Зинаида Майорова
Герой утраченного времени
Пятница, 20 августа 190.
года
Гостиница королевы Анны процветала. Ещё с тех пор как королева Виктория пожаловалась, что футуристический небоскрёб закроет ей вид из окон на парламент в Вестминстере, все с нетерпением ждали окончания постройки, а цены на долгосрочную аренду номеров квартирного типа взлетели до небес. Казалось, что каждый надеется снять именно ту квартиру, которая воспрепятствует взору Её Величества созерцать Вестминстерский дворец. Королева сумела провести закон о защите видов на лондонские достопримечательности, но даже она не могла придать закону обратную силу. Грандиозный небоскрёб вознёсся непокорной главой на все свои 14 этажей, затмив Букингемский дворец.
Сестра и брат Сумароковы снимали квартиру на самом последнем этаже в секторе Е – подниматься туда нужно было на специальном лифте. В нём не было лифтёра, потому что пользовались им только постояльцы, останавливавшиеся в гостинице на продолжительный срок и потому проходившие краткий курс управления непривычным механизмом. Да и не было в этом деле ничего сложного – нажать на кнопку, дождаться лифта, открыть решётчатую металлическую дверь в шахту, ещё раз проверить, что за ней видны деревянные створки лифта, зайти внутрь, закрыть внешнюю дверь, затем закрыть створки и наконец нажать на панели управления кнопку с номером нужного этажа. Спокойно стоять, пока лифт передвигается в шахте – ни в коем случае не прыгать и не раскачивать лифт. Дождавшись остановки кабины, нужно было проделать процедуру отверзания дверей в обратном порядке – сначала открыть внутренние деревянные створки, затем внешнюю металлическую дверь на этаж. И последнее, но самое важное – выйдя из лифта, нужно тщательно закрыть за собой дверь в шахту, чтобы никто туда случайно не упал.
Поначалу Маша Сумарокова переживала, что её глухонемой младший брат Федя не сможет в одиночку воспользоваться лифтом – он ведь не определит по характерному шуму, движется кабина или нет. Но её опасения были напрасны. Помимо ускорения, которое прекрасно ощущалось в начале и в конце движения – оно то прижимало пассажира к полу, то наоборот, позволяло ощутить волшебную лёгкость во всём теле – Федя также научился различать этажи, просто заглядывая в щель между деревянными створками лифта. Маша не понимала, как он это делает – для неё все этажи были на одно лицо. Иногда лифт останавливался не там, где нужно, и в таких случаях Федя, удерживая порывавшуюся выйти из лифта Машу, снова нажимал на нужную кнопку.
Около пяти вечера они оба спустились на лифте в холл гостиницы, чтобы проводить к себе в номер профессора и миссис Гэндрил. Вечерним поездом те отправлялись на уикэнд в свой коттедж в Оксфорде и по дороге на вокзал зашли к Сумароковым – выпить чашечку чая и поделиться последними новостями. Новости были невесёлые.
– А я ему сказал, что каковы буры – хороши или плохи – это никакой роли не играет. Пусть живут себе спокойно, как хотят. Британия не должна оккупировать их земли и загонять их женщин и детей в концлагеря под предлогом заботы об их благоденствии, – Гэндрил возбуждённо пересказывал разговор с Сауэрманом. – Можно подумать, что если англичане станут всем распоряжаться в Трансваале, так они сразу передадут самоуправление зулусам и победят расизм. Представляю себе, как зулусский вождь с дюжиной жён наносит церемониальный визит королеве Виктории. Придётся всё расписать в протоколе по дням – на какие приёмы с какой женой ему приходить – чтобы хоть как-то соблюсти приличия.
Профессор сейчас особенно напоминал своего тёзку – Рикки-Тикки-Тави из сказки Киплинга – на иллюстрациях работы братьев Детмолдов. Только королевской кобры не хватало в качестве спарринг-партнёра. Он на секунду задумался, немного успокоился и покаянно продолжил.
