Юрий Францевич Курц
Золотая Грива
Поэзия воды и жа́ра
Как только заканчивается картофельная страда, портится погода. Небо закрывается тёмными облаками, задувает ветер, всё вокруг нахмуривается и затихает. По мобильному телефону звонит дед Аким: сегодня самое подходящее время для того, чтобы заняться «поэзией воды и жара»» – так он именует баню, – и предлагает задействовать Горку. Баба Лина испрашивает желание внука. Тот с радостью соглашается. В городской квартире он принимал только ванну и душ, и никогда не был в деревенской бане.
У деда Акима это небольшое строение из бруса с помещением для двух человек, разделённое пополам. В одной половине – раздевалка с двумя широкими лавками, в другой – моечная. Две полки с двумя эмалированными тазами, пластмассовая бочка с холодной водой и ковшом и полок под потолком, над которым крушится самый ярый жар, там парятся.
– В настоящей деревенской бане, – как бы оправдывается дед Аким, знакомя Горку, – всё должно быть из дерева, даже шайки, ковши, вёдра и бочки. У меня немного не так, но главные составляющие бани – горячая вода, жар и пар – имеются! А даёт их вот эта красавица, – дед Аким похлопывает ладонью по печке-каменке. Сверху в неё вмазан чугунный котёл с краном.
– Печка, Егор Данилович, – это сердце бани. Давайте-ка мы ей и займёмся!
Дед Аким приносит обере́мок сухих берёзовых поленьев. Укладывает на решётку топки, подсовывает под них щепу, лучинки и бересту.
– Важно, Егор Данилович, чтобы всем в топке было просторно, тогда всё вольно и быстро схватывается огоньком. Ну, чиркай спичку… Вот молодец… С первого раза получилось!
Горка похвалой доволен. Растапливать печь его уже научила баба Лина.
Вкусно пахнет сгоревшей берёзовой корой. Дед Аким закрывает дверцу печи.
– Пока банька будет набирать силу, – потирает он руки, – не сгонять ли нам партию-другую в шахматишки?
Играть в шахматы Горку научили в детском садике. В общем показали, как называются фигуры, назначение каждой из них, правила передвижения – словом, начало из начал. Горка признаётся в этом.
– Я, Егор Данилович, увы, тоже далеко не гроссмейстер. Знаете, кто это такой? – и сам же отвечает. – Это величайший знаток и мастер игры. Мы вместе и будем оттачивать свой ум. Шахматы – это его наипервейшая гимнастика. А мне здесь ею заниматься не с кем. Сам с собою иногда играю, – хихикает дед Аким, – это неплохо, но недостаточно. Нужен соперник. Это же какая борьба! Позиционное маневрирование, острая тактика, лихая атака, неожиданные жертвы, – глаза деда Акима загораются, – всё как в бою, только очень, очень тихом.
Порыв деда Акима подначивает Горку.
– Идёмте, – соглашается он.
Через полчаса дед Аким возвращается в баню и полностью заполняет топку поленьями.
– Гори, гори ясно, чтобы не погасло.
Сюда он наведывается ещё раза два для догляду и поддержания огня в печи. А часа через три они уже входят в моечное отделение.
У Горки на мгновение даже перехватывает дыхание – таким оказывается плотный и жаркий дух бани.
– Париться классическим деревенским способом мы, Егор Данилович, не станем. Мой возраст уже не позволяет, а ваш – ещё не позволяет. Процедура щадящая, но не менее полезная.
Дед Аким наливает в таз горячую воду, разводит её холодной до нужной температуры и опрокидывает таз на Горку.
Окунает берёзовый веник в котёл. Горячий воздух наполняется запахом, какой бывает в берёзовом лесу после дождя. Потом плещет на раскалённые камни сверху печи что-то из стеклянной банки. Пахнет пасекой.
– А теперь, Егор Данилович, полезайте на полочку. Кладите под головку веничек, зажмуривайте глазки и дышите, дышите, дышите. Спокойно, глубоко, чтобы до самого пупка доставало, – смеётся дед Аким, – я тоже тому сподоблюсь.
Горка лежит и прислушивается к дыханию деда до тех пор, пока тот со сдерживаемым кряхтеньем не сползает с полки:
– Ох-хо-хо! Чудо как славненько! Словно сам младенец Иисус Христос по душеньке босичком прогулялся. Вы там как?
– Отлично, деда Аким.
– Тогда есть у меня к вам, многоуважаемый Егор Данилович, величайшая просьба.
