Зоя Константиновна Илькович
Брошенец
Никогда я не был так счастлив! Теперь мне хочется просто жить, никому не делая зла, хочется нормальных человеческих чувств, и жизни нормальной, чтобы дом, жена, пацаненок чтобы бегал. Разве я многого хочу? Ни власти, ни денег, но обычной жизни, чтобы работать для семьи, ласкать жену по ночам, строить дом. Я вообще-то мечтаю развести сад возле своего домика и буду выращивать цветы. Представь себе, что я очень люблю фрукты и цветы. И я вообще мечтатель, такой себе Остап Бендер, – засмеялся он.
– Это так не сочетается с твоим ремеслом.
– Я знаю. Только не знаю, что во мне проснулось. Это что-то новое, яркое, и я не хочу это потерять. Мне кажется, что мне теперь все на свете по плечу. Я приложу все силы, чтобы мы вместе выбрались из тайги. Я устал от одиночества, от китайцев, от этой страны, даже от тайги. И хочу найти место на земле, где мог бы жить только с тобой, жить по-другому, спокойно посвящая себя будничным делам, не так, как раньше. Чтобы мы не считали минусы и плюсы друг друга, понимали друг друга с полуслова. Тогда станут возможными многие чудеса событий обычной жизни.
– Чтобы начать жить по-другому, нужно многое поменять внутри себя.
– Что?
– Нужно постараться смотреть на мир другими глазами.
– Какими?
– Без зла.
– Смотреть на мир без зла, который и сам зло? А ты какими глазами смотришь на свое положение?
– Грустными.
– Ненавидишь меня?
– Возможно, жалею. Мне грустно, что ты мог быть другим. Ты можешь… – Но он не дал ей сказать.
– Я работаю, как ишак, не зная усталости, и каждый день рискую погибнуть или быть схваченным! – резко сказал он. – И у меня серьезные причины, чтобы скрываться в тайге.
Кто я? Покорная жертва обстоятельств? Или все-таки человек, борющийся с проклятыми поворотами судьбы? Что меня сюда загнало, если не то общество, в котором ты живешь? И чем в тайге я должен зарабатывать себе на жизнь? Я зарабатываю тем, на что у меня есть возможность. А что до тех, кого заказали – это не ко мне.
– Это противоестественно – убивать людей, – тихо сказала она. – У каждого человека только одна жизнь. Только одна! И душа его – целый океан!
– Да уж, печальное философское утверждение. Ну, что ж, ты хотя бы говоришь правду в глаза. Я слушаю твои доводы, и они мне нравятся. Поэтому имею надежду, что не ударишь в спину, – примирительно сказал он.
Но она, поняв бесплодность попытки доказать ему, убедившись еще раз в его безразличии к ее проблеме и ее судьбе, и что бесполезно молить его о сострадании к себе и ее детям, замолчала.
– Я понял, что у нас все будет по-прежнему, – устало сказал он после долгого молчания.
– Нет, все уже не будет так, – тоже устало отозвалась она. – Ты познал любовь и сам не заметил, как сильно ты изменился.
– А ты? Ты изменилась?
– Возможно, но я…. Наверное, у меня тоже что-то изменилось в душе. Я стала многое понимать. Во всяком случае, поняла, что жизнь быстротечна от минуты к минуте, и нужно ценить ее и не плакать от каждой мелочи.
– А любовь? Любовь мою к тебе ты понимаешь?
– Понимаю. Но ответить пока нечем.
Он схватил ее и сжал в руках.
– Понимаешь, я полюбил тебя больше, чем жизнь! Я жить без тебя не могу! – Он почти заорал на нее. – А ему ты не нужна, и детей он вырастит, денег у него хватит, а матери и так умирать. Пусть у них все будет хорошо, но только подальше от тебя! Ты думаешь, что у меня только мощное тело? Я раньше тоже так думал, но оказалось, что у меня тоже есть сердце! И оно тоже тоскует и болит!
Василий вскочил и, взяв ее за руку, стал спускаться с ней с сопки к домикам.
Люба решила, что все начнется сначала, но вечером он, как всегда, усадил ее к себе на колени перед горящей печуркой и крепко прижал к себе.
