Анатолий Субботин
Убью, студент!
Студент-гидролог Шура Николев уже отслужил в армии и успел поработать в геологической партии. Ему было 25 лет, и он был женат. Иногда жена приходила к нему (она, кажется, тоже где-то училась) и даже оставалась на ночь. Однако, воспитанные люди, никакой страсти при посторонних юношах они себе не позволяли. Впрочем, ночью Лёня спал.
Шура был большим не только по возрасту, но и по фигуре: высокого роста, склонный к полноте, с белым лицом и темными вьющимися волосами. В нем чувствовалось что-то барское. Он говорил, что его фамилия происходит от французского НиколЯ. С младшими однокашниками он держался запросто, добродушно, любил шутить и веселиться. Соломина он называл Соломенник.
Другие соседи по комнате – коренастый Паша и худенький Саша. За телосложение и моложавость поступившего сразу после школы худенького прозвали Малый.
Так, что у нас сегодня? Три пары: латынь, история компартии и античная литература. Перед лекциями Лёня зашел в столовую. Постные щи, котлета с макаронами и стакан компота дали студенту толику сил для разностороннего образования. Сидя в аудитории, Лёня не успевал за преподавателем. Хотелось сказать слова Шурика из «Кавказской пленницы»: пожалуйста, чуть помедленнее, я запис-сую. Но нельзя было сказать, и Лёня сокращал слова как мог, создавая шифровку своего письма, которую не только КГБ – он сам иногда не в силах был разобрать.
Вахтеру пропуск показал он. Вертушка стала податливой, закрутилась. По лестнице на свой (4-ый) этаж. Этажи «восьмерки» выглядят просто, как три рубля: прямой длинный коридор и нумерованные комнаты по бокам. Плюс две кухни, небольшой холл и по туалету с умывальной в каждом конце. Лёня шел по коридору. Студенты смотрели в холле телевизор, готовили на кухне ужин, курили возле туалета. Соломин толкнул дверь в свою комнату и попал в интимную обстановку.
Верхний свет выключен, горит лишь настольная лампа. Несмотря на открытое окно в помещении дымно и весело. У гидрологов в гостях их однокурсники – несколько парней и девушек. Расселись на 4-х стульях и кроватях, в том числе на койке Лёни.
– А-а, Соломенник! – воскликнул Шура Николев, выдыхая сигаретный дым. – Пить будешь?
– Буду, – сказал Леонид.
– Что тебе? Есть «сухарь» и портвешок.
– Портвейн.
Шура достал из-под стола бутылку и плеснул в один из граненных стаканов, стоящих на столе вместе с железными кружками.
– Спой, Шура, – попросил Паша.
Судя по тому, что гитара была расчехлена и лежала рядом с сидящим на кровати хозяином, тот уже сегодня пел. Но когда он был в настроении, он мог петь часами. И он без лишних слов положил семиструнную подругу на колени. Лёня заслушался, хотя не первый раз внимал Шуриному исполнению. Мягкий баритон, богатый репертуар. Шура пел песни известных бардов – Висбора, Окуджавы, Высоцкого, – а также неведомых Леониду доселе Кукина, Клячкина и других. Между прочим, прозвучала белогвардейская песня из кинофильма «Таинственный монах»:
Напишу через час после смерти,
а пока не могу, извини.
Похоронный сургуч на конверте
на моей замесили крови.
Нас уже не хватает в шеренгах по восемь.
Только пыль, да копыта, да пули кругом.
И кресты вышивает последняя осень
по истертому золоту наших погон.
Лёня смотрел этот фильм. Смотрел и другие фильмы, где белогвардейцы показывались пьющими и грустящими о том, что они проигрывают гражданскую войну и теряют Родину. Лёня слышал песню о поручике Голицыне. Ему нравились эти хорошо одетые, благородные люди, как они умеют тонко чувствовать и изысканно говорить. Быть может, они потому и проиграли войну, что были воспитаны и не любили драться? Позднее Соломин напишет стихотворение, которое заканчивается так:
Пронеслось торжество окружающей драмы.
Умирать – пустяки. И жизнь разлюбя,
господин генерал, ну, куда ж мы, куда мы,
потерявшие родину, честь и себя?!
Шура Николев напоет это стихотворение в присутствии гостей и скажет, что его сочинил Соломенник. Один гость-гидролог удивится: как это такой внешне не выдающийся паренек сложил слова в рифму, да еще про белогвардейцев!
Вдруг в атмосферу душевности и веселья ворвалось инородное тело. В комнату вошел комендант общежития по фамилии (немецкой или еврейской?) Форш, сопровождаемый двумя членами студсовета.
– Так, что празднуем? – сразу определил обстановку гладковыбритый комендант лет тридцати.
