Зоя Константиновна Илькович
Брошенец
Люба чувствовала себя совсем неплохо и подозревала, что Ли нарочно затягивает вопрос ее выздоровления, чтобы дать ей возможность отдохнуть от издевательств. Она много спала и еще больше думала. Сейчас у нее появилось достаточно времени, чтобы несколько успокоиться, меньше бояться, привыкнуть к новому положению и обдумать все.
Что будет с ней дальше? Что задумал ее хозяин? В душу закралась тревога от его слов о будущем. Он не собирается жить в России. Где же он рассчитывает жить? В другой стране? И с ней? Но это чистое безумие! Она твердо знает, что, как только у нее появится возможность, она уйдет, как бы он к ней не относился.
При мысли о том, что может оказаться с ним в другой стране, она слегка струхнула, еще не веря, что его намерения серьезны до такой степени, хотя уже несколько убедилась в его твердом нраве и сильном характере.
Если бы на улице не конец февраля с его вьюгами, ветрами и последними снегопадами, она убежала бы и сейчас, так как цепи на ней не было по-прежнему. Теплой одежды тоже не было, знаний о том, куда идти и как выжить в зимней тайге одной – тоже. Так что сиди, Люба, в бане, и наслаждайся последними днями исцеления, заботы, отдыха и покоя, тем, что твой изверг не насилует тебя, не пытает и не издевается.
Но все-таки каждое утро она просыпалась с чувством надежды, что вот-вот что-нибудь случится, что даст ей возможность уйти отсюда. Но чуда по-прежнему не происходило.
Люба лежала на своем ложе среди шкур и смотрела в оконце на улицу, где Василий сильными движениями топора рубил дрова. Нарубив огромную кучу, он стал складывать их в аккуратную поленницу. Внезапно оглянувшись, он увидел в оконце ее лицо, подошел поближе и, улыбнувшись, постучал пальцами по стеклу. Затем, написав пальцем на стекле ее имя, продолжил работу. Она отметила, что он за последние дни стал часто улыбаться простой человеческой улыбкой, хотя за прошлые месяцы она видела его улыбку только изредка, да и то она была больше похожа на звериный оскал. Хорошее настроение не покидало его порой весь день.
Вспомнив, каким было ее первое впечатление о нем, она стала задавать себе вопросы. Кто он такой? Что он за человек? Почему стал жестоким серийным убийцей? Возможно, он психически болен? Однако, весь его вид, поведение и манеры в последнее время говорили об обратном.
Она не переставала поражаться его перемене к ней. Почему имя Люба так дорого ему? Может быть, он любил когда-то женщину по имени Люба? Или Любой звали его мать? Она пыталась найти хоть какое-нибудь объяснение из его скупых слов о себе, сделать хоть какой-нибудь вывод, но ничего не получалось.
И еще. Она постоянно думала о жестоком предательстве Любомира. При этих мыслях цербер в голове мучительно скреб лапами, постоянно напоминая, как она сюда попала. Кто мог ударить еще больнее? По сравнению с этим удары Василия казались ей теперь чем-то незначительным. Что заставило его так поступить? Отдать ее, его жену, мать его детей, жестокому мучителю и заплатить за особые издевательства и жуткую, мучительную смерть!
Возможно, Василий что-то путает, возможно, это был заказ не на нее, возможно, это ошибка. Она понимала, что в последнее время они жили так плохо, что о дальнейшей семейной жизни не могло быть и речи. Сколько раз он в припадке злости поднял руку на нее, сколько раз за последнее время ударил дочерей, сколько раз изменял ей!
Его грешные ночи, которые он проводил с любовницей…. Люба вдруг вспомнила один отвратительный случай из последних месяцев их семейной жизни. У нее только что закончилась полоса тяжелой работы, и она хотела выкроить пару выходных дней, чтобы посвятить себя детям. Но Любомир увлекся довольно сложным бизнеспроектом с одним из партнеров, который всегда казался Любе неприятным и не внушающим доверия типом. Ходили слухи о его связях с криминалом.
