Алексей Владимирович Зелепукин
Огарочек
Глава восемнадцатая.
Жихарка
Олекша шел по щиколотку в ледяной воде ручья, внимательно осматривая берега в поисках заветного гнезда, когда тень мелькнула в зеркале воды, а неприятное ощущение чужих глаз, пристально следящих за тобой, охватило нутро. Юноша не подал виду, но левая ладонь легла на ножны и большим пальцем подала гарду вверх, освобождая лезвие из замка. Шорох в зарослях раздался ближе. Ученик звездочета выпрямился и положил правую ладонь на рукоять палаша.
– Кто бы то ни был, выйди, покажись. Если друг – руку пожми, если недруг – бой прими честный. А труса кинжалом угощу!
Кустарник зашевелился, и к ручью вышла босая девушка с черными, как ночь, глазами в свободном белом сарафане с красной вышивкой. Роскошные смоляные волосы были убраны под голубую косынку.
– Не надо кинжалов. Не враг я.
Юноша убрал руки от оружия.
– Как звать тебя, красавица, и что забыла ты на поляне дикой среди леса дремучего?
– Кому лес дремучий, а кому и лужайка перед домом. Жихарка я. Знахарки местной внучка. Вот по ягоды в лес пошла да трав лечебных на лесных лужайках набрать.
– Травница? Так не сезон травы собирать, не вошла она в силу могучую, если только не хворьное зелье или яд какой душегубный удумала.
– Больно много ты в лесных травах понимаешь.
– Ну меня половецкая шаманка кое-чему научила все-таки.
– Глупый ты совсем. Одуванчик да подорожник самое время брать, к июню зачерствеют они, и все соки из них выветрятся. Мать-и-мачеха цветет как раз, почки березовые, корень дягиля, эх ты, горе-травник. И как ты только не потравил своих половцев. Да тот же лопух к лету одеревенеет совсем.
Олекша покраснел. Жихарка надула губы.
– Сам-то чего в лес явился? Да еще и с мечом на перевес. Кого рубить собрался тут?
– Так меня дед Правжа за черепахой отправил. Говорит: «Иди к ручью, там в траве их гнезд видимо-невидимо, забери гнездо с яйцами черепашьими да сюда неси». А я, если честно, и знать не знаю, как эти черепашьи яйца выглядят.
– Ой, горе ты горемычное. Как звать-то тебя?
– Олекша.
– Пойдем, Олекша, твое счастье, что меня встретил. А то промыкался бы в лесу весь день и вернулся бы несолоно хлебавши. Только уговор. Чего попрошу трижды, сделаешь. Лады?
– Нет, конечно, мало ли ты чего попросишь.
– Ну и возись сам со своими яйцами.
Жихарка фыркнула и отвернулась, делая вид, что собирается двинуть восвояси.
– Стой, согласен я, но сразу говорю: мерзопакостей да дел богопротивных делать не буду.
– Пошли, найдем тебе черепах.
– Я уже оба берега излазил шагов на пятьсот, а то и больше.
– Чудной ты, Олекша. Тебе же русским языком сказано: видимо-невидимо. Простым глазом их не сыскать. Пошли, я знаю, как делу помочь.
Жихарка непринужденно и легко запрыгала по прибрежным валунам. Олекша, хлюпая сырыми сапогами, едва поспевал за Жихаркой. Разбухшая в воде кожа сжимала замерзшие стопы, как капкан. Ученик звездочета начал прихрамывать.
– Олекша, ты чего как колченогий? Эдак мы до зимы не поспеем.
Юноша облокотился на камень.
– Сапоги промочил насквозь, ноги трут.
– Так сними их, давай я бечевкой перевяжу, на плечо бросишь. Землица-то теплая, солнышком обогретая. Не бойся на нее босым встать, чай, не по чужой топаешь.
Олекша стянул сапоги и встал голыми пятками на траву. Странное чувство проснулось в душе. Ученик сделал первый робкий шаг, потом еще и еще. Земля не обжигала, а скорее, наоборот, питала каким-то чудным теплом и силой, наполняя душу радостью. Юноша улыбнулся. Девушка протянула ему шитую тесемку.
– Какая красивая ленточка…
Шитый красной нитью узор вился вдоль всей ленты.