– Ну вот, наша первая семейная ссора состоялась, – произнес он и улыбнулся.
– Скорее это был разговор о жизни, любви, человеческих страстях, об уколах человеческой жизни, о душе и природе, – сказала она.
– Я знаю только, что люблю тебя больше жизни. Вот и вся моя правда. Я, серийный убийца, сошел с ума и влюбился, как мальчишка! Посмотри на меня! Ты мой ангел, моя любимая, и моя последняя надежда!
Он обнял ее, нежно прижал к себе и поцеловал.
– Никогда бы я не подумал, что со мной такое может быть! Я знаю, что меня в любой момент могут арестовать, осудить, убить. Но сейчас я счастлив! Счастлив безмерно! И ты, прошу тебя, в этот последний наш семейный вечер забудь обо всем, даже если ты утратила вкус любви. Нам дано всего два дня, чтобы любить друг друга, и я хочу в полной мере насладиться твоей взаимностью.
– Три. Три дня, – тихо произнесла она. – Пусть будет завтра еще один день. – И вдруг заплакала, отвернувшись и закусив губу.
– Ты очень дорога мне, – тихо и грустно сказал он.
– Ты тоже, – вдруг сказала она. – Но нужно еще, чтобы сердце пело, как у тебя. Я полюбила твое тело, оно лучшее, что я когда-либо знала. Я могу наслаждаться с тобой часами, днями, но души у нас несовместимы.
– Нет, нет! – Он схватил ее на руки и носил на руках по комнате. – Ты с ума меня сведешь! Я так не могу! Моя любовь к тебе перехлестывает все, мое сознание и мое все! Я огромный мужик без рода и племени, без образования и культурных манер, жестокий убийца и сексуальный маньяк, преклоняюсь перед тобой и прошу прощения за то зло и боль, что нанес тебе. Завтра я могу погибнуть, но сегодня….
Василий поставил ее на пол, встал на колени и обнял ее. И она оказалась почти равной с ним по росту. – Сегодня я у твоих ног! Хотя ты не зовешь, а я прошусь! С тобой мне рай, которому ад равносилен! – произнес он так горячо и с такой мольбой, что у добросердечной Любы при воспоминании его рассказа о несчастном детстве слезы хлынули рекой.
Она долго плакала у него на коленях, прижавшись к его груди, а ночью отдалась ему сама, нежно и сладко. Ее руки и губы говорили без слов, он почти незаметно направлял и воспламенял ее страсть, и эта ночь, вознесшая их на вершину экстаза и дивных ощущений, была еще прекраснее прежней, и пролетела так быстро, что они не успели даже в полной мере насладиться друг другом.
После ночи взаимных ласк убийца и его потенциальная жертва спали, обнявшись, и никто не знал их тайны. И где она, истина, в которой от ненависти до любви, от здравого смысла до сумасшествия, от убийства до раскаяния, от жизни до смерти всего лишь один шаг?
Солнце всходило, яркое майское солнце, освещая Божьим светом находящиеся в отдалении могилы в лесу, где безвестно захоронены безвинно замученные этим убийцей жертвы, такие же женщины, в недобрый час прогневавшие своих близких. Матери, жены, тещи, падчерицы, бизнеследи, которых кто-то любит и ждет. Лежали плохие и хорошие, умные и не очень, но изо всех последних сил боровшиеся за свою жизнь и сгоревшие в этой борьбе.
Зло и Добро гуляли по свету, ненавидя и проклиная друг друга. Зло желало денег и зла, Добро нежности и добра. Зло просило жертв, Добро счастья….
Любовь неожиданная, нежеланная, необъяснимая…. И жизнь, несправедливая, мучительная и прекрасная…. Наша Жизнь!
8.
– Вот он, секрет власти женщины над мужчиной! Эти три дня были для меня временем жутких раздумий и переломом всего, – произнес Василий, улыбаясь, когда они позавтракали. – То, что родилось в моей душе за эти дни, настойчиво хочет жить. Действительно, когда любишь, ощущаешь жизнь. Я получил, как козырную карту, шанс начать все сначала с тобой. С тобой – и точка. И я молю Бога, если он есть, чтобы на земле было больше таких женщин, как ты, и меньше таких мужчин, как я.
