Анастасия Голикова
Хуадад-Сьюрэс
Сказ о сотворении Мира. Отрывок седьмой
«Дочь, рожденную в первый день, Теледу, отправил Брутан к верной супруге своей, дабы научила ее Гадэния наукам о грезах и иллюзиях, чтению тайных душевных помыслов. <…> Рожденному во вторую ночь сыну, Гаскорену, наказал отец везде и всюду поспевать, все видя и слыша, и докладывать о творящемся как в Мире, так и во дворцах Богов. <…> В полночь меж третьим и четвертым днем родились близнецы, Майр и Смерть. И громогласно заявил Второй Великий, что не появится больше в Мире ни одной новой Души. Повелел он Брату с Сестрой лететь под самый купол Небесный и ловить каждую толику силы, что, отзываясь на вдох, спешила упасть в материнское чрево и зародиться там новой жизнью. <…>
Осая – сына, рожденного Миридаей на четвертый день, – также отправил Брутан к Небесному Куполу. <…> Накинул полубог отцовский дар – сеть особую – на солнце, схватился за края веревок и принялся тянуть светило прочь от Плато. Все дальше и дальше улетал Осай, и хотя были мышцы его прочнее канатов стальных, напрягались они до предела, но не смел нарушить сын отцовскую волю. Вытащил солнце полубог за границы Небесного Свода и отпустил светило. Продолжило оно свой привычный путь, но не могло вернуться вновь под небо. И хотя, стоя на земле, можно было заметить лишь, как подернулось солнце легкой дымкой, тепло его теперь почти не доставало до Плато. <…>
С холодом пришла первая осень, а за ней – первая зима, сковавшая Мир и уничтожившая или сокрывшая под снегами ту немногую пищу, что еще оставалась. <…> Великая сила, таящаяся в Душах, не давала страдать и изменяться телам, но ощущаемые жителями Мира муки голода и холода были нестерпимы. <…> Из последней своей дочери – Халены – сделал Брутан матерь всех болезней, что питалась исцеляющими соками Души и облекала муку во внешнюю форму. <…> Изувечивала Халена прекрасные тела, созданные Богами, принесла она старость и уродства.
Не сдержала клятва темпераментного Джулиуса, смог он убедить брата своего Марчиуса в необходимости остановить Брутана и не дать ему расправиться с Миром. Легко одолел сыновей Куперуса их дядя в схватке, посмеялся над ними и сообщил пораженным, что был у него определенный план, но теперь он изменит порядок своих действий и покажет им, сердобольным, настоящую жестокость. <…>
И разделил всех тварей мирских Брутан, и сделал часть из них хищниками. По отцовскому велению шептал и искушал их вездесущий Гаскорен, напевал им о вкусе плоти, о неповторимой крови, о конце голода: учил их неотвратимости охоты. <…> Изменял чужие обличья Второй Великий, и фантазия его была неисчерпаема: острые загнутые когти, яды, пара опасных крепких клыков или полный рот крошечных, но невероятно острых зубов. <…> Безжалостен был Брутан, но справедлив, творя не только средства для охотников, но и защиту для жертв. <…>
И началась охота. И были то самые страшные дни в истории Мира – Дни Кровавого Снега. Всюду лежали изувеченные создания – одни просто израненные, другие частично съеденные. У несчастных не было выбора, кроме как ждать в агонии, когда же ослабленные Халеной Души смогут исцелить тела их. Мутились рассудки, крики и стоны разносились по всему Плато, <…> и новые чувства зародились у мирских обитателей. Стали они мечтать о конце своих страданий, о завершении собственного существования.
<…> На четвертый день Кровавого Снега спустилась в Мир Гадэния. Искала она супруга, но слишком тяжел для нее был развернувшийся вокруг кошмар: то и дело хваталась она за холодные стволы и опускалась на камни, стараясь справиться с подступающей дурнотой <…>, не переставая лились слезы из прекрасных очей ее. На шестой день нашла она Брутана, который держал на цепях двух поверженных им Богов-клятвопреступников, что собак, и заставлял их смотреть на самые жуткие сцены, какие только могли возникнуть в погрязшем в хаосе Мире. Сообщила Гадэния супругу, пребывающему в прекрасном настроении, что научила Теледу всему, что знала сама. Опосля слов этих, встав пред мужем на колени, попросила прекратить зверства ради нее, ибо крайне тягостно ей было от всего происходящего. Не до конца насытился своей местью Брутан, мечтал увидеть старшего брата перед собой на коленях, молящего за столь любимый Мир или за познавших Боль напуганных сыновей. Но помнил Второй Великий, что ни разу не обидела его супруга за прошедшие столетия, ни разу не воспользовалась его слабостью. Поднял Гадэнию с колен Брутан, поцеловал прекрасные руки ее и ответил, что исполнит ее желание.