– Я ей волосы заплетаю, но пока в косынке, бери, не в руках же сапожищи тащить.
Олекша принял ленточку, едва коснувшись белоснежных пальцев. И покраснел до кончиков ушей от нежности её кожи. Ему дико захотелось коснуться девушки еще раз.
Но Жихарка, схватив его за рукав, потянула за собой.
– Бежим, говорю, поспешать надо.
Стволы деревьев мелькали, проносясь мимо. Олекша бежал за девушкой. Та, крепко держа его за рукав, мчалась со всех ног, пока они не выскочили на лесную поляну, залитую солнцем. Но в этих землях солнышко красное и нежное. Оно не убивает как солнце пустыни. Тут его свет дарит жизнь и тепло. И все живое тянется к нему. Жихарка отпустила рукав и поставила короб на траву.
– Вот тут и надо искать…
– Да как они выглядят-то? Яйца-то эти?
– Мы сюда за разумей-листьями пришли, —улыбнулась девушка. – Черепахи у воды живут, и яйца у них как яйца, только мелкие.
Олекша понурился и насупился, чувствуя себя полным глупцом.
– У тебя из еды с собой есть чего?
Олекша кивнул головой и полез в котомку.
– Да подожди ты. Выслушай сперва. Ты харчи у того камня разложи, а сам за валун сховайся и жди. Как лесной народ нагрянет, да яства твои пожирать начнет, ты одного излови. Ловчись как хочешь; помни – второго шанса не будет.
Девушка двинулась вглубь лужайки, плавно покачивая бедрами в тесном сарафане. Трава росла по колено, девушка нагнулась, что-то рассматривая её зарослях у самых корней. Девичий стан был роскошен. Ноги сильные и длинные, бедра достаточно широкие для легких родов, но не выглядели громоздко. Вся она была такая ладная и статная, прямо глаз не оторвать. Олекша смотрел словно зачарованный. На душе было спокойно и хорошо. Юноша вынул тормозок Правжи. В небольшой платок Берендей заботливо завернул краюху хлеба, шмат сала и пару вареных яиц. Свежие стебли зеленого чеснока дополняли запасы. Расстелив на старом пне платок, юноша аккуратно почистил яйца, нарезал хлеб и сало. И, спрятавшись за камень, снова уставился на грациозную травницу, что-то искавшую в траве. Лукавое солнышко просвечивало ткань сарафана, прорисовывая изгибы девичьего тела.
Камень был теплым. В ветвях деревьев щебетали птицы. Мимо пролетел мохнатый шмель, сердито гудя крыльями. Пчелы жужжали над луговыми цветами, собирая нектар. Муравьи тащили свой скарб в муравейник. И не было им дела ни до Темных, ни до йотунов.
«Странная штука жизнь. Всё свое время за книгами провел. А двадцать дней в пути, и что знал, забыть можно». Мысли текли плавной рекой. Олекше почему-то вспомнилась старая бабка Кампыр. Ее ворчливый голос словно шел из-за камня. Олекша спохватился, вспомнив наказ Жихарки, осторожно выглянул из засады. Четверо мелких длиннобородых человечков доедали сало с хлебом. Несмотря на свой небольшой размер, они были весьма прожорливы. От приличного куска сала почти ничего не осталось, а животы странных бородачей заметно округлились. Один из них плюхнулся на попу спиной к Олекше, что-то ворча на своем непонятном языке. Юноша рванул, схватив мелкого за шиворот. Остальные бросились врассыпную со страшным визгом. Полурослик брыкался что есть мочи, но рука ученика звездочета оставалось крепкой. Услышав шум, Жихарка поспешила к Олекше. Увидев Жихарку, коротышка перестал дергаться, обернулся к Олекше, сказал:
– Ладно, ладно, засчитано. Не надо кошачьей травы. Так договоримся. Чего надобно-то?
– Листья разумей-травы, – вставила девушка.
Коротышка бросил в ответ злобный взгляд на Жихарку и, словно не услышав её слова, повторил вопрос.
Олекша отпустил лесного жителя.
