Зоя Константиновна Илькович
Брошенец
Любомир тоже не сидел сложа руки. Не всегда тактичный, но способный организовывать и искать нужных людей, он порой предлагал новые захватывающие проекты. Лидерство в новых делах нравилось ему.
Все эти старания постепенно приносили свои плоды. В те горячие годы у них в избытке было ясности ума, дружбы и сплоченности, прилива сил и желания свернуть горы ради своей цели, хотя они по совету Софьи Павловны старались не ввязываться в авантюры.
Безумство чувственной юности владело обоими, гармония счастья и наполненности жизни била ключом. Любчик был более сдержан, а Любаша не знала большего наслаждения, чем быть с ним рядом. Она стала ему и другом, и надежным защитником, и все камни несла на его баррикады. Было настоящим удовольствием вместе с ним учиться по вечерам, собирать у себя друзей, усаживая их на старых стульях и продавленном старинном диване, доставшемся от бабушки Любчика. Каждый приносил с собой какое-нибудь нехитрое угощение, тонкий пластик докторской колбасы на толстом куске хлеба был настоящим удовольствием. Смеялись над Валеркой, любителем рассказывать смешные, иногда не совсем приличные анекдоты, пели песни под гитару, шутили. Добро и зло, любовь и труд, удовлетворение успехами и огорчение провалами познавались на ходу.
Горячий шепот молодого соблазна звучал по ночам в сердцах, и вскоре оба к своему величайшему изумлению убедились, что станут родителями. Любочка приняла известие с большим энтузиазмом и вся прониклась настроением будущего материнства, Любчик был озабочен. Все его мысли были о бизнесе и скорейшем желании разбогатеть, ребенок в эти планы не входил.
Узнав о беременности своей юной жены, он долго был возбужден и даже не совсем владел собой. Но Люба отнюдь не желала сбиться с мажорного настроения, и аргумент, что дети – это недоделанные взрослые, которые нарушают все планы, был перекрыт аргументом, на который всегда опиралась Люба: у нее есть мама и бабушка, которые всегда готовы помочь.
– Было бы неправдой сказать, что я очень доволен. Ну, что ж, тебе, несомненно, виднее. Хотя хотелось бы не останавливаться даже на короткое время. – согласился с ней Любчик. – Но главные мужские достоинства – «Мерседес» и вилла для меня – основа жизни.
– Интересно, когда на земле не было ни денег, ни вилл, ни «Мерседесов», что являлось главным достоинством мужчин? – засмеялась Люба.
– Добытый хобот мамонта, гордость своей жизнью и зрелище первобытной дамы без шкур, – отпарировал Любчик и рассмеялся.
Верочка родилась как две капли похожей на Любчика. Он страстно хотел сына, поэтому долго не мог прийти в себя от разочарования, но молодость взяла свое, и дочка вскоре стала его любимицей.
Жизнь продолжалась, постепенно улучшаясь во всех ее сферах, но стала еще более загруженной рядовыми делами. Верочка росла у бабушек, и порой молодые не видели ее по целой неделе. Но, когда собирались всей семьей, радости дочки не было предела, она висела то на шее отца, то на шее мамы, и разговорам не было конца.
Девочка росла очень смышленой и способной, и очень любила машинки. Разбирала их и интересовалась, что у них внутри. С куклами и девочками играла неохотно. В четыре года, когда мама и папа повели ее в спортивный комплекс, изъявила твердое желание заниматься боксом. То-то было слез, когда родители объяснили ей, что мордобой – занятие не для утонченных леди.
– Тогда коньки! – заявила малышка и с тех пор с коньками не расставалась, вызывая у родителей приятное удовлетворение своими способностями.
Прошли трудовые и трудные пять лет, в которых они не брали паузу в делах и не останавливались. И вот, наконец, счастливые новоиспеченные бизнесмены торжественно открыли свой небольшой магазин. Любочка с подругами не спала ночей, молнией носилась между домом и магазином, стараясь как можно красивее, ярко, но не крикливо, стильно, но не вычурно, с изюминкой украсить помещение торгового зала.