Одним движением собрал Брутан все сплетения небесной силы, что так старательно оберегали Смерть и Майр, и в большой мешок их спрятал. И вновь стал черен Небесный Купол по ночам. <…> Из туманов эфира, снов и надежд, желаний и покаяний соткал он вместе с Теледой Реку Раскаяния. По всему небосводу растеклась река, полная рукавов и притоков, изгибов и поворотов, <…> не имеющая ни конца, ни начала. Оставил в ней старшую дочь хозяйкой Брутан и вновь спустился на Плато.
Схватил он горсть промерзлой земли из-под ног как символ опоры и основы и через весь Мир швырнул горсть эту. В каждое создание по песчинке попало. И назвал Брутан ее Жизнью. <…> Широко развел руки Всесильный и трижды покрутился вокруг оси своей. Разнесся ураганный ветер по всему Миру, и с последним оборотом тела Бога достиг он такой мощи, что вытащил из каждого существа Душу, разорвав нерушимую связь ее с телом. На мгновение застыли все Души, унаследовавшие память, разум и саму суть существ, коим принадлежали. Вылетели из бездыханных тел Жизни, и, уцепившись за Души, потянули их обратно, и погрузились вместе с ними, не объединив, как ранее, с плотью, но лишь крепко связав. Ни одно из мирских созданий не поняло и не запомнило случившегося.
<…> И дал Брутан Смерти власть решать, когда тело становится лишь клеткой, не причиняющей Душе ничего, кроме страданий; когда душевным силам не хватит и вечности, чтобы исправить разрушенное Халеной; когда Жизни, связывающей плоть и Душу, стоит искать другое место. <…>
Одним взглядом рушила Смерть связь меж телом, Жизнью и Душой. Взяла она себе ястреба в помощники и научила его хватать Жизнь и относить туда, где формировалось новое тело. <…> Майр сопровождал освобожденную Душу до Реки Раскаяния, где по воле Теледы мертвые вспоминали свои прошлые жизни, видели и чувствовали последствия своих поступков. Все было ведомо старшей дочери Брутана, и именно она решала, кому и в каких условиях суждено родиться вновь, а кому продолжать страдать в эфемерных течениях Реки Раскаяния. <…> В нужный час извлекала она Души на поверхность водной глади, и парили они звездами на ночном небе, впитываясь дыханием матерей будущих. Разделялось и растворялось естество их от этого, посему теряли новорожденные память и знания, накопленные за все прошлые жизни. <…>
Вездесущему и всевидящему Гаскорену Брутан отдал мешок со сплетением сущностей, что собрал ранее с неба. <…> И с тех пор старший сын Великого испытаниям подвергает носителей Человечности, нашептывая о жажде насилия и разрушения, о бессмысленности благородства и всех добродетелей, Богам свойственных. И ежели удается представителю рода людского устоять пред искушением, Гаскорен использует свои запасы из мешка и немного увеличивает вес Человечности достойного. <…>
Был у Брутана и седьмой ребенок, Акхар. Был он несерьезен, безответственен и безжалостен. Пока отец не придумал ему занятия, развлекался он, строя смертным козни, проявляя при этом великую находчивость, хитрость и ироничность. Неизменно веселили Брутана выходки эти, и пожелал он оставить младшему сыну право на сие занятие».
Глава 4 Вопрос чести
1
Четыре кобелька сидели рядом с дорогой в тени кривого дерева. Самый щуплый из них взахлеб рассказывал, как сопровождал груз от порта. Его очень впечатлили островитяне и предлагаемые ими товары. Особенно островитянки. Трое других слушали: один – натачивая двуручный меч, слишком хороший для такого сопляка, явно принадлежащий наставнику; другой – сидя на корточках и поглаживая собаку, тоже устроившуюся в защищенном от солнца месте. Четвертый, праздно прислонившийся к стволу, был первым, кто заметил приближение Диро.