– Помощь мне нужна. Лихо лихое удумал злой колдун. А мы восстали супротив этого. Но, чтобы его одолеть, нам цветок папоротника необходим. Правжа, волхв Велесов, сказал, что для этого яйца надо из гнезда черепахина.
– Многие секреты ведает Правжа. Я-то тебе зачем? Напал среди бела дня, як половец иль печенег какой. Трапезе помешал…
Коротышка уселся на платок и принялся доедать сало.
– Все утро искал я гнезда те и не нашел ничего. Тут Жихарка говорит, что гнезда те зачарованы, и без листьев этих не отыскать их вовек. Так что помогайте, уважаемый.
– Это официальное требование? Но помни, я всего одно желание исполню. Может, лучше злата? Иль серебра? Аль каменьев самоцветных? На что тебе листья?
– Спасибо, но златом Алатырь-камень не отвалить.
– Эка ты куда собрался, хлопец. Дело-то гиблое.
– Гиблое. Но больше разу-то не умереть. А так шанс есть, что не зря жил.
Гном почесал затылок.
– Ладно, будет тебе листьев с разумей-дерева. Но помни, в этом мире все – горе от ума. Глупый счастлив в неведении.
Коротышка щелкнул пальцами и исчез, а на платке появилась небольшая, странного вида ветка с тремя розово-желтыми листьями. Жихарка взяла её и принялась рассматривать. Юноша с интересом наблюдал за девушкой.
– Теперь слушай внимательно. Листья эти не простые. Они всякий обман открывают. Разжуешь во рту, и всех делов. Только на вкус они – горчее дегтя. Так как правда, она всегда горькая. И пока во рту горечь, ты любую хитрость раскроешь. Любой обман да заговор узреешь, коли вкус правды выдержать сможешь.
Жихарка отдала ветку Олекше.
– Да и нам поспешать надо. Правжа, поди, заждался уже, наверное.
Юноша сунул ветку в сумку, оторвав один лист, принялся его рассматривать.
– Стой! —закричала Жихарка, но было поздно: лист пожух и высох почти мгновенно.
– Эх ты, дурачина. Лист недолго работает. А вот вянет почти мгновенно. Его сразу в рот, и жевать, а засохнет – ядом смертельным станет.
Олекша расстроился, но лист решил сохранить, спрятав его между страниц гримуара Алмауз. Но только он извлек на солнечный свет наследие Кампыр, как девушка отскочила от него, словно от ядовитой змеи.
– Откуда у тебя это черное зло? Книга бестиария Хаоса. Зачем тебе имена бесовские, если не в этот мир ты их звать собрался?
Олекша открыл от удивления рот.
– Ты что, знаешь, что написано в этой книге?
Вопрос юноши утонул в реве гигантского медведя, вылетевшего на поляну.
Ученик звездочета среагировал молниеносно, сбросив котомку и обнажив меч, подаренный Улугбеком в далекой Агробе. Сейчас и Агроба, и Гулябад казались чем-то почти нереальным. Олекша шагнул вперед, загородив собой Жихарку, и вытянул меч перед собой, готовый драться до последнего. Медведь зарычал.
– Жихарка, беги! – крикнул парень и сильнее сжал меч двумя руками. – Назад косолапый. Я не по твою душу сюда явился, дай нам уйти с миром.
Зверь встал на задние лапы, в нем было сажени три, а то и больше, и снова огласил округу страшным ревом. Юноша не отступил.
– Крови хочешь? Ну что ж, буть по твоему. – буркнул Олекша готовясь к смертельной схватке.
Девушка, на удивление ученика звездочета, не сжалась и не убежала. Положив руку на эфес палаша Олекшы, она заставила его опустить оружие и шагнула навстречу медведю, кланяясь ему в пояс.
– Ты прости нас, батюшка, за вольность и непотребство. Но мы слугу твоего не со зла изловили, да служить принудили. Коли бы не нужда срочная, не стали бы мы озорничать. Медведь опустился на четвереньки и втянул носом воздух.
– В лесу я его отыскала. Перунов цвет ему для дела доброго нужен. Не могла я его без помощи оставить.
Гигантский медведь снова поднялся на задние лапы и произнес человеческим голосом:
– Злая книга с ним, на клинке чары темные. Зачем добру молодцу лихо с собой носить?
