Алек Янц
Хвост
– Мышоночка, спишь? Смотри, какую кофточку тебе купила. Завтра поедешь красивая-красивая! Немножко дорого получилось, но это же для моей умницы.
– Спасибо, ма, – проблеяла Мышь слабо, будто засыпая, даже не взглянув на подарок. А когда мать ушла, накрылась одеялом с головой. Душно. Но снаружи дышать вообще невозможно. Нигде не продохнешь, когда хвост снова пережимает горло.
Хныкнула. Беззвучно и жалко.
МЫШЬ: доктор кажется больше не смогу.
А он не ответил. Потому что, наверное, она его уже достала. Как Яна. Но и ему она написала тоже, и Поварихе, чувствуя, что в этих двух словах больше, чем просто «не могу». В нем все те вещи, которые ничего не значат, и отчаяние от того, что не получается любить свою семью, и желание, чтобы «не могу» превратилось в категорическое «больше не буду». Само собой. Просто кончилось прямо сейчас, до того, как она успеет осознать.
Пакет, который Мышь утащила с собой под одеяло, безбожно зашуршал, когда она достала первую коробочку. Вот бы там был ствол. Вот бы Доктор решил, что она безнадежна, и другого выхода нет. Но там оказался не ствол, и даже не фотографии с милыми мышатами, а жгуты. Знакомые, крепкие, эластичные, целый моток. Во второй коробке была банка с прозрачной мазью. А во третьей – пилочка, крошечная, с тончайшим лезвием. Хвост сдавил сильнее, затрясся язвительно. Вот это вот – против мощной старой закостеневшей чешуи? Ха-ха, удачи.
Но все же, пилочка, кажется, была особенной, потому что в голове всё завопило от ужаса, завизжало, загрохотало, пытаясь убедить Мышь в том, что это не поможет, что станет хуже, что она не заслужила.
Но хуже было уже некуда – Хвост сам довёл ее до такого состояния, что теперь Мышь была согласна на всё.
Она попыталась понять хоть слово из инструкции, но не преуспела. То ли потому что на иностранном, то ли потому что фонариком подсвечивать неудобно, то ли потому что взгляд цепенел от количества букв: не должно быть таких больших инструкций у таких маленьких вещей. Но Доктор уже снова написал – не ответил на нытье, но прислал порядок применения этих… средств.
ДОКТОР: вечером мазь. Утром пилочка. В течение дня – жгут, если чувствуешь необходимость. Удачи.
Мышь села. Поймала хвост. Перевязала его, грубо, жёстко, и он тяжёлым бременем упал на кровать. Хорошо, что брат спит наверху, и их разделяет поток двухэтажной кровати. Рано ему еще такое видеть. Может, когда вырастет, такого уже не будет, не понадобится нестабильным глупым неблагодарным подросткам такое…
«Просто нестабильная… много выеживаешься…» – раздавалось в голове едва слышно, пока хвост ворочался, как червяк. Мышь прижала его коленом к кровати, взяла лекарство и, царапая пальцы о чешую, обильно намазала бесцветной мазью.
Он вздрогнул.
И…всё?
Хрень какая-то.
Может, не сработало? Может, надо больше? Может, пилку всё-таки сейчас?
А чего она, собственно, ожидала? Мгновенного исцеления? Она же знала, что не поможет.
Она как можно дальше легла от него, мерзкого, уродливого, блестящего от мази, сунула лекарства под подушку и отвернулась к стене, чтобы не видеть. Всё не видеть. Не будет она готовиться. Ничего не будет делать. У нее больше не осталось ни капельки, ни капелюшечки сил, чтобы делать хоть что-то.
«Поговорить с нужным человеком. Отдохнуть. Исполнить желание». Недостижимые цели для той, кто провалился во всем и с треском. Мышь уже никогда ничего не захочет: все ее желания давно исчезли. Она исчезла. Провалилась. Развалилась. Осталось только ощущение непрерывно исчезающего времени и чувство вины за то, что за собою в бездну она утянет и тех, кто ни в чем не виноват – особенно не виноват в том, что она такая.
Если желания заставляют людей действовать, а действия – это жизнь, Мышь хочет больше ничего никогда не хотеть.
Утром из постели ее вырвало агрессивное, не поддающееся контролю желание срочно сделать ЧТО-НИБУДЬ.
– Мам, ты дома?!
