Александр Васильевич Дёмышев
Тихий океан… лишь называется тихим
ВЫБРАТЬСЯ ИЗ РОССИИ
Мерный грохот железных колёс. Где-то вдали окрики на русском. Вагоны, вагоны, вагоны… В них тысячи пленных немецких солдат. Бывших солдат. Голодные, грязные, заросшие; старые и молодые, больные и здоровые, пока ещё живые. И он – один из них; молоденький ефрейтор, перемещаемый от самого Сталинграда по бескрайним просторам непокорённой страны, увозимый куда-то вглубь дремучих лесов…
Страх ледяным комом засел в сердце: «Возможно ли выбраться из России?» Чувствуя пробуждение, немец ёжится под жиденьким одеяльцем. Не желая открывать глаза, вслушивается. Русская речь доносится словно издалека:
– Какие ж они фашисты?!
– Да я своими ушами по телевизору слышал!
– Ты ещё больше телевизор ушами смотри, тебе там на них лапши-то навешают! Не фашисты, а самые настоящие патриоты; и Руцкой, и Хасбулатов. Это Боря твой – фашист, или даже хуже. Горби СССР развалил, а этот Россию на запчасти распродаст.
– Приватизирует.
– Пропьёт! О, глянь, наш интурист зашевелился. Гутен морген, герр… герр… тьфу! Короче, вставать пора, приедем скоро.
Фридрих Нойбауэр нехотя открыл глаза. Серое купе и вчерашние знакомые, двое русских. Один постарше – усатый, худой; другой помоложе – в очках, с круглым животиком. Имелся и третий попутчик, но Фридрих его не считал. Завалившись в купе прошлым вечером, когда поезд уже тронулся, молоденький пьяный солдат в мятой, по-дембельски разукрашенной форме представился заплетающимся языком: «Саня». Выставив на столик бутылку «Столичной», с трудом забрался на верхнюю полку и отрубился. Он и сейчас сопел, как вчера.
Попутчики (те двое) в упор, с нескрываемым интересом разглядывали сонного немца. В общем-то, если быть до конца точным, Фридрих родился в Австрии, которую Гитлер присоединил к Германии перед Второй мировой, но, вернувшись в 1955-м из плена и женившись на уроженке Мюнхена, жил с тех пор на юге Германии. Фридрих и раньше не делил один народ на немцев и австрияков. Жил в Австрии – именовался австрийцем, очутился в ФРГ – назвался немцем. Один язык, одна культура. К чему условности?
Интурист потянулся, длинные ноги упёрлись в стенку. Вымученно улыбнувшись попутчикам, уселся на постели. За окном – ставший привычным за последние две недели пейзаж: бескрайние пустые поля и редкие полузаброшенные деревушки. А ещё необъятные леса.
Седовласый немец, отодвинув мятую занавеску с вышитым на ней названием поезда «Вятка», уставился в хмурое осеннее небо. «Я снова на севере России. Полвека прошло с тех пор, как везли меня пленного этой дорогой, а словно вчера…» Он перевёл взгляд с далёкого неба на вагонное окно и увидал прямо перед носом дохлую муху, прилепившуюся к стеклу. «Да, сейчас не самое лучшее время для посещения этой страны, но выбирать не приходится. Человек лишь предполагает…»
– Ну, что, герр… герр… Фёдор Батькович, или как там тебя? Давай, твоё здоровье поправим!
Пожилой интурист чуть поморщился, взглянув на початую поллитровку и надкусанные вчерашние пирожки с капустой. Усатый русский, тот, что постарше, плеснув водки, протянул стакан. Резкий спиртовой дух повис в купе. Фридрих, вновь вымученно улыбнувшись, усиленно замотал головой.
– Ну, чего ты мотаешь? Легше станет. Давай-давай!
– O, nein, nein. Спа-си-бо.
Быстро отыскав умывальные принадлежности, он накинул поверх майки синюю олимпийку с надписью «Borussia» и футбольным мячом во всю спину. Чуть замешкался, выбираясь из купе, и услышал голос молодого, который в очках:
– О! Видишь, чего у немца на спине? Россия – во! Уважают.
– Да ну! Уважал бы – выпил.
– Видать, не могёт.