Горка замирает в ожидании.
– Не соблаговолите ли вы потереть спинку старому человеку, руки которого уже не в состоянии сгибаться так круто?
Горка смотрит на длинные костлявые руки деда Акима.
– Конечно, соб… собл… соблаг… Ну, потру.
– А я взаимно вам… Тогда приступайте.
Дед Аким низко склоняется к полу.
Горка обеими руками берётся за мочалку и вдруг видит углубления под правой и левой лопатками деда.
– А что это у вас?
– Это вы о чём?
– Какие-то дырки на спине?
– А-а-а! Это я на фронте схлопотал. В Афганистане. След от вражеской снайперской пули и осколка снаряда.
– Шибко было больно?
– Надо признаться, ощущения не из приятных.
– Расскажите!
– Место здесь, Егор Данилович, очень уж неподходящее. Праздник души и тела не следует портить горькими воспоминаниями. Как-нибудь в другой раз… Спасибо за услугу. Давайте-ка я взаимно над вашей спинкой поработаю.
Горка взбирается на полку. Дед Аким берётся за мочалку.
– Деда Аким, – вдруг настороженным голосом обращается к нему Горка, – у меня на спине дырки есть?
– Откуда же им взяться! – прыскает дед Аким. – Нету их, мой юный друг, и очень надеюсь, что никогда они не появятся.
– Будем надеяться, – в тон деду совсем по-взрослому говорит Горка.
Потом они обливаются тёплой водой, выходят в предбанник, завёртываются в махровые простыни и располагаются в креслах. Дед Аким наливает в монгольские чашки-пиалы из термоса настойку из восьми лекарственных трав. У чашек нет ручек. Держать их надобно в ладонях. Благодатное тепло их распространяет по всей коже тела, соединяясь с мягким теплом влаги в груди и желудке.
– Ох-хо-хо! – вздыхает дед Аким.
– Ох-хо-хо! – вторит ему Горка.
– А теперь, Егор Данилович, укладываемся на лавки. Положите под головку подушечку – она набита сухой мятой – и думайте о чём-нибудь хорошем.
Горка устраивается поудобнее. Вскоре его глаза невольно закрываются. Горка летит над зелёной презелёной тайгой. Летит, как птица, то опускаясь к вершинам деревьев, то вздымаясь до самых белых облаков. Сладкую дрёму прерывает голос деда Акима.
– Пора подниматься, Егор Данилович, обыгали. Подвеселим огонёк в печурке, да позвоним Алине Агаповне. Пусть приходит – побанится. А мы с вами пока стол сгоношим.
Первый таёжный поход
На первый выход в тайгу баба Лина собирает внука, словно в какую-то дальнюю экспедицию. Полностью загружает рюкзачок продуктами и вместе с Горкой приходит к деду Акиму, который уже ждёт согласно оговорённому времени.
– Вы уж, Аким Акимыч, глаз с него не спускайте. Он в тайге никогда не был.
– Полноте, Алина Агаповна, – успокаивает бабушку Акимов, пристраивая свой вещмешок за плечами, – прогуляться идём на часок-другой по закраинке. Костерок разведём. Картошечки испечём. Чайком погреемся. Не волнуйтесь!
До моста через реку они идут по берегу рядом.
– В тайге, Егор Данилович, важно не шуметь. Стараться идти тихо, чтобы все видеть и слышать, – наставляет дед Аким, – а то и вовсе затаиваться. Так делают все таёжные обитатели: и звери, и птицы, ну и, разумеется, люди, связанные с таёжным промыслом. Вот мы с вами ещё и к тайге не приблизились, а информация о нашем движении уже разносится.
Дед Аким поднимает с земли гальку и кидает её в омуток.
– Видишь, как расходятся круги?
– Ага.
– Вот таким образом в тайге передаётся весть о вступлении в неё человека, как самого опасного существа: от травинки к травинке, от кустика к кустику, от дерева к дереву. Ворона увидела – каркнула, какая-то пичуга запищала, стая рябчиков вспорхнула – и покатилась тревога! И бросаются таёжные обитатели в гущи веток, в каменные россыпи, в норки; бегут укрыться за пеньком, за бугорком, за деревцем. Замолкают. Одни глаза начеку, одни уши торчком на слуху, одни носы – по ветру.
По мосту дед Аким и Горка переходят Хрусталинку, углубляются в царство великих и малых деревьев разных пород.
