Анастасия Голикова
Хуадад-Сьюрэс
О службе же в тех полуразрушенных шарагах, что в трущобах, где учителя меняются каждую декаду, не может быть и речи. И не только потому, что трудиться в подобном месте – это скорее благотворительность, нежели реальная возможность получить столь необходимые сейчас средства к существованию. Меня бросает в дрожь от одной мысли об укоренившемся там подходе, порочащем саму идею образования: когда с помощью физических наказаний и излишней жестокости в несчастных буквально вбивают какие-либо факты, особо не заботясь о понимании…
Но я отвлекся. Кетоций подкинул пару ветхих томов для переписи, но я физически не смог бы заниматься этим достаточно долго, чтобы получать приемлемые деньги: спина, шея, кисть – мне слишком часто приходилось прерываться. Сколько я задолжал соседям! Обэ уже начал мне угрожать, вынудив пытаться взять заем в банке. Да вот только что за банк даст денег человеку без дома и постоянной работы? Только тот, в котором мне повезло не взять заем. Я тогда еще не понял, что это был первый порыв ветров удачи, направленных на меня Ватэро».
– Если держаться одного пути, то всегда дождешься, что ветер, дующий в лицо, станет подталкивать в спину, – глубокомысленно заметил Берко, вслух подводя итог своему внутреннему монологу. Ему нравилось представлять, будто он разговаривает с цирюльником, рассказывает ему о самых сокровенных переживаниях, что это сосредоточенное выражение острых глаз возникает от того, как сильно внемлет ему слушатель.
– Эм?..
– Прости, любезный. Мысли вслух. Ты, кстати, знал, что эта пословица имеет не народное происхождение, а вполне конкретного автора, жившего около двухсотой Эпохи?
– Вот как.
Это была не дешевая цирюльня, а весьма и весьма дорогая. И хотя брадобрей по-прежнему существенно уступал цену для Берко, со временем он перестал делать вид, что хоть сколько-нибудь заинтересован в учителе как в клиенте.
– Впервые она появилась во втором томе…
– Готово! – воскликнул цирюльник, театральным взмахом скидывая полотенце одной рукой и протягивая зеркало другой. – Ты рекрасен.
Раньше Берко поражался, как от лучезарной белозубой улыбки и располагающего блеска голубых глаз, выделявшихся на смуглом лице, в помещении словно становилось светлее; как от совершенно не раздражающего квохтанья с проскальзывающим южным говорком забывались все дела; и как от деликатных прикосновений – да даже от одного вида того, как интимно его пальцы обнимали рукоять бритвы или кольца ножниц, – по телу бежали мурашки. Но теперь осталось только мастерское владение инструментом, ведь у любой благодарности есть срок годности.
Однажды учитель в попытках избежать этой неловкости даже зашел к другому цирюльнику, которого мог себе позволить, но, увидев, в каком состоянии находился инструмент, решил, что никогда не покинет привычное заведение. Даже если придется платить полную цену. Благо жидкая, медленно растущая бороденка позволяла обращаться к брадобрею сравнительно редко.
Едва удостоив взглядом свое отражение, Берко покинул кресло и поспешил расплатиться. Времени было впритык, а новый – возможный – работодатель однозначно не из тех, кто спустил бы с рук опоздание.
– Важная треча? Ты дергаешься больше обычного, – спросил цирюльник крайне равнодушным голосом, принимая гору меди и ожидая, пока учитель подберет те монеты, что уронил.
– Я вовсе не встревожен, п! – восходящий тон всего предложения буквально требовал закончить его обращением, но, несмотря на незаурядный интеллект, Берко очень плохо запоминал имена. А когда волновался, так те и вовсе вылетали из головы, как свистящие моллюски из кипятка. Поэтому фраза резко оборвалась на вдохе. Учитель повел плечами, гордо задрав голову и поджав губы в попытках выглядеть невозмутимо.
– В таком лучае, любезный… – С едва подавляемой усмешкой брадобрей с поклоном-скорее-кивком указал Берко на дверь.