– Ну, да! Что русскому хорошо – немцу смерть.
Впрочем, сказано это было вовсе без злобы. Фридрих уловил даже нотки сочувствия в голосе говорившего.
Железная дверная ручка периодически дёргалась.
«Ох, эти русские; не перестают удивлять! Ведь ясно же, что занято! В противоположном конце вагона другой ватерклозет, идите туда… Не похожи они на нас, но странное дело… кажется, я смог бы быть одним из них! Есть у меня с этим народом что-то общее. А может течёт во мне какая-то капелька русской крови?» – размышлял, раскачиваясь вместе с вагоном, невозмутимо восседающий на железном унитазе немецко-австрийский гражданин.
Да, будучи в плену, он называл себя только австрийцем. Немцем – никогда! Уроженцы Австрии старались обособиться от прочих немцев, и советская администрация их в этом стремлении всячески поддерживала. Разделяй и властвуй! Русские заметно благосклоннее относились к австриякам; прочие же немцы злились, не понимая. Ведь и сам фюрер, главный немец, был родом из Австрии!
Именно в те времена, в плену, знакомясь с кем-то из местных, стал он просить, чтоб называли его Фёдор. Делал это из чистого прагматизма, так как понял, что имя Фридрих, слишком уж напыщенное для славянского уха, мешает устанавливать непринуждённые отношения. Уменьшительный же вариант его имени – Фриц – неизменно вызывал у русских если не насмешки, то едкие ухмылки. Так и превратился он, молодой в ту пору парень, из Фридриха Нойбауэра в Федьку Найбаура. С таким именем легче выживалось в плену.
А имя Фриц стало здесь, в России, нарицательным. Девушка-экскурсовод, знакомившая на прошлой неделе Фридриха с экспозицией музея Сталинградской битвы, призналась, что слово фриц вызывает в сознании образ киношного фашистского вояки: в серой форме, с закатанными по локоть рукавами, сжимающего чёрный шмайсер, кричащего что-то угрожающее по-немецки.
«„Шмайсер“ – так русские по сей день упрямо называют автомат MП-40, ну да пусть… Интересно, если б родиться русским, как бы звучала моя фамилия?» – намыленные щёки Фридриха охаживала старомодная опасная бритва (новых изобретений в этом деле немец не признавал). Он стоял пригнувшись, всматривался в тусклое зеркало. Вагон раскачивался, бритва плавно скользила по коже, лишь каким-то чудом не оставляя порезов. «Нойбауэр… кажется, Новосёлов! Неплохо, да; такая фамилия мне бы подошла». Довольный этой придумкой и посвежевшим лицом, немец распахнул, наконец, дверь сортира и смутился, увидав немаленькую очередь. Пробираясь мимо сгрудившихся мрачных людей, выслушивал едкие комментарии:
– Думали, там кто-то помер.
– Один туалет в вагоне работает, так и в него… пока очередь ждёшь – в штаны наложишь.
– А просто совести у кого-то нет.
Этим «кого-то» был он, Фридрих. Красный, как семафор на закрытом переезде, ввалился он в купе. Попутчики, не обращая внимания, продолжали спор о недавней попытке государственного переворота:
– Из танков по парламенту средь бела дня лупить! Где видано? Это и есть ваша хвалёная демократия?! – тот, что старше раскраснелся, наэлектризованные усы его встали как у кота, заметившего мышь.
– Сами виноваты, ваши ведь начали. Да-да! Кто первым на Останкинскую телевышку полез? – тот, что моложе, стрелял в ответ глазками, пряча их как в засаде за мутными стёклами очков.
Глядя на опустевшую бутылку и нетронутые пирожки, Фридрих тяжело вздохнул: «Нет, всё же Россия не для меня! Определённо! И немцу здесь… нехорошо!»
– Nicht sehr gut, nicht sehr gut, – тихонько бормотал Фридрих, укладывая вещички в красивый, дорого пахнущий кожей тёмно-коричневый чемодан, одолженный на поездку у зятя.
Примолкнувшие спорщики, услышав эти причитания, тут же с жаром подхватили:
– Во-во, даже иностранец понимает: плохо это – в центре Москвы бойню устраивать, нехорошо в Верховный Совет стрелять!