Олекша шагнул вперед, преклонил колено перед говорящим медведем и, опустив голову, протянув меч косолапому, молвил:
– Вещи сии мне в дар достались и никогда во зло не использовались. Если на то воля твоя будет, я их вам в дар оставлю и последую на бой со злом совсем безоружным.
– Поднимись с колен, внучек, ты не с господином говоришь, а с дядькой.
Олекша поднял голову: на месте медведя стоял седой, но широкоплечий старик.
– Так прости меня, дурня старого, если напугал. Жихарка, ты беги к бабке, она изнервничалась вся. Скажи, пусть ужин варганит. Мы тут погутарим маленько, да следом явимся, уж больно гость у нас дивный: и духом русским пахнет, а манеры и привычки басурманские.
Старичок присел на старый пень и улыбнулся Олекше.
– А ты молодец, не испужался. За девушку незнакомую стеной встал. На рожон сразу не полез, мир предложил. Похвально. Но прежде всего – порадуй старика, потешь историей своей. Заботы твои мы после решим. Никуда они от нас не убегут.
Парень сел перед пнем на сыру траву, сложив ноги на азиатский манер, и начал свою историю.
* * *
Большая печь занимала полкухни, служа не только для приготовления пищи и обогрева, но даже кроватью. Внутреннее убранство странного сруба на курьих ножках было небогатым. Лук в вязанках, гирлянды чеснока, пучки трав и пряных растений. Посередине большой стол из толстых тесаных досок был застелен белоснежной льняной скатертью. В крынке свежее молоко, а на блюде – гора пирожков. Сосновая лучина тускло освещала стол и сидящих за ним людей.
Олекша с аппетитом хлебал сытную мясную похлебку, заедая пирогами. Рядом сидела Жихарка, а напротив – ее седая носатая бабка с одним торчащим изо рта зубом. Старец сидел во главе стола, потягивая молоко из большой дубовой кружки.
– Дело серьезное, бабка. Надо помочь отроку. А то он с собой вона какую пакость таскает. Негоже это.
– Ну, ясно дело, негоже. Только чем помочь-то ему? Кабы самой с ним отправиться, так стара я по морям шастать. Да и нога костяная, уж совсем слушаться отказывается.
– Ты, бабка, доставай из сундуков платок заветный. А ты, Жихарка, неси посох мой, что у входа стоит.
Старуха заворчала, но повиновалась. Замок на большом сундуке скрипнул, и бабка, согнувшись в три погибели, начала шерудить внутрях своего тайника. Девушка газелью прыгнула в сени.
– Давай так мы с тобой поступим. Вещи темные ты бабке оставишь, все одно пользы тебе от них не будет. Тьмою тьму не одолеть, а грязью грязь не вымыть.
Олекша снял перевязь и положил палаш на стол. Потом вытащил из котомки гримуар и добавил его к клинку.
– Платок этот не простой. Ежели как скатерть расстелешь, провизию на ней найдешь. Не изыски какие, конечно. Но то дар землицы родной. Хлебушек, сало, сырок. Кваса крынка, яблочки, малины горсть, грибочки соленые. На пир не потянет, но от голода спасет.
Олекша понимающе кивал головой, стараясь запомнить каждое слово мудрого старца.
– Ну, а ежели на голову повяжешь, как шлем охранять тебя станет. Но коли начнешь греховодничать в нем, чужое красть али худое кому сделаешь, огненными тисками стиснет головушку нерадивую. Может и жизни лишить.
Жихарка вбежала в светлицу, волоча за собой резной посох со стальными кольцами на концах.
– Не думала, что он у тебя тяжелый такой, дядюшка.
Старец улыбнулся и с легкостью перекинул трость из руки в руку.
– Ну, силушка еще не покинула меня, несмотря на возраст. Ну, а посох, Олекша, он – вещь добротная. И в пути палкой-выручалкой станет. А в бою дубиной смертоносной. Этот посох из ветви Иггдрасиль. А оковки ему сам Сварог ваял, в жаре Ярилы калил он ту сталь. Во мраке мрачном озарит он тебе путь. Сила в нем могучая, животворная.
– Спасибо за помощь, уважаемый.
– Это тебе спасибо, за выбор твой.
