Анастасия Голикова
Хуадад-Сьюрэс
Сказ о сотворении Мира. Отрывок восьмой
«Шли годы, ужасна была нескончаемая зима и неописуемо тяжела стала жизнь в Мире, хотя смертность порою и служила спасением от страданий. <…> Не было сил путешествовать, не осталось щедрости делиться теми крохами, что были доступны. <…> И разделились меж собой люди, и даже стии перестали слыть братьями друг другу, каждый ведя к процветанию свою группу. <…> Поскольку сложен стал для бедных человечностью высший слог, упрощался он и менялся – своим языком становясь во всяком обособленном поселении. <…> Так образовались первые крепости, народы и страны. <…> Произошли первые войны. <…>
Спустя многие столетия, не ведая о том, что кто-то еще отважится на путь сей, тысячи людей из разных мест собрались вымаливать прощение у Богов. И направились они к Великой Лестнице, хотя слишком много опасностей подстерегало их на пути. <…> В ужасающем холоде, утопая в снегах, чрез метели, застилающие глаза, <…> несмотря на ветра, не дающие устоять на ногах, при дне, столь коротком, что его свет терзал зрение, привыкшее ко мраку длинных морозных ночей. <…> Поразились Всесильные тому, что среди кающихся были не только перерожденные старшие, обладающие наибольшей Человечностью, но и растерявшие ее в поколениях. Осознавали последние свое несовершенство и готовы были всеми силами бороться с искушениями и собственной жестокой природой. <…>
Самые разные люди собрались у подножия и, неустанно молясь, начали они свое восхождение. Из тысяч лишь сотни смогли добраться до горы, не повстречавшись со Смертью, но тяготы пройденного пути меркли в сравнении с предстоящими трудностями: лишь десять отважных, крепких духом и телом смогли добраться до вершины, но не посмели пересечь Небесный Купол. <…> Молили они о прощении для рода своего и Мира целого. Один за другим уходили они за руку с Майром, и, когда Душа последнего из них покинула тело, не выдержало сердце Куперуса, несмотря на данную брату меньшему клятву.
<…> Велел Куперус Брутану остановиться, сказал, что достаточно страданий перетерпел уж Мир. Поклонился брату старшему Второй Великий и ответил, что подчиняется его воле. <…> Многое вложил в Мир Брутан, не питал он прежней злобы и ненависти к общему творению Богов. <…> Признал он в людях творения рук собственных. Облекаясь черным волком, охотно помогал им постигать науки охоты и рыбной ловли, учиться искусству войны. <…> Приказал он Осаю вернуть солнце под Небесный Свод. <…>
Вновь тепло стало в Мире, <…> утих злобствующий ледяной ветер, растаял снег, наполняя своими водами промерзшую почву, вырвались из оков своих реки <…>, появились первые хрупкие зеленые росточки <…>. А в тех местах, где пролила свои слезы Гадэния, особые целительные силы обрели травы, цветы и грибы, сохранили следы присутствия Богини камни и древа, к которым она прикасалась. И поспешила в Мир Локития, так как не нужна была более матери ее помощь: окрепли к тому времени Стихии от неотступного ухода Богинь. Быстро изучила она новые свойства растений и помогла людям освоить науки целительства и медицины. <…>
И была то первая весна. И каждая мирская тварь радовалась возвращению теплого солнечного света. Но, дабы никто не забывал о науке суровой, наказал Брутан сыну каждый год уносить светило в бескрайние просторы бесконечности, сковывая Плато тьмою и холодом.