– Эй-эй, не передёргивать! Немец как раз имел в виду, что нельзя против законного президента с оружием выступать.
Растолканный попутчиками солдатик судорожно пытался разгладить руками мятую дембельскую парадку; форма не очень-то поддавалась. От предложения «поправить здоровье» дембель Саня, чуть не поперхнувшись, категорически отказался. Фридрих вновь глядел в окно. Фирменный поезд «Вятка» приближался к конечной точке маршрута. За стеклом, заботливо очищенным немцем салфеткой, медленно проплывали пригороды Кирова. Пульс участился. Интурист жадно всматривался в здания, дороги, деревья, пытаясь отыскать знакомые чёрточки – и не находя их.
Много лет ждал он этой поездки по местам «боевой славы». Что-то тянуло немца в Россию. Может, совесть, требующая покаяния? Но многими годами страданий и плена вину свою он и так искупил; по крайней мере, хотел в это верить. Долго, очень уж долго он собирался. Впрочем, до развала СССР Киров был закрыт для иностранцев – слишком много оборонных заводов. А без этого города вся поездка обесценивалась. Именно Киров, именно места, связанные с пребыванием в долгом плену, являлись главной целью Фридриха Нойбауэра. И вот, когда рухнул «железный занавес» и чужеземцам разрешили свободно путешествовать по стране, Фридрих засобирался. Он боялся не успеть. Инфаркт за инфарктом; потрёпанная ниточка жизни давно грозила оборваться. А уходить, не осуществив давнишнюю задумку, он не желал.
Но начал путешествие Фридрих две недели назад, как полагается: с Бреста. Долго осматривал крепость, превращённую русскими в грандиозный музей-памятник. Вспоминал штурм с которого началась война: первое, неожиданно упорное сопротивление красноармейцев; их дикое, непредсказуемое поведение в безнадёжной ситуации; первые большие потери… И первый страх перед этой громадиной – Россией.
После была поездка на Украину. Там, под Житомиром, лишь на третий день поисков, потратив немало сил, кое-как отыскал он то самое поле. Теперь оно ничем не выделялось среди других полей, никакая примета не указывала на то, что в этом месте располагался первой военной зимою лагерь для русских военнопленных. Один из множества подобных. К весне 1942-го лагерь зачах, прекратил существование – словно умер вместе со своими истощёнными обитателями. Фридрих дотемна проторчал на том поле, вспоминая зверства, которые здесь творились. Зверства, которые он творил.
А на следующее утро поездом уехал в Волгоград. Здесь он задержался дольше. Вначале съездил в Гумрак, а затем – Мамаев курган, элеватор, дом Павлова. Он отыскал и то место, где стоял их дом, в подвале которого они держали оборону под занавес битвы, покуда не явился молоденький паренёк-красноармеец – принять их в плен. Гуляя по берегу Волги, наткнулся на группу пожилых туристов, таких же, как он. Фридрих прислушался к речам на родном языке:
– Подумать только! Наша полковая разведка стояла вон там. Видите? Нам оставалось каких-то двести метров до Волги!
– О, да-да, это была невероятная битва! Победа ждала нас, но… Нам не хватило совсем чуть-чуть!
Фридрих давно перестал спорить на тему этого «чуть-чуть». Не проронив ни слова, даже не подойдя к соотечественникам, он тихо ушёл…
Москва изначально не входила в его планы, Фридриха ничто с ней не связывало. Но как в античной Европе все дороги вели в Рим, так и здесь без столицы только что развалившейся советской империи путешествие не обошлось. Билет на прямой поезд в Киров достать не удалось, пришлось ехать с пересадкой в Москве. В другое время Фридрих обязательно задержался бы здесь, чтоб обозреть достопримечательности, но не сейчас. Недавняя попытка путча с пальбой из пушек в центре русской столицы как-то отбила охоту.
И вот, наконец, кульминация поездки – Киров. Поезд остановился прямо у вокзала на первом пути, и Фридрих прощался с попутчиками.
– Ну, давай! – сказал усатый, тот, что постарше.
– Да-сви-дан-ня, – отозвался немец.
– Ага, давай-давай! – попрощался тот, что моложе, в очках.
