Анастасия Голикова
Хуадад-Сьюрэс
– Поэтому данная тема распространяется сторонниками виконта, пытающимися придать его существованию веса, – начал подводить итоги Летан громким и четким тоном, заставившим Ганжо встрепенуться и запоминать. – А все, к чему эта ситуация приведет, – деланое сближение отношений между нашими государствами. Больше приглашений на балы иностранной знати да больше смешанных браков. Разумеется, между детьми, не имеющими каких-либо особых претензий.
Летан не видел рук Эмилии, но мог поклясться, что они сминают лежащую на коленях ткань. Женщина была обижена и чувствовала себя глупой, не понимая, что с ней играли с самого начала. Он мог бы сгладить острые углы, похвалить ее рассуждения, но фантомное ощущение отвратных потуг садовника продолжало его беспокоить, хоть он и прекрасно понимал, что с такого расстояния не мог их чувствовать. Поэтому Летан не отказал себе в удовольствии:
– Не сочтите, что я хочу вас обидеть или принизить ваш ум, но вам не нужно передо мной настолько вживаться в роль радушной хозяйки, готовой поддержать любую беседу, хотя я и понимаю, что вы получили достойное образование и готовы смело вести дискуссию о политике. Затронуть данную тему было моей ошибкой. Я не хотел, чтобы вы заскучали и уж тем более были вынуждены пытаться вести диалог на тяжелую для вас тему, что могло выставить ваш несравненный ум в дурном свете. Еще раз извините меня, если невольно оскорбил вас.
О да. Теперь он действительно ее оскорбил. Смущение сменилось яростью. Но женщина не успела что-либо ответить – а она была в том состоянии, чтобы выставить наглого гостя, – в дело вмешался ее супруг:
– Ради Богов, Летан! Прекрати все время извиняться. Во-первых, ты не на приеме у Правителя, чтобы не быть уверенным, достаточно ли ты достоин там находиться. А во-вторых, ты говоришь абсолютно верные вещи, и все это понимают. Эмилия, душа моя, прости нас. Расскажи лучше Летану-акве, от кого мы получили последнюю карточку. – Ганжо подмигнул жене.
Дэминья не нашлась с ответом: в этот момент она мысленно скидывала мина с лестницы или давала мужу, не видящему очевидного, оплеухи. Хозяину дома пришлось самому делиться новостью:
– От герцога Трастиана Вольфен… Польфен… Фоль… Не важно! От вавстравийского герцога. Его сын, конечно, маловат, ему всего четырнадцать, а мы же не крестьяне, чтобы за практически ровесника дочь выдавать. Ха! Но Эмилии его портрет понравился, да. Госпожа моя сказала, что он весьма миловидный. Ничего не говори, Летан. Я знаю, что этот малой не первенец и особых прав иметь не будет, но приятно, что о моей дочери слышали за рубежом.
Ганжо довольно улыбался.
– Что ты ему ответил? – спросил мин, наблюдая, как слуга наполняет его бокал. На женщину он не смотрел, позволяя ей сохранить остатки достоинства.
– Что его выбор мне льстит, но Джулин еще дитя, а не жена. Как ты меня учил. – Дэмин замолчал, а Летан буквально увидел, как в голове у того что-то щелкнуло. – Кстати, – Ганжо хитро прищурился, – ты не хочешь предложить свою кандидатуру?
Если бы стий сейчас пил, а не только взял в руку бокал, то поперхнулся бы.
– Я? – переспросил он, не веря своим ушам. Это было слишком тупо даже для Ганжо. Но вопрос шокировал не только его: краска полностью исчезла с лица Эмилии, придав ему не утонченную бледность, но трупную серость.
– А что? – продолжал Ганжо. – Породниться было бы выгодно нам обоим. А я знаю, что вы стареете намного медленнее людей. Ну ты только погляди на меня и себя.
Но мин смотрел на дэминью, лицо которой выражало крайний ужас. Женщина переводила некрасиво выпученные глаза с супруга на гостя и не могла вымолвить ни слова. О, стоило бы ему хотя бы сделать вид, что он обдумывает это несуразное предложение, как бедняжка лишилась бы чувств. Однако последующая за подобной выходкой суета убила бы все удовольствие, а мин и так был вполне удовлетворен игрой на ее чувствах.