Дед Аким снимает кепи, несколько раз глубоко, до влаги в глазах, вздыхает и светлеет лицом.
– Ах, Егор Данилович, какое же это на свете чудо – наша тайга. Это всегда лёгкая и необъяснимая тревога. Это мурашки по спине. Это сладостно обмирающее сердце. Это радостью повышенный пульс. Это такой простор в груди и приятная тяжесть в ногах. Да что говорить – блаженство!
Дед Аким двигается вперёд, прямой, сильный, уверенный в себе. По-хозяйски оглядывает вершины деревьев, кустарник, землю под ногами. Вот подходит к стволу высокой и тонкой, как шест, сосёнки, обхватывает её руками и резко встряхивает. С вершины срывается пушистый зверёк и, распластавшись в воздухе рыжей молнией перелетает на соседнее дерево.
– Испугалась, дурёха, – говорит дед Аким извиняющимся голосом, – это я тебя хотел Егору Даниловичу показать. Не бойся! Мы тебя не обидим… Белка, – показывает он Горке зверька, – ишь, затаилась, к стволу прижимается?
Лаки постоянно убегает вперёд, возвращается, чтобы убедиться, не исчезли ли куда его спутники, и снова скрывается в зарослях. Но вдруг слышится звонкий лай двух собак. Один – голос Лаки, другой – очень похожий на него.
– Наверное, с какой-то бродячей встретился, – предполагает дед Аким, – не подрались бы! – и ускоряет шаги.
Посередине небольшой еланьки растет старая сухая сосна. На её вершине сидит ворона, а под деревом – Лаки. Он лает, а ворона отвечает.
– Ничего себе, – таращит глаза Горка, – гавкающая ворона. Вот это да!
Выискивает на земле белый каменный осколок и кидает в ворону. Попадает в ствол. Ворона недовольно каркает и улетает.
– Зачем же вы так, Егор Данилович? – укоряет Горку дед Аким. – Она же ничем нам не досаждала. Пусть бы и сидела себе!
– Да так просто, – смущается Горка.
– Так просто? А вы не подумали, чего она хочет?
– А чего?
– Того же самого, что хотите вы: солнышка, покоя и чтобы никто не обижал. Так?
– Так, – соглашается Горка, – больше не буду.
– Рад это слышать. Человек привык вести себя в этом мире как самый большой начальник, по принципу «как хочу, так и ворочу».
Горке, конечно, не очень нравятся наставления деда Акима, но он помнит совет бабушки: слушать и внимать Акиму Акимовичу, он плохого не скажет и не посоветует. Горка идёт следом за ним. Тот, полуоглядываясь, продолжает:
– Вот жена дяди Филиппа, тётя Либгэ, мне как-то рассказывала, что её предки – тунгусы по национальности – прежде чем срубить дерево или выстрелить в зверя просили у них прощения. Каково? А почему? Потому что считали их равными себе. В природе, Егор Данилович, всё взаимосвязано.
Дед Аким останавливается возле большого серого валуна, пристраивается к нему задом.
– Отдохнём чуток, – шлёпает ладонью по шершавой крутизне, – как ты тут, каменный отшельник?
– Ты это, деда, с кем?
– С валуном.
– Он что, понимает? – смеётся Горка.
– Никаких сомнений. Я в тайге со всеми разговариваю. Хоть, Егор Данилович, и существуют такие школьные понятия, как «живая» и «неживая природа», в мире всё живое.
Горка на минуту задумывается.
– И песок?
– Да.
– И глина?
– Да.
Горка оглядывает местность.
– И горы?
– И горы.
– И камни? – Горка буцает ногой по валуну.
– И камни тоже, – смеётся дед Аким.
Горка думает, на чём же поймать деда.
Неподалёку слышится сигнал автомобильной сирены.
– А машина?
– Какая машина?
– На которой ездят.
– Автомобиль? – уточняет дед Аким, – тоже живой.
– Ну уж! – не соглашается Горка и надувает щёки.
– Вот если водитель нерадиво относится к своему автомобилю: не чистит, не моет, вовремя не меняет шины и так далее, автомобиль настраивается на враждебное отношение к хозяину: то плохо запускается двигатель, то работает с перерывами, то увеличивается тормозной путь, то погаснет одна фара. Словом, возникают неприятные для водителя ситуации.
– А у тебя была машина?
– Была… В молодые годы. «Волга». Прекрасная машина советского времени!
– Ты её любил?