Когда взрослый маланиец подошел к юношам, история прервалась. Кобели застыли, опустив головы. Разумеется, кроме Дэро, продолжившего чесать шавку. Псина резко отпрянула, когда рядом с ней на землю упала скрученная плеть.
– Начни с этого. От твоего упорства зависит, что будет следующим, – сказал отец сыну.
Почти в каждом месте, дарившем ему приют от самой границы, говорили об одних и тех же недостойных деяниях кобелька. Диро не удивился услышанному: Рок не смог бы проучить Дэро так, чтобы сопляк усвоил урок. А вот Кер или Дойр, чьих женщин порешил одуревший после вавстравийки кобель, наказывать умели и любили. Особенно Дойр. Но Диро вернулся в родные края раньше тех, чья воля была попрана, и теперь должен был разобраться с обнаглевшим отпрыском сам. Несмотря на долгую дорогу, маланиец решил сделать это в первую очередь, даже не зайдя в свой дом.
Дэро поднялся, не притронувшись к плети. Он вытянулся со времени их последней встречи, теперь не уступая в росте взрослым чужеземцам, а история его умений растеклась узором уже выше локтей. Но волосы темнее не стали, да и ума, видимо, не прибавилось. Уперев ладони в свой свежепереплетенный пояс, который был гораздо шире, чем у любого из притихших кобелей, юноша нагло, глядя прямо в глаза старшему, произнес:
– Я захотел, и я взял. Когда Дойр и Кер вернутся, я решу вопрос с ними. Тебя это не касается.
Диро ответил тяжелым не моргающим взглядом. Ему понравилось, что кобелек сохранил остатки достоинства и не сделал вид, будто не представляет, в чем его вина. Но браваду бесчестьем даже искренность не может скрасить. Нельзя просто так забирать принадлежащие не тебе жизни, даже если рука не насытилась в бою кровью. И Дэро сам это прекрасно понимал, раз так быстро отвел взгляд.
– Ты не мужчина. Ты кобель. Прими наказание с честью. Я не хочу с тобой играть.
Взрослый маланиец успел заметить, как руки его сына дернулись к пристегнутым к поясу камам. Но Дэро был лучше не просто своих сверстников, но и более старших кобелей. Юноша резко выхватил чужой меч и, перекувыркнувшись в воздухе, увеличил расстояние между собой и отцом. После этого он сделал пару выпадов, примериваясь к весу и балансу оружия.
– Так давай не будем играть, – прорычал кобелек.
Диро усмехнулся, по достоинству оценив идею сына увеличить дистанцию: подходить близко, пусть даже на расстояние работы камой, к более крупному и явно более сильному противнику было опасно. А теперь Дэро получил простор для маневров и мог использовать свое главное преимущество перед отцом – скорость. В мыслях взрослый наемник отметил, что сражение насмерть со своим отпрыском, когда тот войдет в полную силу, доставит ему великое удовольствие. Но пока он планировал лишь быстро проучить зарвавшегося мальчишку.
Наблюдая, как Дэро медленно обходит его по дуге, Диро резким движением расплел цепь своей кусаригамы. Грузик тяжело стукнулся о землю. Перекидывая рукоять серпа в левую руку – неработающие пальцы правой больше не могли обеспечивать крепкий хват, – принялся раскручивать цепь над головой правой. Ухмыльнулся, когда лицо его сына скривилось: тот понял издевку. Ведь никто в здравом уме не пойдет с кусаригамой против меча. Разумеется, если речь не идет о более слабом противнике, которому нужно преподать урок и, соответственно, сделать бой хоть немного сложнее. Чужаки так вообще верят, что они, маланийцы, используют только серпы.
Дэро был быстрым, но предпринятая попытка внезапно подскочить и нанести удар окончилась встречей клинка с рукоятью кусаригамы, а сам он едва увернулся от грузика. Ему пришлось отбежать на начальную дистанцию.
– Это тебе не чужую женщину придушить, да? – продолжал усмехаться Диро.