Мятый дембелёк молча пожал протянутую руку. Так и разошлись. Фридриха ожидали новые воспоминания – самые тяжёлые. Ради них он сюда и приехал. В сердце покалывало. «Я должен пройти через это, а после – выбраться из России!»
* * *
Серая «Волга» с чёрными шашечками на дверях двигалась на северную окраину города. Средних лет шофёр, не стесняясь кашляющего пассажира, дымил беломориной. Громко ругался, поймав колесом очередную спрятавшуюся в луже яму. Когда останавливались перед светофором, непременно один-два жёлтых берёзовых или тополиных листика падали на лобовое стекло. Затем машина тяжело разгонялась, и листья, уносимые встречным потоком воздуха, пропадали. «Скоро и я улечу, словно опавший лист», – думал о своём пожилой усталый пассажир. Он сидел, чуть сгорбившись, давно привыкнув к неудобствам из-за высокого роста.
Машина плавно развернулась, скрипнули тормоза. Фридрих глянул на ступени, ведущие к входу в пятиэтажную гостиницу. Над дверьми розово-красного здания со множеством балконов белела вывеска: «Спутник».
– Это есть Филейка? – недоверчиво спросил пассажир, чуток коверкая слова.
– Филейка, она самая! Там площадь, а там трамплин, – торопливо тыкая пальцем то в одну, то в другую сторону, заверил шофёр.
Седые брови Фридриха чуть приподнялись. Протянув шофёру купюру, он произнёс заветные слова, так любимые всеми таксистами:
– Сдачи не надо.
Номер на втором этаже оказался вполне сносным. Правда немного мешали завывания зубосверлильной машины (на первом этаже, прямо под его номером размещался стоматологический кабинет). Персонал, хоть вышколенным его и не назовёшь, старался во всём угодить гостю. Видно было: иностранцы тут нечасто останавливаются. Горничная, показывая апартаменты, объяснила, что громадные здания опоясанные забором, вид на которые открывался из окна, это корпуса завода ОЦМ. Обустроившись, отмывшись с дороги, отобедав в пустом гостиничном ресторане, Фридрих законопатил уши берушами и немного вздремнул (так рекомендовал кардиолог). Лишь после этого отправился на первую после 1955 года прогулку по Филейке.
Он шёл по грязным улицам, укрываясь парусящим зонтом от мелких противных капель. Осенний ветер трепал седую шевелюру. Поначалу всё здесь казалось абсолютно чужим, но, покружив с полчаса по замысловатым переулкам, Фридрих вышел к знакомым местам. Целый квартал четырёх-пятиэтажных домов, построенных руками пленных немцев, в том числе и его руками. Значит, где-то рядом завод. Нахлынули воспоминания о тяжёлых голодных годах плена. Фридрих прошёл во двор тех щербатых домов и застыл, как вкопанный. Прямо перед ним в помойном контейнере рылись пожилые представители народа-победителя. Не в первый раз видел немец такую картину в этой стране, но привыкнуть не мог.
После прогулки он слёг. Болело сердце. Нет, не от увиденного. Просто болело, и всё. Он выпил таблетки и ждал, когда же придёт облегчение, размышляя: «Может, зря всё? Что даст мне эта поездка? Что такого я могу здесь увидеть? Может, следовало всё же потратить скопленные деньги на лечение, а не на поездку?»
Но Фридрих знал: средств на операцию в хорошей клинике у опытного кардиохирурга всё равно не хватило бы, а вгонять в долги родню – нет, только не это! «Помру ещё здесь ненароком! Хотя какая, по большому счёту, разница, где помирать? Впрочем, разница есть: лишние проблемы родным. Значит, надо обязательно выбраться. Ничего, из плена выкарабкался, как-нибудь получится и на этот раз!»
К вечеру самочувствие улучшилось; когда же совсем полегчало, спустился он к ужину. Проходя мимо стойки администратора, кивнул таращившейся на него симпатичной дамочке с бейджиком на груди. Её ответная улыбка словно говорила: «Я сама любезность и всегда к Вашим услугам!» Стоило Фридриху скрыться в дверях ресторана, как наигранная улыбка слетела с её губ. Лицо дамочки стало сосредоточенно-деловым. Покрутив диск телефона, она тихонько защебетала в трубку:
– Он прошёл в ресторан. Такой высокий, солидный, седой, ни с кем не спутаете.
