Алексей Бонсуаров
Метамодерн
Я покинул моего друга и судорожно вглядывался в землю, идя сквозь сосны. Становилось совсем темно, а между тем до нашей местности наконец добралась зима, которая всегда приходит сюда в конце осени. Ударил мороз и дождь сменился снегом. Мне становилось страшно за друга, который в случае моих неудачных поисков не смог бы встать на ноги и замёрз бы. Я ходил меж сосен и нервно оглядывал стволы. Потом я начал бежать, чтобы управиться поскорее. Я совсем потерял себя.
– Толя, я сейчас! Я скоро! – кричал я в надежде, что он меня услышит.
Шло время. Снег покрывал тонкие ветки хвойных деревьев, примораживались лужи, мокрая почва усерднее хватала меня за сапоги. Я блуждал долго…
Ночь нависла над соснами. Холод насильно сдерживал мои движения и порыв о помощи. Я стал сильно замерзать, потерял концентрацию и начал сталкиваться со стволами деревьев.
Совершенно случайно и крайне неожиданно я вышел к Толе.
– Толя! Ты жив? – произнёс я окоченевшим, дрожащим голосом.
– Я вот, что подумал: а что, если уток и нет? – сказал еле слышно совсем плохой Толя.
– Толя, я найду тебе поесть, – говорил я и непостижимо дрожал.
Тут мне удалось создать надежду для себя и для Толи, поэтому я даже воодушевился. Я посмотрел на Толю: он потерял сознание. Наверно, он много раз терял сознание, пока я блуждал в соснах. Я попытался привести его в чувства, потолкал, покричал – он лежал, совершенно беззащитный, замерзающий.
Холод заставил меня встать и я начал двигаться, чтобы попробовать не замёрзнуть, одновременно с этим процессом я безумно искал ягоды.
Темень ночи отбросила меня от друга в неизвестность, я не мог его обнаружить больше. Холод окончательно сковал мои члены. Моя осенняя одежда не спасала от мороза. Я рухнул неподвижно на заснеженную почву. Я почувствовал, что приближается конец. Мои губы посинели, уши покраснели. Меня накрывал снег. Мой взгляд остановился на луже, в которой почему-то копошились насекомые.
Судебный процесс над человеком, потревожившим троллейбус
Здание суда жутко изнемогало под свинцовым натянутым небом. Прокурор сидел за своим столом, перебирая какие-то бумаги, адвокат неспешно и вполне уверенно оглядывался по сторонам, постепенно продвигаясь к своему столу. Двое служителей закона вели меня к трибуне. Они на время сняли с моих кистей кандалы. Какой-то мрачный мужчина в строгом костюме чёрных оттенков озарил огромное помещение эхом, произнеся следующее: «Всем встать! Суд идёт!» После чего в зал вошёл судья – мужчина неопределённой внешности в черной мантии с белым воротом. Он сел на внушающий страх судейский стул и принялся листать страницы красной папки. Ещё немного тишины, во время которой я заметил, как серое небо глядит на меня сквозь окна здания суда. Немного задумавшись, я уже был не тут, но судья оборвал меня, зачитав грубым голосом номер дела, а дальше резким тоном обвинение, предъявляемое мне. Хочу сразу отметить, что практически всё время процесса говорил я. Участие прокурора и адвоката было столь минимально, будто рассмотрение дела происходило в ненастоящем суде, но уверяю вас, тут нет никакой выдумки. Судья уже во всю горланил свой текст и когда, наконец, закончил, начал задавать вопрос за вопросом:
– Вы осознавали себя полноценной личностью во время совершения этого действия?
– Абсолютно точно, товарищ судья. Хотя я иногда замечаю свою отрешённость от реальности, свою неспособность полностью осознать действительность, но в тот момент я был, уверяю вас, полностью вменяемым и, что абсолютно логично, понимал свои действия.
Должен признаться, во время этой речи я пытался доказать свою вменяемость не судье, а себе в первую очередь. Судья внимательно выслушал меня и с очень заинтересованным видом продолжил:
– В какой именно момент вы твёрдо решили вытянуть руку? В тот момент, когда троллейбус был только замечен вами?
– Понимаете, я совершенно не планировал поднимать руку; троллейбус чаще всего останавливается на каждой остановке, а если и не останавливается, то только на очень небольших и пустых остановках, какой моя остановка, точнее та остановка, на которой я стоял, ни в коем случае не была. Но троллейбус подплывал всё ближе и ближе, я оглянулся, а может просто вспомнил, что в данный момент на остановке нахожусь только я, и чтобы не пропустить троллейбус бездарным образом, понимайте это так, как если бы я употребил словосочетание «нелепым образом», я протянул свою руку в сторону. Но не подумайте, что я её выкинул грубо, быстро, будто приказывая троллейбусу остановиться; я очень плавно, с особой осторожностью, но при этом не крайне медленно, протянул руку, можно сказать пригласив троллейбус принять меня на свой борт.
– То есть вы вытянули руку только потому, что стояли на остановке один и сомневались в том, что троллейбус остановится? Вы думали в тот момент, что он, завидев лишь одного потенциального пассажира, сочтёт ненужным совершить остановку?
– Конечно, нет! Я попробую объяснить, что мной двигало в тот момент. Я обычно вытягиваю руку только в случае необходимости поймать маршрутку, которая, как всем нам известно, никогда не остановится просто так на любой (будь то пустой или заполненной людьми) остановке. И я никогда бы не посмел вытянуть руку перед троллейбусом, если бы не увидел, как это делала однажды какая-то то ли девушка, то ли женщина. Я взял с неё пример, попытался быть таким же смелым. Вытягивать руку принято исключительно перед маршруткой. Например, перед автобусом, который тормозит на каждой, хотя не всегда, остановке, не принято вытягивать руку. А троллейбус намного реже автобуса игнорирует остановки; естественно, перед ним тем более не стоит вытягивать свою руку. И в итоге с помощью рассуждений я прихожу к выводу о том, что моя рука скорее означала жест смелости, чем попытку остановить троллейбус. Более того, если бы я до этого не увидел девушку, протягивающую руку перед троллейбусом, то не решился бы прервать движение этого транспорта и он мог бы проехать дальше. Ведь зачем ему тратить своё время на одного никчёмного человека, который, к тому же, совершенно спокойно может грубым образом отвергнуть предложение вступить на борт.