Полоса активности и позитивного общения захватила всех. Оптимизма, веры в лучшее, энергии не было предела. Все в это время компания жила взахлеб. Все вкладывали в ситуацию что-то свое и советовались друг с другом, и все получалось отлично.
Женя, вся проникнутая важностью события, с огромным энтузиазмом предлагала одну дизайнерскую идею за другой. Валюша, и Валек, как спецы по продуктам, расставляли на полках, в подсобке и холодильниках пищевую продукцию, Мужчины мотались туда-сюда, привозя и отвозя коробки и ящики.
Наконец, украшенный шариками, цветами и яркой рекламой магазин был открыт. На должность грузчика ребята пригласили одноклассника Лешку, бросившего учебу в техникуме, и по причине пьянства не имеющего к тому времени работы. Лешка всегда уважал Любу, называл ее «ласточкой», когда они невзначай встречались в городе. Любомира он недолюбливал, считая его снобом. К тому времени, как он начал пить, они потеряли связь и встретились совершенно случайно, когда Лешка нес сдавать бутылки.
Продавщицами устроились две серьезные пожилые дамы с коммунистическим складом совести и ума, так что Люба и Любчик были спокойны за магазин. В благодарность за проделанную работу Люба получила от мужа огромный букет ее любимых роз с пожеланиями огромного успеха и комплимент, что она, как самодостаточная бизнеследи, просто превосходна. Она с благодарностью приняла букет и прослезилась, так ей было приятно и радостно.
Вскоре Люба снова забеременнела. Факт оказался совершенно неожиданным для обоих. Любомир бушевал и посылал жену на аборт, желая устранить помеху на пути к счастью богатства, но Люба, снова опершись на маму и бабушку, никогда не показывающих ни усталости, ни раздражения, родила девочку. Любомир хотел сына и, занятый бурно развивающимся бизнесом, на Наденьку внимания почти не обращал.
Любе пришлось выйти на работу почти сразу же после родов, хотя Любомир довольно иронично высказался по поводу ее возможности выполнять необходимый объем работы. В последнее время он довольно часто скептично высказывался по поводу ее работы, материнства и поведения вообще.
Шло время. Занять место среди акул бизнеса непростая задача, но они, познавая традиционные и оригинальные способы бизнеса и применяя их на практике, боролись за свою нишу очень энергично и очень уверенно, взращивая свой престиж в глазах окружающих и создавая собственную реальность.
Но, чем крепче они вставали на ноги, тем больше «барских замашек» появлялось у Любомира. Торговая фирма, владельцами которой они были оба, к тому времени разрослась и требовала неусыпного финансового контроля. И Люба не жалела ни времени, ни труда, вникая во все тонкости, чтобы не пострадала финансовая сторона.
Люба была финансовым мозгом фирмы, организатором всяческих поставок и контактов, организовывала встречи с партнерами и потребителями их продукции. Хороший тон и деликатность, обладание врожденным тактом, положительность во всех отношениях, умение взять на себя ответственность и заставить работать людей, не прибегая к жестким мерам, здравые размышления и замечательные творческие идеи, обреченные на успех, позволяли ей всегда быть на высоте. Партнеры по бизнесу и сотрудники фирмы все больше проникались к ней чувством уважения. Она научилась правильно использовать косметику, одеваться, подчеркивая свои достоинства, и перед партнерами выглядела скромно, но эффектно одетой.
Любомир же, опираясь на ее работу и рассчитывая на ее талант, вел себя с партнерами как друг и благодетель. Благодаря ей он был освобожден от ежедневной рутины, одновременно насмехаясь над ее точностью и обстоятельностью в ведении финансовых дел. Он постоянно хотел экспериментировать и создавать нечто новое. И Любе приходилось порой неимоверными усилиями направлять его на нужный путь. Терпеливая, культурная и интеллектуальная, она была той платформой, на которой зиждилось его спокойствие, хотя сама никогда не относила себя к важным персонам их бизнеса, считая, что он главнее ее.