Очень аккуратно, держа двумя руками, словно боясь уронить, опустила она трубку на аппарат. В этот момент звякнул входной колокольчик, и, вернув дежурную улыбку на место, дамочка направила взор в сторону нового посетителя.
Музыка оглушила пожилого немца. Он, конечно, слышал эти звуки ещё в коридоре, но никак не ожидал, что в зале будет так громко. Ресторан переполняла разгорячённая разношерстная публика; еле нашёлся свободный столик. Днём это было совершенно другое заведение, и то дневное, тихое нравилось Фридриху гораздо больше. А сейчас…
Вокруг столов в полумраке, озаряемые вспышками цветомузыки, сгрудились пьяные компании. Столы же качеством и количеством убранства сильно отличались. Некоторые ломились от яств, поедаемых мордоворотами в малиновых пиджаках. На других, занятых опухшими молодыми людьми, ютилась лишь самая скромная снедь типа селёдки с луком. Но везде непременно стояли початые водочные бутылки.
В дальнем углу два мужлана, громко ругаясь, выясняли отношения. Они бурно жестикулировали растопыренными пальцами, украшенными жёлтыми перстнями. На невысокой сцене, не обращая внимания на гвалт, медленно раздевалась стриптизёрша. Её неуверенные движения красноречиво говорили, что мадам пьяна; впрочем, на такую мелочь внимания тут не обращали.
Заказывая жареный картофель с сосисками, Фридрих дал себе зарок ужинать отныне в другом месте. Но не успел он дождаться заказа, как прямо за его столик с грохотом приземлился здоровенный бугай в расстёгнутой кожаной куртке. Молодой, наглый, ростом под два метра и весом полтора центнера. Бычью шею украшала златая цепь. Шлямгая жвачкой, перекрывая музыку, этот очень большой и очень тёмный тип гаркнул:
– Я Карлос! А ты кто такой, почему не знаю?
– Про-сти-те, но я… verstehe nicht.
– О! А ты чо, типа не наш? – щекастый верзила сверлил Фридриха поросячьими глазками.
– Ja, ich… есть гра-жда-нин Гер-мании.
– А-а-а! Значит, фриц недобитый!
Фридриху стало не по себе. Краска возмущения залила лицо, нижняя губа чуть дёргалась, слева в груди кольнуло. Мордоворот же наглел и наглел. Потрепав пожилого немца толстыми сальными пальцами по щеке, прорычал:
– У меня, дядя фриц, немцы обоих дедов на войне угрохали. А ты, похоже, воевал…
От парня несло перегаром; справиться с могучим выхлопом у маленькой жалкой жвачки не получалось. Перхоть на масляных чёрных волосах, щетина на жирной харе. Фридрих поморщился. Связываться с бухим молодчиком ему, старику с больным сердцем? Нет, увольте!
– Вообще-то я есть австриец, в Германии… э-э-э… мало жить, – попытался он как-то оправдаться. Тщетно. Разъярившийся бугай проявил неожиданную осведомлённость:
– Что?! Земляк Гитлера?! – схватив Фридриха за шиворот, он выдернул его из-за стола и принялся толкать к выходу, приговаривая:
– Ну, сейчас я тебе покажу, фашистская гнида! Сейчас ты мне за все ваши концлагеря ответишь! Да я тебя сейчас… в Курскую дугу согну! Увидишь у меня сейчас и салют, и Девятое мая!
Сейчас, сейчас… В грохоте музыки, вспышках софитов и пьяной кутерьме никто не обращал на них внимания. Фридрих не верил, что это происходит с ним наяву. Вокруг, словно в диком бреду, прыгали люди, подпевая: «… Мальчик молодой, все хотят потанцевать с тобой…», а пьяный «молодой мальчик», обладатель хари размером с бульдозер, пихал его к выходу. Нет, «танцевать» с этим «мальчиком» Фридриху не хотелось!
В темноте улицы моросил дождь. Мысль «Бежать!» Фридрих сразу отбросил. Бугай хоть и пьяный, но молодой, догонит. Крыльцо гостиницы немного освещено фонарём, а дальше – тьма кромешная. Оказаться в темноте на пару с этим мордоворотом – плохая идея. Тут, на крыльце их, возможно, хоть кто-то увидит, поможет.