Сколько Люба не отговаривала мужа, ничего не получалось, он упорно стоял на своем. Однажды он пришел домой в задумчивом состоянии. Вечером он сообщил ей, что проект, в который вложена приличная сумма, идет с большим трудом, и партнер больше не хочет заниматься этим. Им придется выплатить его часть денег, в противном случае их ожидают неприятности.
– Я знаю, как их избежать, – сказал Любомир. – Он высказал желание провести с тобой ночь, и все утрясется. Я дал согласие.
Его глаза приняли странное выражение, он властно взял ее за руку, и ей показалось, что он внутренне смеется над ней.
– Чистоплотность и порядочность не для бизнеса, – добавил он. – Многие жены бизнесменов так делают. Ты моя единомышленница и преданная помощница, и должна помочь мне. В этом проекте меня определенно ждет удача. Так что я не могу отступиться от слова. Если даже ты не согласна, тебе придется сделать это. Был бы очень обязан тебе.
Я вбухал в это прорву сил. И учти, мои тараканы в пределах нормы, и я дружу с головой.
– И ты будешь знать об этом? – спросила она побелевшими губами.
– Конечно, ведь я сейчас говорю с тобой, – произнес он с легкой усмешкой.
– Тогда давай поступим так. Ты переспишь с его женой, и он будет знать об этом, – произнесла Люба и повернулась, чтобы выйти.
– Никогда этого не будет! – добавила она медленно и внятно, мучительными усилиями сдержав себя, чтобы не влепить ему пощечину.
Что может бить больнее, чем постоянное, хроническое предательство любимого человека, длившееся годами? И все ее попытки усовестить, уговорить или даже умолить не дали никакого результата. А ведь когда-то она готова была за него руку держать на огне, клянясь в его порядочности, верности, доброте! И, когда уже не осталось аргументов, решила предпочесть остаться одна с тремя детьми, чем продолжать жить с ним.
Если он действительно отправил ее сюда, какова была его истинная цель? С мучительной ясностью она представила себе, как он теперь наслаждается со своей любовницей и смеется над ее страданиями. Но… возможно, это все-таки ошибка? Ну, не мог он сползти до такой степени! Во всяком случае, она должна сама убедиться, а до тех пор не будет его обвинять. Но как убедиться, когда она в глухой тайге, в плену у человека, который, хотя и не мучает уже ее, но требует от нее полного подчинения и дальнейшего рабства?
Прошло еще несколько дней. Люба уже ходила и по мере сил занималась домашними делами. Теперь ей не приходилось особо прислуживать мужчинам. По приказу Василия белье китайцы вынуждены были стирать себе сами, она не носила воду и дрова, не поднимала тяжести. В ее обязанности входило приготовить еду, вымыть полы и содержать в порядке помещения. И даже печь утром она теперь не растапливала, это делал Василий.
Ее положение среди мужчин изменилось коренным образом. Гремучий коктейль из пыток и издевательств, что являлось основным развлечением зимой для запертых в глухом уголке трех мужиков, закончился для нее, на его место пришли забота и грубоватое внимание Василия. При ней он ставал почти учтивым. Почти исчезла грубость выражений и разговор на языке зоны. Ухмылка, больше похожая на злой оскал, сменилась спокойной, подчас доброжелательной улыбкой.
Когда они оставались наедине, его лицо становилось мягким и словно отреченным от обстановки, в которой они находились. Впервые она заметила, что когда-то его глаза были словно изо льда, теперь же в них светилось внимательное тепло. Грубые слова и бешеная ругань даже по отношению к китайцам, что он нередко позволял, становилась все более редкой, появился нормальный человеческий язык. Раньше он, никого не стесняясь, рыгал, пукал и матерился, иногда насвистывал блатные песни, сейчас все это исчезло. У Любы было такое чувство, словно над ним крыло ангела прошелестело.
Перемены, произошедшие с ним, отражались и во всем положении Любы. Она уже не мерзла в своем «собачьем» углу и не спала полусидя. Специально для нее Василий по вечерам протапливал баню, и она спала на нарах, застеленных ворохом мягких шкур убитых и разделанных им животных. Он заставлял ее много есть и пить горячий наваристый бульон, и она в своем стремлении выжить подчинялась ему, исходя из того, что ей нужны силы.