– Ганжо-дэо, мой дорогой друг. Для меня нет большего удовольствия и чести, чем слышать подобные слова, – начал Летан, но, заметив, что к серости лица дэминьи добавились совсем уж недобрые сине-зеленые тени, сам оборвал себя: – Но! Может, я и похож на представителя рода людского, в конце концов мы все подобия Богов, но человеком я не являюсь. И при всем желании я не мог бы претендовать на руку твоей дочери. Но я обещаю приложить все силы, чтобы подобрать ей достойного супруга.
– Брось эти глупости, Летан! – засмеялся Ганжо.
Эмилия дрожащей рукой опустошила бокал и кивнула слуге с бутылкой. Мин отметил, что недооценил ее стойкость. Дэмин продолжал:
– Я не знаю человека более достойного, чем ты. Хоть ты и не человек в полном смысле этого слова, как бы странно это ни звучало… И прекрати себя принижать! Браки между стиями и людьми заключаются там и тут.
«При этом они плодят полупустых выродков и теряют собственную наполненность силой. И, во имя Богов, тебе прекрасно известно, как я к этому отношусь. Неужто ты считаешь свое отродье исключением?» Летан успел прикусить язык и не дать себе скривиться от злости. Будь Эмилия не настолько раздавлена, она бы заметила, как дрогнули его губы, и уж точно поняла, насколько оскорбительную для гостя вещь сейчас сказал ее супруг. Она бы легко воспользовалась ситуацией. Но дэминья, смотря в одну точку перед собой, залпом выпила вино и жестом подозвала слугу, чтобы наполнить очередной бокал.
– Сейчас мой ответ «нет». Но, если тебе будет угодно, мы можем вернуться к этому разговору лет через пять, – сказал мин тоном, требующим прекращения данного обсуждения.
Летан увидел, как в остекленевшие глаза хозяйки дома вернулся живой блеск.
– Жаль, – пожал плечами Ганжо. – Я бы у тебя даже портрет прислать не попросил.
С этими словами он вернулся к содержимому тарелки. Дэминья и мин встретились взглядами. Они оба поняли, что восприняли эту тему значительно серьезнее, нежели сам хозяин дома. Мужчина слегка улыбнулся женщине и получил ответную улыбку. Мимолетное объединение в облегчении.
– Любезная Куния очень хвалит Джулин. Говорит, что у нее никогда не было такой хваткой ученицы. – Ганжо бросил еще один хитрый взгляд на Летана, видимо ожидая, что тот тут же поменяет свое решение и изъявит желание с ним породниться.
– Куния? – переспросил Летан, не собираясь давать другу шанс снова вывести себя из душевного равновесия. – Я думал, ее учителя зовут Берко.
– Берко хорошо обучил ее начальным знаниям, но ей уже нужно давать более специфическое для женщин образование.
– А я бы позволила ей продолжать работать с Берко, пусть и дополнительно, – заметила Эмилия. Судя по румянцу, принятое в полуобморочном состоянии вино достигло своей цели. – Она умная девочка, она со всем бы справилась. Да и его мне, откровенно говоря, жаль. Где он сможет работать со своими особенностями?
«Вы снова не согласны с мнением супруга». – Летан покачал головой, глядя на Эмилию. Та прекрасно поняла его выражение и отвернулась, смешно задрав нос. Далеко не каждую женщину хмель делает милее.
– У него были какие-то проблемы? – поинтересовался мин. Ему доводилось издали видеть в этом доме Берко – несколько нервного типа, похожего на помесь палочника и воробья.
Ганжо хохотнул:
– Это довольно смешная история. С тех пор как ученики облили его смолой, пока он спал, он больше не жил в домах господ. Но, сам понимаешь, никто не захочет воспитывать детей в городе, а регулярно в имение не наездишься, мало кто живет так близко от Хуадад-Сьюрэс, как мы. Хотя он действительно очень хороший учитель.