Бабка, кряхтя, вынырнула из сундука, стряхивая с платка слой пыли.
– Уж не обессудь, ясный сокол. Давно эту вещь никто не пользовал, вот и запылилась.
Олекша с поклоном принял дар от бабки Жихарки.
– Спасибо еще раз вам, люди добрые, за прием ваш радушный и дары богатые. Но как же мне все-таки гнезда-то черепашьи отыскать?
– Да не нужны тебе боле гнезда-то, – улыбнулась красавица. – У тебя теперь часть самого древа мира есть. Она тебе все что хочешь откроет, – девушка закатилась серебряным журчащим смехом.
– Давайте спать ложиться, —молвил седобородый. – У хлопца впереди тяжелое время, ему отдых нужен. И, Жихарка, с рассветом проводи парня до Правжи короткой дорогой. Да и мне пора. Засиделся я с вами.
– Будет, как велел, дядюшка.
* * *
Расставались они у опушки.
– Ты тесемку мою не потерял?
Парень покраснел и протянул ладонь с вышивной лентой.
– Думал на память оставить, но…
Девушка взяла ленточку из широкой ладони ученика звездочета и стала что-то шептать да наговаривать.
– Храни его…от меча и от стрел, от копья и бердыша…и от всякого оружия смертного…
Олекша едва разбирал слова.
Девушка ловко повязала ленточку на запястье юноши и, чмокнув в щеку, прошептала:
– И не смей снимать ленту. А слетит – не жалей. Славный ты парень Олекша. Ох и повезет же кому-то…
Поцелуй девушки обжег его до самой души. Память вдруг возродила прощальный поцелуй Юлдуз. Сердце ни с того ни с сего сжалось и заныло. Олекша только сейчас понял, глядя вслед убегающей травнице, как сильно ему не хватает дочери песков. И то, как страшно он по ней соскучился. Девушка стрелой исчезла в тени деревьев, ведущих в чащу, как будто и не было ее вовсе. Олекша обернулся: скит Правжи лежал в низине в полуверсте от опушки. Солнце по-утреннему нежно освещало землю. Птицы во всю уже щебетали, воспевая оду торжеству жизни и весне. Олекша поправил на голове платок, повязанный на манер шемага-куфии и, опираясь на посох, двинул к шалашу волхва.
Глава девятнадцатая.
Пророчество
Правжа что-то мастерил у жертвенного алтаря. Увидев юношу, он очень удивился.
– Ты забыл чего, Олекша?
– Ты прости меня, не нашел я гнезд.
– Как же ты бы их нашел, если пять минут назад пошел их искать? И откуда у тебя эти платок и посох? А меч куда дел? Да и вид у тебя странный какой-то. Что случилось, Олекша?
Юноша устало опустился на завалинку перед шалашом Правжи.
– Как пять минут? Меня ж, почитай, сутки как не было…
Из шалаша на голос выскочил Давид.
– Хорошо, что еще не ушел. Я с тобой пойду. Негоже по лесам в одну харю шариться.
Рыжебородый стал деловито подпоясываться толстым кожаным ремнем.
– А Ульфрик с Хаттабом?
– Сейчас отзавтракают да на ярмарку двинут.
– Скажи, пусть не торопятся, отпала нужда по ярмарке шастать.
Правжа аж чуть топор не выронил.
– Ты никак отступиться удумал? Аль испужался?
Олекша стянул с головы платок и перекинул шест из руки в руку.
– Давид, постели платок на стол. Путь долгий впереди. В Новгород нам поспешать надобно.
– А как же Перун-трава? Алатырь-камень? – произнес Правжа, чуть не плача.
– Меня Жихарка, вернее ее дядька научил, как тот камень без цветка отворить. Только давай поедим чего-нибудь? В гостях харчевничать неудобно было. А жрать охота, аж брюхо к спине прилипло. История чудная со мной приключилась. Кабы не вещи дареные, сам не поверил бы.
– Так все харчи полчаса назад умяли, – не переставал удивляться Правжа.– Ну и силен ты есть, Олекша. Тебя прибить легче, чем прокормить. И как вы до сюдова добрались, неведомо.
– Давид, стели платок на стол, сейчас и поглядим на диво дивное да чудо чудное.