Большей частью бездельничающие в жаркое время дня кобельки и щенки начали стекаться смотреть бой. Взрослый маланиец знал, как другие молокососы восхищаются умениями Дэро, и понимал, что урок, который он сейчас дает, отчасти и для них. Диро решил быстро покончить с игрой, дабы еще недостаточно искушенные зрители не подумали, что ему было сложно.
Подскочив к не ожидающему такой прямолинейной атаки сыну, маланиец нанес удар серпом, но предсказуемо попал лишь в поставленный для блока меч. Зато с разворота нанес удар грузиком по голове. Вернее, попытался. Цепь соскочила с непослушных пальцев, и железный набалдашник пролетел вплотную к Дэро, слегка чирканув по уху. Даже секундного замешательства, вызванного проносящейся рядом с лицом металлической гирей, вполне хватило бы Диро, чтобы дать рукояти скользнуть вниз, переходя из типичного хвата в высокий, а потом подключить вторую руку. С двойным хватом в настолько близком положении он мог не только выбить меч, но и весьма грубо управлять сыном.
Но Дэро не замешкался. Скорее предугадывая, чем замечая скользящее древко серпа, он воспользовался свободным положением рукояти чужого оружия для резкого выверта своего меча, что теперь заставило уже его отца отскочить от противника. Чувства, на которые способно человеческое тело, несколько отставали от происходящего, поэтому, только лишь увеличив дистанцию и подтянув цепь назад, Диро почувствовал боль в боку. «Неглубокий порез при скользящем ударе. Попал прямо между двумя нижними полосками пояса. Ему повезло», – мгновенно оценил взрослый маланиец и тут же провел повторную атаку, чувствуя растерянность кобеля от собственного неожиданного успеха.
Диро повторил все, как в первый раз, только теперь не промахнулся, попав грузиком сыну по скуле и виску, выбив меч и затем сбив с ног. В настоящем бою его противник был бы сейчас убит или побежден. Но царапина, полученная случайно, не могла сделать этот бой настоящим.
– Дай-ка сюда плеть, – приказал Диро какому-то из глазеющих щенков. Возможно, это был один из его средних сыновей.
Дэро лежал на спине, хватая ртом воздух и держась ладонью за ушибленную часть головы, второй рукой он делал какие-то бессмысленные движения по песку, словно пытаясь что-то нашарить. Слишком долго для настоящего боя, но впечатляюще быстро для тринадцатилетнего кобеля светловолосый маланиец смог привести мозги в порядок и, перекатившись, вскочил лицом к отцу. Глаз был закрыт, скула рассечена, из носа и уха текла кровь, а отек нарастал буквально по секундам. Дэро заметно шатало.
Диро молча кинул под ноги мальчишке плеть. В ответ тот принял стойку для рукопашной, видимо от ранения позабыв о серпах на поясе. «Хочешь покрасоваться? Ну-ну». Упав на руки, Диро нанес круговой удар ногой по голеням мальчишки, сбив того на землю. Взрослый маланиец ничем не выдал пронзившей напрягшийся живот боли – порез был глубже, чем ему показалось вначале. Но все же далеким от того, чтобы считать его опасным. Стоило Дэро вновь подняться, как повторный удар опрокинул его. На третий раз Диро не выдержал и рассмеялся:
– Ты никогда не умел учиться на ошибках.
После четвертого раза Дэро, не вставая на ноги, сделал два быстрых переката назад в попытке увеличить расстояние, чтобы, вскочив, успеть хоть что-то сделать. Но, поднявшись, чуть не упал сам, сильно завалившись в сторону.
– Ноги немного ватные, да? И голова, наверно, побаливает, – продолжал веселиться взрослый маланиец и повторил атаку. Он сделал это еще дважды, пока не наступил момент, когда его сын не смог опереться на ноги, несмотря на все попытки, и не огласил округу полным бессильной ярости криком, стоя на четвереньках. Ему под руки вновь кинули сплетение кожаных ремней.
– Последний шанс, Дэро. Мне уже надоело. Неужели ты, как щенок, боишься все сделать сам? – сказал Диро, нависая над сыном. Тот поднял голову, показав злые слезы, струящиеся как из открытого, полного ненависти глаза, так и из-под закрытого века на опухшей, багровой половине лица. Дэро отрицательно затряс башкой и рыкнул проклятье.