– Смола, значит. Дай угадаю, мальчишки си Камлави? Вот уж точно, еще одни отродья Брутана. Хотя случай забавный, не спорю.
– Я не нахожу это забавным, – вновь высказалась Эмилия вопреки приличиям. Но ей сейчас все было простительно. – Я нахожу это ужасным! Он милейший человек. И отличный педагог. И Джулин очень нравился. Летан-акве, сделайте милость, если у вас кто будет спрашивать, порекомендуйте его! А по сорванцам этим я бы, ух, розгами прошлась!
– Они его еще поджечь попытались, – вставил Ганжо.
Летан невольно прыснул в кулак и сразу понял, что только что умер бы в очередной раз, если бы взгляд все-таки мог убивать.
– Все мы были детьми, госпожа. Кто не шутил над прислугой? – Он лучезарно улыбнулся хозяйке.
– «Хочешь узнать человека, посмотри, как он обращается со слугами и животными», – прошептала Эмилия на высшем слоге. Достаточно громко, чтобы все могли это услышать.
– «И разделили они людей на сословия, дабы не дать Миру погрязнуть в хаосе», – процитировал Летан строчку из «Сотворения Мира». Также на высшей речи.
– Воистину, друг, – поднял бокал Ганжо, который на языке Богов умел считать до пяти.
– Прошу меня извинить. – Женщина встала, заставив обоих мужчин подскочить. – Мне нужно дать прислуге кое-какие указания.
Дэминья быстрым шагом покинула столовую, после чего хозяин и гость смогли сесть. Мин задумчиво разглядывал перстень. Он бывал у Ганжо раза два в месяц и знал его супругу почти с момента их совместной жизни. Поначалу она была просто усладой для глаз, потом, привыкнув к его регулярным визитам, стала демонстрировать эрудицию и способности к интересному ведению беседы, а «раскусив» его и не получив у супруга поддержки, превратилась в невероятное развлечение. Эмилии никогда не удавалось выдержать его общество в течение всего времени визита, но она самоотверженно пыталась каждый раз вывести его из себя. Надо отдать ей должное, она хорошо училась.
– Теперь-то мы можем поговорить о важных вещах, – выдохнул Ганжо. – Ты видел новую жену Жанната-мио? Я жду не дождусь Дня Весны, когда ее увижу! Говорят, она затмит даже Эмилию! Я слышал…
Летан улыбался ровно настолько, чтобы Ганжо читал это как «нет, не видел», «да, тоже об этом слышал», «я готов говорить на эту тему хоть весь день».
3
Опираясь локтями на балюстраду, мин наблюдал за игрищами вест в саду. Почтовые ящерки лишь в первой половине весны отлетали так далеко от небольшой башенки – чердачной пристройки, – где обитали. Получающим кормежку домашним гадам не было нужды охотиться, поэтому эти создания, славящиеся осторожностью, редко покидали свое маленькое, темное, пахнущее болотом убежище, куда воздух и свет проникали лишь через крохотное круглое оконце. Но с началом весны – сразу же после таяния снега, если точнее, – подросшим особям становилось тесно среди утепленных стен: инстинкт крылатых существ требовал выбирать себе партнера с помощью рисунка танца в воздухе.
Сейчас были игровые танцы, флирт, детская увлеченность. Мелькающие тут и там ящерицы – синие пятнистые, красные полосатые, золотые и изумрудные – лишь в следующем году достигнут половой зрелости. Тогда его селекционер позаботится, чтобы пары сошлись правильно. Летан мог бы назвать свою почту маленьким произведением искусства отбора: его весты были быстрее и выносливее других, жили на год дольше среднего и, разумеется, являли собой неповторимое буйство красок. Мин любил смотреть на эти весенние танцы. Словно на нескончаемый листопад, осыпающийся с неведомых фантастических деревьев. Это умиротворяло и унимало тревогу, помогало думать яснее. Летан любил здесь думать.
Средним и большим пальцем левой руки он медленно прокручивал тяжелый перстень на пальце правой. Его глаза, направленные на бесшумно парящих или едва шелестящих чешуей в ветвях ящериц, переставали видеть реальность. Он глубоко погрузился в себя.
