Зоя Константиновна Илькович
Брошенец
Он крепко прижал ее к себе.
– Я уже ходила за любовью, – подумала она. – И опыт довольно печален.
Фразами о переходе в Китай Василий взвалил ей на плечи новую тяжесть. Он был незрячим и не замечал ее душевной пустоты по отношению к нему. Ей казалось, что она летит с обрыва, что обязательно погибнет там и никогда не увидит своих детей. Положение казалось ей совершенно нестерпимым, из которого был только один выход – побег, и как можно скорее.
А ночью она вновь чувствовала его давящую мощь, его горячие руки и губы, и его бурные ласки вызывали в сердце и мозгу возмущенное сопротивление, но приходилось молча предаваться судьбе.
Но тело будто отделилось от сознания, и вздумало отреагировать на его призывные ласки. Он шептал ей самые нежные, самые ласковые слова, но душа молчала. Что ж, хотя бы своим мыслям и чувствам она была хозяйкою.
А сердце было там, где ее безопасная гавань, где ее дорогие, и от этой мысли на глаза наворачивались слезы. Ее дом, ее семья гораздо заманчивее, чем обещанная киллером жизнь в Китае, или где там еще…. Но разве она могла ему об этом сказать?
Утро, начавшееся чуть свет, казалось мирным. Но, когда рассвет обозначился, Василий вошел в баню с ошейником и цепью.
– Ты обязательно сделаешь глупость и убежишь. И обязательно погибнешь в тайге. А я не хочу отдавать тебя никому. Ни диким зверям, ни опасной тайге, ни твоим детям, ни твоему подонку-бизнесмену. Я не слабонервный, но сойду с ума, если тебя здесь не застану.
Люба не ожидала такой неблагодарности. Ей захотелось заорать, что она не вещь, чтобы ее запросто отправить на край света к киллеру на муки, отдавать или не отдавать, забирать с собой в Китай, как необходимый предмет! Но ему не были знакомы слезы ее горя, он был одержим любовью, идеей забрать ее с собой в Китай, а ей предоставил только возможность проститься с мечтой увидеть детей. Вместо этого она села, закрыла лицо руками и горько заплакала.
Она была оглушена его решением снова заковать ее в эти кандалы, и чувствовала себя рабой обстоятельств. Со слезами на глазах она взглянула на него, но его взгляд выражал лишь то, что она находится под прессом его власти над ней. Вырваться и убежать было нельзя, и она молча подставила шею.
Теплый день набирал силу. Давно отжурчал ручьями март. Нарядный день конца апреля, весь в березовых и ольховых сережках, подснежниках, мелких синих и бордовых цветочках с неизвестным названием и до безумия яркой синевой. Уже не так уныло и темно в избушке.
И как же не соответствовал этому стон ее души, которая так рвалась домой, к семье, к друзьям, к морю! Как ей хотелось простого человеческого счастья! Хоть на миг, хоть чуть-чуть! Весна дарила людям так много, а ей ничего, кроме призрачной надежды на освобождение. Важные события в мире идут мимо нее, а она целыми днями топчется в вонючей избушке, в тесном соседстве с четырьмя грубыми мужиками, которых не хотела бы никогда знать и видеть, и ненавидя с ними вместе этот уже стающий привычным быт и постоянный дискомфорт. Она так устала от таежной тишины, озвучиваемой только шелестом деревьев, ветром да птицами. А ей до смерти, до одурения хотелось послушать хорошую музыку, посмотреть по телевизору фильм, сидя на мягком диване с чашкой чая в руках, съесть пирожное.
Где этот такой родной, уютный и привычный ее мир?
– Господи, я так страдаю!
Люба сидела на бревне возле избушки, поникнув под тяжестью отчаяния. Китайцы и Василий ушли, один Ли безвылазно сидел в своем домике. Никто не мешал ей тосковать.
Сегодня Пасха. Маленький семейный праздник с маленькими семейными ритуалами. Это праздник в доме мамы, ее полные света глаза, это крашеные яйца и сладкие куличи, светлое разговенье, веселая игра со стуканьем острыми кончиками яиц друг о друга, чье быстрее разобьется.