<…> Здоровы и полны энергии были Стихии, но навсегда изменились опосля всего пережитого: потеряли воспоминания и мудрость вместе со своей первоначальной силой, подаренной Богами, и лишились телесности, так как слишком долго находились они вне Мира. Сохранилась лишь их бескорыстная преданность создателям. И спустили их в обновленный Мир Боги. И стали они проводником высшей воли, не имеющим желаний и пристрастий инструментом наставников. Через них указывали Великие смертным на ошибки и успехи. <…> Могла Гадэния велеть Фиро распалить солнечный огонь и сжечь урожай поселения, где процветало распутство. <…> Знал волю Богов для каждого золотоискателя Нэки. <…> Обвал мог устроить Гридо, закрывая путь смертным странникам. И не всегда делал это, чтобы преградить дорогу к недостойной цели, но и чтоб от опасности уберечь, таящейся впереди на горной тропе. <…> Когда решалась судьба урожаев, лишь исполнял божественную волю Веги, не ведая, для кого богатство с проданного зерна было последним шансом победить искушение и доказать свою Человечность, а кому грозили бедность и бескормица за недостойные поступки от пахоты до сбора. <…> Менял течения Акве, не зная, что не только загоняет много жирных рыб в сеть хорошего человека, но и то, что среди его добычи Души тех, кто страшные вещи совершал в прошлом и полностью лишился всего, что делало его человеком. <…> Как и его братья, подчинялся законам Мирового Плато Аро, направляя ветры, но всегда мог изменить ход их, повинуясь приказу Всесильных. <…>
Таким образом старались уберечь Боги смертных от кары детей Брутана, которые не были учителями и наставниками, но лишь судьями да палачами. <…> Все же спорные вопросы должны были решаться определенным Великим – Хранителем. Первым Хранителем единогласно был избран Куперус. Остальные в дальнейшем определялись бесстрастным жребием. Период беспрекословной власти над Миром каждого из Богов равнялся четырем мирским годам и назван был Эпохой.
И ведется с тех пор счет лет и Эпох.
Из-за того что многие ученые мужи, находящиеся в плену заблуждения, не разделяют «Сказ о сотворении Мира» со «Сказом о Маланийских Карах», также известным как «Сказ о трех Божественных Проклятьях», автор данного издания считает необходимым подчеркнуть, что объединение этих сказов недопустимо, так как обо всех истинах, лежащих в основе Круга Мироздания и приводящих к началу и счету Эпох, изложено в вышеописанной части «Сотворения Мира», что делает ее полностью обособленным произведением. Все же последующие события и изменения сложившегося уклада хоть и влияют на географию Плато и на обычаи смертных, но не противоречат и не изменяют Круга Мироздания, а лишь являются ответом Великих на вызов, брошенный самонадеянным и неблагодарным стием воздуха Маланом. Автор сиих строк со всем авторитетом подчеркивает, что «Сказ о сотворении Мира» за сим считается оконченным».
Утро
Зал наверху вымер. В какой-то момент он достиг пика своей какофонии, когда крики, рев, блеяние, вой, топот, пение, брань и звуки, о происхождении которых приличные люди предпочитают умалчивать, не просто проникали в подвал, но и заглушали размеренную речь Мясника. Затем отдельные инструменты стали один за другим выпадать из нескладного оркестра, а храп – все чаще звучать соло. Потом наступила обманчивая тишина, быстро сменившаяся скрипом отодвигаемых столов и лавок, грохотом и невнятной руганью выдворяемых тел. И вот сейчас кэнг Урфус осознал, что зал наверху уже какое-то время полностью мертв. А Бэрэйнэр Мясник продолжал говорить.
У наемника был действительно приятный мелодичный голос, хорошо поставленная речь и, несмотря на изрядно заплетающийся язык и совершенно осоловелый взгляд, полностью отсутствовало желание останавливаться. Донесшийся откуда-то сверху новый звук отвлек торговца от продолжительной истории, посыл которой он перестал улавливать по меньшей мере несколько часов назад.
«Это проголосил петух? Уж, верно, светает».
– Рас-с-с-сказ наскучил теб-бе, мой лысе-щий друж-ж-жок? – протянул наемник, сильно подавшись вперед.
Он задел локтем роту пустых кружек, и несколько из них с глухим стуком оказались на земляном полу, заставив наглых крыс убежать в глубины подвала. До этого оборзевшие грызуны прямо под столом, не удосуживаясь прятаться в темных углах, жрали кости, которые им периодически кидал Мясник.