И правда, не успел молодчик исполнить свои угрозы, как из подъехавшего словно по заказу авто выскочили двое. Вмиг оказавшись на крыльце, они, недолго думая, вмешались в «милую беседу». Фридрих стоял, как столб, не понимая (да и не пытаясь понять), что происходит. До него дошло лишь одно: его спасли. Спасители коротко поговорили с обидчиком Фридриха на повышенных тонах. Точнее, они просто орали на всю улицу, используя выражения, которых Фридрих не слыхал со времён плена. Вытолкав бугая взашей, те двое закурили. Тут-то немец и обнаружил третьего, когда-то успевшего незамеченным выбраться из машины. Подойдя к иностранцу, он протянул руку:
– Игорь Михайлович, – представился приятный, в дорогом тёмно-синем костюме, средних лет незнакомец. – Можно просто: Игорь.
– Фридрих, – с готовностью откликнулся интурист. – Или називат Фёдор, если вас так удобней.
Но предложение это энтузиазма не вызвало. Тень неудовольствия скользнула по гладковыбритой физиономии Игоря Михайловича. Быстро прогнав беспокойное воспоминание, он махнул рукой:
– Нет-нет, если позволите, я всё же буду вас Фридрихом величать; это имя вам лучше подходит.
Вот так свёл счастливый (как тогда подумал Фридрих) случай с хорошим человеком. Расспросив о происшествии, новый знакомый извинился за пьяного соотечественника и пригласил поужинать в заказанном отдельном кабинете. Они прошли в уютно обставленную комнату, наполненную звуками приятной инструментальной музыки. Прекрасно сервированный на одну персону стол официант спешно дополнял недостающими приборами. Двое сопровождающих остались снаружи.
Весь вечер Игорь и Фридрих мило беседовали. Задушевному разговору способствовал отличный кавказский коньяк, названия которого Фридрих, к сожалению, не запомнил. Фирменный ароматный шашлык, от одного вида которого текли слюнки, так же сделал своё дело. Благодарный за спасение, чуть захмелевший Фридрих долго изливал перед Игорем душу.
Многое рассказал, начиная с войны и плена, заканчивая историей болезни и впечатлениями от России. Игорь Михайлович больше молчал, внимательно слушая и кивая, лишь изредка направлял повествование пожилого немца вовремя заданным вопросом. В конце вечера Игорь наотрез отказался от предложения Фридриха разделить счёт:
– Дорогой Фридрих, вы мой гость. Пусть этот ужин хоть немного скрасит вам сегодняшние неприятности.
Вовремя вспомненное происшествие побудило немца к новым излияниям:
– Игорь, ви менья виручать. Я должен вас благодарить! Если б я как-то мог!
– Ну, что вы, что вы, – Игорь как-то странно взглянул на собеседника, помолчал. – Вообще-то вы можете для меня кое-что сделать.
– Да-а? – немец пришёл в восторг. – Я есть весь к вашим… распоряжением!
– Но это дельце непростое; не знаю…
– Так расскажите!
– Ну, хорошо. Так и быть. Но только не сейчас. Завтра, на трезвую голову.
Они долго прощались в фойе. Даже обнялись. Наконец, условившись о новой встрече, расстались. Проходя мимо улыбающейся дамочки, стоящей за стойкой администратора, Игорь Михайлович на ходу чуть заметно кивнул. Один из сопровождающих, чуть задержавшись, сунул в её руку конверт.
* * *
Следующим утром – ровно в девять, как договаривались – явился Игорь. Фридрих уже поджидал с любопытством. Но переходить сразу к делу не спешили. Обсудили вчерашнее происшествие, поговорили о дождливой погоде, коснулись даже перспектив российско-германских отношений. Тут Игорь неожиданно брякнул:
– Знаете, Фридрих, почему я не захотел вас Фёдором называть?
Немец, опешив, лишь пожал плечами.
– У меня есть сын. Федя. Он… как бы это сказать… немного того… не в себе. В общем, из-за этого имя Фёдор вызывает у меня неприятные ассоциации.