Пятница разливалась за окном солнечным утром, и сегодня можно было поспать подольше: от учебы освободили в честь Мучильни, а нужный Вонючий Корабль отходил в два часа дня. Раньше Мышь, как перед любым мало-мальски важным событием, проснулась бы задолго до восхода, попыталась бы уснуть, поняла бы, что никак, и все оставшееся время носилась бы по квартире, не в силах ни подготовиться, ни успокоиться, ни поесть. Но это ночью что-то будто навалилось на нее, легонько придушило и стукнуло по голове, вырубив так, что она проспала всю ночь и проснулась лишь от звонка будильника. И, что самое главное, она чувствовала, что … выспалась!
Мышь заглянула в другие комнаты: Мамочки ее было, Мелкого тоже. Она осталась в квартире одна, но не в гнетущем одиночестве, от которого хочется бежать, быть хоть с кем-то, лишь бы не с собой, а просто – одна. И это было… хорошо? Сейчас спокойно соберется, ни с кем не придётся прощаться, никого не нужно ждать. Никто не взялся сопровождать ее – все оказались супер-заняты, и это… это было хорошо.
Мышь поставила чайник и вдруг поняла, что хочет чай. Хочет. Крепкий, горячий, с тремя ложками сахара и обязательно с горкой, Мамочка всегда кладёт без горки, а иногда вообще без сахара, еще и разбавляет … и поэтому Мышь давно разлюбила чай. А еще она хочет бутерброд с сыром, но не из отрезанного ломтя хлеба, а из горбушки, которую всегда отдают Мелкому. И хочет посидеть на кухне, позалипать с телефон, чтобы ее никто не трогал с вопросами об учебе, как хотелось, чтобы было в выходные. Хотя бы в выходные, ведь каждый рабочий день ей приходилось проводить в ненавистной Клетке, с ненавистными сокамерниками, которые только и ждали, как бы списать у нее и получить оценку без усилий, в то время как она готовилась целую ночь. А вот сегодня Мышь не придет, хотя у них очередной тест! Так-то! Фиг вам!
Оказывается, Мышь уже давным-давно и очень сильно злилась. Но чувство это приходилось давить, потому что… ну нельзя же так! Нужно быть хорошей. Нельзя злиться на людей, и особенно на близких, и особенно – на тех, кому нужна твоя помощь. И сейчас, когда вина больше не ощущалась, когда больше ничего не нужно было давить, злость выплеснулась, побурлила злорадством и как-то сама сошла на нет.
Мышь села за стол. Заверила чай. Сделала дырку в горбушке и напихала внутрь хлеба все немногое, что нашла в холодильнике. Откусила и почувствовала, что огурцы чахлые, сыр черствый, зато вот кетчуп – просто зашибись! Да и какая разница, вкусно или невкусно – главное, вкус есть! И от осознания этого стало так… хорошо! А когда Мышь вытянула ноги и сладко потянулась, разгоняя кровь по затекшим мышцам, стало вообще замечательно! Захотела сходить в душ, поставила бойлер греться и даже не разозлилась совсем, что приходится ждать – ведь пока что можно попить чай и посмотреть в окно. Пока там бесконечный дождь и вновь опустившийся на Село рыжий смог, но скоро, совсем скоро, уже через несколько дней придет зима, с ее влажным ветром, с ее -4, и тогда грязь замерзнет и будет неприятно и противно, как всегда зимой в Селе. В такое время самое то – говорить с хорошими людьми. Приятными людьми. С теми, с кем хочется говорить. И она написала Яну – потому что, почему бы и не написать-то? Что ее останавливает? Скорее всего, игнорирует он не просто так. Может, обиделся. Может… мало ли что может быть. Он по-прежнему был ей интересен и оставался связью с тем, иным миром, к которому она проснулась единожды – и уже всё испортила.
В груди кольнуло сожалением, но Мышь отмахнулась от этого чувства, как от мошки, как от въедливого комара, и оно быстро растворились в остальных эмоциях. Как испортила, так и исправит. Напишет в общий чат «Всем привет!», пожелает Поварихе хорошего дня, извинится за вчерашнее, скажет Доктору, что он замечательный, и наладит со всеми связь. Потому что сегодня, впервые за долгие годы, Мышь наконец-то выспалась. Она открыла глаза, встала – и силы не закончились тут же! Как это хорошо! Как здорово, как удивительно, когда есть силы!
Неужели люди так и живут?