– Ни-никоим образом, любезный, – пробормотал Урфус, вцепившись в свою кружку, дабы защитить ее ценное содержимое от падения. Собственно, только это пойло и поддержало в нем остатки храбрости после того, как действие успокоительного отвара закончилось и пришло осознание, что его охрана давно должна была справиться о столь продолжительном отсутствии их нанимателя. Если бы была жива.
Сейчас страх казался чем-то совсем далеким и излишним. То есть торговец, конечно, боялся Мясника, но не на самом деле, а, скорее, потому что понимал, что должен его бояться. Еще Урфус понимал, что не может назвать этот странный напиток пивом, но и сточными водами его уже не считает этак последние четыре – шесть косушек.
Бэрэйнэр молча вперился в кэнга блестящим и явно не фокусирующимся взглядом, а торговец вдруг почувствовал напряжение челюстей. Постарался перебороть зевок, но не вышло.
Мясник откинулся на спинку стула, скривившись то ли от презрения, то ли от капризного недовольства.
– Просто… – Кэнг судорожно хватался за хмельные мысли, пытаясь придумать, как исправить ситуацию. Несмотря на то что три четверти кружек были опустошены наемником, «пиво» было весьма крепким и не способствующим мышлению в ситуациях, когда ты застольничаешь с кровавым душегубом. – …Это все немного не то, что я ожидал услышать.
Ему показалось, что он увидел тень улыбки на изуродованном лице. Окрыленный, торговец продолжил:
– Я думал, ты расскажешь про День Осени в Хуадад-Сьюрэс. Про резню на балу дэмина. А ты… – Кэнг осекся. По лицу Мясника растекалась улыбка. Кэнг успел наглядеться на много улыбок наемника, от пугающих до дружелюбных, но такой – широкой, страшной и беспросветно безумной – еще не видел.
– Ты хотел послушать про это? – медленно произнес Бэрэйнэр, смотря мимо кэнга. За прошедшую ночь Урфус уже узнал, как смотрят мертвяки, а теперь еще и услышал, как они звучали бы, умей говорить: почти шепотом, с придыханием, медленно процеживая каждое слово сквозь зубы, оставляя между звуками оглушительно звенящие тишиной паузы.
Кэнг залпом опорожнил кружку. «Что соглашаться, что спорить… Тебе же безразлично. Ох, надеюсь, я напился достаточно, чтобы забыть твое лицо и твою улыбку. Надеюсь, я уйду отсюда живым».
– Про то, как я искромсал молодой женщине прекрасную грудь и оставил ее истекать кровью? – продолжал убийца голосом мертвяка, медленно подаваясь вперед. Урфус невольно отклонялся назад. – Или про девочку? Которой я снес башку и отымел в не самые естественные отверстия, – Мясник навалился животом на стол, смотря снизу вверх на торговца, чей стул уже покачивался на двух ножках, чтобы предельно отдалить сидящего на нем мужчину от безумца. – Про это? – спросил наемник одними губами и резко дернулся на свое место с диким завывающим хохотом.
Кэнг Урфус упал вместе со стулом. Смотря на едва различимый в свете последней догорающей свечи потолок, торговец ощутил, как подвал вокруг него вертится и качается. К горлу подкатила тошнота, и мужчина уперся ладонью в прохладную стену. Старый добрый трюк сработал – кручение уменьшилось. Жаль, что таким же образом нельзя было остановить чужой воющий смех, разрывающий уши.
«Замолчи! Прекрати! Ну замолкни же! Пожалуйста! Хватит! Отпусти меня!» Урфус отдавал себе отчет в том, что он омерзительно пьян и кошмарно устал и лишь поэтому не столько испытывает ужас перед Бэрэйнэром, сколько просто хочет, чтобы все это наконец-то закончилось. Он понимал, что его приоритеты, возможно, какие-то неправильные, лишь продиктованные пойлом, но ничего не мог с собой поделать, едва ли не захныкав, когда осознал, что заставить непослушное тело подняться будет не так-то просто.