– Обалденно красив от прически до дорогущих туфель! Качественный самец! Неотразимо обаятелен, благороден и великолепен! И в постели должен быть утонченным мужчиной! – завистливо шептались о нем незамужние сотрудницы, и любили шастать в его поле зрения, чтобы чаще попадаться на глаза.
Устойчивое финансовое положение давало им возможность, да и потребность была, одеваться и вообще выглядеть соответственно статусу, хотя Люба по-прежнему одевалась со скромной элегантностью. Красивый мужчина, хорошо сложенный и безупречно выглядевший, и миловидная невысокая женщина в элегантном костюме, сияющая эмблема их торговой фирмы возле двери офиса – теперешний статус их положения в обществе. Ледяное достоинство его и добрая любезность и чувствительная деликатность ее – все эти аспекты жизни делали их пару весьма заметной в приморской элите.
Прошло еще четыре года, и Люба снова родила девочку. На этот раз Любомир не был взбешен ее беременностью, но вновь хотел сына. Когда она, мучаясь от болей в родах, позвонила ему, попросив принести минеральной воды, он просто и без усилий совести ответил:
– Прийти не могу, у меня дела. Так что отстрадаешь без меня, это твоя женская обязанность.
Хотя это было не впервые, но очень обидно. Какой бы сильной не была женщина, в такой страдательный момент ей хочется внимания и сочувствия того, по долгу природы обязан быть рядом. Люба, пожалуй, впервые за годы семейной жизни, горько расплакалась.
Когда родилась Любочка, он, сославшись на занятость, пришел в роддом только один раз и не появился на выписке ее и младенца, хотя, чтобы загладить вину, оплатил ее пребывание в частном элитном роддоме. Мама, Женя и Лера забрали Любу из роддома.
Его мать, которая редко навещала внучек, осознанно или нет, вдруг решила, что обе младшие девочки как-то подозрительно не похожи на ее сына. И хотя Люба по отношению к его матери по-прежнему проявляла уважение и даже некую стеснительность, так или иначе вынуждена была заметить, что девочки имеют черты и матери, и отца.
Злоба и высокомерие промелькнули в глазах матери. Она давно испытывала злость и зависть ко всем, кто хоть как-то забирал внимание ее любимого сына.
Любе всегда казалось, что эта женщина лишена способности улыбаться в ее присутствии, так она не любила свою невестку. Даже ярко-голубое небо в глазках Любочки не тронуло ее холодного сердца. Она ушла, мрачно посмотрев на внучку, не поздравив Любу с рождением дочки, не вручив подарка и не подарив даже шоколадки внучкам и всякими способами показывая Любе, что та давно ей противна.
Хотя в общих чертах все обстояло у них хорошо, Любомир все чаще пропадал вечерами, объясняя свое отсутствие чисто мужской деловой беседой. Запах дорогого коньяка говорил о том, что без алкоголя разговор не клеился. Все чаще в нем появлялись моменты равнодушия к детям и семье вообще.
Свалив основную массу работы на Любу, он не всегда был в курсе событий и иногда при встрече с партнерами попадал в неприятное положение, иногда даже в безвыходные обстоятельства. Но всегда легко отделывался и легко менял тему, зачастую сваливая вину на жену, и умел с блеском выходить из щекотливого положения.
Многие партнеры все чаще замечали, что он имеет существенные недостатки, но манеры высшего класса не позволяли им напрямую указать на них. Неуемное стремление к удаче и богатству, и сама удача во всем изменили его характер. Он отрастил себе волосы и застегивал их сзади в хвост, среди кокетливых и элегантных женщин своего общества чувствовал себя довольно непринужденно, кичился богатством и все чаще бывал в нем один. Красивые открытые платья, красивые лица с благородными чертами, красивые пальцы с ухоженными ногтями струились и сливались для него в один сплошной блеск, шик и красоту, и волновали его с каждым годом все больше и больше, до тех пор, пока он не начал изменять жене. Все чаще он оказывался в обществе прелестных дам и кавалеров в смокингах и бабочках один, объясняя отсутствие Любы занятостью с детьми, и проводил время не без пользы для себя. В семье его уже ничто не задевало слишком глубоко, ему не хотелось вникать в вопросы воспитания и быта детей, беспокоиться о благополучии ее членов.