Иногда Люба настолько поражалась его перемене, что порой непонимающе смотрела на него и не верила своим ушам. Она старалась проанализировать его поведение, но ничего не получалось. Однажды он попросил ее заняться изучением бытового китайского языка, и всерьез попросил Ли, чтобы тот занимался с ней. Оказалось, что и он каждый вечер ходит в домик Ли учить китайский язык, и уже хорошо умеет изъясняться.
У Любы было теперь достаточно свободного времени, и она с удовольствием стала заниматься. Имея прекрасную память, она быстро осваивала азы незнакомого ей языка, и Ли не уставал хвалить ее старания перед Василием.
Однако Люба пока не слишком доверяла явному улучшению своего положения, боясь, что каждый момент может снова изменить ситуацию не в ее пользу. Особенно она боялась из-за старого китайца. Тот был явно недоволен переменами в жизни их пленницы, особенно после того, как Василий однажды вечером, когда они остались одни, ласково предложил ей пожелать чего-нибудь, что для него возможно выполнить. Подумав, она попросила его, чтобы старый Гуй не приставал к ней и не щипал ее за интимные места. И еще попросила, чтобы чертов китаец не насиловал Ли.
– Противно смотреть, – тихо, как всегда, произнесла она. – Мужчина с мужчиной, это гадко.
– Сам ненавижу пидоров, – спокойно сказал он. – Но Гуй мне очень нужен, поэтому не вмешиваюсь. Но, если ты так хочешь, сделаю. А к тебе он вообще дорогу забудет. Ты теперь моя, и его руки больше не посмеют коснуться тебя.
С тех пор Гуй при виде ее скрежетал зубами от ненависти. Он больше не смел называть ее «сюка», не смел зажимать ее по углам. Василий четко и ясно произнес: «Не вяжись к ней». И Гуй не посмел ослушаться.
Для Любы это была лучшая защита от его вредного воздействия. И даже, когда порой от его немытого тела разило, как от козла, Василий бесцеремонно отправлял его мыться. Когда она находилась в избушке, зачастую слышала его сдавленное ядовитое хихиканье. Однажды она услышала, как он шепнул, проходя мимо нее, слово «слюха». В это время она мешала угли в печи и, развернувшись, пребольно треснула его по сухой заднице кочергой.
– Еще одно плохое слово про меня, и я отобью твою задницу, как котлету.
В это время оба других китайца были в избушке, и кто-то из них засмеялся, но взгляд Гуя остановил обоих. Готовая к решительному сражению, она стояла посреди избушки, держа в руках кочергу, но Гуй вышел и, выходя, сжигая ее маленькими злобными глазками, толкнул всем телом так, что она еле устояла на ногах. Заржав, как застоялый жеребец, и снова произнеся слово «слюха», он исчез.
– Прощелыга, негодяй и извращенец, – пробормотала Люба. – Пидорас! Вот твое имя!
И сама вдруг ощутила неприятный привкус произнесенного, решив, что больше не будет браниться.
– Опустилась ты, девушка, с этими бандюгами, – как-то слишком уж буднично добавила она. – Так и самой бандиткой стать недолго. А, впрочем, я теперь еще и, оказывается, жена бандита. Однако я и понятия не имела, что в моей жизни будет все это. Что ж, это даже иногда интересно, особенно, когда смерть немного отступила.
По вечерам, когда все затихало в маленьком мирке этих странных людей, Люба лежала на своем ложе и, засыпая, все время тревожно ожидала прихода Василия и изнасилования, но он не приближался к ней.
Он действительно приходил, но никакого изнасилования не было, и ей это казалось очень странным. Он садился возле нее, брал ее за руку, и они долго говорили, вернее, говорил он, а она лишь заставляла себя улыбаться, изредка задавая вопросы или отвечая на них. Он тонко и остроумно зарисовывал сценки из таежной жизни или шутил. У него была необычная увлекательная манера беседы, и в другом месте могла располагать к нему людей. Она чувствовала, что его тянет к ней, в ее душе даже затеплилась надежда на возможность освобождения. Она уже хотела было начать говорить с ним об этом, но, трезво оценив ситуацию, решила, что ее мечты преждевременны.