– Конечно, я не должен был так говорить о королеве. Чарли боготворит Её Величество – она уже подписала приказ о присвоении ему рыцарского звания. Через месяц старина Чарли пойдёт в Букингемский дворец, чтобы вернуться оттуда сэром Чарльзом. И в такой эпохальный, как он выражается, момент я влез со своими бурами и зулусами…
Он скорбно замолчал и вместо него рассказ закончила миссис Гэндрил. Очень похоже подражая торжественным манерам Сауэрмана, она воспроизвела его ответ:
– И тут Чарли выдал Рикки одну из своих тирад о великой европейской культуре. «Я буду горячо желать, чтобы эта война поскорее кончилась полным усмирением африканских буянов, так чтобы про их независимость больше и помину не было. А их успех – тоже возможный по отдалённости тех стран – был бы торжеством варварства над образованностью, и для меня как англичанина, то есть европейца, это был бы день глубокого национального траура.» Да, Чарли иногда такое скажет, что уши вянут, а в последнее время он совсем помешался на политике – хочет баллотироваться в парламент и заранее придумывает трескучие фразы для избирателей. Конечно, Рикки ничего не оставалось, как подать заявление об увольнении. Зато теперь он может с чистой совестью посвятить статью своему любимому учителю. А мы наконец сможем съездить в Египет отдохнуть, а не откапывать мумии, как раньше. Ты представляешь, Мэри, я даже ни разу не прогулялась по улочкам Каира – во время экспедиций я безвылазно сидела в лагере и документировала археологические находки. Как будто я библиотекарь, а не египтолог.
Маша подумала, что Эвелин всё-таки удивительная женщина. Муж только что лишился работы, вдрызг рассорившись с начальником, а она не только не пилит своего благоверного, а наоборот, обнаруживает в этом происшествии положительные стороны.
– Да, эта несчастная война всех разделила на два лагеря, – сочувственно сказала Маша, которая как раз сегодня, вместе с Фединым другом доктором Фармером, помогала устроить в хороший госпиталь русского добровольца, воевавшего на стороне буров и попавшего в плен к англичанам. – Даже в России далеко не все поддерживают бедных буров. Хорошо хоть, что российские фанаты Британской империи не записываются добровольцами в армию, а ограничиваются вербальной агрессией.
– А ещё хорошо, что мы с Чарли остались друзьями, – снова вступил в разговор Гэндрил. – Сегодня утром он прислал мне письмо.
С этими словами профессор выложил на чайный столик конверт с изображением крылатого белого сфинкса – это был фирменный знак Сауэрмана, украшавший всю его корреспонденцию.
– Здесь короткая записка. Чарли сожалеет о случившемся и надеется на моё возвращение, когда война закончится. А ещё он вручает мне замечательный подарок! – с этими словами Гэндрил вытащил из конверта кусок папируса тем же движением, каким фокусник вынимает кролика из шляпы.
При виде конверта Федя вздрогнул. До сих пор он спокойно следил за беседой, которую ему переводила Маша.
– Это опасная штука, – показал он Маше, когда на столе, в дополнение к конверту, появился папирус, испещрённый иероглифами. – Лучше всё это сжечь, не читая.
Маша привыкла к Фединым странностям – он был исключительно наблюдательным, видел то, чего другие не замечали, сводил разрозненные детали в единое целое лишь ему одному понятным способом и часто поражал окружающих необъяснимой проницательностью. Но сейчас его поведение даже Маше показалось необычным – не бросив на папирус ни единого взгляда, даже не посмотрев в его сторону, Федя тем не менее вёл себя так, как будто перед ним явилась голова Медузы Горгоны. Как можно умозаключить, что текст опасен, не читая его?
Выразительное лицо Феди так ясно передавало тревогу, что профессор с женой тоже разволновались и стали его расспрашивать. Но никаких обоснований Федя привести не мог – он чувствовал угрозу, исходящую от древнего папируса, но не понимал её природы.