В передней уже ждал новый клиент – тучный мужчина в дорогих одеждах. Учитель стыдливо проскользнул мимо него, чувствуя на себе полный отвращения взгляд, укоряющий за все то время, что пришлось провести в ожиданиях из-за какого-то нищего хмыря. Хотя, возможно, его даже не удостоили взглядом.
Несмотря на то что многие из господ очень хорошо к нему относились, Берко никак не мог избавиться от чувства, что все эти богачи смотрят на него, как на грязь на подошве, и поносят его, стоит лишь выйти за порог. Конечно, даже такое отношение, которое, хотелось бы верить, лишь ему кажется, – мизерная цена за ту благую миссию, что он несет, но все же… подобные ощущения тревожат и наводят сумятицу в мыслях.
«Как ему это удается? – с завистью подумал Берко о цирюльнике, переступая порог с левой ноги и сразу же кинувшись останавливать пустой экипаж. – Он ведь обслуживает таких респектабельных людей, но всегда спокойный, улыбчивый, уверенный. Неужели их властное высокомерие не давит на него?»
– Э! Любезный! Куды ехать-то? – скривился возница, мало заботящийся о чужих размышлениях.
– К Центральному квадрату по Южному кресту, пожалуйста, – спохватился Берко.
Смотря в окно на проносящиеся мимо дома невидящим взглядом, учитель думал о пригласившем его господине. О мине Летане Авории си Персевэйле-акве.
Что он знал об этом стии воды? Что знали все? Что Летан-акве постоянно проживает в городе, а не в одной из многочисленных усадеб. Что он очень богат. Что в Университете в его честь – в честь его щедрости, если точнее, – названо целое крыло. Что на всех публичных мероприятиях он сидел рядом с Градоправителем Ильфантом-мио. Что господа Евсо Второй-дэо и Ганжо-дэо общаются с ним на равных. Что мин Летан-акве путешествует без эскорта и охраны, так как ни у одного ублюдка не хватит духу напасть на стия. Особенно после недавних событий, о которых только и говорят. По разным источникам, от семи до пятнадцати головорезов умерли, где стояли, от одного его взгляда. Но Берко понимал, что эти слухи не могли быть правдой. Бандиты погибли от мановения рук.
В резиденции мина Летана Авория си Персевэйла его сразу встретил мальчишка-слуга. Серьезное и сдержанное выражение на круглом лице и предложение следовать за ним, прозвучавшее абсолютно по-взрослому – без какого-то детского переигрывания и напускной важности, – так смутили учителя, что он опустился на землю из экипажа с правой ноги. Не к добру.
Расплатившись с извозчиком, Берко последовал за слугой. Прижимая к груди потрепанную папку с рекомендательными письмами – «Зачем только взял, ведь Летан-акве сам послал за мной», – он внимательно глядел под ноги, чтобы не наступить на стыки плитки и окончательно не утратить самообладание. Но даже смотря преимущественно вниз, учитель отметил неожиданно скромное убранство для дома, чей хозяин, как говорили, был одним из богатейших людей Берии.
Проходя мимо коридорного, мальчишка перекинулся с ним парой фраз и провел учителя в небольшой зал в голубых тонах. Своим невероятно взрослым голосом он предложил гостю присесть и поинтересовался, не желает ли тот чего-нибудь выпить. Безотчетно отказавшись от угощений и послушно плюхнувшись в кресло, Берко приготовился ждать. Невзирая на напряжение, ему вскоре наскучило любоваться узором на ковре, и он принялся осторожно оглядываться.
Время шло. Взгляд раз за разом проносился по залу: по креслам и столикам, по вазам и портьерам, по ковровой дорожке в коридоре за открытыми дверями, по зеркалу в тяжелой раме, по неподвижно стоящему рядом мальчику-слуге – но всегда упирался в два высоких, под потолок, книжных шкафа, наполненных, бесспорно, невероятно ценными трудами.
Двадцать пять минут в ожиданиях, по карманным часам – дедовским, которые придется продать, если он не получит эту работу, какой бы она ни была. По меньшей мере двадцать минут он с мукой взирает на войско пухлых, без сомнения рукописных томов, жалея о своем зрении, которое не позволяет прочесть названия на корешках. Казалось бы, чего стоит встать, подойти, полистать… Но он гость в чужом доме и еще не знает, какие тут правила. Берко даже не знал, чем удостоился чести быть приглашенным.