– Очень любил, Егор Данилович, – дед Аким даже глаза прищуривает от мимолётного воспоминания.
– А она тебя?
– И она меня… Хотите расскажу про один случай?
Дед Аким поджидает согласия Горки. Тот кивает.
– Возвращался я как-то в город лютой зимою из одной деревни, где гостевал у друзей и, конечно, не удержался от того, чтобы не погреть душу известным зельем, разумеется, в меру. Дорога шла через тайгу, где нет никаких постов милицейских под названием ГАИ. Еду себе не торопясь в полной темноте, гляжу на дорогу в свете фар, как бы чего не прозевать. И вдруг мотор глохнет. Жму, жму на стартер – бесполезно! Чувствую, подсажу заряд в аккумуляторе – и тогда всё, не запустить двигатель. Взял электрический фонарик. Открыл капот. Все связи топливные и электропроводные проверил. Порядок! А мотор не заводится. Что делать? До города ещё оставалось километров двадцать. А уже начинало слегка вьюжить: не дойдёшь – замёрзнешь! Сижу за рулём со всё усиливающимся страхом, ведь и в автомобиле можно замёрзнуть без обогрева. И вдруг меня осеняет. Вышел из машины. Встал на колени. Обнял капот. «Голубушка моя, Волга, – говорю, – ты же знаешь, как я тебя люблю! Что я сделал такого, что ты рассердилась на меня? Наверное, за руль нетрезвым сел? Впервые это. Прости меня. Клянусь, что это никогда не повторится!» – и в капот её целую. Потом быстрёхонько – на водительское сиденье. Ногой на стартер. Взревел мотор. И приехал я домой живой и здоровый. Как в сказке!
Идут они по тропе, проторенной множеством ног ягодников, грибников и просто проводящих досуг людей. Дед Аким выбрал её специально, чтобы не натруждать ни свои, ни Горкины ноги при ходьбе напрямик, перешагивая через поваленные деревья, обходя ямы, пни, бугорки, камни и продираясь сквозь густые заросли ерника и багульника. Дед Аким иногда срывает какое-нибудь растение на ходу и, как и баба Лина, коротко характеризует его.
Вот подаёт Горке венчик какого-то цветка.
– Разотрите в ладонях и понюхайте.
Горка морщит нос: запах сухой, острый и приятный.
– Это чабрец, а в народе его называют богородской травой, так как в день Успения Богородицы им украшали иконы Божьей Матери.
На каменистых россыпях взгорки в распластанном на ней зелёном ковре краснеют ягоды, похожие на бусинки. Дед Аким срывает одну кисточку.
– Попробуйте, Егор Данилович, брусничку. Она ещё не до конца созрела, подойдёт только в сентябре, но употреблять можно.
Мучительная гримаса передёргивает лицо Горки.
– Уф, кислятина!
– Полезная, надо сказать, витамин С.
Многое из мира тайги Горка видел и ранее на картинках русских художников, иллюстрирующих разные народные сказки, но никогда не испытывал такого волнения. За каждым деревом, кустом, а особенно в густых зарослях, пряталась какая-то тайна. Казалось, вот-вот появятся Баба-яга, с суковатой палкой, низкорослый старичок Лесовик в широкополой соломенной шляпе, Леший с корзиной на спине или огромный, как лошадь, сказочный Серый волк.
Какая-то махонькая птичка следует за путниками, перелетая с дерева на дерево.
Горка засматривается на неё, проглядывает на тропе большую лужу и вбухивается в неё ногами. Из-под них выпрыгивает что-то зелёное и живое.
– Ой! – пугается Горка.
– Ай, ай! – упрекает его дед Аким, – чуть лягушку не раздавили.
Горка уже знает – сейчас последует наставление, но он уже привык – это наука жизни, богатство опыта. И не ошибается.
– Вот идёте вы, Егор Данилович, по тайге или полю, да просто по дороге – смотри́те под ноги. А если надо осмотреться, то остановитесь. Плывёте по реке – в глубины её поглядывайте. В воде, земле, траве, даже в обычной дорожной грязи существует жизнь, таинственная и удивительная. Только мы её в хлопотах насущных не замечаем, и сами себя обкрадываем: сердце своё, душу, здоровье. Ведь природа нам даёт великую радость и божественное просветление. Она никогда не утомляет ни глаз, ни ухо, ни сердце. А почему? Потому что бесконечно прекрасна. А красота – есть главное условие жизни.