Давид по-хозяйски начал сметать со стола, одним ухом прислушиваясь к разговору русичей.
– Вот Правжа, ты почто не сказал, что яйца необычные?
– Яйца как яйца, чуть крупнее перепелиных и белые, словно куриные. С чего ты взял, что они особенные?
– Внучка лесной травницы просветила, когда я совсем сапоги промочил, по ручью шастая.
– А как звать величать-то эту внучку, не сказала?
– Жихарка, я ж говорил уже.
– Вона оно, значит, как.
Правжа сел на пень, служивший и табуретом, и колодой, а иногда и верстаком, поглаживая длинную седую бороду.
– Странно.
– Да чего странного, дед? Сжалилась она надо мной, вот и решила помочь.
– Богини в наш мир просто так не входят. Знать, дело-то сурьезное.
Правжа насупился.
– Да какие богини? Травницу Жихаркой зовут. Ты меня совсем не слушаешь что ли?
– Экий ты простофиля. Ежели к тебе явится божество, да еще и облик истинный покажет, ты и стараться будешь как для божества. Кто ж богам откажет-то? А вот девчушке простой помочь доброта душевная нужна. Ладно, не серчай, чего насупился-то?
– Да ну тебя…
– А меч-то куда дел? Жихарка выменяла?
– Да не… с дядькой ее махнулся не глядя. На посох и платок.
– Что за дядька?
– Да старец вроде тебя, только в плечах покрепче Ульфрика будет. Мы пока с Жихаркой лесного коротышку ловили, его собратья на нас медведя натравили. Я на косолапого. А сам кричу Жихарке, чтоб деру дала. Думал все, конец мне пришел. А потом, откуда не возьмись, бах, и дядька этот.
– А медведь?
– Исчез, как сквозь землю провалился.
– М-да… ну и чудной ты, Олекша. Может, в этом и есть твоя особенность…
– Да какая особенность? Дед, ты чего?
– Веришь ты людям. Зла в них не ищешь. Сердце твое открыто. Сейчас народ пошел – во всем выгоду пытает. Зимой снегом без барыша не поделится. Одни деньги на уме, да злато с серебром. А ты корыстью обделен, видать, вот и решили боги тебе помочь.
– Скажешь тоже. Боги. Люди как люди. Я вот слыхал, что все Боги в наш мир доступ получили что б народ честной от истинного Творца отвлечь, да от веры праведной отвернуться заставить.
– Как это отвлечь? Какой там отвернуться? Родушко сам их смотреть за нами поставил. Да власть им дал, чтоб помощь простому люду оказывали. У него, у Рода, заботы ого-го какие, – Правжа тряхнул рукой над головой, изображая степень занятости верховного творца.
– Не слыхал я о Роде этом. Кто такой? – спросил Олекша, подтаскивая к столу бочку вместо стула – скарб отшельника не изобиловал мебелью.
– Экий ты невежа. Род – так славяне бога творца именуют. А все, что он создал, – приРОДа, а мы, люди, наРОДом величаемся.
Волхв развел руки в широком размахе.
– Гляди, какую красу нам в хозяйство оставил. Правда, своих сыновей да дочерей он приглядывать за нами назначил, обязанности им распределил, все чин по чину. Ну, мы их тоже богами кличим, так как бессмертные они в нашем мире. Перун – вот громовержец, за порядком бдит. Велес мудростью ведает. Сварог…
– Про Сварога я слыхал, это кузнец местный. Дядька Жихарки сказал, что он оковки для этого посоха ковал, но с дровами туго было, он у Ярилы сталь варил. Тоже, наверное, где-то окрест живет?
– Сварог, Ярило…– Правжа покачал головой. – Нет, Олекша, тут вокруг верст на сорок ни одной живой души не сыскать.
Жрец улыбнулся в пышную белую бороду.
– Ты и вправду чудной, с самим Велесом говорил и не понял, а богиню за простую девку принял… Эх…
Махнув рукой, волхв добавил:
– Ну, а коли Купалу ждать не надобно, завтра тогда и в Новгород двинем. К князю тамошнему на поклон. Может, и подсобит с кораблем. Без ушкуя варяжского до Буяна не добраться.