Лицо немца вытянулось, он сочувственно кивнул. Игорь тяжко выдохнул:
– Но это ещё не все мои неприятности. Моя жена… Она в больнице… При смерти…
Игорь, потупившись, замолчал. Он сидел, наклонившись, уперев локти в колени, и, спрятав лицо в ладонях, раскачивался. Кресло скрипело. Фридрих понимающе молчал, подбирая слова сочувствия. Но высказать их не успел, Игорь опередил:
– У вас, Фридрих, вот тоже проблемы. Сердце, как вы вчера говорили, требует операции, а средств нет… Я вам помогу.
Фридрих протестующе вскинул руки, мысленно восторгаясь: «Вот человек! Больной сын, жена при смерти, а он хочет помочь мне – иностранцу, которого едва знает!» Но Игорь вновь не дал ему и рта раскрыть:
– Да, помогу! И вам… и себе. Мы оба сейчас в сложных ситуациях, хоть и по-разному. Но выход можно найти, если поискать хорошенько. Вот я и предлагаю вам поучаствовать в одном деле. Вы сможете заработать себе на операцию; ну, и мне поможете заодно, как вчера предлагали. Дело быстрое и простое, но прибыль даст. И главное – всё в рамках закона.
Слова «всё в рамках закона» тотчас насторожили пожилого немца. С этого места он стал слушать внимательней. Игорь продолжал:
– С делом этим практически любой иностранец справится – конечно, если вы не согласитесь. Но мне нужен компаньон, которому можно доверять. Интуристов у нас нечасто встретишь, да и к первому встречному я с этим делом не подойду. Вам предлагаю, потому что верю в вашу надёжность.
Фридрих, откупорив минералку, предложил Игорю изложить подробности. Он сосредоточенно вслушивался в русские слова, стараясь понять всё до последней мелочи. Несколько раз задавал уточняющие вопросы. И в конце концов, уяснив все детали, попросил сутки на размышление. Игорь, желавший получить немедленный ответ, долго уговаривал Фридриха быть решительней, но тот остался непреклонен. Взяв с немца слово, держать язык за зубами, Игорь простился до завтрашнего утра. А у Фридриха появился повод серьёзно поразмыслить.
День только вступал в права. И немец отправился на прогулку, полагая обдумать предложение Игоря на ходу. Придя к заводу, увидел широкую площадь со сквером и памятником. На месте маленькой деревянной проходной, которую помнил Фридрих, обнаружились большие автоматические транспортные ворота. Новая же проходная, разместившаяся в современном здании в сотне метров левее, красовалась стройным рядом стеклянных дверей, через которые в обе стороны сновал рабочий люд.
Предложение Игоря манило простотой и обещанием хорошего куша. Но что-то смущало седовласого немца, умудрённого житейским опытом. Чувствуя подвох, он размышлял: «Когда лишний раз подчёркивают, что всё по закону, скорее всего, задумано что-то не совсем чистое. Закон, конечно, можно обойти и вполне безобидными способами. Насколько же безобиден способ Игоря?»
От транспортных заводских ворот взял Фридрих вправо. Он шёл по колдобинам вдоль длинного серого забора, над которым красовался огромный транспарант «АВИТЕК – МОЙ ЗАВОД, МОЯ ГОРДОСТЬ!» Лужи вновь зарябили капельками дождя, и немец раскрыл зонт. «Так вот как теперь называется этот завод: „АВИТЕК“. Как же он разросся! Интересно, что здесь сейчас производят?» Во время войны тут выпускали авиационное оборудование; секретом это не являлось, так как прямо за заводом лежало лётное поле, филейский аэродром, вечно забитый «летающими танками» Ил-2.
Задумавшись, Фридрих немного заплутал. Он сам не понял, как оказался посреди длинных рядов гаражей. Наконец, выбравшись из гаражного лабиринта, упёрся в полуразрушенное двухэтажное здание красного кирпича. Пустые глазницы дверей и окон, проломы в стенах, вместо пола – глиняные бугры. «Да ведь это же… Точно, бывшая поликлиника!» Так было во время войны и после. Ранее же, до революции (Фридрих знал это по рассказам местных) – братский корпус. Когда-то тут жили иноки филейского монастыря, но большевики распорядились по-своему. И монахов давно здесь нет, и поликлиника не прижилась, остались лишь разрушенные стены.