МЫШЬ: Ян, как думаешь, что делать, если чего-то очень хочется, но в голове ничего конкретного?
Не ответит, она напишет еще раз. Или Поварихе, или Доктору. И Актриске! Надо же пожелать ей выздоровления, она же выписывается сегодня, а потом они все вместе едут на дачу и…
Пронзило отчаянием, но Мышь сжала его в кулаке, скомкала, как лист с неудачным наброском, и выкинула прочь. Лучший способ не страдать по этому поводу – не думать. Сегодня у нее даже может это получится.
ДОКТОР: как настроение, милая Мышка?
Она уже милая, ух ты! Или она всегда была милой, просто не замечала?
МЫШЬ: здравствуйте!
ДОКТОР: ничего не болит?
МЫШЬ: наоборот! Такая странная лёгкость! Не понимаю, откуда, но и неважно??
ДОКТОР: посмотри повнимательнее:)
Посмотрела – все еще непонятно. Хвост был все таким же огромным, уродливым, покрытым острым панцирем, но почему-то теперь ощущался будто бы легче.
ДОКТОР: надеюсь, это были не последние твои деньги? Прости, нужно было раньше спросить.
МЫШЬ: да пофигу, если честно. МЫШЬ: Доктор! Вы замечательный!!!
ДОКТОР: ну-ну:)
ДОКТОР: не забудь про пилочку.
Точно! Мышь рванула к постели, засунула руку под подушку и почувствовала, что напоролась коленом… на что-то. Что-то острое и до ненавистной дрожи знакомое.
Что-то, что больше не часть ее.
Визуально разницы не было никакой. Но вот же они, лежат на кровати, как доказательство того, что всё-таки что-то случилось.
МЫШЬ: ДОКТОР
Дрожа от воодушевления, она отправила ему фотографию.
МЫШЬ: ЭТО ЧЕШУЯ
МЫШЬ: ПОЧЕМУ ОНА ОТДЕЛЬНО
МЫШЬ: ОНА ОТПАЛА?!!
ДОКТОР: :)
ДОКТОР: не вся же))
МЫШЬ: нет, но я думала, что ее вообще нельзя оторвать! Я пыталась! А тут целых две!
ДОКТОР: чудесное действие мази) то, что давно должно было отвалиться, наконец смогло сделать это. С остальным будем работать.
МЫШЬ: мне поэтому так легко?
ДОКТОР: избавление от чего бы то не было всегда несёт облегчение) люди настолько привыкают к грузу, который ежедневно тащат на себе, что он воспринимается как нечто единое целое, такое огромное безысходное «А». Но на самом деле всё состоит из частиц, Мышка) и так, кирпичик за кирпичиком, чешуйку за чешуйкой мы сделаем твою жизнь лучше)))
ДОКТОР: с пилкой начни с самых острых краёв. Сразу все не получится, но постарайся подпилить хотя бы немного.
МЫШЬ: так он не будет драться?
ДОКТОР: будет, конечно. Но так останется меньше следов.
А Мышь бы хотела, чтоб совсем. Потому что, как бы сейчас не было хорошо, впереди маячило это: одиночество, трясущийся Вонючий Корабль, пугающий Центр и доказательство, что она ни на что не способная… да ладно! Ну как так-то? Прежде у нее не было сил сопротивляться грядущему кошмару, но теперь это…это просто несправедливо!
МЫШЬ: спасибо, Доктор:)
Он всё еще был здесь, всё еще зло и внимательно следил за каждым ее шагом, каждой мыслью, и был готов наказать за любую оплошность. И наказывал ведь – стоило Мыши только подумать «не туда», и по ногам или спине прилетало, пусть уже не так больно и невыносимо. И даже после того, как Мышь подпилила некоторые края, в нем осталось ещё много опасно острого, и реши она сражаться, едва ли вышла бы победителем. Но она столько сил отдала, чтобы справиться с ним, столько злости скопилось, что теперь хотелось все исправить. Все изменить!
И хотелось, чтобы Ян уже ответил! Это было необходимо, это было частью списка, последним невыполненным пунктом из трёх.
МЫШЬ: почему ты игнорируешь меня?
ЯН: привет. Хочется – это как?
… ладно.
МЫШЬ: ну, прям зудит. Если честно, я буквально прыгаю на месте. Прям переполняет. Но я не знаю… я просто давно уже ничего не хотела.