Они сидели рядышком на бревне, и он обнимал ее за плечи. Как муж и жена, прожившие много лет и сейчас неспешно обсуждающие бытовые проблемы, у которых в жизни до сих пор все шло неспешно своим чередом. Его взгляд излучал тепло и спокойствие, уверенность в завтрашнем дне и мир в душе.
Гуй позвал его, и он встал и пошел в его сторону. Люба смотрела ему в спину. И вдруг словно что-то, наконец, ударило в сердце. Она увидела в нем мужчину, своего мужчину, великолепно сложенного, смелого, сильного и… любимого? Или ей это только показалось?
Когда он вернулся, ее взгляд уже спрятался за ширмой постоянного страха.
– Ну, вот, завтра и уходим, – весело произнес он. – Надеюсь, что это наш последний переход, и документы готовы и ждут нас. Это потребует лишнего труда и денег, но главное будет сделано. Тогда через неделю вперед, к новым берегам. И, если все пойдет благополучно, то скоро будем радоваться жизни, позволять себе маленькие слабости, шутить и даже танцевать. В общем, полноценно жить. Я работоспособен, умен, имею огромный потенциал и хочу нормальной жизни. Это для меня огромный стимул, и я буду изо всех сил стремиться создать на новом месте свой спокойный и уютный мир, – с чувством произнес он. – Весной хорошо начать что-то новое, и я хочу начать все с нуля.
Состояние эйфории не покидало его весь день. Кровь гуляла в нем, он был взбудоражен.
После ужина он попросил ее выйти, а остальных оставил для разговора.
– Если этот план не удастся, второй такой возможности не будет, – услышала она писклявый голос Гуя. Чтобы не вызвать подозрений, Люба отошла от двери и села на бревно, зная, что их постоянные споры недостойны ее внимания.
Сегодня, как никогда, она вспоминала своих детей и чувствовала глубокую вину перед ними. Бедные ее девочки уже, наверное, и не надеются еще раз увидеть маму. А она здесь развела игры про любовь.
– Шлюха! – тихо воскликнула она и ударила кулаком по бревну. Ей хотелось сказать ему, как она хочет домой, но она боялась, что минута, когда она скажет ему о своем желании уйти, станет для нее последней.
– Вряд ли мне представится такая возможность. Надежды на побег, очевидно, нет, и быть не могло, – с горечью подумала она. Ей придется подождать, когда они уйдут за границу, и цепь с нее будет снята. Тогда она сможет убежать и найти русское консульство. Но на это потребуется уйма времени, а ее дети не могут ждать столько.
Эта мысль приходила ей в голову и раньше. Она уже обдумала этот вопрос и составила свой план. Не смотря на то, что отношение к ней Василия изменилось коренным образом, она по-прежнему испытывала в глубине души животный страх, как только он начинал сердиться. И от жизни в этом глухом углу, где ее периодически оставляли одну на цепи. Где она вздрагивала от каждого шороха, и криком казался даже ее шепот. Она, в отличие от Василия, устала, считая, что сутки в тайге – это сутки за трое.
И хотя Василий говорил, что для него это свобода, она по-прежнему считала себя в тюрьме. Ошейник с цепью был на ней всякий раз, когда существовала угроза побега.
– Господи, если я не вернусь домой, сотвори в моих девочках чистые сердца и светлые помыслы! А мне помоги попасть к ним как можно скорее! Я так соскучилась по моей обычной жизни, по людям! Нет, я не нуждаюсь в окружении толпы, но я хочу быть с теми, кто мне дорог более всего. И еще хочу отомстить всем «козлам», предающим свои семьи! И главному из них! Ничего, что на шее у меня существенный недостаток: ошейник с цепью! Рано или поздно, но я доберусь до тебя, мерзкий ублюдок!
При воспоминании о Любомире она зло сжала губы и продолжала шептать проклятия в его сторону.
– А если я вдруг не смогу уйти от него, когда мы уйдем отсюда? Не смогу по той причине, что не захочу? Ведь я все больше привязываюсь к нему, испытываю сладкую дрожь при воспоминании о ласках и уже жду следующей ночи. И сегодня мне совсем не хочется, чтобы завтра он снова ушел на несколько дней. Ночью он даже не напоминает того монстра, который мучил меня всю зиму. А его сиротское детство? Его жизнь, полная независимых от него обстоятельств и лишений? Разве он не заслуживает прощения? Во всяком случае, от меня?