Тридцать четыре минуты. Мины редко бывают пунктуальными с теми, кого считают ниже себя.
Зачем же он здесь? Он всего лишь учитель. Если бы у Летана-акве появились дети, об этом бы говорил весь город, и даже до слуха Берко, столь далекого от светской жизни, эта новость долетела бы. Да и мин не был тем господином, о чьем ребенке общество могло бы узнать раньше, чем о появлении супруги.
Может, состоятельному педанту надоело, что уровень осведомленности его прислуги чуть выше, чем у поленьев? Или дело в каком-то конкретном паже? Учитель с любопытством пригляделся к мальчику, но тут же отвернулся, спохватившись о приличиях.
А может быть… только может… мин что-то услышал о его исследовательских работах? О Боги! Это слишком хорошо, чтобы быть правдой! Летан-акве, заинтересовавшийся его деятельностью, спонсирующий его опыты…
Берко взволнованно заерзал. Мальчик-слуга только повел глазами в его сторону, ни одна мышца не дрогнула на юном лице. «Мне бы капельку его хладнокровия», – с завистью подумал учитель. Сердце стучало, как у маленького мышонка, ладони вспотели так сильно, что оставили темный след на светло-желтых кюлотах.
Где-то в доме хлопнула дверь, и послышались приглушаемые ковром шаги. В проеме, открывающем коридор, мелькнула ливрея слуги, а следом медленно, возможно задумчиво прошел высокий широкоплечий мужчина в темно-сером камзоле с блестящей медной пластиной, вставленной в воротник. «Следователь? Тот следователь? Что здесь происходит? – испугался Берко, узнав грубоватое волевое лицо. – Вначале столкновение на улице, потом банк… Неужто он следил за мной по приказу мина? О Боги. Что же все-таки тут творится?»
– Господин готов принять вас, – отчеканил мальчик, указав в сторону двери в легком полупоклоне.
«Ужасный жест. Просто завуалированный пинок под зад». Берко поднялся, захрустев позвоночником, и вышел в коридор, попутно оценив себя в зеркале, – вымыт и чисто выбрит, кудрявые волосы уложены, насколько возможно. А с тем, что он худой и неладный фигурой, он ничего поделать не мог.
Несколько осмелевший за прошедшее время учитель больше не смотрел в пол и смог оглядеть убранство видимой части резиденции мина. По левую руку коридор прерывался широкой лестницей, ведущей в холл, по правую – продолжался, скрывая другие залы за высокими закрытыми дверями. Берко очень удивился, увидев на стене над мраморными ступенями огромное старинное – если не сказать «древнее» – полотно с деревом в цвету, в ветвях которого жили разнообразные звери и птицы, многие из которых в реальности не лазали по деревьями или даже не существовали. В особняках, где ему приходилось бывать, обычно на этом месте висел портрет хозяина дома – одного или с семьей, – либо изображение господина, первым получившего в распоряжение землю от Правителей или самих Стихий и положившего начало собственному аристократическому роду: портрет того, чье имя при полном обращении к потомкам произносится после «си».
– Следуйте за мной, любезный. – Мальчик, его возможный ученик, зашагал вправо. Как и в комнате, где он провел предыдущие сорок (!) минут, немногочисленными украшениями являлись вазы с цветами и картины с пейзажами в теплых пастельных тонах.
Они прошли мимо лишь одной открытой комнаты, случайно заглянув в которую Берко споткнулся и едва не упал. В центре на постаменте на безликой человеческой фигуре, вырезанной из оникса, красовался доспех стия. Учитель никогда не видел подобного комплекта брони и с большим удовольствием изучил бы сию амуницию. Ведь простого поворота головы, когда проходишь мимо, явно недостаточно! Не говоря уже о том, что частично доспехи были скрыты от его взора телом служанки, полировавшей дорогую черную сталь.