Как они там сегодня? Наверное, безысходно тоскуют о ней и надеются, что вот-вот откроется дверь, и о, чудо! Она войдет и обнимет их, всех и сразу. И расскажет только маме и друзьям, как, надеясь на рай с Любчиком, случайно провалилась в кромешный ад. И что теперь для нее существуют две категории людей: Люди и нелюди. И Любомир – первый из вторых. И что богатства еще недостаточно, чтобы чувствовать себя счастливым. И что она поняла, что в молодости сердце и разум большие антагонисты.
Сегодня ей приснилась бабушка, ее закорузлые добрые руки, ее смеющийся взгляд, ее сладенькие карамельки, с которыми она пила чай. Она даже почувствовала их клубничный вкус.
Она вспомнила, как Любомир терпеть не мог ее, презирал и за глаза называл «старой облезлой крысой» за то, что ее бабушка на все имела свое мнение и весьма часто ставила его на место, высказывая конкретное мнение по поводу его поступков в отношении семьи. На ее лице мудрость жизни словно оставила свои следы и, хотя ей было уже много лет, она до сих пор была быстрой, самокритичной и обладала высоким чувством юмора.
– Возраст – это всего лишь цифра. Я старая боевая лошадь, и еще не раз взбрыкну копытами, – смеялась она в свои дни рождения. Она очень любила театр, любила свою невестку, внучку и правнучек, своих подруг, она просто любила жизнь. Но Любомира не любила никогда. Перед их свадьбой она, прочитав Любе нотацию о последствиях раннего брака, сказала:
– Ты доверяешь ему гораздо больше, чем он этого заслуживает.
А любовь горела, торопила, туманила вихрем чувств! Восторженная и совсем зеленая, не думающая ни о чем, кроме себя самой, ее юная, юная любовь! Сияло небо в глазах, и все было из самого сердца. Нормальное состояние юности, когда двое летают от счастья и относятся к категории абсолютно и постоянно влюбленных, совершенно не веря в то, что рай вовсе не на земле, но ад…. Так уж устроено на белом свете….
Как же правы были бабушкины гадальные прогнозы, отнюдь не обещающие плавное и спокойное движение по жизни!
– Вместе бороться за насущный хлеб еще не означает абсолютного счастья. Вдохновение как пришло, так может и уйти. Это свойственно молодым людям без идеалов. А у него идеалов нет, один материализм.
Она невольно повторила про себя эти слова бабушки.
Дождь застучал по траве возле ее ног, и она вошла в избушку. Сейчас здесь никого не было, пол вымыт, помещение проветрено. А зимой вонь в избушке стояла такая, что Люба старалась лишний раз не заходить в нее. Не только из-за отвратительного запаха, но и из-за страха перед Василием.
С тех пор прошло достаточно времени, и только теперь она начала немного отходить от того, что пережила за год плена. Только теперь стала, еще несмело, смотреть ему в глаза. Но постоянное ожидание вспышки его гнева всегда жило в ней, даже когда он с любовью прижимал ее к себе, называл Любочкой и «малышкой». Даже когда он спокойно спал рядом с ней, она думала, что рядом мирно похрапывает ее погибель, и что ее физические раны зажили, но душевные не заживут никогда.
– Не любовь у него ко мне, а сплошная физиология, – пробурчала Люба и решила отнести ужин Ли. Ей захотелось поговорить с этим спокойным и умным китайцем о чем-либо важном и интересном, ведь в другое время она не могла бы этого позволить. Она порой недоумевала, когда видела его в этой компании, но спросить, почему он оказался здесь, не решалась.
– Было бы неплохо, если бы ты посидела возле меня, а то уже скоро разговаривать по-русски разучусь, а мыслей накопилось столько, что уже хочется поделиться, – улыбнувшись ей, сказал китаец. – В последнее время, как медведь, рано встаю и рано ложусь, чтобы много не думать, но все равно не высыпаюсь.
– Чем ты занимаешься здесь? У тебя целая мини-лаборатория. Ты что-то изобретаешь или исследуешь?