– Так… вот… у товарища день рождения, – сказал Шура Николев. И это соответствовало истине.
– Въезжая в общежитие, вы подписывались под правилами проживания, где четко сказано: распивать спиртные напитки и курить в комнате строго запрещается.
– Ну, товарищ комендант, – встал с кровати Паша, – ведь день рождения же… как в песне поется, только раз в году.
Но Форш не стал вступать в дискуссию. Попросив гостей разойтись, он пометил в списке сию комнату и фамилии ее жильцов, здесь находящихся, то есть всех четверых.
Через день Соломина вызвали в деканат. Секретарь сказала ему: «На Вас поступила докладная. Пишите объяснительную». Вечером Леонид зашел к своим сокурсникам-филологам, жившим на 5-ом этаже той же общаги. Сообщил о своем горе, сказал, что написал объяснительную записку, но не уверен, правильно ли, поскольку этот жанр для него нов. Старший товарищ Алексей Ухов, ставший студентом после окончания рабфака, пробежал по бумаге глазами и воскликнул: «Да кто ж так пишет объяснительные»! Выяснилось, что эмоциональные обороты, с помощью которых Соломин хотел вызвать понимание начальства, в данном жанре неуместны. Требуется сухое изложение фактов. Пришел, увидел, выпил.
– Напиши, чего и сколько ты выпил, – сказал Ухов.
– А это обязательно? – грустно спросил Лёня.
– Обязательно.
– Стакан портвейна.
– Пиши: выпил 100 грамм сухого вина.
Лёня переписал бумагу, а Ухов сохранил у себя его опус. И как-то прочел объяснительную Соломина в дружеской компании. При выражениях типа «черт меня попутал» все смеялись. Так Лёня испытал первый литературный успех. Успех однако несколько комический.
4. Нина Мазурок
Проснувшись и взглянув на ручные часы, лежащие на стуле рядом с койкой, студент быстро вскочил и стал надевать брюки. Боже, опаздываю! Сегодня – физкультура, а значит, занятия начинаются раньше обычного – в 11 часов. А время без десяти. Ускоренный туалет, портфель в зубы, и – вниз по лестнице. На первом этаже открыта дверь буфета. Но позавтракать нынче не придется.
Раздевшись в раздевалке, студент натянул поверх плавок спортивные трусы, пошитые из серебристого атласа. Вышел в зал. Педагог-тренер построил команду баскетболистов в шеренгу и объяснил задачи урока. Начали как всегда с разминки, с бега по кругу.
Леонид выбрал баскетбол не потому, что любил этот вид спорта. Просто надо же было что-то выбрать. Легкая атлетика, вольная борьба и бокс прельщали Соломина еще меньше. Особенно два последних вида. Уж лучше танцевать на два шага с мячом, чем, плотно прижимаясь к сопернику, пытаться завалить его или дать ему в челюсть. Вот если бы в универе преподавали фехтование или хождение на яхте… Но шпага не звенела, парус не трепетал, и Леонид бегал по кругу.
Баскетболисты совершали каждый круг довольно странно: в одну сторону они бежали заметно медленнее, чем в другую. Вот нормальной трусцой они движутся лицом к выходу. Но вот – поворот, и перед ними открывается картина, от вида которой шаг их замедляется, а сердце, напротив, бьется чаще. Задняя часть зала ограждена сеткой, и там, за сеткой, на матах разминается несколько студенток из секции художественной гимнастики. Девушки встают «на мостик», поднимают ноги к голове и делают другие соблазнительные упражнения, глядя на которые хочется жить и строить коммунизм.
Среди девушек – однокурсница Лёни Нина Мазурок. Они с Ниной из одного города, и познакомились еще там – в Копиграде.
Шел октябрь. Десятиклассники школы № 1 давали осенний бал. Выпив для веселья и храбрости (ведь чтобы общаться с девицами, нужно быть храбрым), Соломин с приятелем отправились потанцевать. В пестром цветнике выпускниц Леонид приметил (впрочем слово «приметил» бледно и не точно: «этого» нельзя было не приметить) один цветок, который не на шутку растревожил сердце поэта. Представь, читатель, стройную невысокую блондинку с бирюзовыми глазами и как бы взмывающими над ними длинными ресницами, и если ты достаточно тонок и знаешь толк в красоте, ты поймешь Леонида.
Кстати, когда он рассматривал незнакомых девушек и женщин, он оценивал, прежде всего, их лица. Телосложение, конечно, имело значение, но отходило на второй план. Если у обладательницы отменной фигурки находились изъяны в физиономии (необязательно физические, ведь не зря говорят: лицо – зеркало души человека), Леонид терял к такой «красотке» всякий интерес.