К тому моменту, когда торговцу со стулом удалось вернуться на место, Мяснику хватало воздуха только на сдавленные всхлипы и похрюкивания. Через какое-то время безумец вытер выступившие от смеха слезы и вдруг обратился к человеку напротив удивительно спокойным и трезвым голосом:
– Я поражен, что ты заинтересовался именно этим, а не тем, как я из того, кем был, стал тем, кем являюсь сейчас. – Бэрэйнэр покачал головой. – Знаешь, ты больной ублюдок, Урфус. Тебе нужна помощь.
Ледяным колом ужас резко вонзился в сердце кэнгу, наивно верившему в свою победу над страхом – столь древним и могущественным явлением, появившимся в мире еще до того, как люди стали людьми. Сколько бы Урфус здесь ни просидел, сколько бы ни выпил, он готов был поклясться всеми Богами, что не называл Мяснику своего имени. Он помнил, что наемник знал о его статусе – об этом легко можно было догадаться по наряду, – но имя… Что еще известно этому безумцу? Знает ли он, где живет его незадачливый клиент? Знает ли о его жене, наследниках, бабах, нагулянных детях, долгах, планах? Одного взгляда достаточно, чтобы понять – да, однозначно да. Все невероятные слухи о Мяснике вдруг перестали быть такими нелепыми: если он умеет читать мысли, то что ему помешает убивать взглядом и быть плоть от плоти самих Великих?
Не заплутать в дебрях воображаемых кошмаров и не лишиться чувств кэнгу помогло появление трактирщика, полностью завладевшее его нетрезвым вниманием. Хозяин заведения принес новые кружки и закуску, поставил свежие свечи, а потом принялся убирать со стола. Урфус молился, чтобы тот сказал, что они закрываются, и Мясник перенес бы свое внимание на него. Но трактирщик, несмотря на следы изнеможения на роже, молча поклонился и покинул их по крутой лестнице. «Малый серебреник. Неужто я купил себе погибель за малый серебреник?»
– К сожалению, – продолжил убийца тем же ненормально нормальным голосом, – несмотря на все плюсы моего нынешнего общества, душевным и понимающим оно не является.
Его глаз в очередной раз остекленел на несколько секунд, сфокусировавшись за спиной торговца. Кэнг уже успел привыкнуть к этому.
– А мое постоянное общество не очень разговорчиво.
Урфус сделал два больших глотка. Бэрэйнэр, словно следуя его примеру, взял кружку и продолжил, наклонившись к ней:
– А иногда хочется поболтать, предаться воспоминаниям, и всякая ро-романтичес-с-ска-а херня, – закончил он, практически водя кончиком носа по желтоватой пене. Откуда бы Мясник ни брал силы для пугающе трезвой и собранной речи – там их больше не осталось. Он поднял голову, резко притянул кружку к груди, расплескав содержимое, и, чуть ли не обнимая емкость, уставился на Урфуса с какой-то растерянностью. – Но то, что ты хотел услышать, слиш-ш-шком личное. Об этом я говоил только с одним челоеком, и отню-удь не по своей воле. – Бэрэйнэр одержимо улыбнулся, покачиваясь вперед-назад.
Неожиданно для себя Урфус всхлипнул. «Я ничего не хотел слышать, ты сам начал этот монолог! Не знай я твоего имени, то вообще не понял бы, к чему вся эта история. А теперь… Теперь ты решишь, что я слишком много знаю».
– Ты убьешь меня?
– Зачем? – Наемник сделал несколько больших глотков, уже не в первый раз облив рубаху, но сейчас сделав это обильно, как никогда.
– Ну, вроде как я много знаю.
«Боги, зачем я это говорю?!»
Мясник прыснул в кружку, звучно стукнувшись о нее фарфоровыми зубами. Кэнг молчал, ожидая следующей фразы убийцы и гадая, стоит ли начинать молить о том, чтобы его отпустили. И Бэрэйнэр не заставил себя долго ждать, начав речь, прерываемую не совсем четкими глотками.
– Я просто тонул в ее глазах. Ни до, ни после я не ви-и-идел таих глаз…
Бэрэйнэр залпом допил содержимое и рывком встал, но тут же сильно накренился, ухватившись за стол, чтобы не упасть. Урфус тоже схватился за предмет мебели, пытаясь помешать тому опрокинуться под весом Мясника. Успешно.
