Александр Васильевич Дёмышев
Тихий океан… лишь называется тихим
Четверо солдат оказались на поляне, где их всегда пытали. До Фединых ушей доносился ставший привычным в такие минуты шёпот Алика:
– Бисмиллях, бисмиллях, бисмиллях… Ля иляха илля Ллах.
– Так что же такое ты всё время шепчешь? – спросил тихонько Федя. Но Алик, закрыв глаза, не слышал друга. Его правая щека нервно подёргивалась. За него ответил Сомов:
– Господа прославляет, по-своему… Спаси и сохрани нас, Христе Боже!
Чуть в стороне виднелась фигура скрюченного на карачках человека в камуфляже. Федя узнал Мустафу, который застыл, уткнувшись лицом в травку. Наконец он поднялся от земли, вскинул руки к небу и, поклонившись в сторону солнца, открыл глаза. На загорелом черепе Мустафы блестели капельки пота. Их взгляды встретились, и Федя сразу же отвернулся. Краем глаза он видел, с каким презрением Мустафа сплёвывает в его сторону.
Из динамиков донеслась вчерашняя музыка, парень услышал смех и обращённые к нему возгласы:
– Федя, эй! Давай, танцуй!
– Не буду, – к удивлению палачей, на этот раз ответил пленник.
Бородатые воины немного поуговаривали. Не добившись повиновения, принялись избивать. Вначале хлёсткие пощёчины обожгли Федино лицо, вскоре они переросли в глухие удары по голове, а когда пленник упал – почувствовал рёбрами и почками удары тяжёлых сапог. С трудом разлепив глаза, увидел парень Мустафу. Тот медленно приближался, поигрывая своим острым ножом, лезвие которого слепило отражавшимся солнцем.
Мустафа наклонился, рванул с земли за волосы Федю и, приставив к его горлу нож, забормотал что-то непонятное. Федя чувствовал острое лезвие, коснувшееся шеи, понимая: это конец. В глазах парня потемнело, сознание покинуло его…
Когда через некоторое время солдат пришёл в чувство – обнаружил себя всё на той же поляне. Огляделся. Улыбнувшийся краешком губ взводный еле слышно похвалил:
– Мужик!
– Почему он меня не прикончил? – спросил Федя.
Сомов подбородком указал на движуху, что началась в лесном лагере. Вскоре пленные поняли: на базу прибыл какой-то большой командир – и визит этот не сулит ничего хорошего. Командир оказался невысоким худым человеком с проницательным взглядом из-под густых седеющих бровей. В окружении воинов подошёл он к пленникам. Улыбаясь, не обращая никакого внимания на связанных, стал отдавать распоряжения:
– За этих, – он кивнул в сторону иностранцев, – пришла первая часть выкупа. Их я сейчас заберу с собой.
– Что делать с русскими?
– Пользы от них никакой, свою задачу эти собаки выполнили, теперь они не нужны, – командир мельком глянул на четверых измождённых пытками солдат, поморщился. – Прикончите их.
Тут одному из кровопийц пришла идея позабавить командира перед отъездом – показать, как пляшет Федя. И вновь послышались приказы танцевать, но Федя не сдавался.
– Смотри, шакал, что с тобой будет, если сейчас плясать не станешь, – с этими словами зверь в человеческом обличье подошёл к ближайшему пленнику, Альберту Рахметову. Изувер схватил его сзади за волосы – так же, как недавно хватал Федю, и одним отточенным движением перерезал Алику горло. Из раны потекла, пульсируя, алая кровь. Алик, чуть подёргавшись, обмяк.
Потрясённый Федя не мог оторвать глаз от бездыханного тела убитого друга.
– Ну, что, Федя, будешь плясать?
Федя, всё ещё пребывавший в ступоре, не отвечал. Между тем, убийца приблизился к старлею Сомову.
– Режь скорее, падла, – процедил тот сквозь зубы.
– Э-э-э, нет. Куда спешишь, пожить не хочешь? А ну, прикажи своему солдатику, пусть спляшет, порадует нас.
– Не дождётесь, сволочи! Режь, кому говорят! Нелюди вы, даже убить нормально не можете!
