Зинаида Майорова
Герой утраченного времени
– К тому же мы с мисс Эрронд только что поднялись сюда на этом самом лифте, – заметил доктор Фармер. – В нём никого кроме нас не было.
– Тем не менее Федя считает чрезвычайно важным то обстоятельство, что в пятницу мы не спустились на лифте вместе с нашими гостями, – сказала Маша. – Он полагает, хотя этот его вывод я никак не могу объяснить, что профессор и миссис Гэндрил не добрались до первого этажа.
– Не может быть! – воскликнул доктор. – Даже если они застряли между этажами из-за поломки лифта, их должен был освободить ремонтный мастер. Ведь сейчас лифт прекрасно работает.
– Джон, ты же знаешь об особенностях Феди! – улыбнулась ему Маша. – Каждый раз, когда он пытается объяснить свой вывод, это звучит, как полная чушь. Но очень часто его предположения оказываются верными.
Хотя иногда Федя и правда несёт чушь, подумала она, вспомнив их недавнюю беседу – они обсуждали Джона. Маша порадовалась, что у Феди в Лондоне появился верный друг, да ещё и такой прекрасный игрок в шахматы. Федя в ответ хитро улыбнулся и заявил, что Джон ходит к ним вовсе не ради шахматных партий. Когда Маша попросила его прояснить эту мысль, он улыбнулся ещё хитрей и сказал, что если она сама этого не видит, то он тем более не сможет открыть ей глаза. Вредный мальчишка!
– Ладно, примем в качестве рабочей гипотезы, что профессор и его жена не добрались до первого этажа, – согласился доктор, решив не спорить, а быстренько развенчать безумный тезис проверенным методом reductio ad absurdum. – Что нам это даёт? Где их искать?
– Федя предлагает поставить следственный эксперимент, – без запинки ответила Маша. – Один из нас воспроизведёт, по возможности как можно точнее, все манипуляции с письмом и папирусом, которые предположительно проделали Эвелин и профессор. Потом сядет в лифт и поедет на первый этаж.
Доктор снова не стал спорить, несмотря на свою абсолютную уверенность в том, что гораздо эффективней было бы начать обзвон больниц, полицейских участков и железнодорожных станций на пути от Паддингтонского вокзала до Оксфорда. Но следственный эксперимент, как это назвала Мэри, не займёт много времени и не таит в себе никаких рисков – проще провести его, чем доказывать, что от него не будет проку. Из своего врачебного опыта он знал, насколько легче прописать пациенту его любимый безвредный фуфломицин, чем объяснить ему, что лекарство не поможет. Тем более что иногда пациент сразу после этого выздоравливал.
– Хорошо, тогда я буду добровольцем, – сказал доктор.
– Нет, Джон, к сожалению, ты не подходишь, – возразила Маша. – Ты не знаешь древнеегипетского.
Час от часу не легче, подумал доктор, какие капризные нынче пошли пациенты.
– Но Тедди сказал, что тётя с дядей не успели изучить папирус, – вмешалась Лили. – Должны ли мы пытаться его прочесть?
– Скорее всего, они просмотрели его, пусть и не очень внимательно, – рассудила Маша, – что-то могло броситься им в глаза – имена в картушах, редко используемые иероглифы или экзотические знаки, которых они раньше не встречали. Джон ничего этого не различит. Я тоже не смогу сравниться с Эвелин в интерпретации тонких смыслов древнеегипетских текстов, но для беглого анализа моих познаний вполне хватит. Поэтому предлагаю себя в качестве подопытного египтолога.
– Я тоже гожусь, – сказала Лили. – Хоть я ещё не прослушала до конца полный курс египтологии, я уже довольно бегло читаю. Тётя с дядей брали меня на раскопки, и я многому от них научилась.
– Тут есть ещё одна тонкость, Лили, – осадила Маша конкурентку, – профессор Гэндрил доверил этот папирус мне и Феде, как он выразился, в полное пользование. Но мы не можем им распоряжаться – не можем передать его тебе. Очень может быть, что эта штука, как бы она ни действовала, влияет только на законных владельцев или на их доверенных лиц.