Поначалу она лишь догадывалась, что он не верен ей. А он иногда даже опускался до девушек из рабочей прослойки, накачивал их дорогим коньяком и одаривал лаской, веселил их и веселился сам, забывая про изысканные манеры высшего класса приморского общества. Тогда он чувствовал вину по отношению к Любе и приглашал ее в компанию дам и кавалеров, но, попав однажды в компанию, где алкоголь лился рекой, и все вели себя довольно вульгарно, она отказалась больше посещать такие компании и настояла, чтобы и он гнушался такого общества.
– Дружба с коньяком и такими людьми меня не устраивает. И ты не должен сползать до их уровня, – решительно сказала она ему. Выслушав ее аргументы, он кивнул в знак согласия, в душе решительно ненавидя ее здравые размышления, но вечеринки такого рода посещать не перестал, считая, что в «бедном низкопробном обществе из глубинки» расслабляется от рутины. Моральный аспект постепенно перестал его волновать.
Люба не донимала его нескромными вопросами и не устраивала допросов, скандалов или истерик с подозрением и ревностью по поводу его отсутствия, считая, что он выстраивает отношения с партнерами. Так уж вышло, что в последние годы они жили практически каждый сам по себе.
3.
Конец сентября уже окрасился желтизной, дни стали прохладными, по утрам в тайге стелились туманы, пахло грибами, под ногами шуршали разноцветные листья. Слышны были далекие и не очень басовитые звуки оленьего гона. В небе проплывали птичьи караваны, а Любе было так тоскливо и обидно, что она не имеет крыльев, чтобы умчаться домой. Мечты тянулись в небо за стаями птиц.
Все шло к зиме, а она так и не нашла способ избавиться от своего мучителя, и все время боялась попасть в сиюминутную немилость к жестокому хозяину. Зимой она и вовсе не сможет уйти отсюда, даже если появится возможность. У нее не было никакой одежды кроме той, которая была на ней в момент похищения. Ее туфли износились, джинсы разорвались в нескольких местах. Она похудела и осунулась, в глазах застыла непередаваемая грусть.
А недавно Люба вдруг поняла, что беременна. Этот факт привел ее к такому отчаянию, что, оставшись одна, она рыдала на всю тайгу, даже не боясь, что хищные звери могут прийти на эти отчаянные рыдания. Она не могла никому сказать об этом, и не знала, как отнесется к этому Василий, увидев ее растущий живот. Она ненавидела этого ребенка и не хотела его, этот никому не нужный плод насилия над ее телом. Она хотела бы избавиться от него, но не знала как, и никто не мог ей помочь, не у кого было просить помощи или совета.
Василий же по-прежнему насиловал ее и днем, и ночью. Он был совершенно ненасытен, и мог делать это по нескольку раз в день, не забывая про ночь. Любе казалось, что она уже окончательно отупела от бесконечного подчинения этому маньяку, бесконечного сексуального насилия, и, когда он уходил с китайцами на несколько дней, она испытывала даже некое ощущение удовольствия и свободы.
На этот раз они отсутствовали почти неделю. Она мыла полы в бане, когда вдруг открылась дверь, и Василий втолкнул в баню плачущую молодую девушку. Увидев ее, Люба похолодела, поняв, что и ее жизни пришел конец. Она опустилась на пол, почти потеряв сознание. У девушки были связаны руки, но Василий, связав ей и ноги, швырнул ее на пол и вышел, подперев двери снаружи бревном.
Никогда не могла даже подумать Люба, что мозг человека в минуты страшной опасности может заработать с такой молниеносной быстротой и четкостью. Она вскочила и выглянула в маленькое оконце. Василий с китайцами, что-то обсуждая, вошли в избушку.