Улыбающийся живодёр не спешил, резал старлея на глазах Феди медленно. Федя всё порывался вскочить, что-то сделать, да хоть сплясать для этих извергов, если им так приспичило. Но всякий раз останавливал парня стальной взгляд Сомова. Продолжался этот кошмар около часа. Вначале искололи взводному все конечности. Затем принялись резать живот. И тут, к счастью для старшего лейтенанта, острый нож вошёл слишком глубоко, задел что-то жизненно-важное, и Сомов отключился. Мучителям ничего не осталось, как перерезать ему, полумёртвому, горло.
Дошла очередь до ефрейтора Шестопалова. Весь бледный, он уже трясся от страха.
– Ты так легко не отделаешься, – предупредили кровопийцы. – Выбирай, что вначале: глаза тебе выколоть или член отрезать и сожрать заставить? А может, ты «яичницу» предпочитаешь?
Обезумевший ефрейтор завопил Феде:
– Да спляши ты им, идиот! Не видишь, чо они задумали? Танцу-уй, по-жа-а-луй-ста-а!
Федя вскочил. Что делать, придётся поизображать танец, как иначе? Заиграла музыка. Танцор нехотя принялся за дело.
– Э-э-э, плохо танцуешь! Придётся этого дылду маленько укоротить! – раздались недовольные голоса.
Федя ускорил ритм, включил в танец пару движений позамысловатей, и неприятели начали ему подхлопывать.
– Ай, молодец! Давай, танцуй; как остановишься, так твоему приятелю башку отрэжем!
И Федя плясал. Не хотел этого делать, но его заставили. Танец шёл тяжело, еле-еле. Не хватало в нём той искорки, того волшебства, что расцвечивало его танцы раньше. На небе ни единого облачка, и солнце жарило, словно большая печь. Силы у измождённого неделями плена парня таяли на глазах. Это был не танец – одно название. Он начал сбиваться, ноги заплетались. Федя держался, как мог; казалось, он танцует целую вечность. У Шестопалова, видевшего, как замедляются движения сослуживца, от которого зависела теперь его жизнь, слёзы бежали по щекам, и он умолял:
– Танцуй, только танцуй, не останавливайся! – но даже он понимал: танец не может длиться бесконечно.
Прошло какое-то время, и измождённый Федя рухнул на землю. Наблюдавшие за ним вымотанные до предела бородачи в камуфляже устало молчали. Через минуту очнувшийся Мустафа перерезал ефрейтору горло.
– По крайней мере, его не пытали, не зря старался, – бросил Феде убийца. – А с тобой мы, пожалуй, до завтра обождём; утомил ты всех нас своей пляской.
Такая отсрочка приговора имела и практическую сторону. Нужно было оттащить три трупа подальше от лагеря и закопать. Сделать это заставили Федю, дав сначала чуток отдохнуть – иначе бы он просто не справился. Седобровый командир, поужинав, отбыл. Уже смеркалось, когда Федя под присмотром вооружённого автоматом одиннадцатилетнего мальчишки, сына одного из воинов, закопал товарищей. Погода менялась: чуть накрапывал дождик, принося облегчение. Всё-таки осень начинала заявлять о себе. В лагере опять играла их музыка.
– Эй, Федя, смотри, как танцуют настоящие мужчины! – молодой воин со стеклянными глазами, громко прокричав что-то непонятное, принялся лихо выплясывать. У измождённого Феди кружилась голова: его буквально давил, побеждал этот энергичный танец. Шатаясь, брёл пленник к зиндану, а рядом всё кружил в резких дёрганых движениях этот танцор. У чуть живого парня подкосились ноги, и под дружный гогот оравы недругов он кубарем скатился в свою темницу. А сверху над ним под громкий хохот и хлопки всё кружил и кружил в дикой пляске его победитель. Наконец и он устал. Шум возбуждённой толпы удалялся.
Захлопнулась сверху решётка. На фоне тёмного неба Федя различил силуэт Мустафы. В воцарившейся тишине тот прохрипел:
– До завтра, Федя; спокойной ночи.