Мальчик остановился у дверей, ничем не отличающихся от предыдущих, постучал и, приоткрыв, представил его:
– Господин, к вам Берко Лафаэджо.
Глядя на согнувшегося с отведенной рукой слугу, Берко сглотнул.
«И снова это завуалированный пинок… О Великие, как же страшно».
9
– К бою! Вольно! К бою! Вольно! К бою! Впе-е-е-е-ред! Впе-е-е-ред! На-а-а-а-зад! На-а-а-а-зад! Вы-ы-ы-пад!
Бенэрикт выкрикивал команды, наблюдая, как исполнение Джорри становится хуже и хуже с каждым повторением. Если стойку в статике его ученик освоил хорошо, то во время шагов начинал ее терять: смотрящая прямо нога заводилась назад, корпус наклонялся вперед, а кончик шпаги то и дело норовил задраться вверх, словно вместо оружия у малого в руках был раскрытый зонт, который он собирался поднять над головой.
На их прошлом – втором – занятии Бенэрикт уже пытался на словах донести важность верной стойки, но его ученик оказался тем еще балаболом и многократно повторял, не скупясь на жизненные примеры, что никогда не видел такого боя и что он сомневается, что эти умения пригодятся ему в настоящей драке. Джорри утихомирился лишь после того, как следователь предложил ему все вопросы обсудить с господином Летаном-акве. Но тренировку все равно продолжал с крайне недовольной рожей.
Сейчас новоявленный учитель не стал тратиться на слова – продолжая командовать, зашел Джорри за спину и во время очередного шага ощутимо толкнул своего подопечного под лопатки. Разумеется, сопляк не удержал равновесие и растянулся на земле.
– Подумай на досуге, что слова «стойка» и «устойчивость» имеют одно начало, – медленно произнес Бенэрикт, отметив про себя, что звучит очень «по-летановски».
Следователь очень впечатлился стием после их единственной беседы – затем он был предоставлен дворской мина, – но совершенно не понял, почему заинтересовал господина в качестве преподавателя. То есть почему Сишель отдал Летану в распоряжение своего подчиненного, было очевидным – тут только дурак не прогнулся бы и при более странной просьбе. Почему судья захотел временно отстранить от дел именно его, тоже было весьма понятным. А вот зачем такой, как он, мину? Ответ нашелся после первого же занятия с Джорри Вироном.
– Да ты вои лапищи видел?! – Малой перевернулся и уставился на учителя снизу вверх. – Как у медведя! Если б не моя иденальная тойка, я бы вообще к ведру улетел.
Наглый сопляк махнул рукой в сторону емкости с водой, заботливо оставленной прислугой. Висящий на ребре ковш игриво поблескивал на солнце, что задорные глаза мальчишки. Ясное дело, ни один из прославленных фехтовальщиков не стал бы такого терпеть. Они привыкли, что их ученики крайне заинтересованы в получении наставлений. Не хочешь заниматься – проваливай. А умудренные опытом вояки, занимающиеся солдатней и умеющие заставлять, мало что смыслили в красоте и правильности движений, которой нужно было обучить Джорри.
Бенэрикт наклонился и ловко схватил малого одной рукой за воротник, а другой за пояс и кинул его в указанном направлении. Сопляк только и успел вскрикнуть перед тем, как влететь спиной в ведро, расплескав все его содержимое.
– Вот видишь. Стойка была неправильной даже по твоим суждениям, – заметил Бенэрикт очень серьезным голосом, но губы сами расползлись в улыбке.
В первую секунду ему показалось, что паренек всхлипнул, но невнятный звук перерос в хохот. Джорри встал:
– Все! Ты победил! – Он поднял руки, сдаваясь, но тут же поморщился и резко ухватился за поясницу. Раздался натужный треск ткани. – Акхар! Погляди, не порвал? – Болтун закрутился, словно волчок, пытаясь заглянуть себе на спину.
– Все цело. Перестань паясничать и давай продолжать, – вздохнул следователь.
Малой совершенно его не боялся, особого интереса к занятиям не питал и порой начинал невероятно раздражать своей болтовней да попытками потянуть время. Но при всем при этом полностью подкупал совершенно беззлобным нравом.