– Остаться с тобой – значит предать детей. Если бы твоя мать не предала тебя, твоя жизнь не превратилась бы в череду тюрем. Я не могу принять твой образ жизни, ты не можешь принять мой. Ты любишь мое тело, но не признаешь мою душу.
Люба вздохнула и, окончательно запутавшись в мыслях, стала бездумно смотреть на неизвестную ей желтую птичку, сидящую на тоненькой ветке ближайшего куста и выводившую короткие нежные рулады.
Из избушки доносились гневные визгливые вопли Гуя из русско-китайского суржика с большой порцией ненормативной лексики. Мужчины о чем-то яростно спорили. Она не знала, каковы были их планы накануне, и не знала, о чем спор, это ее не касалось.
– Сделай милость, заткнись! – услышала она повелительный голос Василия, и Гуй замолчал так же внезапно, как начал ор.
– Пошли, сделаем так, как он велит, – услышала она сердитый голос Гуя. Они с Ли вышли из избушки и удалились в сторону домика Ли. Гуй шел, что-то бурча, но Василий одним взглядом успокоил его.
– Хитрая и умная дрянь этот Гуй, – произнес Василий, подходя к ней. – Этот сумасшедший сукин сын вечно спорит, если дело касается ущемления его выгоды. Причем своим обычным способом, мелко и пошло. Когда меня не было, он тут правил, аки самодержец, теперь не хочет уступить свои позиции. Идем в баню, я хочу помыться перед дорогой. А то волосы, как жесткая щетка.
Они вошли в баню, и она сразу отметила необычный запах. Пахло чем-то очень знакомым, щемящим душу и навевающим неясные воспоминания. Пока он раздевал ее, а он в бане теперь всегда делал это сам, она как-то уж совсем обалденно крутила головой, стараясь уловить этот знакомый милый сердцу запах.
– Я знаю, что чересчур сексуален, но не могу тобой насытиться – прошептал он ей, нежно прижимая ее к себе. – Ты такая маленькая и беззащитная в моих руках, с характером легче пуха, и тебе трудно выдерживать меня, потому что с тобой я – настоящий пожар. Но сегодня у меня для тебя поощрительный приз.
Василий хитро улыбнулся и вдруг вытащил спрятанную в укромном углу настоящую шоколадку «Аленка». Она поняла, откуда шел этот тонкий знакомый с детства аромат, и совсем уж по-детски прижав к себе шоколадку, обняла его и поцеловала в щеку.
– Моя мама в детстве на праздники всегда покупала мне эту шоколадку, – просто произнесла она.
– А ведь где-то есть и моя мама, – вздохнув, произнес он. – Мне бы так хотелось увидеть ее, как она выглядит. Спросить, почему она со мной так поступила. Может, она девчонкой была, залетела и не знала, что делает.
Его голос потеплел, в глазах мелькнула грусть.
– Я бы очень хотел найти ее, но у меня нет такой возможности. Да и незачем ей знать, что ее сын – беглый убийца. Вот такая безысходность! А безысходность – это когда ты уже ничего не можешь изменить, твой выбор сделан кем-то другим.
– Как же мало ласки и тепла ему досталось! Не удивительно, что он такой, – подумала она и вдруг застыла в своих мыслях.
– Думаешь о детях? – спросил он с подозрением. Люба погладила его по руке, желая смягчить ситуацию.
В этот день им не было скучно вдвоем. Как каждый вечер, он держал ее на коленях, сидя перед горящей печкой. Она отламывала от шоколадки маленькие кусочки и клала в рот то себе, то ему, покачивала голыми ногами и вообще вела себя, как девчонка. Он снисходительно улыбался, гладил ее тело, прижимал к своей груди ее голову, грел своими огромными лапищами ее небольшие груди. Судя по тому, как блестели его глаза, ему это нравилось.