* * *
Капельки дождя булькали, падая в ночной тиши, в небольшую лужицу на дне ямы. Федя валялся, не понимая, где он: во сне или наяву. В голове мелькали какие-то картинки. Вот он маленький вертится, хлопая ладошками с растопыренными пальчиками, перед пьяными гостями, гости кричат весело: «Танцуй, Федя!». Вот мама обнимает его нежно-нежно, Федя заглядывает ей через плечо и видит чуть поодаль того мужчину в сияющих одеждах: «Ангел!». Вот молодая симпатичная девушка делает шаг в небеса и летит, раскинув руки в свободном падении: «Страшно только первые секунды, потом проходит!». Вот его друг Альберт Рахметов, обнаруженный Федей в пустой казарме. Алик уткнулся лицом в пол, никак не реагирует на удивлённые Федины вопросы. Затем он встаёт, что-то непонятное шепчет, подняв руки к потолку, делает поклон и открывает глаза: «Так нужно делать, дед научил».
Стало очень сыро и холодно. Федя отворил очи, ему показалось: в этой яме он не один. Так и есть, наконец-то! Радостная улыбка впервые за долгие недели озарила Федино лицо, но начал разговор он с упрёка:
– Почему тебя так долго не было? Я ждал, ты был мне нужен!
– Я здесь, чтобы помочь.
– Ты опоздал, чуть пораньше бы! Вчера они зарезали трёх моих товарищей.
– Я вовремя. Твои товарищи получают каждый свою награду, а для тебя ещё здесь дело найдётся, – ангел огляделся по сторонам. – Тесновато тут, крылья толком не расправить, того и гляди замараешься, но давай ближе к делу. Что тебя сейчас так сильно печалит?
– Да как сказать, – Федя потупился. – Вот спасёшь ты меня, а что дальше? После всего, что случилось – как я смогу танцевать?
– Странные вы создания, люди, и проблемы у вас странные; нам вас, наверное, никогда не понять…
– Моя жизнь – это танец. Ничего другого я не умею. Я думал, что, танцуя, буду радовать людей, помогать им. Но взводный Сомов был недоволен, когда я тут плясал, и его убили. Ефрейтор Шестопалов, наоборот, просил, чтобы я танцевал как можно дольше, но я не смог спасти его. Мой танец утратил силу. Ты понимаешь, о чём я?
Парень умоляюще глядел на гостя. Ангел молчал. Федя разгорячился, глаза блестели в темноте, отражая свет сияющего облачения гостя. Капельки пота и капельки дождя, смешиваясь, текли по грязному лицу солдата. Не замечая их, он продолжал:
– Для меня очень важно: смогу я танцевать так, как раньше, или нет. Понятно?
– Нет. Не могу понять, почему это так важно, – Ангел пожал плечами. – Но можешь не беспокоиться. Ты ещё станцуешь… Мне пора.
– Постой! Что же мне делать?
– Танцуй, а я тебе помогу.
Резкий взмах крыльев на мгновенье словно разрезал и стены и решётку. Ангел исчез…
Солнечные лучи блёклым светом чуть пробивались сквозь густые облака, не желая прикасаться к этому грязному миру. Отдохнуть толком не удалось. Но Федя, умывшись из лужи, почувствовал свежесть и бодрость. Откуда только силы берутся?!
Его вели рэзать по раскисшей за ночь дороге. Путь предстоял совсем короткий, до ближайшей опушки. Грязь хлюпала под ногами. Нудный дождь лил всё сильнее, поэтому собравшиеся на поляне супостаты желали скорее кончить дело. Федю поставили на колени. Мустафа, играя ножом, подошёл к нему сзади. Федя находился в некотором замешательстве. Вдруг позади палачей мелькнула знакомая фигура. «Ангел. Он меня не бросил!» Федя заулыбался. Некоторые из бородатых воинов обернулись в недоумении: на кого так уставился пленник?! Но позади виднелись лишь мокрые деревья. Мустафа занёс острый нож. Ангел кивнул Феде.
– Стойте! Мне перед смертью положено последнее желание! – крикнул Федя.
– Э-э-э, ты сказок в детстве начитался, да? – палачи заржали над его требованием. – И что же такое ты пожелаешь? Мы тебе выбор предоставить можем. Язык тебе вначале отрезать или уши? Чего желаешь?
– Хочу сплясать!
– Нашёл время! Видишь, погода неподходящая?
– В последний раз! Перед смертью! – настаивал Федя.