В этот момент Джон почувствовал, что идея с экспериментом не кажется ему такой уж безобидной. По всему выходило, что Мэри – это единственный квалифицированный кандидат. С Тедди будет сложно поддерживать связь, если лифт вдруг застрянет. Однако Джон быстро взял себя в руки – если и он начнёт верить в эту древнюю мистику, то некому будет искать профессора и его жену цивилизованными методами.
Через пять минут он горько пожалел о своём легкомыслии.
Маша подошла к чайному столику. Сначала она прочла записку Сауэрмана – наверняка Гэндрил в первую очередь захотел узнать, не обижается ли на него друг. Потом она взяла папирус и изучала его несколько секунд. В глаза ей бросились картуш с именем фараона Униса, длинная ритуальная формула обращения к повелителю времени богу Луны Хонсу и непонятный символ внутри уробороса, похожий на саркофаг для мумии. Саркофаг времени, окрестила его Маша.
Маша вернула записку и папирус на чайный столик и вышла из номера. Пройдя вдоль кремовой стены, мимо длинного ряда дверей болотного оттенка – солнце склонялось к горизонту, и коридор теперь выглядел иначе, чем в середине дня – она приблизилась к шахте. Джон пошёл за ней – он собирался спуститься на первый этаж по лестнице и встретить Машу, когда она выйдет из лифта. Он смотрел, как Маша заходит в лифт и закрывает за собой двери. Кабина плавно поехала вниз, и Джон побежал по ступенькам. Лестница змеёй обвивалась вокруг шахты, поэтому он без труда следил за движением кабины. По шуму лифта он понимал, что чуть-чуть опережает его. Иногда он заглядывал в шахту – она была огорожена металлической сеткой с крупными ячейками – и видел, как лифт спускается вслед за ним. Встав перед дверью на первом этаже, он отчётливо услышал, как в шахте перед ним остановилась кабина. У него не было никаких сомнений в том, что лифт, с Мэри внутри, проделал весь путь в штатном режиме, нигде не застревая и не замедляя ход. Он стал ждать, пока она откроет дверь, но ничего не происходило.
– Мэри, – позвал он, – с тобой всё в порядке? Ты выходишь?
Ответом была мёртвая тишина. Лифт больше не шумел – он стоял на первом этаже, но никто не пытался выйти из него. Джон сам открыл дверь, мысленно проклиная египтологию и жару – наверняка Мэри так испугалась древних проклятий, что упала в обморок прямо во время следственного эксперимента. Или ей стало плохо от перегрева – распахнув дверь, он почувствовал, что в кабине ещё жарче, чем в коридоре.
Внутри никого не было. Свекольные стены, стальные поручни и панель управления выглядели как всегда: обыкновенно и современно. Обстановка совершенно не располагала ни к каким магическим фокусам. Но Мэри исчезла.
Дата неизвестна
Духота в шахте была невыносимой. Зайдя в лифт и закрыв за собой двери, Маша ощутила, как жара вокруг неё сгущается взбитыми сливками – ещё немного и её можно будет резать как масло. Лифт тронулся с места. В то же мгновение температура в кабине резко упала, воздух приятно охлаждал Машино лицо. Она обернулась и замерла от удивления.
Перед ней стояли Эвелин и профессор Гэндрил. Они смотрели друг на друга и не замечали Машу. Профессор слегка улыбался, рот его был приоткрыт, как будто он рассказывал забавную историю и мысленно уже смеялся над собственной шуткой. Эвелин наклонилась в его сторону, широко раскрыв глаза, с интересом ожидая продолжения. Но до Маши не доносилось ни звука, как будто они разговаривали под водой. Она попыталась окликнуть Эвелин, но обнаружила, что не может ничего сказать. Это открытие ничуть не испугало её – невозможность нарушить тишину казалась ей сейчас совершенно естественной.