– Глупо, – сказал взрослый маланиец и, быстро нагнувшись, схватил плеть, но кобелек тут же вцепился в нее обеими руками. Парой рывков Диро быстро стряхнул с оружия одну кисть сына, но второй тот держался крепко. Послышался отчетливый всхлип. Безуспешно дернув еще раз, Диро уже собирался ломать мальчишке пальцы, когда заметил блеск тонкого лезвия.
Откуда и когда Дэро выхватил узкий нож, мужчина не знал. В замедлившемся мире он понимал, что лезвие нацелено в его горло и что ему не успеть увернуться. Вдобавок хитрый кобель резко потянул плеть на себя, заставляя тело отца приближаться навстречу острию. Успел защититься рукой. И далеко не идеально. Ну что ж, мизинец на ней все равно был бесполезен. Не дал сыну шанса нанести еще удар: тот выронил нож сразу, как ему сломали предплечье. Диро выпрямился и ударил кобеля ногой в живот, а потом по груди.
– Хороший ход, лиса. Действительно хороший, – приговаривал он, продолжая пинать сына по ребрам.
Мужчина разозлился. Он не признавал рану на животе серьезной, хотя под ней отрезка окрасилась кровью уже до середины бедра. Но отсеченный палец, пусть и не рабочий, прекращал все игры. Теперь Диро должен был победить, хотя это ничего и не стоило. Почему его первенец отказался принять наказание, хотя знал, что поступил плохо? Почему он довел все до боя? Почему он так умел, но делает все, чтобы не дожить до своего расцвета? Почему с ним так сложно? Когда злоба перестала застилать глаза, Диро словно впервые увидел скрюченное тело кобелька, старающегося успеть вдохнуть перед очередным ударом. Взрослый маланиец поднял сына левой рукой за ворот и притянул прямо к своему лицу.
– Гордость – это хорошая черта, – начал он негромко. – Но она ничто без достоинства. Сохрани его. Признай свои ошибки. Ты молод. Ты имеешь на них право. Ты… А-а-а-а-ах!..
Пальцы уже, казалось бы, сломленного, едва живого кобелька глубоко вошли в порез на животе. Диро взвыл, выдернул из себя чужую руку – краем сознания он отметил ломающиеся тонкие кости кисти – и швырнул своего первенца о землю. И хотя от удара лицо того искривила гримаса боли, взрослый маланиец успел заметить улыбку на перекошенной опухшей физиономии. С высоты своего роста он впечатал кулак прямо в эти наглые губы, окончательно превратив лицо юноши в кровавую кашу. Замахнувшись для второго – и, скорее всего, последнего для Дэро – удара, Диро увидел сознание в желтом глазе, более того, экстаз. Отец непокорного выродка все понял.
– Ты не заслужил смерти воина, – негромко, но очень четко произнес он, опускаясь на колени. Окинув взглядом собравшихся юнцов и любопытных рабов, Диро крикнул: – И тот, кто подарит ее тебе, пойдет против моей воли!
Взгляд кобелька изменился, но Диро уже бесцеремонно переворачивал напряженное, беспомощное тело на живот. Взрослый маланиец выждал, пока мальчишка вдоволь накашляется и повыплевывает зубы: его сын принимал поражение не смертью и не должен был захлебнуться своей кровью. Когда хрипы стали более-менее ровными, мужчина навалился на кобелька сверху и принялся оставлять память о своей победе. Откуда в светловолосом нашлись силы на сопротивление, взрослый маланиец не представлял, но Дэро продолжал дергаться и выворачиваться даже после трех ударов локтем по хребту и затих только после того, как его схватили за волосы и вдавили месиво, что было у него вместо лица, в песок.
В одно из тех мгновений, когда Диро поднимал за мокрые патлы голову мальчишке, позволяя кое-как дышать, ему показалось, что тот стонал что-то вроде: «Нет, отец, молю, нет, прости». Но теперь это было лишь глупой тратой воздуха.