Слой тонких белых облаков почти касается вершин деревьев. Сквозь них просвечивает солнце. Воздух прижат к земле, оттого тепло и тихо. Тайга дышит запахами влажной прели. Несмотря на то, что рюкзачок ощутимо оттягивает плечи, идёт Горка легко и убористо. Тропа выходит на поляну, которую пересекает ручей с чистой и прозрачной водой. Обычно отдыхающий люд свою таёжную вылазку здесь и заканчивает: разводит костры, организует пирушки, разные игры.
– Утомились? – учтиво спрашивает дед Аким, освобождаясь от своего вещмешка и помогая Горке снять рюкзак.
– Есть малость.
– Дальше не пойдём. Как-нибудь в другой раз. Все красоты и тайны – в таёжной глубинке. Здесь они одёрганы и разломаны.
Дед Аким со вздохом оглядывает поляну, на которой там и сям разбросаны бумага, консервные банки и полиэтиленовые пакеты.
– Давайте-ка, Егор Данилович, приберёмся поначалу. Когда я вижу такую картину, то кажется, что у меня грязные спина и шея.
Минут двадцать дед Аким и Горка собирают мусор, трамбуют его, пакуют в вещмешок деда.
– Хорошо, что ручей ещё чист. Он живой, подвижный, вот и самоочищается.
Дед Аким встаёт на колени, припадкой пьёт воду, плещет её ладонями на своё лицо. Горка повторяет всё за дедом Акимом. А Лаки полностью погружается в ручей, потом выпрыгивает из него, отряхивается. Веер брызг обрушивается на хозяина.
– Окстись! Шаловливый!
Дед Аким идёт за ручей в глубину тайги и возвращается с охапкой сосновых сучьев. Быстро разводит костёр. В образовавшиеся первые угли высыпает десяток средних картофельных клубней. Пока они пекутся, все молчат, глядят в огонь. Потом дед Аким выгребает клубни толстой сосновой веткой.
Дивный, неведомый ранее запах щекочет ноздри Горки.
– Рахат-лукум, – щурится дед Аким, снимая кожицу с картофелины, – так называется тюркское кулинарное изделие, но я этими словами именую вообще любое хорошее кушанье. А уж печёный картофель!
Первую дед Аким даёт Лаки. Это его любимое лакомство. Горка ест и понимает, что теперь оно станет таковым и для него. Не зря же поётся в детской песне: «Тот не знает наслажденья, кто картошку не едал».
Потом они пьют чай из термоса, прихваченного дедом Акимом, с печеньем и конфетами. Какое-то время сидят под деревом, молча, закрыв глаза и думая каждый о своём. Но вдруг откуда-то появляются комары. Горка хлопает ладошкой себя, то по лбу, то по шее, то по щеке.
– Ну, кусаки! Ну, чудо природы!
– Правильно, Егор Данилович, – защищает дед Аким назойливых насекомых, чудо и есть, – а сам машет руками, отбивается. – Как-нибудь я вам расскажу о них более подробно. А сейчас – коротко. Комара можно назвать земноводным насекомым: свою молодость он проводит в воде, а зрелость – в воздухе. Разве это не чудо, а? Вот, возьмём тех же назойливых домашних мух, которых мы шлёпаем чем попадя и всячески стараемся извести. А ведь и муха – чудо природы. Быстрота и манёвренность её полёта не укладывается ни в какие законы аэродинамики. Какова невероятная мобильность, эти кульбиты и изменения пути, мёртвые петли. Муха – лучший в мире летун, совершеннейшее творение природы и эволюционного развития на протяжении миллионов лет.
После таких разговоров с дедом Акимом Горке делается немного не по себе. Как-то и ветку на кусте сломить неловко, и на козявку на дороге наступить случайно, и комара на лбу шлёпнуть, да и на разные бытовые мелочи приходится обращать внимание – не обидеть бы.
Выговорившись, дед Аким надолго замолкает. Исчезают и комары, словно устыдившись после такого хвалебного отзыва того, что кусали деда и Горку.
Облака над тайгой темнеют. В них тонут солнечные лучи.
– Пожалуй, пора нам, Егор Данилович, возвращаться домой.
Дед Аким поднимается на ноги и звучно потягивается.
– В XVI веке на Руси жил митрополит Даниил. Митрополит – это такой титул в русской православной церкви. Ну, словом, священник. В одном из своих откровений он писал: «И аща хошеши прохладится (то есть «отдохнуть от работы»), изыди на предверие храмина твоя (то есть «твоего дома») и виждь небо, солнце, луну, звёзды, облака, ови высоци, ови же нижайше, и в сих прохлажайся».