К тому же профессор терпеть не мог сенсационные истории про проклятие фараона – а Федино предчувствие очень смахивало на одну из таких историй – их разносили невежественные журналисты, понятия не имевшие об истинной древнеегипетской магии. Проклятий должны были опасаться жрецы, если они недостаточно усердно ухаживали за гробницей своего повелителя, но никак не современные египтологи, которые никаких обязательств перед давно почившими фараонами не имели.
Однако Федя настолько сильно нервничал, что в результате профессор решил оставить у него конверт и папирус до понедельника, тем более что в Оксфорде у них с Эвелин всё равно не будет времени на расшифровку текста – надо будет собирать вещи, освобождая ненужный более коттедж под аренду. К тому же синоптики обещали на выходные грозу, и хотя их прогнозы редко сбывались, не стоило подвергать такой хрупкий и невлагостойкий артефакт риску.
– Мэри и Тедди, оставляю вам этот папирус в полное пользование, – торжественно провозгласил Гэндрил. – Изучайте его, если будет время и желание, пока я не вернусь за ним.
Понедельник, 23 августа 190. года
Мисс Лили Эрронд подошла к лифту сектора Е одновременно с доктором Фармером. Они были знакомы – встречались иногда в гостях у Сумароковых.
– Добрый день, мисс Эрронд, – поздоровался доктор Фармер, открывая дверь лифта и пропуская Лили вперёд, – очень жаркая нынче погода, совершенно нехарактерная для конца августа, вы не находите?
Погода и правда испортилась – в выходные на город опустилась удушающая жара, как будто невероятной силы самум перенёс в Лондон воздух прямо из Аравийской пустыни. Редкие прохожие, выходившие в воскресенье на улицу по неотложным делам, то и дело задирали голову вверх, тщетно пытаясь обнаружить облака – предвестники предсказанной метеорологами грозы. Ярко голубое небо не сулило им облегчения, и грустно понурив голову, они быстро спешили дальше, при первой возможности ныряя в тень домов.
– Да, доктор Фармер, вы совершенно правы, – механически ответила ему Лили, даже не посмотрев в его сторону, и нажала на кнопку 14 этажа.
На самом деле это был тринадцатый этаж, но благоразумные архитекторы исключили число 13 из нумерации ещё на стадии планирования – после 12 сразу шло 14. Невозможно было представить себе постояльца, который согласился бы арендовать квартиру на этаже с номером 13.
Доктор прекрасно видел, какое у Лили заплаканное лицо – несомненно у неё случилось что-то пострашнее плохой погоды – но воспитание не позволяло ему прямо расспрашивать малознакомую девушку о её семейных проблемах. Пару секунд он пристально изучал стенки лифта, обитые деревянными панелями свекольного оттенка и обнесённые по периметру блестящими стальными поручнями, а потом всё-таки не выдержал:
– Здоровы ли ваши тётя и дядя?
Лили наконец подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо. В глазах её застыло отчаяние.
– Простите, доктор Фармер, я не хочу вторгаться в вашу частную жизнь, но не были ли вы в пятницу вечером у Сумароковых? Мне очень важно это знать.
– Нет, я обычно бываю у них по средам, тут нет никакого секрета. Только в прошлую среду меня срочно вызвали к пациенту, и мы с Тедди передоговорились на понедельник. Мы с ним каждую неделю играем в шахматы и не хотели пропускать партию. Получается, что на прошлой неделе я ни разу у них не был.
Доктор Фармер не стал упоминать, что встречался в пятницу с Мэри, поскольку это не имело никакого отношения к вопросу Лили. Он любил играть в шахматы, и Тедди был достойным партнёром, но с некоторых пор доктор начал понимать, что главное для него – почаще видеть Мэри. Последние несколько недель он постоянно проигрывал Тедди – вместо того, чтобы обдумывать очередной ход, он смотрел, не в силах оторваться, как Мэри заваривает чай, читает книгу, сидя в кресле у окна, или вышивает на пяльцах. Иногда мысли его принимали столь опасное направление, что он яростно переводил взгляд на доску и начинал прокручивать в голове одну за другой самые коварные шахматные комбинации известных гроссмейстеров. Как мог он, простой армейский хирург с тощим кошельком, как осмелился мечтать о подобных вещах?