Наконец, схватив ее на руки, как перышко, он понес ее в постель. Всю ночь, нежно сжимая ее в своих огромных объятиях, мягко вдавливаясь в нее всем своим существом, хотел лишь одного: вобрать ее в себя всю без остатка и никому! никому на этой земле ее не уступить. Ни детям, ни матери, ни тому обществу, в котором она жила, ни всему миру вообще!
Была ли его любовь плодом его маньячных фантазий, или в его душе проснулось и проросло нечто истинное, идущее от неизвестных его генов и закрытое черными поворотами судьбы, Люба не знала. Закрыв глаза, она просто шла за его порывами, просто отдавалась ему, уже не спрашивая у своего сердца, сознания и порядочности разрешения. Просто любила этот момент своей жизни и его в нем. Словно на этот счет не было сомнений ни у него, ни у нее.
А дальше? Что будет дальше с тобой, Любочка? Где тот горизонт, который ты так хочешь перейти, шепча по ночам имена своих детей? И не знаешь, что он каждую ночь подолгу смотрит на тебя, спящую, и слушает эти имена, запоминая их и уже ненавидя, потому что не хочет, чтобы даже самая мизерная частичка тебя досталась кому-то еще.
Что он хочет от тебя, говоря, что ты будешь не его рабыней, а женой, похожей на рабыню, что будешь подчиняться ему во всем? А он будет владеть тобой так, чтобы ты с трепетом в ожидании ласк ждала его, будет любить тебя каждой клеткой себя. Что ему нужно от тебя? Твое сердце, твоя душа, или только тело? Что ты можешь дать ему? Признайся: только тело. И ты понятия не имеешь, что будет завтра….
Я люблю тебя? Да никогда! Я хочу остаться с тобой? Ни в коем случае! Я наслаждаюсь твоими ласками? О, да, да! И еще раз – ДА!
Дождевые слезы стекли по стеклу оконца. Слезы ее детей? Слезы тоскливо стоящей у ночного окна матери? Слезы беременной Любочки? У каждого из них в этой жизни своя правда. И у нее. И у него. Только Богу известно все, и даже то, что у него самая большая и самая невзаимная любовь к человеку….
Едва рассвело, они встали. Она одевалась, отвернувшись от него, но он подошел к ней и, как обычно перед уходом, вновь нацепил на нее ошейник.
– Как собаке, – со злостью подумала она, и чуть было не заготовила фразу, чтобы сказать ему это. Он будто догадался о ее мыслях.
– Не обижайся, я просто боюсь потерять тебя. Потеряю тебя – потеряю все. Наши дороги теперь неразделимы.
Слишком опасно было возражать ему, и она промолчала. Он обнял ее, прижал к себе и заглянул в глаза.
– Скорей бы уйти отсюда. Уже не хочу видеть эту тайгу, эти китайские морды, чтобы где-то домик, магазинчик или заправка, и ты. И пацаненок чтобы бегал вокруг.
Он пошел к двери, затем обернулся и задумчиво посмотрел на нее.
– Бойся не меня, а своего предательства, – вдруг произнес он и вышел. И она поняла, что он сказал ей это не без умысла.
Утро покатилось своим привычным распорядком. Люба помогала укладываться в дорогу мужчинам. Она замесила тесто и напекла пресных лепешек, упаковала запеченных с вечера куропаток, запасное белье и все, что нужно в дороге. Покончив с этими приготовлениями она, выйдя во двор, увидела, что Василий, сидя на бревне, упаковывает в рюкзак какие-то маленькие мешочки из плотной материи. Привыкшая к молчанию, она и на этот раз не посмела спросить, что это такое.
Василий поднялся и направился в сторону избушки, чтобы дать необходимые наказы китайцам, заодно обратившись к Любе.
– Принеси мне из бани мою клетчатую рубашку, она самая удобная в дороге.
Коротко кивнув ему, она зашла в баню и совершенно бездумно посмотрела в окно. И увидела, как Гуй топором, который в народе назывался «колун», которым рубили дрова, и который берегли, как зеницу ока, и который постоянно держали в сарайчике, больше похожем на дворовый туалет, что-то перерубил на колоде напротив оконца бани.