– Деда Аким, – морщит лоб Горка, – как ты запоминаешь такие непонятные слова. Зачем?
– Красота в них, мой юный друг, красота. Всё в жизни идёт от красок мира: его звуков, запахов, блеска вод, движения облаков, разных картин природы… А запоминать совсем не трудно при одном условии – чтобы хотелось запомнить.
Вернувшись домой, Горка отказывается от ужина и укладывается в постель. Пожалуй, впервые за прожитые годы он спит так крепко и безмятежно.
Уроки французского
Нежданная радость: приходит посылка из Франции от мамы Горки. В ней – шикарный военный бинокль, учебник французского для детей «Zigzag» и небольшое письмо бабе Лине: «Алина Агаповна, пусть сынок на первых порах просто слушает записи, запоминает музыку языка, общие фразы бытового общения. Ведь даже дети, которые до школьного возраста не умеют читать и писать, прекрасно разговаривают. А вы ему поможете. В студенческие годы вы же изучали французский и мне потом помогли».
– О-о-о, – вздыхает баба Лина, – когда это было… Ну что же, надо поднапрячь память.
К её радости, внук проявляет к изучению французского недюжинный интерес. Каждый день по часу слушает голоса ведущих уроки – женский и мужской.
Появляясь на кухне утром после сна, Горка гордо произносит:
– Бонжу́р, мами́! (Здравствуй, бабуля!)
– Бонжу́р, мон шу! (Здравствуй, милый!) – отвечает баба Лина.
– Мерси́! – благодарит Горка за сделанную ему услугу.
– Дё рьен! – отвечает та.
Горка выходит из дома. По двору бродят куры. Кот лежит на козырьке крыши перед входом в сарайчик.
– Эй, Баюн! – обращается к нему Горка. – Бонжу́р! Чего глаза таращишь? Тю нё компра́н па? (Не понимаешь?) Это, приятель, по-французски. А знаешь, как бы тебя назвали французы? «Лё ша». Это значит– кот. Так что ты должен Лёшей зваться, а не Баюном! – хохочет Горка.
Баюн зевает и утыкается мордочкой в лапки.
– Ну и дрыхни себе!
Горка поворачивается к курам.
– А как называют вас? – Горка не может вспомнить множественное число, – каждую отдельно? «Ля пуль». Забавно, лапули? А цыплёнка? «Лё пусе́н». А вашего командира? Эй, кукарекул, по-французски ты будешь «Лё кок»!
– Ко-ко-ко, – соглашаются куры.
– Молодцы, – смеётся Горка, – с понятием. А ты, командир, можешь пропеть по-французски: «Кокорико-о-о! Кокорико-о-о!» Это же так просто. Совсем как по-русски!
Горка хлопает себя руками по бёдрам, точно крыльями:
– Кокорико-о-о!
Куры с кудахтаньем бросаются врассыпную.
Кот вскакивает на козырьке крыши и выгибает спину. А петух бросается на Горку.
– Кыш! Кыш! – отбивается Горка и лезет на забор. – О скур! (На помощь!) Бегу от кур! Дураки вы все, – обиженно выговаривает он с высоты.
Петух гордо вскидывает головку с алым гребешком и победно кричит.
– Кукареку-у-у!
На куриный переполох из дома выходит баба Лина
– Что случилось? Ты чего на забор взобрался?
– Петух на меня напал!
– Как напал? Ни с того ни с сего?
– Я с курами по-французски хотел поговорить.
– Так это надо делать на французском курином! – смеётся баба Лина.
– Я и говорил на курином.
– Значит, они не понимают, а без словаря говорить стесняются.
– Без словаря? – смеётся Горка.
И кажется, что заулыбался весь двор: и кот Баюн, и петух, и курицы, и даже солнышко в облаках.
– Ба-а-а, – говорит Горка – я, пожалуй, проведаю деда Акима.
– Беги, конечно! – одобряет баба Лина.
По дороге Горка встречает козу, которая опирается передними ногами о верхушку штакетного заборчика и срывает листья с веток дикой яблоньки.
– Эй, ма шевр (козочка), ты чего в чужой огород лезешь?
– Ме-е-е, – оправдывается коза.
Пробегающую мимо бродячую собаку Горка уже ни о чём не спрашивает: при такой неприветной жизни ей не до иностранного языка, свой бы не забыть!