– Понимаете, доктор, мои тётя с дядей были здесь в пятницу, и с тех пор их никто не видел, – Лили с трудом сдерживала слёзы. – Они собирались в Оксфорд на выходные, и когда сегодня утром они не вернулись в наш лондонский дом, я отправила им телеграмму – узнать, почему они задержались. Мне пришёл ответ от кухарки – она постоянно живёт в коттедже. Она пишет…, – тут Лили всхлипнула, не в силах больше сказать ни слова, достала из сумочки смятую телеграмму и протянула её доктору.
Он прочёл: «Проф. и миссис Гэндрил не приезжали на выходные. Эллен»
– Я уверен, мы их найдём, мисс Эрронд, и ничего страшного с ними не случилось, – попытался успокоить её он. – Вы не связывались с коллегами вашего дяди в Оксфорде?
Они вышли из лифта в длинный коридор, ведущий к номеру Сумароковых. В ярком солнечном свете, лившемся из окна, стены коридора казались белыми, а двери, ведущие в квартиры – зелёными, хотя на самом деле художник по интерьерам, избегая крикливых тонов, выбрал для этого этажа краски нежных пастельных оттенков – описать их точный цвет было бы затруднительно.
– Я сразу позвонила дяде Чарли… я хотела сказать, профессору Сауэрману – он заведует кафедрой. Он лично зашёл в коттедж и поговорил с кухаркой. Потом он опросил коллег. Никто из наших знакомых в Оксфорде не видел моих тётю с дядей после четверга.
Они наконец дошли до квартиры Сумароковых – на пороге их ждала Маша, и Лили разрыдалась у неё на груди. Пока доктор Фармер пересказывал Маше историю Лили, та немного успокоилась, выпила чашечку чая, которую предложил ей Федя, и стала расспрашивать его о пятничном визите своих тёти и дяди.
Мама Лили была француженкой. В раннем детстве, переболев корью, она лишилась слуха и обучалась в школе для глухонемых. От неё Лили научилась жестовому языку, поэтому они с Федей неплохо понимали друг друга – в России использовали французский жестовый язык, а не британский.
– Я думаю, это папирус виноват, – Федя мрачно покосился на чайный столик, на котором так и лежало письмо от Сауэрмана.
Он не разрешил Маше его трогать – папирус до сих пор находился на том самом месте, где его оставил профессор Гэндрил. В выходные Федя то и дело принимался ходить вокруг столика кругами, не решаясь приблизиться, словно там спряталась ядовитая змея. Маша видела, как он напряжённо размышляет, перебирая разные гипотезы – лицо его то хмурилось в недоумении, то озарялось новой догадкой – но у него явно не хватало данных для построения убедительной теории. Исчезновение профессора и его жены не удивило Федю, как будто он с самого начала опасался подобного поворота событий.
Некоторое время Лили, Маша и Федя оживлённо вели беседу на жестовом французском, так что доктор Фармер ничего не мог понять. Наконец Маша выдала ему краткое резюме их обсуждения:
– Прости, Джон, что мы так долго говорили на непонятном тебе языке. Мы с Федей вспоминали вечер пятницы. Ни я, ни Федя не провожали профессора и миссис Гэндрил до выхода из гостиницы, как мы обычно делаем. Мне показалось, что у Феди температура – он был сам не свой из-за древнеегипетского подарка профессора Сауэрмана. Я проводила их только до лифта – Эвелин заверила меня, что она прекрасно умеет управляться с этой адской машиной. Они зашли в лифт – это я видела своими глазами, – кабина поехала вниз, а я отправилась заваривать Феде чай с малиной. Если бы у нас было не жилое здание, а офисное, то было бы естественно предположить, что они застряли в лифте. Но в гостинице никогда не отключают лифт на выходные – он работает круглосуточно семь дней в неделю.
