Артем Дроздов
Тени Аквамарина
Часть 29
Уже стемнело. Моего нового друга звали Андрей. Пока Леон разговаривал со своим окружением об организационных деталях лагеря, я увлекся разговором с Андреем. Вокруг нас царила не такая атмосфера, как в нашем лагере. Было гораздо тише, и дело не только в разговорах. Будто люди думали шепотом или и вовсе скрывали то, что они думают о чем-либо. Леон сидел в окружении четырех человек. Остальные вели себя каждый по-своему. Кто-то шатался из стороны в сторону, кто-то лежа смотрел на костер и бессвязно бормотал. Мы с Андреем были будто оторваны от всех вокруг, мы говорили о сущности людей и их предназначении. Мне нравилось говорить на такие темы и ему, видимо, тоже. Мы с ним сходились во многом, но застряли на споре о выживании и масштабе сознания. Мне кажется, что человек не заканчивается и не начинается на телесном. Я думаю, что человек – часть чего-то большего, общего знания о Вселенной. Но наши тела – лишь начало становления личности, потому что распад всегда влечет за собой разрушения. Но в то же время это высвобождение. Наши тела нужны нам, как детям ходунки. Мы должны научиться осознавать. Не что-то конкретное, а именно научиться пользоваться сознанием. После мы присоединяемся к Вселенной, в которой слишком много знаний, чтобы усвоить их без подготовки.
Андрей был согласен не во всем. Он считал, что наши жизни и есть вселенные и мы угасаем словно звезды. Безвозвратно и без надежды на будущее существование. С ним я совершенно забыл, что вокруг нас пустые тропы, поля и даже люди в городах. Он считал, что наша задача – продлить жизнь наших тел как можно дольше. Возможно, в нас скрыто два сосуда. Один – это то, что мы называем «Я». Мы слуги чего-то высшего. Мы кормим тело. Наша основная задача – дать второму как можно больше времени. Как можно больше времени для своей роли во Вселенной. Второй и есть часть Вселенной и решает задачи масштабов вселенных. Но мы не должны забывать о своей роли. Идеальный тандем может дать многим мирам возможность создавать новые великолепные и неизвестные вещи. Он рассуждал, что, возможно, наш организм – труд одного из миллионов двух. Возможно, наши тела настолько удобны и приспособлены ко всему, потому что не эволюция постаралась, а чей-то идеальный тандем. Мне было интересно его слушать, даже его чавканье не мешало.
Леон пошел спать. Он сказал, что мы уходим рано утром и мне стоит выспаться. Но я совсем не хотел спать. Я хотел услышать как можно больше мнений и историй от моего нового друга. Я так давно не произносил это слово – друг. Все аналогичные слова словно угасли со старым смыслом. Словно язык так же представляет собой некое единое целое, которое принадлежит человеку или времени, в котором человечество живет. И как только человечество начало угасать, то и язык стал угасать и меняться. Язык перестал быть живым, он превратился в бесчувственное средство коммуникации.
Андрей сказал, что я слишком все усложняю, он смеялся с моих рассуждений, и это заставило меня улыбнуться. Вскоре он пошел спать, а я остался на том же месте, где мы разговаривали. Я хотел запомнить этот миг. Я надеялся, что еще долгие часы буду прокручивать наш разговор у себя в голове и, возможно, придумывать его продолжение. Новые интересные темы и ответы Андрея. Возможно, когда мы с Леоном будем ехать обратно, я попрошу его вернуться в этот лагерь и предложу Андрею поехать с нами. Ведь с чего все взяли, что нужно оставаться верным городу, в который тебя поместил ZENO? Все это были рамки. Рамки, которые даже при конце света заставляют нас следовать своим привычкам. Но они навязаны не ZENO. Он лишь ИИ, запрограммированный человеком для определенной цели. Он создает условия, а следовать им или нет решать нам.
Часть 30
Мы ушли рано утром, ни с кем не попрощавшись. Я с тоской покидал это место, в котором нашел человека, равного по духу. Леон все больше раскрывался мне, но мы не могли с ним общаться легко. Между нами был невидимый барьер, который невозможно преодолеть.