* * *
И снова дорога повела путешественников за горизонт. Сквозь лесные чащи и залитые светом прогалины полян, болота и луга. Мимо мирно вздымающегося дыма деревень, пасущихся стад и распаханной земли.
На ярмарке, на сохранившееся монеты из пещеры Дэвов, отряд прикупил телегу и большого владимирского тяжеловоза со странным именем Сивка. Правжа ловко управлялся с вожжами. И дорога стала веселее и приятнее. Появилось время крутить головой и рассматривать окрестности. Да и вести беседы лучше сидя, чем на ходу. Правда, пока ноги заняты, места в голове для печали и скуки меньше. И чем дальше увозила Сивка телегу на север, тем мрачнее становился Олекша.
– Ты чего? Избавился от проклятых вещей и слава Богу. Платок-то ты знатный выменял. Хлебосольный, можно сказать…
– Да бог с ними, с вещами-то… Я по Юлдуз истосковался. По глазам её бездонным, смеху хрустальному, по объятиям её страстным и сладким. Когда она меня касается, я готов что хошь отдать за то, чтобы этот момент, когда наши тела соприкасаются, никогда не кончился. Бросил её одну. С покалеченной ногой. Плохо мне, Давид. Очень плохо. Как будто часть души там осталась.
– Так и есть. Мы сливаемся с людьми. С кем-то больше, с кем-то меньше. В любви растворяемся полностью, и уже нельзя разделить возлюбленных. Расставаться всегда тяжело. Расставание – маленькая смерть. Это испытание, уготованное нам свыше. Только истинное чувство выдержит и время, и расстояние.
– А что если…
– Ни если. Даже не смей думать об этом. Юлдуз любит тебя больше жизни. Она ради тебя бросила все и пошла следом. И только заклятие Темного остановило ее. Но знать, на то воля Небес. И остальной путь ты должен пройти сам. Даже если это путь в один конец. Ради ее будущего, ради будущего всего мира. Мы должны пройти свой путь до конца, и нет у нас права ни свернуть, ни остановиться. А восстав на зло, ты всегда должен помнить, что бьешься не за этот красивый пейзаж или за безликие толпы людей, населяющие этот мир. Ты бьешься за ее глаза и улыбку. За жизнь ваших будущих детей и внуков. Любовь – величайший источник силы. Только опираясь на него, ты станешь воистину непобедимым воином и по-настоящему счастливым человеком. Все остальное – прах.
– Спасибо, Давид, за слова теплые и добрые…
– А вот и Новгород.
Правжа указал на белеющие вдалеке камни сторожевых башен.
– К вечеру будем на месте.
* * *
– Ты брешешь, волхв. Много веков назад асы во главе с Одином повергли йотунов. Хельга с братьями отсекла Имиру его уродливую голову. И великаны утратили свое могущество. Их заперли в ледяном мешке Йотунгарда. И нет оттуда выхода.
Варяг поднялся с тронного кресла и спустился к гостям.
– Не могут Ледяные тропу в чертоги славные перекрыть.
– Разве ты не чуешь, княже? Воинский дух истощился на земле. Все реже поют песни о ратных подвигах. Все больше героев падают безымянными в бою, несмотря на подвиги свои славные. А значит, поросла быльем тропа, что в Вальхаллу ведет, и не слышен потомкам шум пирующих воинов. Забыты песни их славные. Да и подвиги, что примером для подражания служат, забудутся. А вместе с этим и вера в Асгард и его обитателей исчезнет. Свершится месть ледяных гигантов.
Князь схватился за рукоять меча.
– Коли брешешь, будете умирать очень долго.
Варяг повернулся к страже, стоявшей у дверей.
– Вещунью ко мне! Сейчас же!
Воин скрылся за дверью. Молчание и тишина повисли в царских палатах. Разноцветные витражи играли солнечными зайчиками на дубовом полу. И лишь юный Хайрик, варяжский конунг, сын Вордлинга – великого завоевателя, огнем и мечом захватившего власть в этих землях, нынешний князь новгородский мерил шагами тронный зал, пока в него не вошла юная светловолосая дева с глазами цвета неба в длинном белоснежном сарафане.
Варяг вернулся на трон. Девушка склонила колени перед князем.