– В дальневосточной тайге столько разных уникальных растений, что исследовать их свойства одной жизни не хватит. Многие нигде больше не встречаются. Здесь я нашел малоизвестных диких пчел, которые производят такое вещество, мизерной дозы которого хватает, чтобы поставить онкобольного человека на ноги. Сейчас занимаюсь этим. Недавно занимался очень интересными мелкими, почти незаметными грибами, вытяжка из которых полностью перечеркивает догму о неизлеченности алкоголизма. Я мог бы делать намного больше, если бы имел хорошую лабораторию.
– Ты, случайно, не на себе испытываешь эти лекарства? Что-то ты часто болеешь.
– Бывает, – засмеялся китаец. – Иначе дозу не рассчитаешь в этих условиях. Вот и приходится быть подопытным животным.
– Это же опасно!
– Не настолько, чтобы умереть. Я умен и осторожен.
– Однако, как я однажды поняла, вы здесь еще что-то производите?
– Тебе нельзя об этом знать. Лучше спи спокойно.
– Я сегодня вспомнила, что так и забыла поблагодарить тебя за свое выздоровление, -произнесла она, ставя на стол еду. – Если бы не твои лекарства, уже не жила бы. Это была огромная помощь.
– Да, простудилась ты тогда до смерти, – ответил он. – Даже мозговые оболочки воспалились.
– Он поступил со мной, как в концлагере во время войны. Выставил меня голой на мороз и облил ледяной водой. Я чуть в ледяную статую не превратилась. Разве такое можно выдержать?
– Но после этого он просидел возле тебя четверо суток, не отходя ни на минуту, менял компрессы, поил, давал лекарства. Я был поражен его заботой, ведь до сих пор он никому такого внимания не оказывал, просто подводил к концу – и все. Его отношение ко всем было сугубо практическим, и милосердия и доброты в нем не было ни на йоту. Думаю, что что-то в нем сломалось, что-то пулей пролетело через мозг, чего мы не знаем. Психология серийных убийц очень сложная, и у некоторых порой наступает полоса жуткого раскаяния. Многие из таких заканчивают суицидом.
– Почему он стал таким, как ты думаешь?
– Большинство из них имеют психические отклонения, но он не из таких. Он умен, очень способен и неплохо начитан, он незаурядный субъект. У него особенный характер и высочайшая сила воли, но совершенно закрытое сердце. В походах он без промедления справляется с любыми проблемами. Чувствуется, что он отнюдь не взращен любимой мамочкой и проживает сложную жизнь. Он постоянно погружен в свои мысли, в замкнутый круг своего мира, но никто не знает, во что он верит, о чем думает и как воспринимает жизнь, какова его истинная цель. О смерти, кстати, с ним все ясно.
– Я до сих пор не знаю, как перебороть страх и посмотреть ему в глаза.
– Бойся его сколько хочешь, но своего страха не показывай. Слабые его раздражают. Как только он убедится в твоей слабости, твое влияние на него закончится. И он не признает никаких компромиссов. У него эрогенная зона в мозгу, а не в сердце, его трудно прошибить слезой.
– Мой мозг отказывается его понимать. Сказать, что он странный человек – ничего не сказать. Как может сочетаться такая жестокость с его сегодняшним состоянием?
– По-моему, он и сам себя теперь не понимает, – засмеялся Ли. – Просто идет на поводу у своих чувств. До сих пор он шел по жизни, как животное, но, кажется, ты зацепила его душу, и она раскрылась.
Меня очень удивляла его забота о тебе во время болезни. Я заставал его, когда он гладил тебя по голове и шептал ласковые слова. Однажды я тихо вошел к тебе и застал его, когда он устало сидел возле тебя на стуле. Глаза грустные, плечи опущены, как будто невыносимый груз давил на него всей тяжестью. Однако в других делах он проницательный и способен воздействовать на окружающих. Его интуиция и ум всегда работают в унисон. С ним любое необдуманное действие чревато опасными последствиями. Имей это в виду. Он способен совершать как чудовищные, так и благородные поступки.