Еще на обратном пути в город стий понял, что раздражение, которое он испытывал по отношению к Ганжо сегодня, и искривленное восприятие, из-за которого казалось, будто дэмин переплевывал в комичной тупости самого себя, – все было лишь неоформленной проекцией чувства утраты. Сейчас оно сменилось абстрактной грустью: из-за семьи и из-за того, что он уже много лет не видел – не ощущал – моря. Наполненных осталось так мало, что когда Майр и Смерть забирали кого-то из них, оставшиеся чистокровные это чувствовали. Всем становилось скверно.
За кем приходили Брат с Сестрой сегодня? За самим Мраморным Герцогом. И за подвернувшимися под руку убийце стражниками, слугами, баронессой. Скорее всего, дело рук молодого несдержанного маланийца. Но это все детали. Единственное, что важно, – Эстиан Шадэнвойд мертв. Теперь все, что занимало мина до этого, казалось мелочью.
Летан знал, что виновного поймают меньше чем через месяц. Виконт Альдэрскот Третий примет смерть или заточение с выдержкой мученика. Он будет ораторствовать о берийских мразях, о заблуждениях Шадэнвойда, о том, что ему плевать на себя, но он не мог позволить, чтобы суждения Мраморного Герцога и дальше отравляли помыслы управленцев и вели великую страну к гибели. Виконт будет говорить столь жарко, что никто и не задумается, что он просто взял вину на себя, решив, что это действительно хорошее подспорье для его деятельности. Глупый фанатик. Его действия были слишком очевидны для того, кто на самом деле сделал первый ход. Для того, кто был действительно опасен. И если, если вся игра пройдет по его задумке, то…
На балкон вышла старуха и встала справа от мина, но чуть сзади. Звук ее шаркающих шагов вернул стия к почти севшему солнцу, все более разыгрывающимся к ночи вестам и стремительно холодеющему вечернему воздуху. То, что Летан терпел в своем доме это дряхлое и теперь уже совершенно бесполезное создание, было одним из немногих проявлений сентиментальности, на которые он был способен.
– О чем бы вы так ни тревожились, господин, все утрясется, – сказала она тем теплым, но каким-то скрипучим голосом, который приобретают все старухи.
Все еще пребывающий в некотором душевном смятении, Летан чуть было не огрызнулся, что у него все хорошо и с чего она вообще взяла, что ему нужны слова поддержки. Но взгляд случайно упал на руки: пальцы тут же застыли, перестав крутить печатку с морским змеем, но пока еще не отпустили ее. Мин едва заметно усмехнулся:
– Ты меня слишком хорошо знаешь.
– Мне кажется, когда вы еще ходить толком не умели, то уже были умнее меня, – непонятно к чему сказала по меньшей мере девяностолетняя служанка, по-доброму улыбнувшись.
Мин вздохнул. То, как люди с годами теряли способность к ясному мышлению, без сомнения заслуживало жалостливого снисхождения, но в нем откликалось только раздражение. Однако прогнать эту женщину он не мог, несмотря на то что редкие диалоги с ней носили все меньше смысла и связности, а домашнему хозяйству она больше вредила, чем помогала.
– Скажи, Мюргет. Ты помнишь господина Эстиана Шадэнвойда-нэки? Сокурсника и друга моего отца, – спросил Летан, не поворачиваясь к женщине. Он смотрел на дерево, которого не видел.
– Память меня подводит нынче. Шадэнвойд… Вавстравийское имя.
– Да. Оставь меня. Мне надо подумать.
Удаляющиеся шаркающие шаги. Огни фонарей, домов и лавок за стеной, движущиеся блики карет. Много мыслей.
4
Мин стоял, опираясь на трость, и глядел на кристально-прозрачное зеркало искусственного водоема. В этой части русло было относительно узким, и мужчина хорошо видел снующих с противоположной стороны людей. Сейчас, между выпуском и новым набором, Долина Памяти просто кишела гостями. Потенциальные студенты приезжали в сопровождении многочисленной родни, окрыленной поводом поглядеть на знаменитую Академию. И никто не обходился без стайки прислуги. Летану пришлось перекинуться парой слов с десятками смутно знакомых лиц, пока он не ускользнул подальше от Главного Здания – в тень от приземистого и не очень живописного Корпуса Земли, перекидывающего галереи через водную гладь.