Но не это поразило Любу. Гуй стал рассматривать лямки на своем рюкзаке, а в это время колун упал с колоды, свалился в траву и стал совершенно невидим. Гуй, поколдовав еще немного с рюкзаком, ушел, совершенно забыв про колун.
У Любы замерло сердце! Она словно упала вниз с высоты. Василий всегда перед уходом тщательно собирал инструменты и запирал их в сарайчике, недоступном для нее. Ее цепь не доставала до сарайчика всего на пару метров, а сарайчик всегда был закрыт на замок. Люба подозревала, что они хранят в нем не только инструменты, но сейчас она думала совсем о другом.
Василий уже закрыл в сарайчик все инструменты. В последнее время он делал это с особой тщательностью, и она понимала, что он боялся, чтобы она в его отсутствие не перерубила цепь и не убежала. Очевидно, Гуй, вопреки его запрету, взял топор уже после того, как Василий убрал все инструменты. Неужели он забыл про топор?
Прижав к себе рубашку Василия, она стояла возле оконца, застыв от удивления и изумленно глядя на место, где лежал колун.
– Люба, ты где? Я жду рубашку, – позвал ее Василий. Она встрепенулась и поблагодарила судьбу за то, что оконце бани выходит не во двор, а на стену домика Ли, и Василий никак не мог видеть, что делал Гуй. Она быстро вышла из бани и отдала рубашку. Затем, чтобы не выдать своего встревоженного взгляда и не разбудить его подозрения, ушла в избу.
Наконец, путники были готовы.
– Зайди на минутку в баню, – прошептал Василий Любе. Они вошли в баню, и он накинул крючок на двери. Так было всегда. Его ненасытность была просто необыкновенной! Без лишних слов он прижал ее к себе, поцеловал и быстро раздел.
– Теперь перейдем к делу, – шепнул он ей на ушко и уложил на постель. Близость была быстрой и бурной. Он так сжимал ее в своих объятиях, что ей стало больно.
– Это, чтоб тебе скучать не пришлось, – сказал он ей, надевая брюки. – Чтобы ты вспоминала меня все три дня. Меня бы сильно огорчило, если бы ты забыла обо мне сразу.
Она насилу улыбнулась. Он вдруг поднял к себе ее лицо за подбородок.
– Что-то случилось? Возникла проблема? Ты какая-то встревоженная.
Люба побледнела и непременно дрогнула бы перед ним, если бы это было раньше.
– Нет, это ожидание просто невыносимо! Ты не представляешь, как я боюсь оставаться здесь одна, особенно в первый день. Такая тоска! Я мучительно скучаю!
Она заставила себя улыбнуться, но вдруг поняла, что сказала слишком много. Но он, успокоенный ее объяснением, улыбнулся ей с благодарностью, усадил ее к себе на колени, и у нее отлегло от сердца.
– Родная моя, любимая! Девочка моя! Ты не представляешь, как я в походе волнуюсь за тебя, как постоянно думаю о тебе! Если я потеряю тебя, мой мир перестанет существовать, так и не начавшись. Потерпи еще, надеюсь, что это последний поход, и мы будем вместе всегда. Я знаю, что у меня масса недостатков, но я верен в любви и добьюсь твоей взаимности, в чем ты сама со временем убедишься. Нам стоит пожениться даже ради того, чтобы в моей жизни свершилось все задуманное.
Ей хотелось сказать ему, что это не приведет ни к его счастью, ни ее, но прежний страх перед ним заставил молчать. Говорить ему это не имеет смысла, он и слушать не станет. И она поняла, что так и будет.
Он обнял ее, прижал к себе и поцеловал.
– Ну, все, моя малышка, мне пора. Не скучай без меня и веди себя аккуратнее.
Предупредив ее быть осторожнее на улице, он вышел. Через минуту он уже был готов идти.
– Ну, пошли. – Путники взвалили рюкзаки на плечи и направились на юг.
Она проводила их до края полянки, дальше не пускала цепь. Он в последний раз поцеловал ее в губы, и они скрылись в ближайших кустах. К ее счастью, он ничего не заметил в ее состоянии.
Люба вернулась и с бьющимся сердцем подошла в колоде. Колун, как протянутая рука спасения, как помощь из тайного источника, лежал в траве. Только в редких случаях он так свободно валялся посреди двора. Василий был весьма аккуратным хозяином и требовал того же от всех. Люба смотрела на колун и еще не могла осознать, что это реальность.