От волнения Леонид начал трезветь. Но хмель все-таки продолжал действовать, и он осмелился пригласить блондинку на танец и даже предложил проводить ее домой. Как же он сделался счастлив, когда она согласилась! Счастлив и в то же время растерян. О чем говорить? Как себя держать с нею, чтобы не упасть лицом в грязь? Черт его знает, как себя вести с этими загадочными созданиями!
В 11 часов бал закончился. Публика стала расходиться. Лёня сказал своему приятелю, что договорился проводить девушку. Приятель одобрил его вкус. Взглянув на блондинку, он хлопнул Соломина по плечу: «Смотри, не упускай ее»!
Минут 15, пока шли не спеша от школы до дома Нины, Леонид старался не молчать. А о чем он мог говорить более менее увлеченно? И вот в его речи замелькали имена Есенина, Грина, еще кого-то из мастеров художественного слова. Он сказал, что не поступил на филфак, но собирается повторить попытку. Видимо, он говорил, хотя сбивчиво и косноязычно, но достаточно вдохновенно, ибо, как потом оказалось, именно этот их разговор разрешил сомнения Нины, где учиться дальше.
Копиград называли в народе «большой деревней». 70-80 процентов его жилых строений составляли частные дома с огородами, скотиной и прочее. В одном из таких домов и жила Нина. Молодые люди шли по улице, выложенной брусчаткой. Потом свернули на неухоженную дорогу. Редкие фонари освещали палую листву. Было прохладно и сухо. Кое-где лаяли собаки. Вот и калитка, у которой надо проститься. За штакетником – обнаженные черемуха и рябина, кусты смородины и крыжовника. Учуяв чужого, в будке зарычал пес.
– До свидания, – сказала Нина.
– До свидания.
Будет ли оно, это свидание? Лёня не осмелился просить о нем. Но городок мал, и он надеялся, что они еще встретятся. Бредя домой, он вспомнил «сторожа» в будке и, улыбнувшись, мысленно спел:
Живет моя отрада в высоком терему.
А в терем тот высокий нет хода никому.
Я знаю, у красотки есть сторож у крыльца…
Никто не загородит дорогу молодца!
Дорогу молодца загородила сама красотка. Через месяц или два он встретил ее во дворце культуры на танцах…
Но прежде надо описать этот дворец, этого короля зданий, единственное зачастую украшение провинциальных городков. Стоит он, как правило, на главной улице – на улице Ленина. Перед его фасадом на площадке возвышается монумент вождя, приветствующего поднятой рукой свой народ. Если взглянуть на дворец сверху (с вертолета, самолета, а то и с дирижабля), он похож на букву «п», только с короткими ножками. Образуется как бы дворик, в который заходишь, пройдя мимо толстых колонн (надо шесть-семь пацанов, взявшихся за руки, чтобы обхватить такую колонну). Кроме парадного входа с массивной двустворчатой дверью, есть отдельные входы поскромнее в каждое крыло. В левом крыле занимаются спортсмены: на втором этаже там – спортивный зал. Правое крыло отведено под кинотеатр. Возьмешь, бывало, в кассе билетик; скромная пожилая женщина в вишневом халате оторвет тебе его с одного конца, где написано: контроль, и ты проходишь в фойе. А там играет умиротворяющая музыка, стулья стоят вдоль стен, и можно расслабиться, настроиться на тот чудесный, яркий сон, который через 5-10 минут хлынет на тебя с экрана. Вот второй, третий звонок, контролер открывает следующую дверь, и ты по широкой гранитной лестнице поднимаешься в кинозал, где находишь свой ряд и место. Уже ты настроился, уже тебя мучает нетерпение: ну, давай же, механик, запускай свою пленку! Но механик медлит, он знает себе цену. Однако и у него есть совесть: раздается, наконец, стрекот аппарата и в зале постепенно гаснет свет. Проходят первые кадры. Ты погружаешься в другой мир. Вдруг бац! Что такое!? Мир разъезжается и превращается в расплавленную лаву. Пленка порвалась, diable m´emporte!2 Тихо, ребята, механик не виноват! Виновата страна, потому что она большая. Знаете, сколько этой пленке пришлось путешествовать, в скольких кинотеатрах крутиться, прежде чем попасть в наше захолустье? А механик, он что? Он и сам нервничает; вон закурил, только дым идет из амбразуры. А может, и горькую пьет. Что поделаешь! Такая работа… Пьет, пьет, а дело знает: вот уж склеил чудесный сон. И ты забываешься на полтора часа, пока в зале вновь не зажжется свет, и ты проснувшийся, ошеломленный (так это был сон!) не выльешься с толпой на улицу, в довольно-таки серую, однообразную жизнь.