Мы направлялись к лагерю города С. Теперь, когда я мерял расстояние городами, мне стало легче. Но после ухода из лагеря D я стал очень тревожным. Что если весть о сбежавших смотрителях, которые забираются в города, уже известна в городе А? Что если нас схватит ZENO, как только мы проникнем в город? Нас будут пытать под видом допроса. Я уже видел это. Я видел, как ломаются руки, пока ты пытаешься сказать правду, которая нужна лишь для ведения статистики. Я видел даже тех, кто безмолвно смотрит, пока это происходит. Потому что я был одним из них. Мои мысли снова напоминали винегрет из разных ингредиентов. Они перемешаны и запутаны. Мне стало плохо, я упал на колени и начал быстро дышать из-за того, что мне не хватало воздуха. Леон остановился, он присел на корточки и что-то спрашивал. Когда я успокоился, я услышал то, что Леон повторял все это время. Он спрашивал, что он может сделать для меня. Я поднялся и медленно пошел дальше. Я попросил Леона поговорить со мной, но не в привычной для него манере. Я попросил поговорить со мной, как с живым человеком, а не как с его одной из многочисленных проекций. Сам не знаю, зачем я так сказал, но это сработало. Он спросил, о чем я хочу поговорить. Я хотел знать, откуда он столько знает про все вокруг. Я сам был смотрителем, нам такие вещи не рассказывают. Я думаю, что даже F не знала столько обо всем. Он пообещал рассказать позже, он еще не готов. На секунду мне показалось, что он является моим вторым «Я», которого я обслуживаю, но не способен осознать всю правду. Возможно, я просто скучал по разговорам с Андреем. Я пообещал себе быть сильным, но в ситуации, когда я прошу рассказать мне правду, а меня просят не спрашивать, я перестаю настаивать. Я есть я. Лучше принять это. Но кое-что Леон все же рассказал мне. Когда он организовывал лагеря, он заметил, что люди слишком привязывались к городам, в которых они были заложниками. Он начал рассуждать о желании человека быть подконтрольным, о его сути и слабости. Я не хотел снова слышать это и попросил его не отходить от темы. Но я не мог не поспорить с ним. Если люди так привязаны к городам, почему же они уходят с тобой? И зачем предлагаешь уйти? Леон говорил, что как бы ни было сложно, мы должны вымирать достойно. Мы со времен первых прямоходящих обезьян совершили многое. И достойны вымирания со всеми подобающими почестями. К тому же, если не контролировать уход из города, многие в итоге станут убегать по одиночке и умирать без навыков выживания. Я сказал, что он сам себе противоречит. Но Леон ответил, что это люди сами себе противоречат. Они хотят свободы, но создают условия, в которых у них нет выбора. Ведь если выбирать между пепси и колой, что это за выбор? Это выбор не наш, а навязанный кем-то другим. Это словно предоставляемый выбор убийцей, который позволяет тебе умереть от ножа или пистолета. Но почему кто-то решает, как мне себя убить и, вообще, почему я должен умирать? Я снова не знал, что ему ответить. В его радикальных высказываниях всегда есть часть того, с чем я готов согласиться. Возможно, так он и убеждает всех, кто его слушает. Он перемешивает свои убеждения с логическими выводами, и создается впечатление, что он прав во всем. Я замолчал. Мы скоро придем в лагерь города С. Я надеюсь, там будет, с кем поговорить. Не о выборе или свободе, а о чем-то более спокойном. Это одно из немногого, что осталось. Говорить, о чем захочется с теми, кто готов говорить. Раньше и сейчас не многие слушали, чтобы услышать, в основном все разговоры строились и строятся на том, чтобы говорить о себе. Или для себя через собеседника. Но мне не интересно говорить с самим собой, я это делал слишком часто.
Часть 31
В этот раз нам понадобилось двое суток, чтобы дойти до следующего лагеря – лагеря С. Мы реже отдыхали и шли быстрее, чем обычно, потому что нужно было следовать графику. У нас оставалось не так много времени до полного закрытия города А. Наш лагерь не сможет обходиться без еды. Но Леон странно говорил о том, что будет, если закончится еда из города. Что, если мы не привезем еду вовремя, в лагере останется лишь один человек? Почему, я не знаю. Возможно, я слишком устал и мне все кажется подозрительным больше, чем обычно. Я переживал, что мои частые перепады настроения и эмоциональные качели будут сильно мешать нашему пути. Но они даже помогали в каком-то роде. Когда у меня был прилив сил, я помогал Леону держать темп, когда же я впадал в меланхолическое настроение, мы останавливались и отдыхали. Леон сказал, что это помогает ему не забывать отдыхать или идти быстрее, когда нужно.