– Ты не ротив, я ниму сорочку? Енка меня убьет, если я еще одну изведу.
– Мне все равно. – Следователь закатил глаза и прохладно добавил: – Но имей в виду, если мне опять придется швырять тебя, я схвачусь за волосы или за шею. Будет больнее.
Он даже не сомневался, что сопляк, предчувствуя долгое повторение одного и того же упражнения, сейчас будет отлынивать всеми возможными способами. Джорри стал стягивать сорочку через голову, но забыл про ленты на воротнике и, если судить по довольно резким паническим движениям, чуть не задушился. Шутовство закончилось громким хрустом дорогой и нежной ткани. Следователь тяжело вздохнул и закрыл лицо ладонью.
– О-о-ох… – Стон, в котором слышалась боль всего человечества, донесся до его ушей. – Ну давай. Я готов. Делай мой последний день совсем унылым.
Вид, открывшийся после того, как Бенэрикт отнял руку от глаз, заставил его опешить. Он понимал, что ему платят не за вопросы, поэтому не задавал их. А чтобы не раззадоривать себя, старался даже не думать о происхождении Джорри Вирона и необходимости для него этих занятий. Но кое-какие предположения, разумеется, были. И все они рассыпались при взгляде на обилие рубцов на спине сопляка, выкидывающего скомканную рубаху куда-подальше.
Бенэрикт склонялся к тому, что Джорри является частью какой-нибудь сделки господина Летана-акве. Возможно, покупки всей земли на юге у некоего мина – с потерей тем титула, разумеется. В дополнение к аппетитной сумме – обещание пристроить сына бывшего землевладельца. Для начала, например, подготовить к Университету. Но эти полосы на спине… да в таком количестве… Господа крайне редко наказывают детей подобным способом. А если это и происходит, то дело ограничивается двумя-тремя ударами, после которых чадо несколько недель отлеживается в постели и изображает умирание.
Когда малой повернулся, открылся куда более поджарый торс, чем можно было ожидать по неумелому обращению с оружием: к физическим нагрузкам парень явно был привыкшим. Но Бенэрикт знал, что с танцмейстером Джорри тоже занимался, а что еще могло так закалить господского отпрыска, если не шпага и балы до упаду?
Еще под одеждой сопляка скрывалась здоровенная татуировка: она начиналась на пару пальцев выше запястья, шла по всей правой руке и заканчивалась где-то под ключицей. Очень напоминающая маланийские рисунки, она раскрыла следователю глаза на невысокое, мягко говоря, происхождение его ученика. Бенэрикт почувствовал, что его рот приоткрылся от удивления, и тут же постарался оправдаться перед Джорри, пустив его по ложному пути:
– Не знал, что у тебя татуировка. Да еще такая… необычная.
На самом деле ничего необычного Бенэрикт в ней не приметил, кроме размера. Многие берийские мастера рисунка по телу осваивали этот стиль, чтобы наемники могли сразу отметить на себе очередную выполненную работу, а деньги у варваров всегда водились немалые, да и бартер с ними или договор на ответные услуги всегда высоко ценились. Вот только в этих, казалось бы, упрощенных рисунках было слишком много нюансов, требующих практики. Предоставить мастеру свою кожу в качестве поля для наработки опыта – хороший способ быстро раздобыть немного денег, обычно выбираемый довольно низкими слоями общества. Бенэрикт приказал себе перестать размышлять на эту тему. Мотивы Летана-акве его не касались, а эта работа была легкой и невероятно прибыльной.
Малой глянул на свою руку, будто в первый раз ее увидел. Черные плотно закрашенные узоры, изображающие то ли волны, то ли лепестки, но почему-то наводящие на мысли о языках пламени.
– Огонь, который меня сожжет, – тихо сказал Джорри, вроде бы насмешливо, но и будто печально. А потом добавил уже явно с одним лишь смехом: – Забавная история, на самом деле. Был у меня риятель. И он, начит, говорит…
– Джорри Вирон. Бери оружие, и давай займемся уже делом, – сказал следователь, голосом намекая, что наглец перегибает палку.