Мне навсегда запомнился один незабываемый случай. Однажды в походе мы попали под камнепад, и он подставил свою спину под летящие камни, а нас швырнул себе под ноги, чтобы не убило камнями. Нас тогда почти засыпало, грохот стоял ужасный, мы уже думали, что погибли. Гуй от страха залез Василию между ног и так визжал! – Ли расхохотался от души. – Представь себе: зад Гуя торчит между ног Василия впереди, а голова сзади. Васю тогда сильно побило, на голове и плече были рваные раны, и вся спина в кровоподтеках и ссадинах. Я отыскал нужное растение и остановил кровь, после чего он снова взвалил на себя рюкзаки и с трудом дошел до лагеря. Я зашил ему раны, и он выздоровел гораздо быстрее, чем я думал. У него идеальное здоровье, а сила просто неимоверная. В другой раз у Гуя по дороге случился радикулит, его скрючило не на шутку. Василий одним махом руки просто швырнул его к себе на спину на рюкзак, и так донес до лагеря.
Он умеет без труда переносить всевозможные лишения, обладает колоссальной энергией и любит тайгу. Он обдумывает все и сразу, на что способен не каждый. Однажды, когда поход должен был быть особенно опасным, вернулись нерешенные ранее проблемы, и нас преследовала полоса неудач в рискованных предприятиях, он ушел один и отсутствовал две недели. Мы уже не надеялись увидеть его живым и не думали, что будем работать с ним в одной упряжке. Но он пришел как ни в чем не бывало, лишь сказал, что это были уникальные дни и ночи.
– Тебе не приходилось видеть у него фото, такое, оборванное с одного боку? Когда я первый раз пришла в себя, он сидел возле лампы, глядя на это фото, и был очень грустен.
– Нет, я ничего не знаю о фото. И о его прежней жизни тоже. Он – сплошная загадка для меня. Я видел, как он жестоко и равнодушно убивал людей, и думал, что он всегда такой. До тех пор, пока не споткнулся о тебя.
– Что касается меня, не имеет значения. Мне хочется знать, что он чувствует, когда убивает человека.
– Это загадка серийного убийцы. У каждого человека, будь он порядочный человек или негодяй, свои вибрации и свое ощущение поступков. Однако если бы он не вспыхнул любовью к тебе, ты, пожалуй, уже присоединилась бы к остальным. Все происходит в свое время. Это – судьба. Ясно, что он одаренный человек, и чувство вкуса ему приемлемо тоже. Сколько еще в России таких одаренных людей пропадает по тюрьмам и глухим российским деревням, никто не знает. Я никогда не встречал такого таланта к языкам, как у него, он на лету запоминает китайский, а ты знаешь, что это один из самых трудных языков. Он мог бы заинтересовать собой многих людей, и не только в криминале, из него получился бы чрезвычайно талантливый бизнесмен и отличный парень в обычной жизни, возможно, слишком суровый. В нормальной жизни он своими талантами украсил бы землю.
– Я все время стараюсь понять и осознать свое положение, прошлое и настоящее. И не знаю, что будет со мной дальше, – грустно сказала Люба. – Он хочет забрать меня в Китай.
– Ты достигла невозможного, и в это трудно поверить. Возле тебя он чувствует себя мужчиной, а не преступником. Он беглый зэк, и ему некуда деваться. Либо уходить за границу, что опасно, либо оставаться в тайге до конца дней, чего он не может, он по натуре не медведь. А ты сама? Чего бы ты хотела? Не прорастает ли в твоей душе чувство к нему? Ты стала заметно мягче.
– Нет, ничего во мне не прорастает. Я, как была пленницей, таковой и являюсь. Я хочу домой, хочу мира и покоя в душе, зная, что мои дети вне опасности. Я хочу тебя спросить. Действительно, что он киллер? И к нему отправляют неугодных родственников для ликвидации?
– Увы.
– И меня?
– И тебя.
– Муж?
– Если больше некому, то да.
Несколько секунд она обдумывала, что сказать.
– Вылезать из трясины незнания самого близкого человека всегда тяжело, – задумчиво произнес Ли. – Меня дважды предавали близкие люди, и я знаю, как это.