ЯН: тогда от обратного. Чего ты НЕ хочешь?
Ответ возник незамедлительно, ведь его искать было не нужно.
МЫШЬ: не хочу на Мучильню. Все равно ничего не выиграю и всех разочарую.
ЯН: только поэтому не хочешь?
МЫШЬ: просто не хочу.
ЯН: т.е., если ты не сделаешь то, чего делать не хочешь, это будет считаться, как если бы ты сделала то, чего хочешь?
МЫШЬ: А?
ЯН: поехали на дачу. Доктор все равно за мной заедет, так что и тебя подхватим. На все выходные. Отметим возвращение Актриски, почилим.
МЫШЬ: чего сделаем?
Он у Доктора этих старомодных словечек нахватался?
ЯН: короче, всё, в час подъедем к твоему дому. Я помню, где ты живёшь))))
Мышь ка-а-ак подорвалась, как подскочила, как бросилась в комнату! Потом, правда, поняла, что спешить некуда и до часа еще времени навалом. Потом поняла, что у нее грязная голова, а фен Мамочки совсем не сушит. А ведь надо еще собраться!
До самого назначенного времени Мышь металась по квартире, но не испуганно, как всегда, нет. Она была полна радостного предвкушения. Когда Мышь подбегала к зеркалу, то видела, что хвост отчаянно лупит по спине и бёдрам – но она не чувствует, не чувствует! Да, так делать нельзя, да, она всех подведёт, да, потом придется разбираться с последствиями – и ладно! Не сейчас же! Сейчас об этом так легко не думать, ведь она ХОЧЕТ на эту гребанную дачу, всю неделю уже хочет! Ей нужно снова увидеть этих людей с их хвостами, снова услышать их голоса, снова почувствовать себя частью мира, который не отвергает тебя, познакомиться с Доктором в конце концов!
«Если кто-нибудь узнает…»
Никто не узнает! Она просто… скажет, что завалила!
«Мы пожалеем об этом, когда вернемся».
Может, она вообще не собирается возвращаться?
МЫШЬ: Доктор, мне правда-правда можно с вами?
ДОКТОР: на дачу? Если ты так решила, то конечно. Извини, за рулём не могу писать. Жду встречи:)
Он ждет. Ого! А Ян сам ее пригласил – и очень настойчиво! Она лыбилась так широко, пока намыливала голову, что шампунь попал в горло и пришлось отхаркиваться пузырями. Вот тебе и отдых, и желания, и приятные люди – надо же, как помогают эти чек-листы! Надо же, как может радовать то, что у геля для душа такой вкусный запах – возможно, Мамочка специально его купила, зная, как дочь такое любит?
В комнате Мышь сдвинула все наваленные на стол учебники с тетрадками, водрузив по центру карманное зеркало, и склонилась над ним. Конечно, чуда не случилось и в отражении не возникла вдруг красавица – Мышь знала, что она уродлива. Но сейчас это знание, по крайней мере, не душило ее, не заставляло отворачиваться от зеркала с отвращением. Да, не всем достаются красивые лица. Но почему Мышь должна чувствовать себя виноватой за то, что она не такая, как Давалка? И хорошо, что не такая! Сидела бы сейчас в Клетке и изображала любовь к идиоту. У красавиц есть обязанности, а Мышь может спокойно готовиться к вероятно лучшей поездке в ее жизни. И даже не обязательно, чтобы стрелки получились ровными!
Под локоть попалась тетрадь, брошенная вчера на край стола – хорошо хоть не в мусорку! Мышь пробежалась взглядом по строчкам. Да ладно. Это она так много сделала за четыре дня? Правда она, что ли? Забавно, конечно, ведь большую часть из этого Мышь уже не помнила. Будни растворились в мрачном ожидании неизбежно тяжёлых выходных, и от воспоминаний остались только слова в тетради. Но Мышь хотя бы зафиксировала их, и теперь по пунктам могла восстановить события прошедшей недели и сделать вывод, что в целом, вероятнее всего, неделя-то была… не такая уж и плохая?
Мышь развязала нитку чёток и добавила к бусине и скрепке маленькую резинку для волос. Сегодняшнее утро – это что-то новое, его нельзя забывать. Такого у нее еще никогда не было за всю, кажется, жизнь.
В сердце кольнуло, а после заныло: будто шипастый штырь воткнули и прокрутили несколько раз. Мышь с отвращением отвела хвост от груди – ей даже почти не поцарапало руки! – и потянулась за пачкой со жгутами. Всё как Доктор прописал.
