лужица света вновь стала лучом и уплыла мне за спину. Я машинально отвел плечо, пропуская Ариадну вперед.
– Но погоди, – продолжил метров через десять. – Как искр может быть четыре? Разве атрибуты не существуют в единственном экземпляре?
– Это долгая история. Сейчас на нее нет времени.
– Да тебя послушать!.. – Я осекся, сдавленно выдохнул: – Прости. Я… просто… Если ты права, и этой женщине с энтропом… если их кто-то провел к Минотавру… Я не представляю, кто это может быть.
Ариадна замедлила шаг.
– Ну не Мару же, правда… Не Ольга… Еще пара лет – и я буду их знать дольше, чем не знать. Они никогда не причинили бы ему вреда.
Какое-то время она позволяла мне эту веру, затем сказала:
– То же самое мы думали о Фебе с Константином.
Я вздрогнул. Никто не вспоминал при мне эти имена. Три года назад их просто не стало, и, если бы я не жался к стенкам, не сидел под дверями, не шел на знакомый, желчный, всегда высоковольтный голос – едва ли сейчас понял бы, о чем она. Молчание по Фебе с Константином было огромным, изолирующим. Всех ото всех.
Я был на твоем месте, вдруг подсказал Минотавр. И Ариадна была. И Олья.
И даже Ст…
Я мысленно застонал. Так вот почему он попросил не поднимать эту тему.
– То есть… три года назад… с вами… все тоже случилось из-за искры?
– Это всегда случалось из-за искры.
– Но почему? Что с ней не так? – не сдавался я, а Минотавр в моей голове раздраженно напомнил:
Все так. И с нами все так. Просто иногда так на так порождает…
– Атрибуты, – повысил я голос, заглушая его. – Атрибуты можно использовать только так, как задумал их создатель. Без совпадения намерений это антиквариат на полке. Или… неужели искра делает что-то опасное? Ты знаешь?
Луч света плыл сквозь деревья.
– Как ее используют в Эс-Эйте?
Ариадна молчала.
– Какой у искры предикат?
На секунду я подумал, что врезался в невидимую стену. Не столько больно, сколько неожиданно, – но это оказалась черная застывшая спина.
– Не важно, – бросила Ариадна, хотя вся ночь была об обратном. – Я не знаю, как ее используют в Эс-Эйте, но это ни на что не влияет. У каждого своя оптимизирующая функция. У тебя. У меня. У нее.
– Тогда что мы, черт возьми, здесь делаем?
– Именно это, – обернувшись, ответила она с тем чужим незнакомым нажимом, что взволновал меня вчера в мансарде. – Это и делаем. Оптимизировать – в том числе, значит минимизировать ущерб. Хватит останавливаться. Мы почти пришли.
Я упрямо глядел и молчал, потому что в этот раз она остановилась первой.
Наконец, между деревьями начало светлеть. Темноту разжижал рассвет в соседнем часовом поясе. Когда стволы расступились, Ариадна остановилась. Выйдя из-за ее спины, я случайно пнул камушек. Тот отскочил и покатился вниз.
Вниз, вниз, вниз.
– Ух ты!
Мы стояли у обрыва, а внизу лежало мазутное озеро с тянущейся к горизонту пуповиной реки. На противоположном берегу вереницей фонарей лежал, по всей видимости, тот самый палаточный лагерь, в котором обещали тишь, и гладь, и единение с дикой природой. Я не думал увидеть его сейчас.
Склон оказался не так драматичен, как нам с камушком показалось. Он нисходил к воде заросшими выступами, похожими на огромные древесные грибы. В их стоптанности угадывалась тропинка, в конце которой я заметил домик. Маленький, на сваях, возможно рыбацкий, – сверху я различал лишь треугольную крышу, слегка загнутую, как у пагоды, и кусочек запустелой веранды над водой.
Ариадна выключила фонарь, опустила его на землю.
– Я привезла ее сюда по просьбе Эрнста. Но, когда он сказал мне сделать это, я не знала, что везу.
И пока я припоминал, что Эрнстом, кажется, звали Минотавра до Минотавра, которого я не застал, она подошла к краю и просто шагнула с него. На выступ снизу, конечно, – но мне перетряхнуло все кости. Ариадна даже не пыталась уловить разницу между безопасным эскалатором и крутым спуском с обрыва.
– Они везли искру в Эс-Эйт тремя раздельными группами, но на самом деле все контейнеры были пусты. Ее уже несколько раз пытались украсть, так что это была уловка. На всех одновременно напали. Эрнст погиб. Поэтому все считают, что другая искра была похищена в тот день.
Я слушал, и морщился, и сползал следом.
– Феба и Константин знали, что это не так. Они были среди перевозчиков. Но если бы они пытались опровергнуть это, то мгновенно навлекли бы на себя подозрения. Они стали заложниками собственного знания и прожили так еще пять лет, пока Эс-Эйт не запросил у Дедала вторую искру.
– Но как ты все поняла?
– Стефан понял.
У меня подвернулась нога. Взаправду, моя собственная. Одно это имя было оглушительнее, чем молчание по двум другим. Особенно когда его произносили вот так: а, Стефан, да, конечно, Стефан-то да…
Как будто она не умерла вместе с ним три года назад.
Когда мы спустились к домику, палаточный лагерь оказался ровно напротив, через озеро. Если бы сейчас был день, все видели бы нас, а мы всех.
– Они ведь смотрят сюда, – вдруг понял я, пройдясь по обветшалой дощатой веранде. – Рыбачат на пристани, катаются на лодках и думают: да это самый интригующий рыбацкий домик на свете, почему бы не подобраться к нему поближе?
– Да, – ответила Ариадна. – На то и расчет.
Я поглядел на нее, затем на деревянную, вполне обыкновенную дверь, ведущую в темный, явно заброшенным дом, и на всякий случай уточнил:
– Привлекать внимание обычных людей к чему-то, что никто не должен найти?
– Кому-то.
– А?
– К кому-то, кого никто не должен найти.
– Ко?.. Так. Ладно. Я все.
Я протер лицо ладонями и отвернулся. Отошел к краю веранды. Медитативно вдохнул.
– Что бы это ни значило, я просто подожду здесь. Делай, что считаешь правильным. Забирай искру, если это необходимо. Идет?
– Я не буду забирать ее. Вместе с искрой Эрнст дал мне…
– Не важно, – почти воскликнул я. – Мне… мне надо подумать. Немного подышать. Я уже понял, что все это происходило раньше, но… не со мной. Мне нужно время, чтобы как-то… осознать твои слова. Хорошо?
– Хорошо, – эхом откликнулась Ариадна.