Весь день я не видел ни одного дерева. Сплошная невысокая трава и твердая земля. Я начинаю привыкать к этому, и это меня пугает. Меня пугает то, что будь ты хоть всю жизнь закрыт в одной комнате, ты будешь радоваться, когда тебя выпустят, лишь до поры до времени. Пройдут дни, и ты решишь, что ты в той же комнате, просто она стала больше. Таким, как я, не хватит и Вселенной, чтобы чувствовать себя не запертыми. А может быть, я всего лишь не умею долго наслаждаться чем-либо. Может, мне нужно не чтобы меня выпустили, а держали баланс, выпуская время от времени. Как напоминание о том, где ты и что это место хуже, чем могло бы быть.
Нам оставалось идти не больше получаса. Леон ускорил шаг, и я старался не отставать от него. Я уже видел очередной столб дыма. Мои ноги зудели и еле волокли меня. Я явно тормозил Леона. Он остановился и, увидев, что мне нужен отдых, сказал, что пойдет вперед, а я, когда смогу, догоню его. Мы были на возвышении, и он сказал, что мне нужно будет спуститься. Лагерь в 15 метрах от нас. Я упал на землю и, пытаясь отдышаться, кивал ему. Я приходил в себя. Но спустя несколько минут услышал крик. Дикий, напоминающий рев. Я лежал на спине и вслушивался. Перевернувшись и оперевшись на руки, я встал. Мне было страшно, я узнал в этом реве своего монстра из снов. Подходя медленно к обрыву, я начал думать, не сон ли это? Что, если я уснул, пока отдыхал, и сейчас монстр, который был заперт в клетке, вырвался наружу и будет следовать за мной повсюду?
Я подошел и увидел пылающий лагерь. Тела людей были разбросаны. Леон метался к разорванным телам и пытался отыскать выживших. Он стонал из-за того, что видел. Ему было больно настолько, насколько только возможно. Глядя на все это, я испугался, что те, кто это сделал, могут быть поблизости. Пока я смотрел на Леона, я не заметил, как кто-то подошел ко мне сзади. Он прошел мимо меня, не издав ни звука. Я заметил его, только когда он прошел рядом со мной и, не обращая на меня внимания, направился прямо к Леону, который, опустив голову вниз, рыдал. Я испуганно смотрел на того, кто-только что прошел рядом, и, собравшись с силами, хотел окликнуть Леона, но они заметили друг друга. Леон встал и подождал, когда тот подойдет к нему. Я был напуган и совершенно не понимал, что происходит. Я видел изуродованные тела, только что появившегося из ниоткуда человека и исходившую из него угрозу.
Я ринулся вниз, я хотел помочь Леону, если тот нападет на него. А если и не нападет, я потребую объяснить, что здесь произошло. Кто-то может быть и мечтал о смерти, будучи закованным в цепи самого себя и не осознавая этого. Но то, что я понял из опыта путешествий по существующим лагерям, так это то, что в каждом есть чуткие и добрые люди. Они не заслуживали смерти. Я сразу вспомнил Андрея и Нурлана. Я вспомнил об их безобидности. И, глядя на трупы вокруг, я хотел разорвать того, кто это устроил. Я хотел взять его за шкирку, чтобы он прочувствовал весь мой гнев, и, пока он будет в ужасе, сжать его так сильно, чтобы голова отлетела от туловища.
Часть 32
Мне нужно успокоиться. Я стоял посреди окровавленных трупов, пока Леон пытался понять, что тут произошло. Тот, кто появился из ниоткуда, сидел на каком-то ящике, укутанный в плащ, и не был похож на здорового человека. Его мимика постоянно менялась, он бормотал что-то себе под нос, на вопросы Леона лишь улыбался или хватался за голову и бил себя лицом о колено. Я все еще испытывал злобу, но не был уверен, что это он убил всех этих людей.
Леон узнал его, он приводил его последним в этот лагерь. Когда Леон спросил, он ли убил всех этих людей, этот безумец встал и начал бить себя кулаками в грудь. Он внимательно смотрел на нас и ходил будто горилла, доказывая, что он вожак стаи. Я стоял на месте и ждал. Я ждал его признания. Я хотел, чтобы он был наказан за такое зверство. Даже если мир уже не вернуть, нам нельзя превращаться в животных, которые будут убивать друг друга. Леон задал другой вопрос, который был похож на предыдущий, но явно был понят этим обезумевшим разумом. Леон спросил: «Зачем ты убил всех?».