Помимо хорошей речи, наличие если не пристойного образования, то вбитой порядочности в наемнике выдавала абсолютно стойкая тяга мочиться на улице. Составлять тому компанию кэнг не рисковал, будучи свято убежденным, что его обвинят в попытке сбежать до того, как история будет закончена. Поэтому он каждый раз молча наблюдал за сражением Бэрэйнэра и лестницы. Когда убийца спускался в прошлый раз, торговец был уверен, что тот полетит кубарем и свернет шею. Под свои же нужды Урфус использовал дальний угол подвала за простыней, куда ему удавалось протиснуться, не задевая скарба. Благо запах здешнего «пива» прекрасно скрывал любой другой неприятный душок.
Мясник совершал восхождение на четвереньках. Почти у самого люка он сел-повалился на ступени вполоборота к кэнгу.
– Твое предложеие все ще в силе?
Вопрос так озадачил торговца, мечтавшего только о скорейшем окончании этой встречи, что он ответил далеко не сразу, пытаясь вспомнить, чего вообще хотел от безумца. Когда же кэнгу удалось не только извлечь из своей головы воспоминания о том, зачем все затевалось, но и осознать, что близится идеальный финал этой невероятно длинной ночи, он радостно выпалил:
– Да!
Мясник печально покачал головой и с явным усилием невнятно выдал:
– Сеодня ты умрешь, кэнг Урфус. Но не потому, что мно-о-о-ого знаешь. Акхар! Да ты ни хрена не знаешь! А потому… Потому что судьба – сука. Потому что че-е-е-елоек, на кого ты поку-покуаешь… о котором просишь, уже давно дает деньги нашему брату – кидает направо и налево. Просит убивать тех, всех тех, кто вдруг решит заказать его… Или! Или… покуситьс-с-с-с-яа на его добро. Мне кажтса, детки считаются добром.
Пока наемник пытался справиться с неподатливым механизмом откидываемой крышки, торговец сидел неподвижно, застыв всем своим существом: от дыхания до мыслей. Когда же Мясник покинул их уединенное прибежище, Урфус громко разрыдался. Он не знал, сколько еще пробыл в подвале «По пути», ожидая своей участи и всячески себя жалея. Но никто за ним не пришел, и он решился выйти наружу.
Хозяин заведения низко поклонился ему вслед, едва ли вынырнув из дремоты, а на улице его «поджидал» Бэрэйнэр Мясник: стоял, положив руку на стену и упершись в нее головой. Судя по всему – он спал. После душного подвала Урфус поежился от зябкости и тут же достал шпагу из ножен. Если он попытается убежать, смерть будет лишь вопросом времени. Но если сейчас… Если воспользоваться ситуацией… Если он сможет…
«Сдохни, ублюдок!» Кэнг подскочил к неподвижному наемнику, чувствуя, как достигающее своего пика напряжение помогает ему трезветь. Время, пока лезвие приближалось к плоти убийцы, растянулось так сильно, что в кипящем мозгу Урфуса испуганная мысль о возможном умении подонка убивать взглядом успела не только возникнуть, но и смениться убежденностью, что тот ничего не успеет сделать.
Бэрэйнэр Мясник открыл глаз.
С резким скрежетом клинок вошел между животом наемника и стеной, оставив на последней глубокую борозду, а харкающее кровью тело Урфуса рухнуло на брусчатку за спиной Бэрэйнэра. Из основания черепа торговца торчала рукоять, изо рта – изогнутое лезвие камы. Не в силах оторваться от опоры, Мясник сделал несколько шагов вдоль стены, отходя от пока еще хрипящего мертвеца. С трудом держа глаз открытым, наемник смотрел на неторопливо приближающуюся по безлюдной улице фигуру, черную из-за светящего в спину восходящего солнца. Усмехнувшись, Бэрэйнэр сипло произнес:
– Нарочно ждал последнего момента, да, Дэро?
Благодарности
Автор выражает огромную признательность Александру Гордееву, Анне Белокуровой, Евгению Быкову и Ирине Бердниковой. Без этих людей данная книга никогда бы не покинула пределы письменного стола.