Они помолчали. Люба стала собирать посуду.
– Не знаю, что делать, – задумчиво и грустно произнесла она. – Облегчения на горизонте не видно. А просто жить без мыслей и надежды, просто есть и спать с ним не могу. Хочется очиститься от всего и жить только с дорогими сердцу людьми.
– Даже в самом глубоком тупике есть выход, просто нужно искать и не сдаваться. В глубине души он надеется на ответ твоего сердца.
– После того, как издевался надо мной так бесчеловечно?
– Это был его заработок.
– Но я человек! Понимаешь, человек! И мне было больно, страшно и унизительно! Для моей психики это было невыносимо! Я до сих пор чувствую себя очень неловко и постоянно боюсь. У меня дома все было налажено, и вдруг я попала в такой ужас, что чуть сама не покончила с собой.
– Его издевательства – лишь следствие подлости твоего мужа.
– Ты его защищаешь?
– Нет, ни в коем случае. Констатирую. Если бы не было таких родственников, не было бы и таких киллеров.
– По-моему, у меня самая безнадежная жизненная ситуация, и ее жертвой я стала сама. Я слишком доверяла мужу и слишком его любила. Постоянно думаю, как уйти отсюда, но ничего придумать не могу.
– Ты ничего не сможешь сделать. Ни одно твое движение не остается без его внимания. Единственная надежда на случай. Если переход в Китай произойдет удачно, ты можешь сбежать и обратиться в консульство. Или в полицию. Тогда придется сообщить, что он беглый преступник.
– Отсюда далеко до людей?
– Это самый удаленный и глухой уголок тайги недалеко от китайской границы. Чтобы дойти до цивилизации, нужно отмахать несколько суток по безлюдью и бездорожью. Ты бы не дошла. Дикие звери, голод, незнание дороги и страх тебя уничтожат.
– А эти избушки – чьи они? Кто здесь жил раньше?
– Гуй говорит, что какие-то староверы, но потом все умерли.
– Откуда он знает?
– Гуй старый контрабандист. Для него все, что его окружает, только предмет торга и личный интерес. И это удивительно, но он в этих запутанных джунглях его жизни ни разу не попал в тюрьму. Хитер, как стая лис, и подл, как шакал. Знает всех и вся вокруг границы, своей и русской. Впрочем, здесь каждый из нас обладает особенными знаниями и умением.
– Как они познакомились с Василием?
– Не знаю. Когда меня привел сюда Гуй, Василий был уже здесь.
– Если бы мне представилась возможность, я бы ушла через тайгу, несмотря на опасности, – произнесла она, уходя. – Надеюсь, тебе можно доверять.
– Я тоже, – улыбнулся Ли. – Кстати, спасибо взаимное.
– За что? – удивилась Люба.
– Гуй скрипит зубами, но ведет себя гораздо приличнее.
– Он грязное животное. Он наслаждался зрелищем издевательств и насилия всю зиму. Ему нравились мои страдания и мой стыд. Он старался даже ближе подойти, чтобы созерцать изнасилование. Извращенец и гад! Эти воспоминания и сейчас вгоняют меня в краску.
Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Люба вышла.
– Запомни: надежда есть всегда! – крикнул ей Ли напоследок.
Звезды мелькали над спящей тайгой и исчезали, а она все сидела на бревне, прислонившись спиной к стене избушки, одна среди тайги, не считая Ли, окошко которого тускло светилось, очевидно, он что-то читал или занимался своими опытами.
Одна со своими бессонными мыслями, которые за месяцы плена, пожалуй, источили ее душу. В голову одна за другой приходили неожиданные идеи спасения, но ни одна не могла быть воплощена в жизнь. Каждый день думая о побеге, она, чтобы отвести горестные мысли, шепотом разговаривала то с детьми, то с Богом. О том, что она, во что бы то ни стало, должна убежать, выжить в тайге и дойти до дома.