Без десяти час она увидела Мамочку, возвращающуюся домой с пакетами. Пришлось отойти за угол, чтобы остаться незамеченной. Нет. К этому Мышь еще не была готова. Жгут не избавил ее от чувства вины перед Мамочкой, так отчаянно нуждающейся в дочерних заслугах. Снова обмануть ее… думать об этом было больно, и до конца осознать еще не получалось. Будто пока Мышь еще не сделала этого напрямую, не солгала ей открыто, всё еще можно было исправить.
В принципе, ведь можно еще. Вернуться домой. Пересобраться. Добраться пешком до станции, по грязи, по лужам, и в полном одиночестве поехать…
«Ты не сможешь внушить мне это».
МАМОЧКА: Мышоночка, взяла кофточку?
МЫШЬ: да, ма.
МАМОЧКА: ну вот, не зря купила. Денюжка-то есть? Кинуть?
МЫШЬ: не надо! Нас кормить будут.
МАМОЧКА: здорово. В наше время на Мучильнях не кормили. Я тобой так горжусь, дочка. Ты у нас единственная в семье, кто чего-то добился.
МЫШЬ: да ладно, тетя Лариса в Центре работает.
МАМОЧКА: она же айтишница обычная. А ты будущее светило науки. Может, даже станешь врачом. Будь такие талантливые ребята в наше время, может, и мой папа жив еще был бы Т_Т
МЫШЬ: ага
Она не написала ни слова лжи. Ее не в чем было уличить. Она даже кофту действительно с собой взяла, просто надевать не стала. А еще она могла бы в любой момент передумать и поехать всё-таки на Мучильню – она даже тетради с собой взяла, на всякий случай. Будто знала, что не выдержит и сдастся. Что страх разочаровать Мамочку будет сильнее собственных нужд.
Эй, жгут, помогай.
В час они не появились. В час десять тоже. В час пятнадцать Мышь сама начала дёргать неподвижный хвост – что молчишь, гад, мы нервничаем, ты не чувствуешь? В час шестнадцать вдруг подумалось, что Мамочка будет следить из окна (хотя она никогда так не делала, а окна их квартиры выходят на другую сторону) и нужно спрятаться, а лучше сразу выйти к дороге.
А если Доктор подъедет к другому подъезду? Или запутается в их Сельских дорогах? По таким проще пешком ходить, чем ездить, поэтому машин здесь всегда мало, но именно сегодня уже три проехали, и на каждую Мышь была готова броситься. Нужно написать ему… но он же сказал, что за рулём!
МЫШЬ: Ян, я у Продуктового.
А если они остановятся у второго, который ближе к въезду? А если Ян не с ним? Он сказал «за мной заедет», но если имелось в виду что-то другое? А если у них изменились планы, если они передумали? Она уже не успеет на электричку?
МАМОЧКА: ой, ты же открытку Маленького забыла!
Не вовремя! Именно в этот момент ответил Ян, но сообщение Мамочки закрыло его. А если они прямо сейчас ищут ее, но она не успеет ответить, и они уедут? Мышь же им нафиг не сдалась!
МЫШЬ: не взяла. Не хочу, чтоб порвалась. Дома в рамку повешу.
Телефон завибрировал: звонок с неизвестного номера. Они! А если не они, а Классука или вообще с Мучильни? Хотят проверить, едет ли она? А если Мамочка звонила с другого номера, чтобы ее проверить?!
– Да?
– Это ты там на переходе прыгаешь? Че так холодно оделась?
– Повариха?
– Тут одностороннее. Есть где развернуться?
– Вроде бы…
На дорогу выехала машина, тёмная и широкая, на здоровенных колёсах, рассекающих сельскую грязь. Это мог быть кто угодно, но не Доктор – такие, как он, на других машинах ездят. А если не он ведёт? Но он же сказал, что за рулём. А если они специально сменили машину, чтобы ее запутать?
В трубке издалека послышался голос Яна, и Мышь с силой дернула хвост, сжав зубы до ноющей боли. Они? Не они? Они?!
– Даров! Залазь! – дверь огромного тёмного чудовища распахнулась, чуть не пришибив перепуганную Мышь. Сама виновата, рано полезла.