Спустя несколько дней, когда Люба готовила завтрак, он подошел к ней и обнял ее с такой нежностью, что она несказанно удивилась.
– Доброе утро, светлый денек и хорошее настроение впереди! Сегодня днем брось дела и как следует выспись. Ты будешь очень нужна мне ночью. Эту ночь я посвящу одному важнейшему вопросу: как доставить тебе наслаждение.
Василий удалился, оставив ее гадать о том, как все произойдет. Помня о его прежних болезненных и грубых изнасилованиях, укусах, удушениях и побоях, она начала впадать в панику.
Весь день выражение страха не покидало ее лицо. Нахмурившись от неприятных мыслей, она бродила по бане и машинально вертела в руках шишку. К вечеру она вышла из задумчивости и решила, что ей придется вновь терпеть.
– Что ж, не привыкать, – вздохнула она.
Вечером, когда она убиралась в бане, Василий вошел с ворохом одежды и веткой
ели с шишками.
– Хочется подарить тебе немного приятного настроения, – улыбнувшись, сказал он. – Одежду дал тебе Ли. А это от меня. – Он протянул ей ветку.
Люба была так удивлена его щедростью, что даже тихо засмеялась, и поблагодарила его. Он сел и заставил ее переодеться, с удовольствием осматривая ее нагое тело. Китайчонок Ли был таким же щуплым и маленьким, как она, поэтому рубашка и курточка пришлись ей впору, кроссовки тоже были по ноге. Только джинсы немного узковаты в бедрах.
– Ты все-таки женщина, – с удовлетворением констатировал он этот факт. – Твои бедра мне хорошо известны, но других брюк не нашлось. Зато теперь ты не выглядишь, как оборванка.
Действительно, ей впору было ходить голой, так оборвалась ее одежда, в которой она попала сюда.
Василий вдруг притянул ее к себе и усадил на колени. Он был в отличном расположении духа, из глаз струилось тепло и удовольствие. Улыбка меняла его внешность удивительным образом, от злобного оскала и мрачного огня во всем облике до полного удовлетворенной теплоты взгляда. Зерна позитивных изменений были в нем налицо, но дверь в свою душу он держал от нее закрытой, лишь постепенно приоткрывая ее и давая ей повод для размышлений.
– Я очень желал тебя, но не приближался, потому что хотел, чтобы между прошлым насилием и будущим интимом прошло некоторое время, и ты успокоилась.
Непонятное ожидание чего-то и страх овладели ею. Она тщетно пыталась скрыть волнение, боясь, что снова начнется ее мука. Но когда-то грубое животное насилие вдруг сменилось такой нежностью и лаской, что ей оставалось только удивляться всему, что сейчас с ней происходило. Его любовные порывы были истинно любовными. Сильный, властный и опытный любовник, он незаметно и постепенно доводил ее до экстаза, и, хотя она в душе сопротивлялась, как могла его ласкам, но тело…. Ох, уж, это тело! Оно вдруг решило, что слишком натерпелось всего плохого и решило взять реванш за все страдания, забыв про то, что это ведь тоже насилие. – Но какое! – Закричало тело и вдруг взорвалось сладким фейерверком и медовым расслаблением.
Раньше, когда он грубо насиловал ее, ее физиология иногда тоже реагировала на его вторжение. И тогда она плакала по ночам и, ненавидя себя, обзывала себя грязной шлюхой. Сейчас же ей не хотелось тащить в душу разный грязный хлам, и она просто терпела его ласки, позволяя телу самому решать, что делать. Он же, соскучившись по ее телу, упивался ласками в новом вдохновении, с новыми чувствами, не отрабатывая деньги, а для себя и своего удовольствия, не забывая о своей пленнице.
Между тем, тайга очнулась от зимнего сна, февраль умчался, забрав с собой последние вьюги, дни стали заметно теплее, признаки начинающейся благословенной весны были налицо.