Люба понимала, что уговаривать Василия отпустить ее бесполезно. Но что-то еще теплилось в мечтах, надежда, что удача вдруг повернется к ней лицом. Возможно, ей в Китае, или там, куда они переберутся с Василием, действительно удастся связаться с полицией и русским консульством. Это на сегодняшний день ее единственная возможность. И ей придется согласиться на этот опасный переход в Китай. Возможно, их схватят на границе, и тогда ей в присутствии Василия придется сделать заявление, что он преступник, а она его пленница. Если его разыскивают, как беглого серийного убийцу, то он обязательно рано или поздно попадет в руки полиции.
Она понимала, что Василий настроен решительно, и заберет ее в Китай, даже если ему придется вести ее на цепи, что, скорее всего, и произойдет. Он не снимет с нее цепь, потому что каждый из них думает о побеге. О ее побеге. Он прекрасно знает о ее мыслях, ее тоске о детях, о доме, о ее жизни, из которой она была так жестоко вырвана. Как капризный ребенок любимую игрушку, он не хочет отдать ее никому. Она понимала, что он скорее убьет ее, чем позволит ей уйти. Даже цепь он всегда осматривал с большим подозрением. Он хочет иметь женщину, он хочет ее. Любит ли он ее, или она ему просто нужна, как одалиска, рабыня, служанка? Она уверена, что человека в ней он не видит. Он полюбил ее тело, ее скромность и подчинение возбуждают его, он наслаждается близостью с ней, но его не интересует ее душевное состояние.
Раньше Люба думала, что столкнулась с сатаной в человеческом образе, собственно, так оно и было тогда, когда он испытывал ее нечеловеческими страданиями. Раньше он вбивал в ее душу страх и отчаяние, сейчас он также вбивает ей в душу и сердце свою любовь.
Она готова была простить ему даже боль, но скотское насилие в присутствии смеющихся и выкрикивающих грязные возгласы китайцев, Гуя, желающего в этот момент подойти ближе и все увидеть, почти потрогать руками, ее стыд и глаза, залитые слезами позора…. Их лежащие на нарах голые тела, и то, как они, подперев головы руками, наблюдали за ходом пыток. Она вдруг содрогнулась от отвращения, вспомнив, что в последнее время стала испытывать экстаз во время его ласк.
– Тьфу! Чтоб ты провалился со своими ласками! Когда-нибудь я смогу сама решить, хочу я мужчину, или нет? Если удастся вырваться отсюда, никогда! никогда я не выйду замуж! Никогда! Никогда не лягу в постель с мужчиной! Чтоб им всем!
Люба подхватила цепь, неизбежную свою реальность, и вошла в избушку, закрыв двери на засов. Ложась спать, тихо помолилась за родных и близких, почему-то почувствовав за них страх. Потом помолилась еще раз, чтобы с ними не случилось горя. Потом помолилась о ниспослании свободы.
– Бог со мной, а все остальное против меня, – подумала она, уже засыпая. Вспомнив недобрым словом Любомира, добавила в мыслях, что лучше бы никогда не была его женой.
Ей приснилось, что она на красивой поляне, где яркие цветы и красные с черными крапинками бабочки над ними. Ей хорошо, никакие мысли не мучат, не томят и не жгут ни сердце, ни мозг. Она во что бы то ни стало должна куда-то идти. Вдруг из-за кустов вышел тигр, его желто-карие огромные глаза неотрывно и злобно смотрели на нее. Она испытала ужас и хотела закричать, но не могла. Вокруг стало темно, и от тигра остались только огромные желто-карие сверкающие глаза. Из темноты выступили две мужские фигуры и стали приближаться к ней со зловещими намерениями. Они окружили ее, и она стала в страхе метаться между ними.
Но все исчезло, и на смену появилось старое деревенское крыльцо, потом старый заброшенный и давно забытый хутор, над ним много света, рядом длинные тени. Но исчезли и они, а вместо них чистый, теплый свет и женщина в белом одеянии, лицо ее было закрыто тонким покрывалом. Она протянула к ней руку и коснулась ее лба.
– Что вы от меня хотите? – прошептала Люба.
– Создай себе ауру из терпения и любви, – произнес тихий нежный голос. – Смиренно принимай свою судьбу и не теряй свой луч надежды.