– Беги! Беги, девочка, отсюда как можно скорее! Это страшное место, отсюда дорога только в могилу! – Люба бросилась к девушке и стала лихорадочно развязывать веревки, затем схватила небольшой ножик, который принесла с собой, и стала быстро перерезать их. Подскочив к маленькому оконцу со стороны тайги, она легко вытащила стекло, которое держалось лишь на двух маленьких гвоздиках. Схватив девушку за руку, она потянула ее к оконцу.
Она должна предотвратить убийство девушки! Люба понимала, что это означало и ее смерть, но смерть ожидала ее в любом случае.
– Быстро лезь в окно! Беги все время на восток до океана, а там спасешься! Меня зовут Люба Новак, передай в милиции все, что тут увидела! Это жуткие бандиты! Тебя как зовут?
– Катя Ивлева, я из Владивостока.
Девушку уговаривать не пришлось, она ужом пролезла в окошко и исчезла в кустах. Люба села на корточки и закрыла голову руками. Она тряслась, как в лихорадке, зубы выбивали предсмертную дробь.
– Простите меня, мои хорошие! И прощайте! Я вас так люблю!
От ужаса и предчувствия жестокой смертельной расправы она не могла даже заплакать.
Мелькнувшая смутная тень в мутном окошке и скрип двери известили ее, что ее ад наступил. Не было никакого сомнения в том, что он убьет ее самым жестоким образом.
Около минуты стоял Василий, не в силах понять, куда исчезла девушка. Затем подошел к Любе и схватил ее за горло. Он душил ее медленно, глядя ей в глаза, пока она не начала терять сознание.
– Выбери себе смерть, – произнес он, отпустив ее горло, и ушел. Люба слышала, что он быстрыми шагами отправился в сторону тайги.
Она сидела на полу, дрожа мелкой дрожью. Понимая, что жить ей осталось час или два, не могла сосредоточиться ни на чем. Было бесполезно думать о побеге, если бы она могла, давно сделала бы это. Как бы сама собой пришла в голову и сердце молитва.
– Господи, Господи! Прошу Тебя, прояви свое милосердие! Сжалься надо мной! Мне суждено сегодня умереть от жестокого мучителя, лучше забери мою жизнь сам, сейчас, чтобы я не мучилась. Пожалей и моих девочек, мамочку, бабулю, не оставь их без своей опеки! Богородица Дева….
Она поняла, что все ее стремления выжить до этого момента были тщетны. Хотя страх смерти преследовал ее днем и ночью, но у нее все-таки была надежда. Сейчас же луч надежды погас окончательно. Ее мозг инстинктивно еще искал способы спасения, но тело уже жило на пределе чувств в ожидании жестокой расправы.
Люба почти сдалась, физическая и умственная вялость навалилась на нее тяжелой горой, сознание почти не работало. Абсурдный мир жестокости накрыл ее с головой. Ей хотелось выпросить у своего мучителя в подарок за прежнюю покорность хотя бы двадцать четыре часа жизни. Душа была наполнена ужасом предстоящего.
Смерть стояла рядом, предвкушая поживу, смеялась зубастым ртом. Ей так хотелось броситься отсюда вон, исчезнуть, превратиться в незаметную букашку, залезть в щель и затаиться…. Но время неумолимо истекало, а она по-прежнему находилась в объятиях безысходности и полной прострации от страха, представляя собой страшное зрелище осужденного на казнь.
Ты еще живешь, а тебя уже нет. Каждое сотворение на земле хочет жить, и, когда это было бы в ее власти, она сейчас сама убила бы его, чтобы спастись.
Терзаемая душевной пыткой, словно накрытая черной тенью, с тысячами молоточков, стучащих в ушах, с отказывающимся повиноваться ей разумом, Люба ждала своей участи. Но инстинкт выживания вскоре возвратился к ней. Осознание близкой смерти заставило ее искать вокруг себя что-нибудь, что помогло бы ей. Но, не найдя ничего, Люба вдруг решила: чем терпеть мучительную смерть, лучше уж самой умереть. Она стала связывать веревки, которыми была связана убежавшая девушка, надеясь повеситься до того, как он войдет, но не успела.