– Но, когда мы закончим, ты разу уйдешь, так и не услышав завидной байки! – Сопляк сделал вид, что не понял намека. Он явно разыгрался. – Я видал настоящие картины на теле, но моя, учитывая, что это работа слепого, – паяц выделил голосом это слово и едва ли не подмигнул, – тоже получилась неплохо.
– Шпагу подними. И рот закрой. Последний раз предупреждаю.
– Хорошо, хорошо! – воскликнул наглец вместо того, чтобы взять оружие. – Боги! Не надо так нервни… А-а-а-а-а! За что?
Несмотря на громкий вскрик, от оплеухи сопляк увернулся ловко. И от пинка отскочил, что зайчишка.
– Ладно, я понял! Давай уже делаем этот день самым кучным в моей жизни. – Джорри наконец соизволил поднять шпагу.
Бенэрикт искренне хотел перейти к отработке атаки. Он решил сделать это, как только его ученик сможет выполнить десять шагов правильно. Потом следователь уменьшил эту мысленную границу до восьми. Но чуда не случилось: паяцу не хватало терпения сохранять внимательность, сколько его ни исправляй.
Когда, завершив урок, они поднимались на крыльцо, Джорри тоскливо выдал:
– Если тебе интересно, то ты с-смог с-сделать этот день самым с-скучным в моей жизни. – Неожиданно хитро улыбнулся: – До этого первенство было за д-днем, когда м-мне делали руку. Хотя, когда болеть начало, тало не до с-скуки. А тарый хрыч се не останавливался и не останавливался. И еще пальцами с-своими давил и лапал.
– А мне платят не за то, чтобы ты трепался, – «не клюнул» Бенэрикт, ныряя в прохладу помещения.
– Ого! Чёй-то ты такой? – вдруг воскликнул коридорный, из-за чего следователь невольно вздрогнул: при нем слуги мина Летана были не более чем частью интерьера.
– Да… риключилось тут. – Джорри покарябал рукой затылок. – Лушай, Амеди. У кого можно по-тихому нитками разжиться? Я, думаю, могу быстро заделать. Хотя ряпка тонкая, как бумага.
– Хех, – коридорный скрестил руки на груди, – господа в штопаном не ходят, Джорри Вирон. А Енка тебя убьет.
10
– И раз-два-три, и раз-два-три. Перед собой смотрите, голову не опускайте. И раз-два… ну нет же! Любезный Джорри Вирон! С правой же ноги! И раз-два-три, и раз… О! Ну почему вы опять так делаете? Какой вы рукой пишете?
– Полуписью или полнописью, любезный Жан-Жан?
– А это имеет какое-то значение?
– Не наю. А какое начение ля танца имеет, какой рукой я пишу?
11
– Хорошо, продолжай, любезный Джорри.
– «Ма», «ка», «дэ», «ло», э-э-э-э-э… «во». «Лые», «ае». М-м-м-м… «ер»? «Ган», «тан». Фух.
Джорри откинулся на спинку стула и победоносно поглядел на учителя. Чаще напоминая интересные разговорные игры, занятия с Берко нравились ему больше других. Кроме той части, когда ему приходилось писать. Видят Боги, несмотря на знание полуписи, он не держал перо, наверно, со школы.
– Неплохо. С иероглифами-помощниками, похожими на полуписные, ты справляешься хорошо. И «предателей», о которых мы говорили, опознаешь очень легко. Сегодня начнем учить еще одну группу полнописных символов.
– Дорово! Опять будет какая-то забавная запоминалка? Никогда бы не подумал, что полнопись – это такая веселая штука.
Джорри широко улыбнулся Берко, чем явно смутил своего учителя. Похоже, он не очень верил в искренний восторг своего ученика. Он вообще походил на человека, любящего надумывать себе всякого и трястись из-за этого.