Небольшая река неподалеку с треском разбила почерневший лед. Природа прогоняла зимнюю хандру, капая слезами радости с крыши избушки, запахло весенним воздухом, ледок на застывших за ночь лужах днем быстро таял от весеннего тепла. Зимы уже нет в помине, а пришедшая весна плачет радостными слезами капелей. Шустрая капель с крыши избушки и яркое солнце давали знать о том, что она, Люба, еще жива, и хочет чуда избавления от плена, хочет домой, в свой город, к своим детям, к маме и бабушке, к друзьям.
Уже март помахал ей дуновением теплого ветра, таяние снегов плавно перешло в шум дождей, апрель встретил ее возле избушки птичьи щебетом и маленькими зелеными полянками с подснежниками на прогреваемых солнцем пригорках. Окошко избушки, которое она отмыла до блеска, пламенело то ярким рассветом, то оранжево-розовым закатом.
Долгожданная красота весны, сводящая с ума весенними запахами! Кружились прилетавшие с юга птицы, а она тоскливо завидовала их свободному полету, возможности улететь туда, куда им хотелось.
Ее сводила с ума надежда, сводила тем, что то возникала, то исчезала в объятиях Василия. Люба уже не жила в черном мраке пыток и унижений, наоборот, Василий окружил ее такой заботой и вниманием, что ей оставалось только удивляться той метаморфозе, которая с ним произошла. Возле нее он, казалось, совершенно забыл жизнь по животным законам жестокости и насилия. Как будто счищалась с него грубая и безобразная кора душевного огрубения, как будто тяжелые камни его души растворились в огне ночных ласк и дневного тепла. Взгляд его слегка прищуренных глаз был удивительно теплым, иногда Люба замечала, что он улыбается даже тогда, когда его никто не видит.
Он так неистово ласкал ее по ночам, словно хотел загладить вину за прошлые издевательства, которые чуть не убили ее. Днем ей часто казалось, что мысли его где-то далеко от нее и всего, что их окружало, но ночи он посвящал ей, только ей. Он почти освободил ее от домашней работы, кроме готовки еды, давая ей днем отсыпаться, чтобы ночью она была в силе выдержать напор его ласк. Он спал вместе с ней, даже во сне не выпуская ее из своих объятий, и, что самое удивительное, возле нее он не храпел. Но стоило ему лечь днем поспать отдельно от нее, как на весь окружающий их лес раздавался его богатырский храп.
В минуты ласки Василий часто брал ее на руки, как ребенка, подолгу носил на руках, называя «малышкой», «птичкой» и просто Любочкой. Она поражалась его неимоверной силе и часто ловила себя на том, что присматривается к его внешнему облику. Раньше она боялась даже взглянуть ему в лицо, теперь же обнаружила, что он довольно симпатичен. Он не обладал наружностью патриция, но широкие, несколько сросшиеся на переносице, весьма красивые брови и большие желто-карие глаза, опушенные густыми и довольно длинными ресницами, являлись самым большим и ярким украшением его крупного, несколько широковатого лица. Рот тоже был крупным, с волевыми твердыми губами, нос курносый и довольно широкий, но не портящий основной картины лица. Просто все в нем было крупным, сильным и властным: и тело, и лицо.
На нем не было никакого жира, все его тело, привычное к тяжелым нагрузками, состояло из довольно рельефных мышц. Он был довольно смугл, но не с черными, а темно-русыми густыми волосами, которые периодически заставлял стричь Ли. Год назад, когда она впервые его увидела, у него были борода и длинные волосы до плеч, и рассмотреть его лицо было невозможно. Но в последнее время он уже не носил бороды и усов, и брился каждый день.
Насыщенный утренней бодростью день начался с истошных воплей старого китайца. О чем они с Василием так яростно спорили в избушке Ли, Люба не знала, но, уже немного зная бытовой китайский язык, догадывалась, что речь идет о каких-то документах. Второй китаец, который всегда находился с Гуем, сидел на бревне, подставляя солнцу узкую грудь и равнодушно прислушивался к спору.