Послышались быстрые шаги. Василий вошел, и по его глазам, подернутым огнем бешеной злобы, было видно, что он уже решил, как она умрет. Люба судорожно сглотнула и закрыла лицо руками, ее охватил озноб, зубы стучали, стало трудно дышать. Она зарыдала от ужаса и даже закрытыми глазами почувствовала, что он подходит к ней.
Он схватил ее за волосы и поднял. Стоя под его страшным взглядом, она почти потеряла сознание.
– О чем думаешь перед казнью?
– Прошу вас, пожалуйста, не надо!
– На кол! – коротко бросил он со злобой и вытащил ее на улицу. Она громко зарыдала и стала умолять его не делать этого.
– Тебя давно надо было на кол насадить. Сейчас и сядешь.
Василий подозвал старого китайца, рубившего хворост во дворе, и велел стащить с нее штаны и белье, что злобный карлик сделал с ухмылкой. Они за руки и ноги потащили ее за избушку, туда, где в землю был вбит кол. Она стала вырываться и жутко закричала, затем потеряла сознание. Они подтащили ее к колу уже без сознания, и у них пропал интерес.
Очнулась она от того, что ее облили водой. Василий сидел возле нее и ждал. Она зашевелилась и застонала.
– Встань! – приказал он, – и разденься догола. Она еле поднялась и, привычная к такому приказу, молча сняла с себя одежду, думая, что он собрался насиловать ее. Но он, взяв рукой за цепь, выволок ее наружу и позвал китайцев. Затем нагнул ее голову и зажал между своих колен. И с силой стал хлестать ее ремнем по голой спине и ягодицам.
Сначала она стонала и рыдала.
– Не надо, не надо, прошу вас! – Но он бил и бил, войдя в раж. Из ран на спине стекали тонкие струйки крови, она ослабла и стала терять сознание. Двое китайцев смотрели на это, как на представление, и смеялись.
Наконец Василий отпустил ее голову, затем подтащил ее к дереву, на котором висел старый, погнутый и проржавевший умывальник. Отшвырнув умывальник, он скрутил веревкой ее руки и подвесил за руки на огромный гвоздь, на котором только что висел умывальник. Люба могла лишь пальцами доставать до земли. Он повернул ее к себе лицом и продолжил истязать, избивая ремнем по животу, груди и бедрам. Хлесткие удары сыпались на ее тело. Она теряла сознание. Он лил на нее холодную воду и снова хлестал. Она вся покрылась сине-багровыми полосами, в некоторых местах кровь тонкими струйками сбегала по телу.
Вдруг Люба очнулась от жуткой боли внизу живота. Василий закончил истязать ее и, исполнив свое ужасное дело, отошел и сел на бревно, наблюдая за ней. Боль в животе была такая сильная, что она стала громко стонать и кричать, стараясь подогнуть под себя ноги. Василий молча наблюдал за ее агонией. Она почувствовала, что что-то теплое поплыло по ее ногам, и остатками сознания догадалась, что это кровь. Вспомнив, что беременна, поняла, что начался выкидыш.
Василий удивленно подошел к ней, и в этот момент из нее вывалился на землю вместе с потоком крови плод ее ненавистного мучителя. Василий взял ее за волосы, поднял голову, посмотрел в глаза и искаженное гримасой боли лицо, затем резко опустил волосы, и ее голова упала на грудь. Она снова потеряла сознание.
Стемнело.
– Кровавый праздник закончился, – сказал он и, вытерев с рук брызги крови, ушел в избу, оставив ее висеть. Вскоре раздался его храп.
Люба висела на руках, то приходя в сознание, то снова теряя его. Все тело представляло собой сплошную рану. Вдобавок кровь после выкидыша не остановилась и по-прежнему стекала по ногам на землю. Она дрожала от холода и боли, понимая, что не доживет до утра. А если и доживет, то он все равно добьет ее, доистязает до смерти.