Женщина исчезла, и вокруг все стало синим-синим, ярким и праздничным. Нежно запел хор, и в небе появился небольшой хоровод полупрозрачных человеческих фигур в белых одеждах, которые плавно танцевали, взявшись за руки.
– Это души убитых им, – произнес с неба все тот же тихий голос. Затем все исчезло, стало темно, но в темноте Люба увидела костер и сидящего возле него Василия.
– Пришло время, когда ты убьешь меня, – услышала она его голос и проснулась.
Она села на нарах, еще не в силах понять, где находится.
– Это был сон или явь? – спросила она себя. – Женщина какая красивая, кто она?
И вдруг длинное «А-а-а-ах!» заставило открыть удивленно рот.– Это же Богородица пришла ко мне! Она спасет меня, я знаю, не просто же так она явилась!
Люба внезапно так развеселилась, что вскочила и затанцевала. Потом легла и долго-долго думала обо всем и всех. И вдруг заснула крепким и радостным сном. Пожалуй, впервые за последний год.
Ночная весенняя тайга спала, убаюканная шелестом высоких деревьев и тихого не затихающего дождя. В небольшой пещерке трое путников коротали ночь. Двое спали, скорчившись, тяжелым сном измученных трудным переходом людей. Третий сидел возле небольшого костра, расположенного на краю пещеры. Его мощная фигура выделялась на фоне мерцающих бликов огня.
Его тело было здесь, у костра, а сердце блуждало по просторам тайги, протягивая свои невидимые флюиды к той, которая одиноко спала в избушке среди такой же тайги. Он всматривался в моросящую темноту, словно желая увидеть там что-то, что помогло бы ему решить многие невыносимо трудные вопросы. Он не знал, что такое Бог, не знал, где он, и есть ли вообще, не имел с кем поделиться своей печалью. И он молча заговорил в мрачное мокрое небо.
– Я, Леонид Гринев, неизвестно кем зачатый и рожденный, названный своим именем тоже неизвестно кем, отвергнутый всеми и одинокий с рождения, в четырнадцать лет впервые убивший человека. Я не признаю этот мир, как и он не признает меня. Мне сорок лет, у меня ничего нет, и я гонимый законом за убийства. До сорока лет я ненавидел этот мир, страдал сам и заставлял страдать других. Я не смог повторить себя в детях и, не зная, гены каких предков бушуют во мне, не жалею об этом.
Я, Леонид Гринев, киллер, исполняющий заказы на убийство, дошел до того, что, как Дракула, стал испытывать удовольствие от мук своих жертв. Заказчики хорошо платили за то, чтобы смерть тех, кого они ненавидели, была как можно более мучительной. Они описывали эти муки с деловым хладнокровием, как будто неугодные им родственники или конкуренты по бизнесу были неодушевленными предметами, а не людьми со своими переживаниями, чувствами и болью. Просто удивительно, как нормальные на вид мужики решаются послать на муки и смерть своих жен, тещ, падчериц, бабы расправляются руками киллеров с соперницами, сводными сестрами, падчерицами. Была и заказавшая свою мать. За бизнес, квартиры, деньги, наследство, любовников готовы горло друг другу перегрызть!
Один решил смотреть на муки своей конкурентки по бизнесу сам, но потом обошелся видео. Однажды заказали мальчишку пяти лет, отец был уверен, что ребенок не от него, и в отместку за неверность жены заказал распять его на кладбище. Даже я пожалел мальчишку, сначала усыпил его димедролом и, когда он перестал дышать, выполнил заказ. Была мысль отпустить его, но деньги были заплачены немалые. Жалко было мальчонку, глаза у него были синие и доверчивые. Одна девчонка перед смертью спросила, не дьявол ли я. Она умерла в муках и все время кричала: «Иисус, я иду к тебе!» Тогда я счел ее идиоткой. Она все время смотрела мне в глаза и повторяла: «Ты сатана, я ненавижу тебя!» Она сказала, что мой конец придет, когда я больше всего захочу жить.
Одна баба, толстая, как свинья, просто визжала, вся обгадилась, тьфу! Ненавижу этот мир и этих людей! И заказчиков, и тех, кого заказали, и тех, кто передает их мне.