Вокруг избушек снега уже почти не было, хотя в лесу снег еще лежал под деревьями. Мужчины ежедневно вели разговор о предстоящих походах, и Люба догадывалась, что они скоро уйдут, лишь еще немного подсохнет земля. Она все еще была без ошейника и цепи, и уже начинала надеяться, что Василий из любви к ней больше не нацепит это орудие ее неволи. И твердо знала, что уйдет при первой возможности, лишь только полностью сойдет снег, и можно будет беспрепятственно передвигаться по тайге.
День перевалил за полдень, солнце грело так хорошо и сильно, что ручьи, которые весело мчались мимо их жилья, намного уменьшились, некоторые пересохли вообще.
Люба закончила дела и сидела в бане, прислушиваясь к глухим ударам топора за оконцем. Вошел Василий и протянул ей букетик подснежников.
– Каждая женщина любит цветы, – весело сказал он. Ты – не исключение, не так ли?
Люба улыбнулась и поставила цветы в одноразовый стакан. Он подошел к ней и, подняв ее лицо за подбородок, заглянул в глаза.
– Кто я теперь для тебя: любовник или насильник?
– Наверное, и то, и другое, – тихо ответила она, смущенно краснея под его пристальным взглядом.
– На улице тепло. Ты не хотела бы прогуляться по лесу? Там сейчас очень хорошо.
– С удовольствием! – улыбнулась Люба. Она надела подаренную Ли легкую джинсовую курточку, и они пошли по узкой, протоптанной тропинке в глубину леса. Если двигаться по тропинке обоим, то нужно было идти один за другим, но Василий решил иначе. Он взял ее на руки и спокойно нес до поляны, которую хотел ей показать.
– Ну вот, теперь смотри. – Он опустил ее на землю. Хотя вокруг место было мрачное и глухое, поляна действительно выглядела сказочно красивой. Первые весенние цветы рассыпаны по зелени густым бело-синим ковром, весенняя легкая светло-зеленая вуаль распускающихся деревьев, розовое облако начинающего цвести багульника словно просили коснуться этой красоты сердцем. Над головой весело щебетали птицы. Весна в разгаре, и запахи, запахи….
– Нравится? – спросил он ее.
– Очень, – ответила она. – Настоящее празднество солнца и весны.
– Тайга красива всегда. И в лесу есть все, что нужно для жизни, только нужно научиться жить в нем.
Они присели на бревно. Вернее, он сел, а ее посадил к себе на колени.
– Мы с тобой, как красавица и чудовище. Только чудовище было добрым.
– А я вовсе не красавица, – слегка улыбнувшись, добавила она и осторожно провела пальцем по его ладони.
– Ты даже не представляешь, как ты красива и сколько в тебе нерастраченной нежности. Только раньше я в своей злобе на мир не замечал этого. Ты смогла бы хоть на некоторое время забыть все плохое, что произошло за этот год? Ты так много вынесла от меня, но я вижу, что ты не разлюбила жизнь. А я еще не сделал ничего для тебя, за что меня можно благодарить.
– Не знаю, – вздохнув, ответила она. – Наверное, для этого нужно особое умение. Кажется, у меня нет такого таланта.
Они долго молчали. Он прижал ее голову к своей груди и молча целовал ее волосы.
– В своей жизни мы совершаем тысячи ошибок, – вдруг произнес он. – На что мы тратим свою жизнь? На обиды, алчность, ненависть и злобу. А потом – безысходность. Вот ты, красивая, хорошо воспитанная, из хорошей семьи, почему исчезла из своего мира?
– Наверное, потому, что муж захотел забрать у меня мою половину бизнеса, я так думаю. Мы были в состоянии развода. Можно, я тебя спрошу?
– Спрашивай.
– Это действительно правда? То, что я здесь по его желанию?
– Да, это он нанял киллеров. Видно, ты ему сильно мешала.
– А ты действительно киллер?
– Ну, если считать за истину то, что я делал последние пять лет, то да.
Она съежилась, вспомнив его издевательства, и ей стало страшно.
– Как эти несчастные попадают к тебе?
– Мне их передают в условленном месте. А заказчики – такие же, как твой, алчные, злобные людишки. Братья, дяди, отчимы, мачехи, внуки, мужья, жены, соперницы и соперники, коллеги по работе. За деньги, за квартиры, за фирмы, за бизнес, за любовников и любовниц. Мир, который я ненавижу, и в который не хочу возвращаться.