Он попытался все сделать правильно, хотя доподлинно знал о тщетности этих попыток. Слезно просил аудиенции у Правителя Берии Тэлесфора, ластился перед ним в письме, как мог, ссылался на годы безукоризненного служения и вскользь упоминал о щедрости и добродушии, которые неплохо проявлять к Праздникам Времени Года. Его самого мутило от льстивой высокопарности, что он вылил на бумагу. Летан почти воочию видел, как расплывалось в самодовольной улыбке лицо Тэлесфора, лакомящегося его унижением, перед тем как Правитель Берии отправил его письмо в огонь. Разумеется, мину кратко ответили, что он все еще нежеланный гость в Мирмадосе и вряд ли сможет сообщить своему Правителю что-то такое, о чем тот не догадывается.
Мог ли он приехать без приглашения, ворваться в тронный зал, расправиться со стражей и заставить Тэлесфора себя выслушать? Да. Имело бы это смысл? Нет. Даже получи он право на аудиенцию, все его аргументы стали бы для Правителя пустым звуком. Несмотря на то что тот был неглупым человеком, пока ему не хватило бы реальных фактов, чтобы всерьез отнестись к предостережениям Летана. То, что для стия воды было очевидным будущим, Тэлесфору показалось бы невнятной теорией с кучей притянутых переменных. Все, что мин сейчас мог сделать с Правителем, – это обозначить собственную обеспокоенность и ждать.
Попытка поделиться опасениями с Фабрисом, третьим сыном Тэлесфора, с которым Летан вел активную переписку, также обещала быть тщетной. Несмотря на то что верный слуга смог передать прошение о встрече перспективному молодому человеку лично в руки, а тот с радостью согласился пересечься в Ялуже, по приезде в город на Северном тракте мина ждало лишь полное извинений письмо.
Было очевидно, что люди Тэлесфора разузнают о планах наследника, но то, как Правитель Берии решил отвлечь отпрыска, оказалось весьма занятным. Юноша, только что окончивший Университет и обожающий юриспруденцию, получил должность Верховного судьи – самого молодого в истории Берии. Ясное дело, он полон амбиций и жажды деятельности, а тут ему еще напели, будто на юге творится настоящий беспредел, с которым тянуть не стоит. Разумеется, Фабрис оказался слишком занят для встречи с каким-то мином, но, к счастью, этот мин все предугадал, хорошенько обдумал и был готов к куда более дальней поездке, чем в Ялуж. И вот он здесь.
Летан глубоко вздохнул, пытаясь как можно сильнее наполнить легкие воздухом, который совершенно по-особому переливался от воздействующей на него силы. Нечто игривое и непорочное, тихий отдаленный звон серебряных колокольчиков, едва заметная рябь на хрустальной глади, срывающиеся с нитей паутины капли росы: каждый вдох приносил новую ассоциацию, когда тонкая и музыкальная воздушная материя легко и непринужденно откликалась на приказы кружащих повсюду в этих краях вальх.
В голове невольно всплыли строки из «Сказа о трех Божественных Проклятьях»: тот момент, когда Боги покарали Малана за неслыханную дерзость, лишив его власти над воздухом. Впрочем, Великие никогда не мелочились в наказаниях – это искусство было отнято у всех, что стиев, что людей. Но «не всю силу смогли унести из Мира птички-сиреньки, много уронили они под самым Небесным куполом, не справившись с царящими там ветрами. И сила эта была подобрана вальхами». На бесстрастном лице стия мелькнула грустная усмешка. Недолюдям достались жалкие капли, крохи, осколки, но одними ими вальхи умудрялись, обращаясь к первооснове, творить невероятное. Не принуждая ее и неизменно получая отклик. Они делали то, что было для людей практически невозможным.
Летану стало искренне жаль, что, кроме преподавателей Академии да увиденной им издалека герцогини Умберты, никто из находящихся в Долине Памяти не ощущал волшебства, творящегося в этом легком ветре.