– Ох, и попадет же Гую от Василия! Это его точно рассердит! – машинально подумала она, и еле уловимая усмешка тронула ее губы. И вдруг еще одна мысль пронзила мозг, но она как-то уж очень спокойно шепотом озвучила ее.
– Если это просто медвежья услуга Гуя, значит, надежда у меня все-таки есть.
Но тут в душе произошло полное смятение и закралось ужасное подозрение.
– А вдруг он специально попросил Гуя оставить топор? Может, он пытается проверить, попробует ли она перерубить цепь. А вдруг Гуй сам специально подложил топор, чтобы создать ей большие проблемы? Или, наоборот, чтобы расстроить Василия ее побегом? Василий обязательно бросится за ней в погоню, и таким образом он избавится от обоих?
Она прекрасно понимала, что Гуй подл и способен на все, и вероятность его обмана весьма велика. Подозрительно было и то, что Гуй, боящийся Василия, так запросто оставил колун. Но в то же время он был известен и своей старческой забывчивостью, за что неоднократно получал выговор от Василия. Не за один день, но в процессе общения она поняла и изучила их всех.
– Вряд ли это было случайностью, – с горечью подумала она. Эта мысль окончательно лишила ее надежды и решимости.
Люба вошла в избушку и села на табуретку, опустив руки на колени. Долго сидела она и мысленно билась над этим вопросом. В данный момент ей важно было знать, нарочно или нет оставлен топор. От этого зависело все, в том числе ее жизнь. Удостовериться в этом окончательно у нее не было никакой возможности. Это просто был один из возможных вариантов. Но был и второй – случайность. И это давало возможность сломать клетку плена.
Постепенно желание избавиться от проклятой цепи нарастало, но нарастала и тревога в душе, и все сильнее терзала ее. Вот оно, спасение, лежит недалеко от нее в траве. Она знает, что несколькими крепкими ударами сможет перерубить цепь. А если нет? Побег бы не удался, а Василий обязательно проверит целостность цепи и увидит, что она старалась ее перерубить. Однако, у нее впереди целых три дня, и за три дня можно разрубить и толстое дерево.
И что будет, если она все-таки решится и перерубит цепь? Даже если это ей и удастся, куда ей бежать, и удастся ли дойти? Из их разговоров она постепенно почерпнула некоторые полезные сведения и определила, что нужно идти все время на восток, чтобы дойти до моря. Она продумала это уже раз сто за время плена.
Люба вдруг поняла, что слишком возбуждена и не совсем владеет собой. Она чувствовала мелкую дрожь во всем теле и громкий стук сердца. Сделав огромное усилие, чтобы обрести трезвое мышление, стала ходить по избушке, машинально переставляя предметы.
– Думай, думай о том, как быть дальше и сама решай, что делать! – Она смотрела на огонь печурки и говорила, говорила сама себе. – Ведь на кон поставлена не только твоя жизнь. Спасение здесь, недалеко, в нескольких шагах, стоит только подойти, взять в руки и перерубить ненавистную цепь. Не пора ли оставить мрачную темницу и вернуть утраченную свободу? Тебе уже не нужно полагаться на его милость или ждать подарка от судьбы в виде вертолета или охотников, потому что выход, который столько ждала, есть.
Птица удачи наконец-то заглянула и в ее тюрьму, предлагая ей вырваться из тисков заточения. Но почему ее мозг превратился в орудие пытки для нее? Почему в эти решительные для своей судьбы минуты она потеряла всю свою решимость? Что вдруг так парализовало ее? Еще недавно ради свободы она была готова на любое безумие, особенно когда он так жестоко мучил ее. Что же сейчас произошло, что ее губы вдруг задрожали при воспоминании о последних ночах, проведенных с ним? Тех трех днях, в которых они решили сыграть в любящих супругов?
Не о его злобе сейчас думала она, а о его грустном взгляде на неизвестное ей фото, его жизни, одиночестве и любви к ней, неожиданной для них обоих, страстной и … взаимной? Его планах уйти с ней за границу. Но, уйдя с ним, она вряд ли уже вернется домой. Остаться с ним в обмен на свободу? Надо ли объяснять, КАК она хотела этой свободы!