Вдруг в кромешной тьме послышался легкий шорох, и она подумала, что это хищный зверь пришел на запах крови, чтобы докончить начатое Василием.
– Прощайте…, – прошептала она, зная, к кому относит эти слова. Слеза стекла по исстрадавшемуся лицу. Но чья-то теплая ладонь вдруг поднесла к ее рту маленький шарик со вкусом трав, и следом губ коснулась кружка с теплым чаем. Люба жадно пила до тех пор, пока не исчезли и кружка, и рука. Она догадалась, что это был китайчонок Ли. Он не присутствовал при истязании и вообще не принимал участия ни в чем, жил отдельно в домике и редко появлялся в избушке. Она почувствовала облегчение, кровь перестала стекать и боль уменьшилась.
Когда рассвело, на улицу вышел Василий. Широко зевнув и с хрустом потянувшись всем телом, он постоял, скрестив на груди руки и глядя на нее. Затем подошел к ней. Она закрыла глаза, надеясь, что он подумает, что она без сознания.
Зрелище было ужасающим. Вся в синяках и ранах, она стояла пальцами в луже крови, в ногах валялось крохотное тельце ребенка.
– Сдохнет, закопаешь в лесу, – сказал он, подозвав китайчонка Ли. – Выживет, пусть работает.
Через некоторое время, взвалив на себя тяжелые рюкзаки, он и два китайца ушли. Ли снова дал ей проглотить с чаем зеленый шарик, затем снял ее с гвоздя и помог перейти в баню. Он затопил баню и принес ей одежду. Она не была в силах пошевелиться, все ее тело было сплошной раной, любое движение приносило нестерпимую боль, в глазах от боли тела и души стояли слезы. Хотелось отмыться от крови и грязи, в которую она была опущена, но не было сил.
Однако шарик оказался поистине чудодейственным. Вскоре боль почти прошла, только головокружение усилилось. Люба постаралась вымыться. Ли принес мазь и смазал ее спину, все остальные раны она смазала сама.
– Раны быстро заживут, если мазать их каждый час, – сказал он. Она с трудом оделась и легла на лавку. Ли принес ей травяного чаю и кусок лепешки.
– Пей этот чай, и силы вернутся, – сказал он.
– Зачем ты мне помогаешь? – слабым голосом спросила она его. – Он все равно убьет меня.
– Я человек, – просто ответил он. – И, к тому же, врач.
– Ты говоришь по-русски чисто, – удивленно заметила она, до сих пор слышащая только его китайскую речь.
– Я закончил мединститут во Владивостоке.
– Как сюда попал?
– Гуй привел, это мой дядя.
– Почему ты все это терпишь?
– Моя семья должна дяде много денег за мое образование, и он велел мне отработать здесь. Еще год остался.
– Откуда у тебя такие чудодейственные травы?
– Это уже другая история. В Приморье много трав и растений, которые больше нигде не встречаются. Из них можно делать редкие по силе воздействия лекарства и яды, но у вас почти никто этим не занимается. Все ищут заморские лекарства, а своих больше, чем надо. Ты лежи пока, я сам все сделаю по хозяйству.
– Дядя тоже издевается над тобой, а ты терпишь.
– Я тоже сейчас раб, – спокойно сказал он. – Еще год отработаю на дядю, потом уйду и начну работать на себя. Если, конечно, нас всех здесь не схватят.
– Чем ты все время занят в избушке? И куда вы все время уходите?
– Тебе нельзя знать, иначе погибнешь еще быстрее.
– Ты не мог бы помочь мне убежать?
– Это исключено. Тогда убьют меня и мою мать. В этом гадючнике свои законы.
Он не стал больше разговаривать и вышел. Она закрыла глаза и постаралась заснуть.
Через два дня она была уже на ногах. От зеленых шариков Ли ее избитое и израненное тело довольно быстро восстанавливалось, раны на теле от чудодейственной мази подсохли и хорошо затягивались. Она, хоть медленно, но занималась хозяйством.