– Что ты хочешь услышать, юный Хайрик, воин варяжский?
– Поведай мне, пророчица, что было и что творится, и правду ли глаголят эти пилигримы иноземные. Одобрит ли Тор помощь мою этим мытарям, скитальцам перехожим? Али лгут они мне в глаза глядючи, да гнать их в три шеи со двора моего надобно?
Вещунья развела огонь в небольшой медной чаше. Потом добавила в костер щепотку какого-то белого порошка. Сизый дым взвился столбом, наполняя княжьи палаты странным сладковатым ароматом.
Выждав, когда дым станет прозрачным, пророчица бросила в огонь пучок трав.
– О Воден, открой мне глаза на сокрытое, позволь увидеть незримое. Дай мне голос поведать о тайном. – Вещунья склонилась над чашей, глубоко вдыхая вдыхая дым трав, потом она начала раскачиваться из стороны в сторону, что-то мурча себе под нос, когда судорога вдруг скрючила её, а голос стал хриплым и мерзко противным. Она рухнула на пол и завизжала. Конвульсии скрутили юное тело, неестественно выгибая его. Пальцы впились в пол, оставляя на досках глубокие борозды. Сквозь визги и рев отчетливо зазвучал могучий голос, явно не принадлежащий провидице.
– Род человеческий,
Гордыней испорченный,
Похотью на истребленье обрекшийся
Сгинул в пучине морской и соленой.
Солнце по небу скиталося,
Дома не ведая.
После потопа Великого в небе заблудшее.
Но пожалел Отец чад несмышленых
И откатилась вода
Снова в хляби небесные.
Вновь зацвела мать земля,
Солнышку радуясь.
И боги рванулись, ища поклонения.
И люди по глупости им поклоняются
А про Отца-всесоздателя
Мигом забывшие.
За ними и Темные вслед пробудилися.
И закипела война межусобная
За души людей и за их поклонение.
Но в битве погрязнув умом и старанием,
О душах умерших уж не заботились.
И йотуны северные
Этим воспользовались.
Все тропки, пути до Вальхаллы
Запрудили.
Уж не стучаться в Вальгринд
Смелым и доблестным.
Всех их поглотят чудовища снежные.
Йотуны подлые.
Цель их одна:
Рагнарок и смерть Одина.
Пусть и не смерть,
Забытье и уныние.
И колдуны отыскались немедленно.
За серебро душу продавши,
Бродят они по землям мидгардовским.
Воинов травят болезнью и ядами,
Души их в дар ледяным собираючи.
Но с колдунами должны люди биться.
Таков уговор был
Отцом установленный.
И горстка отчаянных в недра войдет.
И зло позовет на побоище ратное.
Сойдутся две силы…
А дальше туман, лишь смутные тени.
Исход не известен
Ни нам, ни богам.
Но дело все в том, что исход неизбежен.
Распяли уже на кресте
Непорочно зачатого,
Девой Марией – сына человечьего.
И речи его разнесли уж апостолы.
Услышав послание то,
Вынул рог свой Хеймдалль.
И Рагнарок не отсрочить.
Но выбор всегда есть у бравого сердца.
В сторонке стоять
Или на битву отправиться.
Пророчица рухнула на пол и захрипела. Варяг стоял, ошеломленный услышанным. Он медленно повернулся к стоящим чуть в стороне путешественникам:
– Я скажу своим людям, чтобы готовили мой ушкуй. Завтра поутру отходим.
Бояре на скамьях зашушукались.
– А как же Новгород? Кто им править-то будет? Без князя нельзя. Беспорядки начнутся, распри.
Хайрик почесал затылок, а слух Ульфрика уловил звон порванного волоса.
Лангольер улыбнулся, а князь повернулся к боярам.
– Покуда не вернусь, вы, бояре, вердикты вершите, а народ новгородский пусть их на городском собрании утверждает. Как оно по вашему? – Князь защелкал пальцами вспоминая слово.
– Вече..? – робко молвил кто-то из бояр.
– Пусть Вече, народ худого не потерпит, да и дурачить себя не даст. А вам советую: о люде простом печься, а не о мошне своей бездонной. Иначе, как пить дать на вилы поднимут. Завтра отходим!