– Эм, да. Будет так называемая «музыкальная группа». Все иероглифы в ней обозначают мягкие слоги, и любой можно подвести к музыке. Смотри. Это «пья». Палочка, пересекающая закругление сверху, раздваивается на конце. Вылитый пюпитр. Хотя, разумеется, со всеми округлостями, свойственными для полнописи. Само слово имеет в себе «пю», похожее на «пья» по звучанию. Легко сориентироваться. А это «лье». Опять вертикаль, вторая и два полукружья, будто становящиеся невидимыми в середине. И диагональная черта чуть в стороне. По-моему, весьма похоже на альт со смычком. Вы понимаете идею?
– Да, в-вполне. Выглядит довольно росто. Берко, можно вопрос?
– Конечно, любезный.
– Что такое пюпитр и альт?
12
– Ты серьезно собирался просто вернуться в свою комнату…
Застигнутый врасплох ее голосом из-за спины, Джорри застыл с одной ногой, выставленной вперед и опирающейся только на носок. Ну что за шут! Еще и голову в плечи вжал, будто испугался.
– …и сделать вид, что ты и так там находился последние полчаса?
Мальчишка повернулся к ней, сияя, как начищенный таз.
– Что за идиотская довольная улыбочка? И прежде, чем начнешь объяснять, почему ты прохлаждался во время, отведенное для самостоятельных занятий, придумай действительно хорошую причину. Ты должен был уже усвоить, что в этом доме разгильдяйство непро… – Енка осеклась, приглядевшись к юноше. – Что с локтями?! Что с коленями?! Где ты так изгваздался?
– На почте!
В душе Джорри не нашлось место угрызениям совести, она была полностью занята восторгом.
– На мое окно села одна из вест господина, а Аники говорил, что они се обалденные, и я решил одним лазком лянуть! Ты их видела?! Они же потрясающие! Одна даже укусила меня. – Он гордо продемонстрировал указательный палец с полукруглой кровоточащей ссадиной.
Дворская вздохнула, с трудом сохраняя суровое лицо:
– Ты, охальник, где перчатки опять оставил?
Мальчишка сразу погрустнел:
– Енка, ну милуйся. Они жаркие, и неудобные, и давят. Я же п-при учителях их ношу, ри господине ношу, на улице ношу, неужто я не могу хоть в одиночестве…
Женщина подлетела к юноше и отвесила такую затрещину, что тот едва устоял на ногах.
– У-у-у-о-о-о-о… понял, – простонал Джорри, обеими руками держась за затылок. – Пойду поищу их.
– Сегодня, видимо, придется оставить тебя без ужина, – сказала Енка строго. – Опять.
– Я не силен в воспитательных науках, любезная, но это явно не поспособствует быстрым поискам перчаток, – хмыкнул мальчишка и шмыгнул в свою комнату, спасаясь от нового тумака.
Дворская могла бы ворваться к нему и закончить начатое, но она лишь беззвучно рассмеялась, стоя перед закрытой дверью.
13
Улицы вокруг пяти фабричных квадратов Хуадад-Сьюрэс были плотно застроены трехэтажными домами, выходящими своими обшарпанными крыльцами прямо на дороги и не имеющими даже намека на дворы. В этих убогих, напоминающих коробки сооружениях жили в основном рабочие, сосланные на заработки батраки и люди не самого большого достатка, которых перемолол и выплюнул второй по величине город Берии. Несмотря на то что Берко продолжительное время относился к последним, он искренне считал себя лучше большинства соседей и, будучи человеком души тонкой, а тела хрупкого, предпочитал лишний раз с ними не сталкиваться. Как и все обитатели «коробок», учитель полностью подчинял свой быт строгому графику фабрик. Например, зная, что в первой половине дня в общем зале нет ни души – те, кто в этот день не работали, редко вставали до полудня, – Берко присоединялся к Кетоцию и использовал обшарпанный обеденный стол в качестве письменного. Их разделенная на троих каморка мебели, кроме лежанок, не предусматривала.
И вот теперь, когда, купаясь во вновь обретенной благосклонности Богов, мужчина собрал свои вещи и спустился в зал, на него нахлынула печаль. Поставив чемоданы, учитель оглядел почти пустое помещение и вздохнул. Разумеется, в первую очередь Берко будет не хватать Кетоция, который наверняка мог позволить себе приличное жилье, но предпочитал обитать в квадрате, где потенциально не водились люди, знакомые с полнописью. Если игнорировать существование слова «чудаковатый», Кетоций был удивительным.