2
Женщинам понравились подарки, что он привез. Они ворковали и наперебой лезли ласкаться, но Диро внимательно следил за Лирой, своей старшей женой. Пока она вместе с Нерой занималась его животом и рукой, предостерегая менее искушенную женщину от ошибок, пока прислуживала за едой, пока рассказывала о том, что случилось за время его отсутствия – Лира ни слова не сказала о только что случившемся. Лишь дрожь в руках выдавала ее материнскую боль. Лира была очень хорошей женой, Диро ценил ее. Поэтому ближе к ночи сказал:
– Если ты хочешь и он еще жив, можешь забрать его.
Она не кинулась наружу, кликая рабов и раздавая указания. Не сразу. Вначале она припала к его руке, бухнувшись на колени. Лира была его лучшей женой.
Диро ушел отдыхать в дальние комнаты, но слышал начавшуюся в доме суету. Дэро был еще жив. Шум не помешал бы маланийцу заснуть, как, впрочем, и боль, но странное чувство никак не давало ему забыться, то и дело выдергивая из дремоты. В пылу ярости Диро казалось, что он поступает наилучшим образом. Гордый ублюдок просто не оставлял ему выбора. А теперь… Теперь получалось, что он пошел на поводу у бесчестного кобеля? Или принял единственное правильное решение, отпустив злость и не дав будущему воину кануть в небытие? Сомнения были плохо понятным для Диро чувством – настолько редко он их испытывал. Не находя себе покоя, маланиец встал с подушек и пошел посмотреть на свою работу.
Дэро не кричал и не стонал, но с каждым вдохом издавал какой-то тихий квакающе-хлюпающий звук. Из-за сплющенного носа, выбитых зубов и сломанной верхней челюсти покрытый толстой коркой запекшейся крови центр его лица казался вдавленным. Особенно в сравнении с выбухающими багрово-синими веком, скулой, виском и половиной лба. Но даже по нетронутой части лица расплывался синяк по типу маски: плохой знак, указывающий на раскрошенные кости где-то глубоко внутри башки. Неестественно скрюченные пальцы левой руки, кривое правое предплечье, в переломе десятка ребер можно было не сомневаться, а вот черно-синие вздувшиеся голени, возможно, были лишь ушиблены. Когда одна из новых жен подкладывала под тело раненого тряпки, Диро отметил пузырящиеся волдырями ягодицы и бедра кобелька – видимо, он провалялся весь день под солнцем ровно так, как его оставили.
Какое-то время маланиец еще наблюдал за действиями рабов и женщин, в первую очередь за своей старшей женой. Как она чередовала четкие и быстрые приказы окружающим с нежным шепотом на ухо сыну. Лира была так поглощена хлопотами, что не сразу заметила стоящего в стороне мужа. А когда увидела – застыла с плошкой в руках да с ужасом и мольбой во взгляде. Ни разрез, ни цвет ее глаз не имели ничего общего с глазами сынов Малании, но это был точь-в-точь взгляд Дэро, когда до него дошел смысл сказанных отцом слов. Разозлившись, Диро ударил подвернувшегося под руку раба, после чего ушел спать, все еще не находя покоя от этого непонятного чувства.
3
Полоса рассвета только начинала белеть, когда Диро уже стоял на своем любимом месте, раскручивая цепь кусаригамы правой рукой. Его продолжали грызть сомнения, но он лишь переключил свое внимание на другую проблему, которую считал более важной. Ему совершенно не понравился вчерашний промах. Любое одноручное оружие маланийцы учились использовать каждой рукой. Но броски цепью, как Диро понял на деле, он значительно чаще делал с левой. Теперь это было невозможно.
Раскрутка, разворот, мельница, раскрутка, удар по мишени. Повторить. Получалось примерно два раза из трех. Это было недопустимо.
Сидящий в стороне ребенок – совсем мелкий, даже не щенок, – ковырялся пальцем в песке и горящими от восторга глазами следил за отцом. Он еще был слишком мал, чтобы восхищаться чужим умением и тем более видеть ошибки. Ему нравился блеск цепи в лучах восходящего солнца. Диро ничего не предпринял, когда ребенок увязался за ним, но планировал спустить шкуру с того из сыновей, кто должен был следить за младшим братом. Женщины все еще занимались Дэро.