Лифт выглядел, как обычно – деревянные панели серобуромалинового цвета, серебристые поручни, панель управления с крупными светлыми кнопками и жирными чёрными номерами этажей. Профессор и его жена тоже выглядели как обычно – спокойными и довольными жизнью и друг другом – непохоже было, что они провели в лифте трое суток без воды, еды и прочих необходимых удобств. И сама Маша чувствовала себя как обычно – словно она спускалась на лифте, чтобы зайти в магазин рядом с гостиницей, как она это частенько делала.
Ей не было страшно, она вообще не испытывала ничего, кроме любопытства. Прямо как Алиса в Стране чудес, упавшая в чёрную дыру кроличьей норы и спокойно рассуждавшая, сколько ещё миль ей предстоит пролететь. Только в отличие от Алисы, Маша никуда не двигалась – она застыла как муха в янтаре. Лифт тоже не двигался. Она не слышала шума, не ощущала ускорения и не видела проплывавших мимо этажей – в щели между створками, закрывая обзор, висела какая-то серая муть, то ли туман, то ли вода.
Ни к селу, ни к городу Маша вдруг вспомнила, как пыталась научить Федю устной речи. Когда местные учителя не справились с задачей, она повезла его к европейским светилам, с успехом обучавшим сонмы глухонемых от рождения пациентов. Но Федя был безнадёжен – его можно было научить произносить отдельные слоги, однако позже, составляя из них слова, он начинал комбинировать слоги в произвольном порядке. Одно и то же слово он мог произносить совершенно по-разному – и почти всегда не так, как оно пишется. Если нужно было сказать целое предложение, то он перемешивал слоги между разными словами – после первого слога первого слова он запросто мог произнести последний слог последнего слова. Как будто он пытался собрать из всех наличных слогов красивую мозаику, но никак не мог выбрать самое гармоничное сочетание.
Маша окончательно сдалась, когда Федю отказался учить лучший немецкий специалист – все остальные рекомендовали его как последнюю надежду. Он поговорил с Федей всего час, а потом выдал престранный вердикт – Маша тогда совсем не поняла его, но слова запомнила. Немец сказал, что Федя видит время, а не слышит его, как все остальные. Это особый дар, и он не должен от него отказываться и переучиваться, пытаясь разделить прошлое, настоящее и будущее. Маша ему возразила, что Федя прекрасно справляется с многоходовыми заданиями, а значит должен различать, что идёт до, а что после. Но немец ответил, что это ничего не значит – Федя хорошо видит причинно-следственные связи, и с логическими выводами у него тоже всё отлично, но причина не обязательно должна быть до, а следствие – после. Тогда Маша и сама решила, что не стоит связываться с таким ненормальным учителем.
– Интересно, может быть сейчас я тоже вижу время? – сказала про себя Маша (вслух она по-прежнему ничего не могла сказать). – Точнее, крошечный фрагмент времени, запрятанный в лифт? И здесь нет ни до, ни после – им просто некуда поместиться, поэтому движение невозможно. Что за бред я несу!
Она вздрогнула. С неё вдруг слетели спокойствие и невозмутимость, окутавшие её в лифте. Она вспомнила о Джоне. Он же наверно с ума сходит, пытаясь найти её на первом этаже! Что он увидел – пустой лифт? А где же тогда находится тот лифт, в котором сейчас стоят она, Эвелин и профессор? Или не где, а когда? А может быть они очутились вне привычных времени и пространства? Как ей связаться с Джоном? Мысли эти пронеслись в голове у Маши в одно мгновение, и она услышала крик Джона:
– Мэри, где ты?
Голос как будто звучал у неё в голове, а не проникал сквозь стенки лифта.
– Джон! – крикнула она в ответ, и на этот раз смогла услышать свой собственный голос, разбивший тишину кабины на мелкие осколки.
Она хотела продолжить и рассказать ему, что здесь происходит – точнее, не происходит, но больше не могла произнести ни слова. Маша как будто вернулась назад – снова ощутила приятную прохладу на лице, увидела Эвелин и профессора, задумалась о природе времени… Круг замкнулся.