«А что, если решиться на предложение Игоря? Подумаешь, лёгкий флирт с законом. Чем я рискую?» – размышлял немец. Поглазев на остатки братского корпуса, он выбирался теперь обратно к заводу. «Без операции сердце долго не протянет; смерть не пугает, но и пожить ещё несколько лет – лишним не будет. А шунтирование у хорошего специалиста стоит хороших денег. Если мне удастся провернуть это дело, я получу приличную сумму и квалифицированное лечение. Чем я рискую?»
Дорожка вывела Фридриха к до боли знакомому месту. Вот овражек, а чуть дальше… Здесь холодной и голодной зимой 1944-го они, чуть живые пленные немцы, копали траншею. Долбили мёрзлую, ставшую каменной, глину. Вспомнились ему и русские мальчишки-связисты, что тянули провода по столбам неподалёку. И как один из них обозвал его, а Фридрих, не сдержавшись, погнался за ним – и нагнал бы, да вовремя щёлкнул затвором конвоир. Не раз вспоминались Фридриху синие глаза того паренька. Кажется, увидь немец эти глаза – сразу узнает их; даром, что полвека минуло.
Он поужинал в тишине (видно, стоматолог, обычно работавший под его номером допоздна, скучал на этот раз без клиентов). Колбаса и сыр, хлеб и молоко – жить можно. Фридрих созрел: он решил принять предложение Игоря, и сомнения – долой! Лёг в холодную постель. Просмотрев программу «Время», выключил телевизор и свет. Ночь далась нелегко. Фридрих ворочался в кровати, то засыпая, то встревоженно просыпаясь. Ему виделась война. И Брест, и Сталинград, и плен – всё перемешал калейдоскоп сновидений.
* * *
Ровно в девять, усталый и опустошённый беспокойной ночью, открыл Фридрих дверь. Пунктуальность Игоря радовала, немец видел в этом хороший знак. Вопрос о согласии или несогласии Фридриха участвовать в деле даже не поднимали. Они поняли друг друга без слов, что также отметил про себя немец. Усевшись в скрипучие кресла, перешли сразу к деталям.
– Игорь, вы говорил, что икона старая, девьятнадцатый век. Возможны проблемы на таможня?
– Найн, найн, – пытался воскресить в памяти школьный курс немецкого Игорь. – Нихт проблем. Короче, иконе чуть меньше ста лет. Она хоть и старая… альтен… самый конец девятнадцатого века, но исторической и культурной ценности не представляет. У вас будет соответствующая справка на руках. Ферштейн?
– Ja, ja. Ich verstehe, – задумчиво кивал Фридрих. – А ещё документы?
– Ес, то есть… конечно! Всё продумано. Сделаем справку из магазина. Покупку оформим официально, через кассу. Комар носу не подточит! – убеждал Игорь.
– Ja, natürlich… Но, если всё по закон… В чём тут… э… как это по-русски… под-вох?
– Найн! Нет подвоха! – замахал руками Игорь.
– Тогда зачем вы платить большие деньги? Можете сам вывезти икона.
– Понимаете, Фридрих, я законопослушный гражданин, – пальцы Игоря машинально потянулись ко рту, он почесал губы. – Просто мне ближайшие года три заграница не светит. Я ж много лет на «АВИТЕКе» отработал, в руководстве, да. И у меня первая форма допуска к секретной информации была, я подписку давал, так что…
– Что же такое страшное делать этот завод? – поинтересовался Фридрих.
– О! Вы есть немецкий шпион? – глаза Игоря расширились в притворном ужасе, и компаньоны громко рассмеялись.
Фридрих уточнял какие-то несущественные детали. Он, сам не зная зачем, тянул время. Игорь на каждый такой дурацкий вопрос, не жалея сил, обстоятельно отвечал. Когда вопросов по отправке иконы не осталось, молвил:
– Ну, вот, в общем, и всё; вернувшись в Германию, вам нужно будет лишь продать икону определённому человеку. Официально продать, по закону. Ну и получить толстенький конвертик – ваше неофициальное вознаграждение.
– Что же, если этот неофициальный конверт есть единственный нарушение закона в данном проект… – бормотал, поднимаясь из кресла вслед за гостем, Фридрих.