– Но киллеры убивают сразу.
– Это – смотря какой заказ. Сейчас мир извратился. Все считают себя правыми, а крови ближнего жаждут. И чтобы мук как можно больше. Сколько могут оплатить, столько мучений и заказывают.
– Никогда не думала, что такое существует. Ты будешь дальше продолжать?
– Следующий заказ уже ждет, но я не пойду. У меня другие планы. У меня сейчас ты. И я собираюсь начать новый виток жизни. И ты в этой жизни будешь главным звеном, основой моего существования. Я полюбил тебя, и полюбил твое присутствие возле меня. Я уже не думал, что когда-нибудь смогу полюбить, но все произошло почти мгновенно, появилось новое, ранее не испытанное чувство. Словно во мне сгорело все зло, накопившееся за годы, сгорело в огне твоего температурного бреда. Словно что-то ушло, освободив место для чего-то нового, для любви, добра и нежности для тебя. В душе как-то все очень чисто и по-доброму, словно какой-то свет во мне, и становится все ярче. Когда ты так терпела от меня, в твоих глазах я, кроме муки, видел презрение. Ты страдала, но это меня бесило. Если бы ты орала, просила, я бы…, не знаю…, а ты молчала. Я хотел бы, что бы ты забыла свой страх и мое прошлое.
Люба опустила голову и вдруг смахнула набежавшую слезу, понимая, что избавлена от ужаса, в котором находилась, но никогда не забудет этот период своей жизни.
– Я теперь живу так, словно у меня крылья за спиной, чувствую, что стал даже добрее и мудрее. Хочу начать жизнь заново, потому что со мной ты, Люба…, моя Люба.
– Тайга – это твой последний дом?
– Нет. Скоро мы уйдем отсюда, не позднее июля. Мы уходим в Китай. Нужно уходить, пока есть проход. Его могут в любой момент обнаружить, так что, надо спешить. Но мне следует предпринять еще ряд необходимых шагов, чтобы получить необходимый нам обоим результат. Ты уходишь со мной. Ты – моя жена. Гуй по своим каналам заказал нам паспорта. Тебе не хотел, но он подлее, а я сильнее. Так что скоро у нас будут паспорта с китайским гражданством. А потом, если переселение пройдет благополучно, я не собираюсь долго отсиживаться в Китае. Как только мы сможем сесть на пароход, мы уплывем куда-нибудь подальше, в далекую жаркую страну, где всегда лето, где тихо и законы лояльны, где никто меня не будет разыскивать. В тихое местечко, где я смогу купить небольшой дом и такой же небольшой магазин или автомастерскую. Где нас никто не будет беспокоить, и мы сможем жить тихо.
Мы будем сами творить свою счастливую или несчастливую жизнь, но свою, опираясь на мой и твой опыт. Твое былое постепенно уплывет в никуда. И я буду наслаждаться жизнью с тобой, только с тобой. Каждый день я буду заполнять кладовую нашей любви. Ты станешь мне добрым другом и помощницей на долгие годы, и постепенно мы превратимся в чету неспешных мудрых стариков. Деньги у меня на все это мероприятие есть. Много ли нам нужно, чтобы жить и любить!
– Нет, Господи, – прошептала Люба. – Это неправда. Так не может быть.
Он вопросительно поднял бровь и посмотрел на нее, очевидно, не расслышав ее шепот.
– Сколько у тебя детей? – вдруг спросил он.
– Трое. Три дочки: Вера, Надежда, Любовь, – сквозь слезу еле произнесла она.
– Мне понятна твоя печаль и тревога. Но отпустить тебя не могу по многим причинам. Во-первых, ты не дойдешь, потому что здесь на сотни километров вокруг нет ни жилья, ни людей, а диких зверей полно. Дороги ты не знаешь, еды в тайге не добудешь. И даже, если
дойдешь, тебя там спросят, кто держал тебя в плену. Расследование будет обязательно, что ты им скажешь обо мне? Ты знаешь много. Слишком много, чтобы я мог отпустить тебя даже по этой причине.