Вначале маланиец сам услышал знакомую тяжелую поступь, и только через несколько секунд две собаки, до этого на пару грызшие одну кость, соизволили зарычать. Ленивые мрази. Когда тихий и угрожающий звук стал напоминать раскаты грома, мужчина, не прерывая своего занятия, скомандовал: «Свой». Рычание тут же сменилось чавканьем и хрустом.
– Ха. А я думал, что буду рано.
Диро покосился на усмешку Дайро и промолчал.
– Дэро был хорош вчера, – продолжая зубоскалить, заявил один из самых уважаемых людей в их общине. – Быстрый, сильный. А уж упертый! Я бы с таким уже не справился.
Промах.
– Да.
– Успел даже тебя разукрасить, – незваный старик будто не замечал льда в чужом голосе.
Еще промах.
– Иди чесать языком в другом месте!
– Хе.
Дайро перестал наседать Диро на уши, но не убрался. Некоторое время понаблюдав за тренировкой, он сказал:
– Ты на запястье сосредоточен. А за локтем не следишь. Опускаешь все время.
– Понял.
Дайро был обладателем крюка вместо руки с шестнадцати лет. Он знал, о чем говорил. Стало получаться лучше. Но вскоре старик опять нарушил тишину.
– Видел, как твои его подобрали. – Он постучал кончиком крюка по стеклянному глазу. Будь Диро в настроении, его бы позабавило сочетание жеста и фразы. Но сейчас ему хотелось, чтобы Дайро ушел. – А ночью посылали за лекарем-заклинателем Кира, верно? Сколько его жена попросила за работу?
Металлические спайки в черепе Дэро стоили его отцу удобного седла, нового клинка, двух жеребят и двух женщин.
– Не твое дело, – сухо ответил Диро, стараясь сосредоточиться на мишенях.
Позволяя подползшему ребенку ощупывать деревянную ногу, старик задал еще один вопрос:
– Ты уверен, что поступил правильно? Проявив жалость, жди удара в спину.
Снова ошибка.
– Щенков этому учи, – огрызнулся Диро. – Я не его пожалел, а Лиру. Она хорошая жена. Наверно, лучшая из моих. Его мать. Пусть побалуется.
– О, я смотрю, по ясности мысли ты уж удар получил. Или ты лукавишь.
– Мне надоело! Я хочу, чтобы ты убрался! – приказал Диро, резко повернувшись лицом к Дайро.
К древнему, одноглазому, однорукому и одноногому Дайро. В их общине не было человека старше, но его все еще уважали. И для любого было бы честью подарить старику достойную смерть. Но тот, внося свою лепту в обучение щенков и будучи все еще в состоянии постоять за себя в случае зарвавшихся кобелей, пока никого не просил. Не захотел он драться и сегодня, лишь пожал плечами и похромал прочь.
Диро закричал, рывком отсоединил цепь и метнул оружие в центр мишени с такой силой, что она опрокинулась.
– Постой, – окликнул он старика. Дайро остановился.
Диро вдруг заметил, что повязка на руке быстро пропитывается свежей кровью. Он просто застыл, тупо таращась на замотанную кисть, и пытался подобрать слова, чтобы объяснить старику, в совете которого нуждался, что именно не давало ему покоя.
– Прав я или нет, но сделанное сделано. Как мне поступить с ним, если он не сдохнет?
– Никак. Пускай идет своей дорогой. – Дайро потер оставшейся рукой шею, щурясь на лениво вываливающееся солнце. – Если ты не всю спесь с него сбил, то кобели уж точно эту работу доделают. Гнуть его будут беспощадно, а там уж только два пути останется. Выпрямиться или сломаться. Если он поймет разницу между гордостью и достоинством, то воспрянет и станет одним из величайших воинов. А если страх и бесчестье не отпустят Дэро, то, какой бы ни была его скорая смерть, его ждет лишь забвение.
Диро какое-то время молчал, а потом кивнул:
– Спасибо, отец, – и побрел за оружием, чтобы вернуться к прерванной тренировке.
Когда старик ушел, а мальчик чуть не лишился лица в попытке забрать у собак кость, Диро, словно обращаясь к отрывающемуся от горизонта солнцу, тихо сказал:
– Только этот ублюдок отыщет какой-нибудь третий путь.