Последний раз был заказ посадить на кол, и я внимательно смотрел на эту смерть, ее ужас, боль в глазах и агонию, и не испытывал ни жалости, ни угрызения.
И я решил, что мне нужно завязать с этим бизнесом, чтобы окончательно не озвереть. Но тут появился заказ на нее, и снова на кол и муки.
Я, Леонид Гринев, от рождения гонимый, жизнь которого до сорока лет была сплошной чередой ненависти, неустройства и одиночества. Я, превратившийся в серийного убийцу волею обстоятельств, сейчас преклоняюсь перед женщиной по имени Люба, которую мне отдали на убийство, и которую я не смог убить, потому что безмерно полюбил.
Не вижу смысла без нее, не вижу будущего! Она, моя пленница, дает мне надежду на будущее только в оковах плена. Я не могу достучаться до ее души, и это моя боль. Я владею и наслаждаюсь ее телом, но ее мысли и сердце далеки от меня, и мое отчаяние безмерно. Она относится ко мне, как жертва, жалеющая своего истязателя. Это в лучшем случае. В худшем я для нее отморозок, отброс общества и ущербная личность. Я уничтожал ее медленно, морально и физически, так, что она уже не чувствовала себя женщиной или даже резиновой куклой для утех, а грязным пятном, куском грязи. Я позволял издеваться над ней даже китайцам.
Она научилась терпеть меня пределом своих чувств, боли и унижения. Но, даже зная, что теперь находится в безопасности и под моей защитой, она не простит мне. И я хотел бы перелистнуть эту страницу, но не могу. Ее душевный свет, который я внезапно увидел и почувствовал, на удивление волнует меня. Ее тихие слова, как прозрачные светлые капли росы. Она вырвала мое сердце, и заставляет его биться и страдать, и уже за одно это просто обязана быть со мной.
Я уведу ее из этого мира, даже если она будет сопротивляться, уведу на цепи, если это будет необходимо. Она моя, она мой самый прекрасный трофей на моем жестоком пути смерти и ненависти. Я поселюсь с ней на отдаленном острове или в самом необитаемом уголке мира, и буду любить ее, ее одну, ласкать ее, сутками держать в объятиях ее тело, такое сладкое, так волнующее мое сердце. Я буду всеми фибрами души добиваться ее любви и прощения. А этот мир пусть живет сам по себе, и мне нет дела до всех этих людишек. И пусть кто-то вздумает мне помешать!
Он хотел произнести слово «Убью!», но решил, что ради нее постарается забыть его, выбросить из своей души.
– Теперь, как никогда, я хочу жить! – почти крикнул он в тающую темноту предутреннего дождевого тумана.
Солнце уходило за деревья, освещая все вокруг мягким предвечерним светом. Вечерняя заря уже разметала по небу краски от серо-розового до багряно-алого, когда из-за ближайших кустов появился нагруженный несколькими тяжелыми рюкзаками Василий. Сзади на рюкзаке лежал, свесив руки и ноги, Гуй. Второго китайца не было.
Сбросив стонущего и причитающего китайца прямо на землю, за ним и рюкзаки, Василий и сам устало сел на бревно. Видно было, что он не может даже пошевелиться.
Люба привычно встала перед ним на колени, зная, что он сейчас потребует снять с него обувь. Он действительно протянул к ней ноги, но после того, как она стащила с него сапоги, вдруг протянул к ней руку. От привычного страха она дернулась, но он погладил ее по щеке.
– Спасибо тебе. Я сильно устал. Переход был, как никогда, тяжелым и опасным. Я все время думал, как ты здесь одна. Накорми нас, и идем в баню.
Он встал и вдруг крепко обнял ее, припав к ее губам крепким поцелуем. Гуй в это время, почему-то погрозив кулаком Василию, на четвереньках заполз в избушку, визгливо причитая по-китайски. Люба хотела спросить, почему с ними не пришел второй китаец, но побоялась. Она быстро накрыла на стол, и мужчины молча уселись за еду. Вскоре все в мрачном настроении ушли спать.