– Не наплясался вчера что ли? – но всё же иродам стало интересно. – Ладно, уговорил, танцуй; но чтобы по-настоящему, а как остановишься, тут тебе и конец!
Раздражённый Мустафа ослабил хватку. Федю вытолкнули на середину поляны. Музыки на этот раз не было: изуверы не хотели портить проигрыватель под дождём. От опушки к лагерю долетел крик одного из живодёров:
– Эй-эй! Идите все смотреть Федин прощальный танец!
Федя расправил плечи, огляделся. К поляне, несмотря на противную погоду, подтягивались воины отряда Амира. Жажда зрелища пересилила желание остаться в сухих укрытиях. Федя стоял посреди врагов, один против всех. Перед глазами, как в кино, в мгновение ока пролетела вся жизнь. А внутри что-то зарождалось, какое-то пьяняще-сладкое предчувствие. Пора начинать!
Федя негромко хлопнул в ладоши, выпрямился, откинув слегка назад голову, упёр руки в бока, затем скрестил их на груди и стоял так некоторое время, сосредотачиваясь перед пляской и давая возможность недругам прочувствовать важность момента. Страшно было только первые секунды, потом прошло. Федя ударил подметкой дырявого сапога по мокрой земле, грязь брызнула в стороны. Он широко взмахнул руками – и танец начался.
Сперва он выплясывал не спеша. Стоял на месте, выделывая разные коленца ногами, двигая плечами и всей верхней частью тела. Но постепенно темп танца всё возрастал. Федя завертелся волчком на месте, бросился в грязь на колени, принялся носиться вприсядку, ползунком, вывертами, дрыгая ногами в разные стороны. Им овладел азарт, он плясал с увлечением, с полной отдачей себя танцу, а в голове звучали, сменяя одна другую и всё ускоряя ритм, мелодии русских народных плясовых.
Вскоре его настроение передалось бородатым зрителям, которые до этого момента считали, что красивей и мужественней их танцев ничего в мире нет. Но теперь на лицах извергов читались и удивление, и восторг; они невольно принялись хлопать в ладоши: всё быстрее, быстрее…
Федя обильно сдабривал танец множеством приправ: он притопывал, прихлопывал, дробил. В ход шли подскоки и присядки. Он отдавал пляске весь свой темперамент и удаль, неожиданно пробудившуюся в нём мужскую агрессивность, невесть откуда взявшийся бунтарский дух, всего себя. Федя вкладывал в танец всю душу, всю жизнь. Его глаза полыхали, щёки румянились, лохмотья одежды развевались от скорости движений, брызги дождя и грязи веером разлетались по сторонам.
Он плясал, импровизируя. Чередовал приёмы, составляя танец из фигур, на ходу меняя их последовательность. Диким вихрем кружились поднятые с земли и сорванные с деревьев листья. Трава встала дыбом, как шерсть на волчьем загривке. По бородатым лицам, словно раздавая пощёчины, хлестал дождь. Лихая Федина пляска разбирала врагов по косточкам, а ноги их сами начали подёргиваться. Никто теперь не хлопал, но в ушах каждого гремела музыка – та, которую слышал Федя. Казалось, ещё немного – и всё кончится каким-то всеобщим безумием.
Пляска понеслась с невероятной скоростью. Федя был в ударе, двигался с лихостью, разудалостью и некоторой грубоватостью. Все его отточенные движения сопровождались хлопками, ударами ладонью по колену или подошве, присвистываньем и громкими выкриками. Он махал головой, двигал плечами. Особо выразительными были движения рук. Ими он взмахивал в наиболее эмоциональные моменты пляски, хлопал под музыку, ударяя ладонями по собственному телу, по голенищам сапог.
Оцепеневшие враги стояли столбами не в силах пошевелиться, лишь конечности их трясла судорога. Федин танец захватил весь мир. Теперь Федя делал то, что хотел. Он мог казнить и миловать. От его движений вихрился воздух. Брызги из луж разлетались, больно обжигая заляпанных грязью палачей, больше похожих теперь на жертв. А от танца вприсядку – горы дрожали вдали. На тёмном небосклоне ослепительно сияли молнии, грохотал гром. Федя чувствовал: это его лучший танец. Не танец – ураган!
