Амилия Ли
Под куполом цирка
– Теперь всё будет хорошо, – тихо произнёс мужчина.
Эд разрыдался. Он обнял сестру, потом подполз к незнакомцу и сжал его крепко, как мог, шепча сквозь слёзы слова благодарности. Мужчина усмехнулся, но тут же нахмурился и слегка хлопнул мальчика по затылку.
– Самовольно сбежать? В незнакомом месте? Без понятия, что здесь происходит? Безрассудно. А вот то, что не доверяете каждому встречному – правильно.
Он замолчал на мгновение. Смотрел на Эда долго. Будто вглядывался в самого себя.
– Теперь вы пойдёте со мной?
– А у нас есть выбор? – Эд поднял взгляд, полный страха и усталости.
– Хотите остаться тут? – пожал плечами мужчина. – Тогда я ухожу. Удачи.
– Нет! – вскрикнул Эд и сжал ладонь сестры.
– Вот и правильно. Так бы сразу. Пора представиться – меня зовут Адам. А вы – Эд и Мия. Да, я знаю. Ну что ж, познакомились, а теперь – идём. Поднимай сестру.
– Но откуда Вы нас знаете? – слабо пробормотал мальчик.
Адам ухмыльнулся и шагнул в туман.
– Не задавай лишних вопросов.
Эд осторожно подхватил сестру, лёгкую как сон, будто её плоть вот-вот рассыплется на пепел. Рука Мии, ещё недавно съеденная тенью, медленно восстанавливалась под действием волшебных лепестков. Они мерцали в полумраке шатра, словно осколки заката, дрожащие на ветру. Адам шёл впереди. Его тень растягивалась по земле слишком длинной, будто шагал не один. Вокруг по-прежнему царила пустота, застывшая в безвременье: карусель всё так же медленно крутилась сама по себе, хотя никто её не заводил; попкорн в ларьках лежал горкой, но казался каменным, как муляжи, оставленные на сцене. В воздухе витал запах сахара, перемешанный с гарью. Видя, что Эду немного тяжело, фокусник остановился, молча протянул руки и помог донести Мию до самого входа в шатёр. Там, внутри, он осторожно уложил девочку на старую скамейку. Адам жестом велел Эду сесть рядом с сестрой. Мальчик послушно опустился на скамью, сухую, покрытую пылью. Сверху сползла пыльная гирлянда, на которой висели выцветшие флажки – на каждом были рисунки, но теперь они казались стёртыми, расплывшимися, будто время стёрло. Мия зашевелилась. Её глаза открылись – в них дрожало отражение мерцающих лепестков, в глазах – растерянность, страх. Рука была цела. Лепестки, закончив своё дело, рассыпались в пыль. Эду стало любопытно, что это за цветок, который полностью лечит и восстанавливает части тела, но спросив об этом фокусника он лишь промолчал.
– Вопросы потом. Сейчас пора.
– Куда? – Мия поднялась, дрожа, будто очнулась от заклятья.
– Домой. Вам здесь не место.
Услышав слово «домой», дети будто очнулись от долгого, тревожного сна. В их глазах вспыхнул свет – тёплый, домашний, как отблеск лампы в окне поздним вечером. Слово это прозвучало не просто как обещание, а как заклинание, пробуждающее в них всё самое родное: аромат клубничного торта, который Эд всегда любил, голос бабушки с её шуршащими пакетами, наполненными тайнами и подарками, папа с его глупыми шутками, мама постоянно краснеющая из-за этого, и мягкий плед, пахнущий домом. Тревожное чувство всё ещё не покидало, но шаги их стали легче. Первая дверь открылась.