И тут нам обоим все стало ясно. Эта горилла взяла ошметок ноги, который лежал возле его, и начал его есть. Он схватил кусок мяса зубами и со свирепостью оторвал его. Кровь стекала по его подбородку. На секунду он застыл, стал спокоен и безразличен ко всему. Свирепый человек, которого мы видели секунду назад, стал словно люди из городов, которые поддались препарату «I2». Но стало ясно: он убил их, чтобы съесть.
Меня вырвало сразу же, как только я это увидел. Я упал на колени и зарыдал. Рвота попала мне на руки и смешалась с землей. Я выплакал то, что мне было нужно, и гнев вернулся. Теперь я был уверен, что это он. Я встал и набросился на него. Перед моими глазами были образы его жертв. Они могли и не догадываться о том, что этот человек так поступит с ними. Они могли заботиться о нем, жалеть и ухаживать. Но этот сумасшедший распорядился иначе. Он и не человек вовсе, его безумие взяло над ним верх, и теперь он раб собственного гнева! Я схватил его за шею обеими руками и начал душить. Мы упали, я не видел его перед собой, в моих глазах потемнело. Я быстро пришел в себя. Мне никто не сопротивлялся. Я увидел лицо этого животного, оно наслаждалось моим касанием. Моей ненавистью, моей жестокостью. Он начал трястись и запрокидывать голову назад. Я разжал руки и хотел убрать их от его шеи, но он не дал мне этого сделать. Он держал мои руки, чтобы испытывать мой гнев как можно дольше. Я вырвался, но он пополз в мою сторону. Он хотел, чтобы я коснулся его снова. Я не знал, что мне делать. Леон стоял в стороне и наблюдал за всем происходящим, не вмешиваясь. Я взглянул на него и понял, что мне нужно сделать. Я протянул свою руку, и начал ждать, когда до нее дотронутся. Пока этот безумец полз ко мне, я наполнялся ненавистью к нему. Я снова вспоминал, что он натворил, во всех красках. Он полз ко мне медленно. В его глазах было видно: мои эмоции для него единственное, что он хочет. Он коснулся моей руки своим лбом и начал корчиться. Я знал: если моя рука останется с ним, он умрет. Это то, чего мы оба хотели. Мы оба ждали, и это свершилось. Он рухнул на землю без дыхания. И в этот миг я успокоился. Я почувствовал его смерть. Обычно тот, кого касаются, испытывает эмоции того, кто касается. Но так происходит, только если один из участников этого обмена эмоциями ничего не испытывает. Я почувствовал в момент смерти его эмоции. Вернее, как они прекратились. Внезапное ничего. Ни страха, ни боли, ни ненависти. Лишь спокойствие и умиротворение. Видимо, отсутствие боли и есть умиротворение. Теперь я это понял. Я остался сидеть на земле, опустив голову вниз. Леон, постояв немного, лишь сказал, что теперь я пойму его. Теперь мы сможем взглянуть на многие вещи под одним углом. И ушел, видимо, осмотреть последствия катастрофы, которые окружали нас. Размышляя о всем происходящем, я понял еще кое-что. Все это время я ел человеческую плоть.
Часть 33
Всю ночь я сидел на месте моего первого убийства. Было сложно осознать то, что только что произошло. Мои мысли все время уводили меня к закатанным глазам моей жертвы. Я не пытался оправдать себя, я это сделал, и теперь многое из того, что я говорил, потеряло значение. Многое, что я говорил, не оправдалось на практике. Я называл Леона жестоким, а людей, которые отнимали жизни, животными. Даже того, кого я убил, я называл зверем. Но в итоге сам стал им, как только получил зеленый свет. Леон свалил всех, кто был убит, в одну кучу. Их тела давили друг друга своим весом, и было сложно разглядеть кого-то конкретного. Куча тел, которые больше напоминали пластмассовых манекенов. Окровавленных и изуродованных манекенов. Этой ночью Леон иногда пытался заговорить со мной. Снова что-то о целях и оправданных жертвах. Снова о том, что не время заботиться о единицах. Но я так устал от этого. Я ушел из города, чтобы смотреть и чувствовать, но я уже давно не вижу разницы между теми, кто остался, и теми, кто ушел.