Дикий ужас объял изуверов. Их оружие, вывалившись из бесчувственных рук, давно мокло в грязи. Еле ворочая языками, они просили, умоляли:
– Пере-стань, пожа-луй-ста! Хва-а-атит!
Из ушей и носов врагов текла струями кровь. Мустафа трясся в агонии, дико вращая глазами. Бойцы Амира дёргались в судорогах, корчась от диких мучений и сознавая: ещё немного – и все они тут сдохнут, Федин танец убьёт их! Оглохнув от боли, не чуя себя, Мустафа вместе с другими дико вопил:
– Остановись! Не на-до! Сто-о-ой!..
Федя ощущал прилив силы, он сможет танцевать сколько захочет. Но парень слышал крики этих душегубов, молящих о пощаде. Враги, корчась от боли, просили остановиться. Действительно: может, хватит? Тут за спинами врагов он вновь увидал знакомого Ангела. И Ангел молвил:
– Танцуй, Федя!
P.S.: Жаль, но в жизни чудеса случаются слишком редко; и у этой истории есть продолжение, не слишком чудесное, к сожалению, …
Действительно, люди так устроены: желают, чтобы добро – побеждало. Всегда. Но жизнь – штука сложная. Иногда одержанная победа – лишь иллюзия, грёза. И тогда, открыв глаза, человек вновь оказывается по шею в дерьме…
Когда дождь, шедший несколько дней кряду, прекратился, Федю ещё долго трясло. В яме было липко и влажно. Наконец лохмотья на израненном теле начали подсыхать, и парень потихонечку осознал реальность. «Я снова в той же яме, в том же дерьме… Точнее не снова, а тут я и был». Остававшиеся сомнения разрушил окрик сверху:
– Эй, псых, ну что, успокоился? Кончылось осеннее обострение? Ну, ты и орал! Да и вертелся в яме, как винт вертолётный. Гы-гы-гы!
От обиды Федя с силой прикусил губу. На подбородок вытекла струйка крови, но боли почти не ощущалось. «Я псих; да-да, я самый настоящий псих! И опять эти видения; проклятая осень, проклятые дожди!» Парень не знал, куда деться от горечи, накрывшей его с головой. Федя дважды врезал себе по лицу – не помогло. В одиночестве сидел он на дне ямы, а слёзы текли и текли по щекам. Вскоре он почувствовал жар, затем озноб и ломоту в костях; дни, проведённые под дождём в сырой яме, не прошли даром…
Теперь он постоянно ждал конца. Надеяться больше не на что. Но странно – Федю не убивали, даже подкармливать стали лучше; микстуру какую-то выпить приказали. И парень пошёл на поправку.
Чудо всё же произошло, обрушилось неожиданно! За Федю пришёл выкуп – большие деньги! Радость освобождения омрачалась тяжкими воспоминаниями, но всё же это была радость!
P.P.S.: Хмурая зима далеко позади. В разгромленном лесном лагере – мёртвая тишина. Обглоданные шакалами куски трупов, разбросанные меж воронок – всё, что осталось от группировки Амира после сокрушительного ракетно-бомбового удара. Смердящие куски! Какие из них были некогда Мустафой – сможет определить разве лишь генетическая экспертиза…
Федя давно дома; месяцы, проведённые в палате областной психиатрической больницы – словно кошмарный сон. Парню гораздо лучше, и они снова вместе! Тёплый ветерок, набегающий с Вятки, ласкает их лица. Федя чувствует тонкий фруктовый аромат – самый лучший запах на этой планете. Они гуляют вдвоём, и всё здесь с детства родное, своё: каждая кочка, каждый камешек, каждое дерево. И даже это небо, кажется, принадлежит только им. Но Федя точно знает теперь: небо везде то же самое, одно на всех и каждому родное…
Они направляются на природу в их укромный уголок, подальше от посторонних глаз. Федя идёт, толкая перед собой инвалидную коляску с его «ангелом-хранителем». Сегодня он снова станцует для неё!
Жаль, конечно, что долгожданную операцию Жанне пришлось отложить. Деньги – большие деньги! – придётся копить снова. Ещё несколько лет в инвалидном кресле!
Зато рядом её Фёдор, её «Божий дар».
Киров, 2013–2014