Глава 2: Белая чешуя
Всегда было любопытно – что же скрывается за кулисами? В городском цирке всё предельно ясно: гримёрки, реквизитные, костюмерные – места, где артисты сбрасывают маски, чтобы потом вновь их надеть. Но здесь, под шатром, не должно было быть ничего. Просто пол, натянутые канаты и ткань, за которой – трава, возможно, гравий. Однако мужчина открыл дверь, и дети сразу поняли: это не то, что им знакомо. За порогом не было улицы. Не было и света. Только густая, плотная тьма, словно затянутая тканью ночи. Воздух был неподвижен, и казалось – он дрожал от напряжения, как струна перед ударом. Адам стоял спокойно, будто знал, что именно ждёт его по ту сторону. Он смотрел в темноту с таким вниманием, словно пытался услышать её дыхание. Один шаг – и звук подошвы глухо ударил по полу, будто разбудив пространство. Тьма дрогнула, как зеркало, покрытое пылью, и отступила, обнажив странное помещение. Комната. Или отражение комнаты. Зеркала, десятки, сотни, уходящие в бесконечность отражений. Свет здесь был мягким, зыбким, будто исходил не от ламп, а от самих стеклянных поверхностей. Стены не ощущались – только зеркала, которые, казалось, наблюдали за каждым движением. Фокусник шагнул внутрь, медленно, вытянув руки вперёд, словно пробовал плотность воздуха. Его пальцы скользнули по пустоте, не встречая ни стекла, ни ткани – лишь невидимое сопротивление. Он не смотрел в отражения, он отворачивался. А дети стояли у двери, чувствуя, как за их спинами будто бы сдвинулись декорации реальности. Шатёр, земля, тишина – всё это начало звучать иначе. Как сон, который вдруг перестаёт быть просто сном.
– Свободно, заходите, – прошептал он.
Мия шагнула первой. Её тянуло вперёд – в странную, почти волшебную тьму. Комната дышала прохладой, манила блеском, зеркальный лабиринт: загадочный, опасный, будто нарисованный в чьём-то сне. Здесь нужно было искать выход и остерегаться отражений, чтобы не врезаться лбом в чью-то копию – свою или чужую. Эд замер у входа. Он не любил такие места. С детства – тошнота, головокружение, паника, когда отражения вспыхивают внезапно, будто кто-то другой смотрит из-за стекла. Он шагнул внутрь с неуверенностью. Дверь за его спиной захлопнулась резко, как ловушка.
– Подождите меня! – закричал он, голос дрогнул, будто от удара током.
– Копуша, чего так медленно? – весело откликнулась Мия. Её голос был лёгким, искристым, он звенел – и звенел, – отражаясь от зеркал, будто смеялось сто разных Мий сразу.
Эд бросился вперёд. Лоб резко встретился со стеклом. Он вскрикнул. Перед ним – отражение: сестра и фокусник, но будто заторможённые, далёкие, в каком-то чужом измерении. Он закричал снова – ответа не было. Только смех. Весёлый. Ловкий. Бесплотный. Он звучал со всех сторон, заполняя уши, голову, грудь. Коридор отражений. Мигающий свет. Всё вокруг одинаковое. Шаг – ещё один – и ничего не меняется. Нельзя стоять. Нельзя останавливаться. Он вытянул руку вперёд, как делал Адам, и пошёл вслепую, медленно, осторожно. Шаг и снова шаг. Тени скользили в стекле. Отражения шептали без слов. Иногда он оказывался в той же точке. Минуты тянулись вязко. Словно всё происходило под водой. Смех исчез. Осталась только тишина – и мерцающие лампы над головой. Голос мальчика звал помощь. Никто не ответил. Отчаяние накрыло, как тёплое одеяло. Он медленно опустился на пол. Поджал ноги, прижался лбом к коленям. Слёзы – горячие, настоящие – хлынули сами. Вдруг тьма. Свет мигнул. Погас. Сердце ударило раз – другой – и на третьем ударе он увидел: на другом конце – фигура. Высокая. Тёмная. Невозможная.
– Мистер Адам? Это вы? – прошептал он.
Фигура стояла. Смотрела. Молчала. А потом… скользнула в сторону. Исчезла.
– Подождите! – голос сорвался. – Не убегайте!