– Летан-акве, – раздалось у него за спиной на высшем слоге, – не ожидал тебя здесь увидеть. Последний раз ты приходил на Пенторэс двенадцать лет назад и во всеуслышание заявил, что не намерен больше лицезреть этот позор.
Шелестящий язык, пытающийся вторить речи Богов, прозвучал весьма своеобразно в исполнении звонкого, несколько высокого для мужчины голоса и выдернул стия воды из расслабленной печальной задумчивости, полной едва уловимых ощущений, оставляемых силой воздуха.
Мин обернулся и также ответил на высшей речи:
– Мое мнение не изменилось, Харум-фиро. Те выпускные выступления, что я увидел сегодня, едва ли потянули бы на вступительные времен моей учебы.
Харум ни капли не изменился за эти двенадцать лет. Разве что сменил черную преподавательскую мантию на красную с золотом магистра огня.
– Тем любопытнее твой приезд. Не буду скрывать, когда мне передали, что твое присутствие вызвано желанием встретиться со мной, я чуть не запрыгал, хлопая в ладоши, прямо на балконе магистров. Ненавижу эти два месяца лобызаний моих ботинок, споров, глазеющих бездарей и «скрипа».
Слово «скрип» давно укоренилось для обозначения этого чувства насилия над материей.
– Говори, зачем приехал. – Карие, с уклоном в красноту глаза хитро блеснули. – Можешь говорить долго, как вы, стии воды, любите. Отдали момент моего погружения в это жалкое сборище тусклых посредственностей.
Он знал. По меньшей мере догадывался. Но хотел проверить свои предположения и действительно потянуть время. Совсем не изменился.
– Ты слышал, что Мраморный Герцог убит?
– Оу. – Харум притворно вздохнул. – Ты начал дальше, чем я рассчитывал. Не уверен, что я могу отложить свои обязанности настолько. К сожалению. – Магистр огня закатил глаза.
– Моя стихия не огонь, чтобы лезть на рожон, а потом разгребать последствия, – отрезал Летан с напускным раздражением.
Они улыбнулись друг другу. Шутливые пререкания легко разрушили стену напряжения, и она рассыпалась осколками теплых воспоминаний. Несмотря на столь разные характеры, когда-то мужчины были близкими друзьями. Очень давно.
Лицо стия огня стало серьезным, он кивнул, показывая, что согласен слушать.
– Я не готов к еще одной войне, Харум, – тихо сказал Летан.
Кто-то завизжал, увидев вальху. Одни громко обсуждали представленные сегодня испытания, другие – красоту удивительной цветущей долины, укрытой среди северных гор и таящей в себе неповторимую архитектуру Академии Шести Начал. В озлобленную шумную стаю объединились группки слуг, пытающиеся найти выпускников и забрать домой, а те, по старой традиции, уже наверняка упивались в горах. А над двумя стиями долго висела неподвижная тяжелая тишина.
– Я не был уверен, что последствия вавстравийских интриг будут настолько значимыми, – нарушил молчание магистр. – Но твое ви́денье не ошибается. Думаешь, случится что-то масштабное?
Летан отошел от кромки воды и оперся спиной о прохладную каменную стену. Стеклянная галерея искрилась в солнечном свете.
– Быть бойне.
Легкий ветерок невидимой рукой погладил траву.
– Какой срок ты дашь?
– Не знаю. Камень, который приведет к обвалу, брошен. – Мин сделал паузу, а потом произнес едва различимо: – Их слишком много. Нас – слишком мало. Они не будут слушать.
– В Берии осталось только восемь наполненных, верно? Всего три семьи. И одна из них представлена только тобой. Печально. – По голосу Харума не казалось, что он испытывает хоть малейшие сожаления.
Девушка на другом берегу создала из воды лебедя. Внешне он был красив, как большая ледяная скульптура, но кожа мина покрылась мурашками, а зубы невольно сжались. Магистр с шумом втянул воздух.
– Я не готов, – повторил стий воды.
– Все мы что-то потеряли тогда, – заметил стий огня холодно.