Сидя с ногами на лавке, как лягушонок, он покрывал бумагу мелким почерком с плотно липнущими друг к другу строками. Изредка Кетоций подглядывал в книги, которые принес в зал для работы. О, книги Кетоция! Составные кирпичики целых колонн, подпиравших потолок рядом с его спальным местом и занимавших большую часть из каморки.
– Ну, я поехал, – громко объявил Берко, понимая, что его друг не обратит на него внимания сам. Погруженный в работу Кетоций лишь кивнул.
Учитель слабо улыбнулся, покачал головой, поднял два своих старых чемодана, сделал шаг по направлению к выходу, как вдруг багаж громко шлепнулся на пол. Это заставило Кетоция прервать свое занятие, а Берко шумно запричитать:
– Порвались! Сразу на обоих! Ты видел?! Какой шанс, что такое может случиться?
– Мыши, – пожал плечами его друг. – Надо было самим отравы купить, а не скидываться Обэ.
Но учитель его не слушал.
– Первый день… Прямо в первый день… Дрянная семерка… – бормотал Берко, глядя на кожаные ручки с торчащими нитками, оставшиеся у него в ладонях. Кетоций же рассмеялся, чем не на шутку рассердил учителя.
Берко искренне не понимал, почему его друг, умнейший человек, отрицал очевидное: число семь проклято рождением Акхара и приносит несчастья. И никогда оно не встречается так часто, как в последний год Эпохи, когда четыре седьмых месяца чередуются с четырьмя восьмыми: с каждого столба объявлений, с каждого письма полгода на тебя скалится в мерзкой усмешке акхаровская семерка, разрушая буквально все, что ты возвел в своей жизни в предыдущие три года.
Учитель сердито зыркнул на своего худощавого, бледного и в целом болезненного друга, продолжающего посмеиваться:
– Может, ты и не признаешь, что раз в четыре года неизменно цепляешь какую-то особо опасную хворь, но это не отменяет самого факта. Когда я сюда переехал, ты едва начал ходить после перенесенной в начале весны лихорадки.
– Берко, не надо…
– А мой личный пример? Я же рассказывал!
– Я помню. Сколько раз обсуждали…
– Нельзя же отрицать, что…
– Хорошо. Давай я тебе помогу.
Кетоций закатил глаза и начал скандировать даты и события. И хотя он не делал между ними пауз, каждая брошенная фраза отдавалась в груди учителя тяжестью воспоминаний.
– Тридцать пятая Эпоха, седьмой осенний месяц: скоропостижно скончался мин Оберон Хамнет си Папиллайон.
Профессор Оберон-мио понимал всю глубину и важность исследовательской деятельности Берко. Осознавая долгосрочные перспективы, он никогда не требовал ускориться и не жаловался на отсутствие прогресса. После его кончины не отличающийся выдающийся харизмой молодой человек так и не смог найти другого спонсора. Тогда Берко пришлось отложить мечты и амбиции и устроиться учителем, изредка кое-как находя время и средства на работу всей своей жизни.
– Тридцать седьмая Эпоха, седьмой летний месяц: этот случай с мальчишками си Камлави.
Ужасный инцидент, от которого до сих пор бросало в дрожь! Родители этих маленьких дикарей только посмеялись, искренне удивившись его желанию оставить должность. А после его ухода вдруг жутко оскорбились и приложили все силы, чтобы испортить ему репутацию! Если бы не милость госпожи Эмилии Ганжолы-дэо, которая однажды, будучи в гостях, из любопытства понаблюдала за его уроком с близнецами, оказаться ему в этом грязном притоне, считая каждый медяк, на четыре года раньше… Но! Услышала о случившемся и связалась с ним добрая госпожа уже в следующем году, полном безобидных единиц и двоек. До этого Берко пришлось перебраться в дом родителей, где братец со своей женой и детьми были не очень-то рады его видеть, о чем не уставали напоминать.