Он вскочил. Побежал. Слёзы и страх застилали глаза. Всё внутри сжалось в комок. Он забыл про зеркала. Удар. Глухой. Жёсткий. Лицо – в стекло. Мир распался. Всё потемнело. Он упал. Кровь – тонкой, горячей струйкой – потекла из носа. Тело лежало. Без движения. И тут, будто из глубины воды, в зеркале – не он. Белый чешуйчатый хвост извивался в отражении. Медленно. Холодно. За стеклом – змея. Её голова с красными глазами кружила вокруг тела, тыкаясь носом в стекло. Язык скользил по поверхности, оставляя след. Она не могла выбраться. Где-то вдали, голос. Едва слышный. Знакомый. Спасительный.
– Эд? Эд, вставай!
Он вздрогнул. Приподнялся. Голова раскалывалась. Всё плыло. Перед ним – трава. Настоящая. Мия – взаправду. Живая. Настоящая. Она обняла его, испуганная до слёз. Люди столпились рядом. Лица – реальные. Руки. Голоса.
– Дайте салфетку… Лёд… Воду… – кто-то в толпе кричал.
Он взял только салфетку. Остальное – мимо. Шёпот. Вопросы. Кто-то спрашивал номер родителей. Кто-то уже набирал скорую.
– Отойдите, отойдите. У тебя всё хорошо? – голос прорезал воздух сквозь шёпот толпы, будто струна натянулась слишком резко.
Над Эдом склонилась девушка. Красивая – до неестественности. Будто не человек, а картинка из старинного циркового плаката: сверкающий костюм, точно сшитый для волшебного номера, волосы – золотые, блестящие, уложены в безупречный пучок, открывающий лицо. Лицо без пятнышка, без следов времени. Кожа белоснежная, почти прозрачная. А глаза, глаза – кристаллы. Голубые, как замёрзшие озёра. И холод в них тоже был. Красота, от которой хотелось отвести взгляд, но не получалось. Она наклонилась ближе, и её пальцы коснулись его руки – слишком мягко, как будто она боялась сломать. Или – как будто касалась чего-то чужого. Эд попытался встать. Тело слушалось плохо. Пространство вокруг шаталось, расплывалось, как отражение в воде. Всё было неясным – шум, лица, небо. Только кровь, медленно стекающая из носа, казалась настоящей.
– О боже…бедненький, – прошептала она. – Пойдём со мной. Я отведу тебя к доктору.
Голос звучал ласково, но в нём было что-то, что цепляло. Как сладость, от которой вдруг сводит зубы.
– Спасибо… не надо…со мной всё хорошо, – сказал он тихо, глядя ей в глаза.
– Не бойся, я всего лишь остановлю кровь, – сказала она, чуть наклонив голову. Голос у неё был по-прежнему ласковым, почти материнским, но в нём что-то дрогнуло. Какая-то фальшь, будто отрепетированная интонация актрисы, повторяющей знакомую реплику сотый раз. Эд отказывается – кивает коротко, уверяя, что с ним всё в порядке. Его голос звучит чуть тише обычного, сестра берёт его за руку – маленькую, прохладную, всё ещё чуть дрожащую. Они вместе возвращаются в шатёр. Девушка, что только что была рядом, исчезает, словно никогда и не существовала. Толпа рассаживается по местам, антракт заканчивается, шум рассеивается. Эд сидит, слегка ссутулившись. В его глазах – немой вопрос. Он не помнит, как оказался на полу, почему вокруг были встревоженные лица. Мия, не поворачивая головы, говорит едва слышно: он потерял сознание, внезапно, без причины, и долго не приходил в себя. Он не отвечает. Только глядит вперёд, будто в туман. Свет гаснет. На мгновение повисает кромешная темнота. В ней – шорох, движение, гул замирания. На арену выходит Шпрехшталмейстер*, и его голос пронзает тишину. Он объявляет следующий номер: загадочный танец со змеёй, где главная роль принадлежит артистке по имени Мэри. Прожекторы выстреливают в темноту, выхватывая из мрака фигуру – грациозную, будто неосязаемую. Воздух наполняется ожиданием. Что-то меняется – в зал проникает неуловимая тревога.