– Только грязь с бот стряхни, – Ян сидел на переднем сидении и повернулся к ней, сверкнув ухмылкой, – Село в любое время года – огромный калосборник. Прикинь, как я тут жил, Актриск?
– Закрыв глаза?
– И нос.
Мышь старательно побила кроссовки друг о друга, полезла в машину, чуть не зацепилась бездвижным хвостом за край, чуть не свалилась в грязь, хлопнула дверью так, что все в салоне вздрогнули, чуть не заплакала и сжалась на самом краю сидения, хоть это было не обязательно: сзади места хватило бы для свободной рассадки даже четверых. А их трое. Но как будто десять. Пахло. Пахло хорошо. Не как в маршрутке. Но Мышь всё равно затошнило – от нервов. Актриска улыбнулась ей – презрительно, да? Знает, что Мыши здесь не место? И Повариха еще так снисходительно по ноге похлопала и дверь проверила – плотно ли Мышь ее закрыла. Понятно всё!
– Все пристегнулись? – водитель повернулся к ним, улыбнувшись всем и каждому, а у Мыши упало сердце. Растворилось в жгучий песок. Втянулась, как через трубочку, в конец обрезанного хвоста и застыло там пульсирующей магмой. Он был красивее, чем на фотках. Голос – приятнее, чем могли донести голосовые сообщения. И эта улыбка. Кажется, она была способна подчинить любую мышку, даже самую стойкую, самую храбрую. Загнать в угол. Одурманить запахом.
– Привет, Мышь. Рад познакомиться вживую.
– Драсьте!
Ян был Сыром, но что такое «сыр»? Нечто приземлённое, избитое, существующее в жизни каждой мыши. А ни к чему подобному, как Доктор, Мышь до сих пор не прикасалась. Только могла на картинки облизываться и представлять, как сочно это должно быть, как сладко.
Это не яблоки, не груши, даже не колбаса. Это диковинка. Деликатес.
– Пристегнись, хорошо? Я осторожно вожу, но всё равно. Пожалуйста.
Мышь задергала ремень, не в силах оторвать взгляд от зеркальца заднего вида, в котором отражалось сосредоточенное лицо Авокадо, будто он не машину заводил, а прямо здесь ее собирал с нуля.
– Как дела, Мышондель? – Ян, напротив, казался расслабленным, – совсем учеба задолбала?
– Ян, – Авокадо плавно нажал на газ, машина тронулась, – пожалуйста, о другом.
Боже мой. Великолепен.
Ян усмехнулся и, не спрашивая, включил музыку на подключённом к колонке телефоне. Они что, уже говорили об этом? Обсуждали, какая она ленивая, как решила всех подвести и пропустить Мучильню, чтобы просто потусоваться?
– Ты не против? – это Авокадо у нее спросил. Ооо!
– Конечно. Люблю музыку.
– Только можно не вашу старперскую попсу? – подала голос Актриска.
– Водитель заказывает музыку, слышала такое?
– Ян, – снова остановил его Авокадо – будто лапой бесящегося котенка накрыл.
– Молчу.
– Включи, что хочешь. Только не политику, пожалуйста. Всё хорошо? Мышь?
– У меня? Да, – чтобы не пялиться ни на красавца Яна, ни на потрясного Авокадо, она отвернулась к тонированному окну, глядя, как из-под громадных колёс разлетается грязь. Такую машину заметит все Село. Дай Бог, если подумают, что это за Бывшей.
– Ой! Актриска! С выздоровлением!
– Если это можно так назвать, – мрачновато отозвалась девушка, и теперь уже она получила от Авокадо мягкий укор:
– Актриска.
– Спасибо, Мышь. Сорян. Не люблю больницы просто. Лежишь и ничего не делаешь. Постоянно чувствуешь вину, будто всё упускаешь и надо бежать и делать.
– Это чувство тебя до больницы и довело, дорогая, – сказал Авокадо, – тело лучше знает, когда отдохнуть. Если у него нет сил, превозмоганием добьёшься лишь его отторжения.
Ян что-то нажал на руле, и лампочка на панели начала мигать.
– Уже поворот? – растерялся Авокадо.
– Ага.
– Мышь? – Повариха хлопнула ее по колену, – че случилось?