Лебедь наконец-то растаял, в промежутке став чем-то омерзительным с кучей щупалец. Отпустило. Людей, в которых много силы, терпеть тяжелее всего.
– Мин Летан-акве, – неожиданно улыбнулся магистр, – по моим прикидкам тебе одному принадлежит четверть всех земель Берии. Неужто ты не найдешь способ увильнуть от передовой?
– Не в этом наше предназначение, – сухо ответил мин. – Не каждый будет прятаться, как… – Он замолчал.
– Как я? – Харум вновь улыбнулся. Но по-другому. Излучая дружелюбие и теплоту, но в то же время не скрывая угрозы, даже подчеркивая ее. Так умели улыбаться только стии огня. – Тогда не ной и будь готов умереть за людей твоей страны.
– Я не боюсь смерти, Харум. Но с каждым годом… – Летан вдруг растерял слова. – Из восьми провинций Берии лишь двумя управляют чистокровные семьи. А Марини – отреченный от престола старший брат нашего Правителя – был последним полукровкой из стоящего у власти рода, кто хотя бы пытался слушать первоосновы. – Несмотря на то что все было хорошо обдумано, мин вдруг усомнился в том, стоит ли ему продолжать. – То, что я собираюсь сказать, неправильно… Я знаю, что должен быть верен своей стране. И хочу остаться верным до конца. Я готов биться, если… когда начнется война. Но веры в исполнение долга во мне не будет. Я все больше склоняюсь к тому, – других вариантов он все равно не придумал, хотя размышлял долго, – что Берия должна перестать существовать.
– О! Осторожнее, мин Летан-акве. В ваших речах мне слышится налет идей землеправителя Бажеро-акве. А если я правильно помню берийскую историю, все это плачевно кончилось, как для него лично, так и для всего его рода. Хватит плавать своими окольными течениями, переходи к делу!
– Я больше не могу выполнять свое предназначение. Я хочу спрятаться, как ты.
Харум согнулся пополам от смеха. Летан с трудом сохранял спокойствие, хотя желание окунуть старого приятеля в озеро росло с каждым визгливым звуком. Подходившие к ним мин с дочкой, худо-бедно владеющей огнем, остановились и пошли обратно, решив, видимо, сделать еще один круг по роскошной территории.
– О, в этом весь ты, – наконец собрался стий огня. – Мой правильный Летан. Улизнуть от боя, закрывшись за стенами, наплевав на толки, но сохранив жизнь? Нет. Подыграть волкам, что разорвут Берию в клочья, в надежде оставить подобие титула, а может, и вернуть былое? Тем более нет! Гордыня и вера не позволяют отвернуться от своей страны. Ты скорее умрешь, потому что так до́лжно. Да вот только совсем не хочется умирать за кусок земли, где к подобным тебе уже давно относятся не как к учителям и покровителям, но лишь как к оружию или прелюбопытной диковинке. А вот спрятаться на нейтральной, благословенной земле и сделать вид, что теперь во имя высшей цели уже не можешь участвовать во внешних событиях – это твой кодекс чести позволяет.
Магистр огня вновь рассмеялся. Мин молчал. Ему было нечего добавить. Прозвучавшая правда была противна ему самому.
– Только ты кое-что упустил. Преподавание не освобождает тебя от воинской повинности. Люди очень переживают, когда столь мощное оружие пытается улизнуть от них.
– Зато магистры придерживаются нейтралитета. А Гюрбей-акве очень стар.
– Ого. Ого! А он знает, чего хочет. – Харум развел руки в стороны, словно призывая невидимых зрителей полюбоваться наглостью другого стия. Но под холодным строгим взглядом быстро перестал паясничать: – Хм, конечно, среди наших преподавателей никто не сравнится по силе с тобой. Но они здесь дольше тебя и, соответственно, надежнее в глазах совета. Не говоря уже о таких важных качествах, как предсказуемость и внушаемость.