Это было ясно и без слов, и она молчала, не в силах прийти в себя от такого тяжелого разговора. Он крепче обнял ее и поцеловал.
– Я ничего не боюсь в этой жизни, но не хочу снова остаться один. Хотя это было так неожиданно для нас обоих, но я полюбил тебя, ты дорога мне. Ты таишь в себе мою награду за все годы терпения и лишений. Хочу, чтобы ты прожила свою жизнь, опершись на мою руку, а лучше на моих руках. Хочу, чтобы мы жили без лжи, страха и боли, только с одной любовью. Когда ложусь с тобой в постель, дурею от радости. Если бы это раньше ударило мне в сердце, ты не настрадалась бы так.
Всю обратную дорогу он нес ее на руках, а она думала, что не утратила способности удивляться. Пройдя мимо ехидно улыбающегося Гуя, Василий занес ее в баню и положил на нары.
– Отдыхай и ни о чем не беспокойся. Ты в сильных и надежных руках. Я не то, что твой бывший избалованный хлюпик-бизнесмен. А проблемы порешаем постепенно.
Он отошел к двери, затем повернулся и, улыбнувшись, добавил:
– И не занимай вечер, у нас интимный ужин с продолжением.
Василий вышел, а она вскочила и заметалась по бане, заламывая руки. Что ей делать? Как избавиться от всего этого кошмара? Его ненависти и любви, его власти над ней и этого чертового хутора из трех избушек, от одного вида которых ее уже давно тошнит? Скорее бы сошел весь снег, чтобы можно было уйти, и она убежит отсюда. Василий, конечно, лжет, что здесь за сотни километров нет никого. Кто-то должен быть!
Люба уже давно обдумывала, что, если бы ей удалось убежать, то нужно идти все время на восток, до океана. А там обязательно встретятся и люди, и селения. Она надеялась, что Василий не нацепит на нее проклятую цепь и, как только они уйдут в свой поход, назначение которого было ей до сих пор неизвестно, она уйдет тоже.
И никакого Китая! Никакой будущей жизни в далеких краях, которую он нарисовал себе! Она хочет домой, к детям, а он пусть идет, куда хочет! Ишь, вообразил себе любовь! Все решает сам, лишая ее права самой решать, как ей жить! А она как была рабыней, так и осталась! Да стоит ей только слово поперек сказать, как он убьет ее, или, во всяком случае, снова изобьет и будет пытать! Да чтоб он провалился со своей любовью и своим Китаем! Остап Бендер нашелся! Убийца! Маньяк! Киллер!
– Завтра мы уходим, возможно, на неделю. Ли остается, он болен и идти не может. Ты поможешь ему.
Они сидели на бревне возле избушки, и больше молчали, чем говорили. Василий обнимал ее за плечи. Последние дни апреля уходили, и май начинал дарить им свою красоту и вдохновение.
– В детстве мне порой очень хотелось, чтобы кто-нибудь вот так сел возле меня и спросил, о чем я думаю. И что он понимает меня, и дает мне надежду на помощь, – сказал вдруг Василий. – В юности мне хотелось любить и жить без грусти. А теперь я хочу быть твоей силой и твоей уверенностью в завтрашнем дне. Что ты думаешь о переселении в Китай и дальше?
Люба сделала вид, что не знает, как отнестись к такому его решению, и стала оправдывать свои сомнения тем, что через границу пройти незамеченным невозможно, и что их в любой момент могут арестовать на границе и в самом Китае.
– Проход есть, тяжелый, трудный, в довольно глубокой пещере, которая промыта подземной рекой, но он пока никем не обнаружен. Документы тоже скоро будут, хотя пришлось согласиться на гораздо большую сумму, чем заранее обговаривалось со скупым Гуем. Но за это не грех и кошельком тряхнуть. Еще немного, и пойдем добывать наше счастье. Ты будешь купаться в моей любви, и нам хватит ее на двоих. Однако, если ты со временем прибавишь еще и свою, я буду знать, что не зря родился на свет. Ты можешь полностью преобразить мою жизнь. Я очень долго ждал тебя, слишком долго, и уже совсем было поверил, что люди – это все без исключения сволочи.