А они как раз проезжали Клетку. Буквально в нескольких десятков метров от них вовсю кипел адский котёл, из которого Мышь вырвалась – может, ненадолго, может на пару дней, но сейчас она была здесь, а они были там, все они. Что, если кто-нибудь умеет видеть сквозь тонированные стекла и узнает ее? Он скажет Классуке, она Мамочке, а та, в конце концов, расскажет Папе, и будет… всё, жопа будет! Лучше написать ей сейчас, сознаться, вернуться, спастись от позора…
Авокадо перестал следить за дорогой и вскинул глаза к зеркалу, ища в отражении Мышь. Нашел. Встретился взглядом.
– Тебя не укачивает? – встревоженный, даже испуганный. Ух ты, – ты как переносишь дорогу в целом?
– Конфетку буш? – предложила Повариха.
– Прости, нужно было раньше спросить! Я бы купил таблетки от укачивания, они были, но Обниматель последние съел, и я…
– Док, – прервал его Ян, но менее мягко, чем его самого прервали прежде. Авокадо замолчал, кивнул, Мышь дернула себя за хвост. Это было неприятно. И всеобщее внимание, которое привлекла своим дурацким напуганным видом, и то, что Ян отвлек Доктора от нее. Что, сам не ам и другим не дам?
– Поворот, – предупредил этот наглец, и Авокадо вывернул руль послушно.
– Спасибо. Сколько раз тут бывал, все равно не ориентируюсь.
– А зачем вы сюда ездили? – спросила Мышь.
– За Яном, в основном, пока он в Центр не переехал. Теперь может буду за тобой. Если тебе у нас понравится.
А-а-а, Господи Боже! Мышь буквально слышала эту улыбающуюся скобочку в его голосе! Какой же он, какой, какой… пуся!
– Успеем до пробки? – Актриска выглянула в лобовое окно между передних сидений, – не хочется четыре часа на шоссе париться.
– Зато компания какая, – залыбилась Повариха. Ее хвост потянулся к чужому хвосту, потыкал кончиком, и Мышь от возникшего ощущения неловкости еще сильнее вжалась в дверь. Ей казалось, что касаться друг друга хвостами… не надо так. Слишком это личное.
– А вы часто… так?
– Ездим? Да. Стоим в пробках? Неа. Но сегодня из-за крюка в Село можем встать.
– Ой! Простите, пожалуйста!
– Все хорошо, – сказал Авокадо, – я рад, что ты с нами. А если встанем, будет возможность познакомиться поближе.
Полосатый хвост Яна, прежде лежащий на его коленях, переполз в пространство между передним и задним рядами. Хвост Поварихи елозил по сидениям, продолжая доставать соседний – Актрискин, который подметал пол. Свой Мышь вжала телом в дверь. Четыре часа? Салон вдруг перестал казаться таким просторным. И достать пикнувший сообщением телефон оказалось непросто: казалось, вот-вот заденешь кого-нибудь локтем.
МАМОЧКА: села?
МЫШЬ: еду.
Ни слова лжи. Она никого не обманывает. Она все еще может попросить Авокадо повернуть назад или остановиться. Она даже может вернуться пешком. При желании, она, наверное, и до Центра дойти может.
– Тут видео новое вышло. Посмотрим?
– Нет, Ян. Просто музыка. Прошу. Тебе так не нравится мой плейлист?
– Прошлой ночью он говорил другое, – хохотнула Повариха, – что на ужин будешь, подруга?
Мышь не сразу поняла, что обращаются к ней.
– Я?
– Про этих троих я и так все знаю. Предпочтения есть? Вдруг ты веган, но все это время скрывала.
– Я веган, – влезла Актриска, – но ты всегда это игнорируешь.
– Ты вынужденный веган, солнышко. И вашего урода за это надо распять.
– Начальника? – уточнила Мышь.
– Режиссёра. Он, говнюк, постоянно говорит, что Актриске надо худеть.
– Чего? Но она же и так тощая!
– Повариха. Мышь, – тихо произнёс Авокадо, и обе тут же смолкли. Этому голосу было невозможно сопротивляться. Даже если они всё-таки попадут в пробку, Мышь была готова все четыре часа слушать его. Желательно только его, без Яновских этих подколов. Зато смотреть можно на обоих – и Мышь смотрела. Дорога стала намного ровнее, но Авокадо всё так же сосредоточенно вёл, будто на заднем сидении у него не люди ехали, а хрупкие реликвии. Ян же вёл себя странно: елозил, вздыхал, по бардачку стучал, трогал его, будто внутри было что-то, что он не доставал. И всё равно, даже на такого нервного было смотреть сплошное удовольствие.