Он замолчал и, медленно запрокидывая голову, поглядел на ослепительно блестящие в солнечных лучах купола, на возвышающиеся башни с уходящими в небо шпилями. Когда взгляд красно-карих глаз утонул в голубой безбрежности воздуха, магистр вздохнул:
– Ох, Летан. Где ты был раньше, когда после окончания лучшим из нас предлагали остаться? Я же знаю, что тебе потом писали еще много лет. Пожинай теперь плоды своей гордыни и своих идеалов – единственных причин твоих текущих страданий.
– Идеалов? – Голос мина дрогнул. – Да. Мне больно знать, что полупустых людей, метисов, бастардов, потомков – да как ни назови! – натаскивают на насилие над материями, дабы потешить их родовитых предков тем, что их грязная кровь еще чего-то стоит. Мне было невыносимо видеть сегодня, как то, что являлось наукой о собственном существе, искусством самосовершенствования и улучшения мира вокруг, пронизанного идеей единства всего сущего, превратилось в ремесло, немногим превышающее то, чему самые низкородные из отребий могут научиться в гильдиях. Скажи, хоть кто-то из тех, кого уже завтра начнут величать стиями, освоил все двенадцать дисциплин своего дара? Или те три лучших навыка, что они демонстрировали, – единственное, что из них удалось выудить за эти годы?
Летан замолчал. Злость постепенно уходила с его лица. Магистр огня ждал, пока мин не продолжит уже спокойнее.
– Я понимаю, почему все это делается. И вижу, куда все движется. Мир меняется – это неизбежно. Мне просто нужно время, чтобы все обдумать, прийти к равновесию, иначе я… я просто не смогу. Место в Совете Академии – гарант спокойствия и независимости от внешних событий… К «скрипу» я смогу привыкнуть, – добавил он со слабой улыбкой.
– Летан, мой дорогой Летан, – Харум покачал головой, – к этой мерзости нельзя привыкнуть. Да и возьми я тебя хоть сейчас в тесный преподавательский кружок и не доживи магистр Гюрбей до начала видимой тебе войны, тебя не изберут.
– Ты сам сказал, мне принадлежит четверть Берии. Я могу помочь Академии…
– Среди нас бедняков нет, Летан. А если с графом Ольгердом-акве – первым кандидатом на место Гюрбея – что-нибудь случится, то его место займет Фолькер-акве, а после него, вполне вероятно, Халит-акве. И даже если в наших охраняемых вальхами и весьма закрытых краях произойдут три несчастных случая или, не приведи Боги, явных убийства, то это вероятнее приведет к закрытию или сильному реформированию Академии, чем к тому, что тебя изберут магистром воды. Это мне так, к слову пришлось, просто перебирал варианты. Ты слишком благороден, чтобы убить наполненного ради своих интересов.
– Тебе по силам подготовить почву в совете.
– Ха, слушай, мин. Позволить выговориться и поплакаться в память о былых деньках – это одно. Помогать тебе – другое. С чего бы мне это делать?
Летан очень тихо произнес, начиная чувствовать бесполезность почти трехмесячной поездки:
– Ты у меня в долгу.
Это заставило Харума скривиться и ответить чуть ли не шипением. Теперь он потерял над собой контроль.
– В долгу? За что? Ты бериец, я эл-литянин. Ты защищал целостность своей страны, я помогал войскам Вавстравии освободить Риссирию из-под гнета Берии. Разумеется, о старых знакомствах думать не приходилось. Но, знаешь ли, между «сохранить жизнь» и «оставить подыхать» есть небольшая разница. – Он сделал паузу и быстро успокоился. – Летан-акве, я могу лишь догадываться, насколько все эти людские игры тебя измучили, раз уж ты просишь у меня помощи. В моей империи к таким, как мы, относятся совсем по-другому. Да и вашу с берийским Правителем взаимную неприязнь видно с любого края континента. Но, даже если бы я хотел всей душой помочь тебе, у нас бы ничего не вышло. Благо, что я не хочу помогать и, говоря откровенно, тешусь твоими терзаниями. – Харум задрал подол мантии, демонстрируя искусную ногу из красного дерева. – Я никогда не прощу тебя. Но это не значит, что я буду потворствовать твоему уничтожению. Никто не узнает о содержании нашей беседы, стий воды. А теперь, с твоего позволения, мне пора окунуться в два потрясающих месяца.