Люба вдруг вспомнила его слова: «Бойся не меня, а своего предательства». Эти слова запульсировали в голове, не давая вздохнуть. Он предоставил ей небогатый выбор: отречься от всего дорогого и жить с ним, испытывая к нему не любовь, а страх. И медленно умирать в тоске по детям. А она весь год так тосковала хоть по какой-нибудь связующей нити с ними и, живя с ним, продолжала бы это делать.
– Если я уйду, как он поведет себя?
Прошло уже много времени, а она все никак не могла решить, что ей делать. Она то действовала возбужденно, то снова в раздумьях застывала на месте. Страх и неуверенность давили на нее, но желание встречи с детьми становилось все сильнее, постепенно вытесняя из души все остальные мысли. Не воспользоваться сейчас этим просто уникальным в ее условиях шансом было бы преступлением перед ее дочерями и мамой.
– Я должна хотя бы попробовать, другого выхода и так нет. Может, я не дойду, но убежать я должна! Надо изобрести план пути и постараться не погибнуть при его исполнении.
Люба ходила по комнате, машинально повторяя эти слова, но светлые от любви глаза Василия не выходили из головы и сердца. Очередной жуткий момент ее жизни, когда она должна выбрать кого-то в жертву! Как ей поступить?
Она вышла на улицу и села на бревно, обхватив себя руками и раскачиваясь из стороны в сторону. И вдруг заматерилась, ударив кулаком по стволу дерева. Ей захотелось заорать, затопать ногами на все, что с ней происходило.
– Да оставьте вы меня в покое! Я плюю на вас! Я ненавижу вас! Да пошли вы….
Не в силах вынести душевные муки, она била и била до боли кулаком по стволу, матерясь, как пьяный извозчик.
И вдруг, словно наитие сверху остановило ее.
– Сейчас он придет! Обязательно придет! Он придет проверить, взяла я колун, или нет!
Она вскочила и забежала в баню. Схватив ржавый помятый тазик, налила в него воды и дрожащими руками стала стирать мужские носки. Эмоции постепенно приутихли, и она приобрела способность мыслить трезво.
Задумавшись, стала вешать носки на веревку над печкой, когда внезапно дверь распахнулась, и в проеме появилась темная фигура. От неожиданности Люба пришла в такой ужас, что, вздрогнув и побелев, закричала, отшатнувшись. В голове помутилось, она стала оседать на пол. Василий подхватил ее на руки.
– Люба, Любочка, малыш мой хороший! Что ж ты так испугалась? Это я, дурак, чуть не довел тебя до обморока!
Он схватил с гвоздя полотенце, смочил и стал обтирать ей лицо.
– Ну, все, все, это я, не бойся.
Сказать, что она была потрясена его появлением – ничего не сказать!
– Что случилось? – слабым голосом спросила она и вдруг зарыдала. Он подхватил ее на руки, усадил к себе на колени и стал покачивать, успокаивая, как ребенка.
– Успокойся, не плачь, все в порядке. Просто, пройдя некоторое расстояние, мы, как всегда, устроили отдых. Я оставил их в надежном месте, а сам пустился бегом к тебе. Ничего страшного, у меня такие сильные и тренированные ноги, что они не успеют отдохнуть, как я уже вернусь.
Он прижал ее к себе и стал с упоением целовать.
– Не могу без тебя – и все! Захотелось еще побыть с тобой хоть немного. Просто я давно не любил тебя, – прошептал он ей на ушко и уложил на постель.
Он ласкал ее так неистово, что у нее появился страх, не проявятся ли в нем старые наклонности. Но его ласки не вызывали боли, только непонятную сладкую истому. И вдруг она сама обхватила его, прижалась к нему и бурно пошла за его ласками. Испытала экстаз, потребовала еще, сама, не стесняясь, ласкала его так, как в последний раз, подстегивая и доводя его возбуждение до беспамятства. С влажными от страсти глазами, весь дрожа, он впился в ее тело и слился с нею в одно целое. Казалось, ничто уже не сможет разъединить их, ничто в целом мире!