– Так мы продолжим разговор? – спросила вдруг Повариха.
– Нет, – ответил Авокадо, и, будто пресекая продолжение, обратился к Мыши, – прости, пожалуйста, что задержались.
– Забирали Актриску из больнички, – Ян снова постучал по бардачку, – и Док лично поговорил с каждым врачом. Он всегда так. Всё под контролем, даже то, что не контролится.
Прозвучало как-то даже слишком грубо. За что так с замечательным фруктиком?
– Это не контроль, это забота, Ян.
– А что за разговор? – шепнула Мышь. Повариха хмыкнула.
– О птичках и клетках.
– Об архитектуре, – добавила Актриска, и было в ее голосе что-то, от чего Авокадо вздрогнул.
– Милые дамы, пожалуйста, перестаньте. Знаю, вас это тревожит, но я уже говорил: мы со всем справимся.
– Ага, – Ян открыл бардачок, – всё под контролем.
– Ян… Ян?
– Что?
Он достал сигареты, открыл окно и закурил, стряхивая пепел на дорогу. Доктор покосился тревожно.
– Ты уверен?
– Абсолютно нет.
– В прошлый раз это только усугубило.
– Тебе просто не нравится, как от меня потом пахнет.
– Пользы в этом меньше, чем вреда.
– Я ваще никогда не понимала, как ты куришь, – встряла Повариха, – весь этот пепел, грязь…
Мышь совсем вжалась в дверь. Они не ссорились, но было в их тоне, во всем этом разговоре нечто такое, от чего хвосты нервно бились о предметы в салоне, задевая друг друга. Даже хвост Мыши начал освобождаться от жгута, набравшись сил из окутывающего их напряжения. Что-то случилось до того, как Мышь села в машину. Что-то заставляло их сверкать взглядами и вкладывать подтекст в ничего не значащие слова. Что-то не отпускало – и будь на их месте другие люди, они бы уже орали и брызгали слюной.
Неужели и у них так бывает? Неужели и здесь… не идеально?
«Надо было ехать на Мучильню».
Музыку заглушил голос. Это Повариха запустила видео на своём телефоне.
– Выключи, пожалуйста, – попросил Авокадо.
– Я хочу послушать.
Ян покурил одну сигарету и уже достал вторую, но Авокадо накрыл его запястье пальцами, не отрывая взгляда от дороги.
– Не нужно.
– Я хочу.
– Не хочешь. Ты просто провоцируешь меня.
– Разве это возможно? – Повариха сделала звук громче, и голос диктора наполнил салон, – ты же у нас бесконфликтный.
Авокадо резко выдохнул и рывком выкрутил руль. Ударил по тормозам. Парканулся на обочине. Отстегнулся. Повернулся к ним лицом. Он не казался сердитым, но что нужно сделать, чтобы он вообще казался таким?
– Так. Давайте поговорим.
А можно провалиться сквозь кресло?
Повариха выключила телефон, скрестила руки на груди и откинулась назад.
– Поехали. В пробку попадём.
– Я никуда не поеду, пока мы не разберёмся. Потому что еще чуть-чуть, и мы отдавим друг другу хвосты.
А, так не у нее одной такое чувство?
– Мышь. Извини, пожалуйста, что втягиваем.
– Всё хорошо! – пискнула она, – а что такое-то?
Ян выкинул сигарету в окно, достал из бардачка влажные салфетки и начал вытирать каждый палец, между пальцами, под ногтями. Полосатый хвост метался между его креслом и водительским, то и дело задевая Доктора по плечу. Все его внимание, кажется, было сосредоточенно на этом процессе, но голос…
– Док не видит никакой опасности в Заборчике.
– А.
– Ага. Подумаешь, что нас решили отделить от мира неприступной, мать его, стеной! – перед глазами у Мыши оказался стоп-кадр из видео. Ну…большой, – и пофиг, что вместе с ним прилетит туева хуча уродских законов, которые нам жопу порвут. Всем, не только «нетакусикам». Опять!
– Повариха.
– Что?!
Доктор протянул ей жгут. Она оттолкнула руку, но он протянул снова и взглянул на Актриску, сидящую к Поварихе вплотную. Всем видом показывая, что ее тоже происходящее не устраивает, она забрала жгут, перехватила хвост Поварихи, бешено мотающийся по салону, цепляя всех вокруг, и связала накрепко.