Василий и китайцы отсутствовали почти неделю, и это дало ей возможность отдохнуть от жутких побоев. Однако, когда они пришли, она еще не была здорова, ее тело болело, синяки и ссадины не зажили. Вдобавок, выкидыш и кровотечение дали знать о себе плохим состоянием и болями в животе.
Василий, свалив рюкзаки на землю, не сказав ни слова, повелительно протянул к ней ноги в сапогах. Поев, он приказал ей идти в баню. Не смотря на ее состояние, он долго насиловал ее, сопя и рыча от наслаждения. У нее снова открылось кровотечение, но вид крови так возбуждал его, что он не мог насытиться, тискал ее с каким-то звериным рыком, и она боялась, что он загрызет ее или замучает до смерти. Его возбужденные глаза наливались похотью, и он насиловал ее на пике мучительной потери сознания.
Утро принесло холодную и дождливую погоду. Когда все встали, и завтрак был на столе, Василий приказал ей раздеться и голую за цепь вытащил на улицу. Велев ей встать в позу собаки, он повел ее на цепи вокруг избушки. Затем пинком ноги перевернул ее на спину и поставил ногу на ее горло.
– Запомни до конца своих недолгих дней: забудь, что ты баба. Ты – сука, и будешь теперь вести себя, как собака.
Он снял висевший на суку дерева вчерашний ремень, и стал водить ее в позе собаки, подавая собачьи команды: «Сидеть! Стоять! К ноге! Голос!» Когда она не успевала или не могла выполнить команду, он хлестал ее по голой спине ремнем. Старые раны вскрылись и жутко заболели.
И вдруг в ее сознании сквозь муки и нечеловеческое унижение появилось нечто, некое решение выжить, подчиняя извергу свое тело, но никак не душу. Выжить во что бы то ни стало! Не дать сломить себя! Сцепив зубы и терпя все, что он проделывал с ней, она вдруг поняла, что просто обязана выжить! Она не просила его о пощаде, по его приказу лаяла, скулила, лизала его руку. Но уже знала то, чего он не знал еще: она решила выжить.
Наконец он на цепи завел ее, посиневшую от холода, в избу, и велел голой подавать им на стол. Взяв миску, из которой ела она, он швырнул ее в угол, где она спала, и сказал, что отныне она должна есть и пить, как собака. И если он увидит, что она ест или пьет по-человечески, он прибьет ее. В этот день из бани до глубокой ночи доносился ее стон, плач и вскрики. Насилуя, он зверски искусал ее.
Между тем осень постепенно превращалась в позднюю, затем в прошлую. Листья облетели, в ручье по утрам все чаще появлялась тонкая кромка льда у поверхности воды. Иногда пролетали снежинки. Последние перелетные птицы посылали с неба печальный привет тоскливо смотревшей на них Любе. Как ей хотелось превратиться в птицу, в опавший осенний листок, уносимый ветром, чтобы вырваться из этого жуткого ада!
Василий по-прежнему каждое утро вытаскивал ее голую на улицу и в позе собаки таскал вокруг избы, награждая хлесткими ударами ремня за промашки. Однажды она больно уколола колено о льдинку, вскрикнула, споткнулась и упала на мокрую землю. Василий подтащил ее к дереву и, перекинув цепь через сук, потянул вверх. Она стала задыхаться и терять сознание. Он, глядя в ее затухающие глаза, тут же изнасиловал ее.
Он был настоящим сексуальным маньяком! Ее муки, кровь и страдания приводили его в бешеный экстаз, глаза наливались похотью, и он насиловал ее на пике мучительной потери сознания. Психика маньяка выдумывала все новые еще более изощренные издевательства, венцом которых был жестокий и бурный секс. В последнее время он заставлял ее ласкать себя и произносить слова любви, а у нее душа протестовала, и язык не поворачивался сказать ему эти слова. И тогда он выдумывал еще более изощренные издевательства.
Когда они уходили на три-четыре дня, Люба отдыхала. Но разве это был отдых? До крика, до жуткого стона плакала ее душа безутешной мольбой. Она плакала целыми днями и вновь и вновь тщетно искала способы спасения.