Я встал и, медленно подойдя к Леону, сел рядом. Я спросил, знал ли он, что все это время мы ели человеческую плоть? Я был уверен, что он знает, но мне хотелось услышать его ответ. Он, посмотрев на меня, сказал, что знал. Я взялся за голову и сжал руки как можно сильнее, чтобы силой заглушить всю ненависть, которую испытывал в данный момент. Но эта информация будто смешалась с общим фактом моего убийства и проскочила между всем испытываемым мной ужасом. Она словно осталась без должного внимания.
Этой ночью меня часто рвало. Я понимал, что я это делал от незнания того, что ем, но было несложно догадаться после того, как я увидел, что происходит с этим животным, который ел людей. Он ел и испытывал их эмоции. Наверное, это остаточный эффект от препарата «I2». Все встало на свои места. Еды из городов практически не достать, вокруг нет ничего, что можно было бы поймать для еды, кроме одного. А те, кто безумнее остальных, на секунду испытывают что-то новое, поедая других. Я сидел и смотрел на землю, свои руки. Я не видел ничего, ради чего можно было жить. Больше нет ясного мира за пределами городов. Нет ни одного места в мире, где бы люди могли быть счастливы. Но мне кажется, я могу еще кое-что сделать. Мне нужно что-то сделать, иначе я не знаю, как я смогу жить с мыслью обо всем этом.
Я сказал Леону, что нам нужно пойти в город С и вернуть жизнь этому лагерю. Леон ответил, что не может так рисковать. Если мы не вернемся в свой лагерь вовремя, то произойдет то, чего я хотел бы избежать. Он сказал, что во всех городах сейчас усиленный контроль из-за нас. Единственный город, в который дольше всех доходит отчет о ситуации, – это город А. Поначалу я хотел возразить ему, но мои мысли были сосредоточены на другом. Я не верю в то, что каждый прибегает к такому способу выживания, поедая всех вокруг себя. Я сказал, что в обратный путь я пойду один. Я помогу лагерю С и только потом вернусь. Он ничего не ответил, но мне было все равно. Я это сделаю, мне нужно это сделать. Возможно, если я буду выбирать жителей лагеря, то они будут другими. Не такими жестокими. Или Леон накачивал их своей идеологией после того, как привел всех? Я не знаю, но я хочу верить, что дело не в людях, а в тех, кто их освобождает. Если навязывать им свои условия свободы, то все будет иначе.
Я лег на сырую землю и закрыл глаза. Я представлял, как организую лагерь, позову в него Андрея, и мы положим начало новому этапу освобождения людей. Возможно, мы не остановимся на одном лагере, а когда поймем, что у нас получилось, организуем массовую эвакуацию тех, кто остался в своем сознании, и будем расширять лагеря. ZENO не будет нам мешать, я уже немного знаю о том, как он работает, и его основные протоколы. Пока мы дойдем до города А, я как можно больше узнаю у Леона все, что нужно для организации колонии. Возможно, он захочет мне помочь, но, если он и предложит, я откажусь. Мне сложно принять, что я все еще завишу от него, но теперь у меня есть цель, ради которой я буду рядом с Леоном столько, сколько нужно.
Часть 34
Ужасы, которые открывались взору на нашем пути, начали сказываться на мне. В первую очередь на моем сне. Каждый раз, когда я пытаюсь положить еду себе в рот, перед моими глазами возникает жующий каннибал, которого мы встретили в лагере города С. Мы направлялись в лагерь города В, и я начал готовиться к очередной катастрофе. Я был уверен, что там питаются людьми, и при любой необходимости они прибегнут к насилию в отношении такого, как я. К человеку, не разделяющему общую идеологию, которая воцарилась за стенами городов. С каждым мгновением мир все сильнее терял свой красочный вид, хоть и оставался прежним. Я начал понимать, как мы пришли к постройке городов. Возможно, я избежал всех ужасов и не помню все подробно, потому что моя компания до всего произошедшего отправляла всех желающих на отдельные острова для работы. Черпая информацию только из новостей в соцсетях, я верил, что люди не такие ужасные и склонны к альтруизму. Но я упустил одну деталь – люди также склонны поддаваться пылким речам. Они могут довериться не тому человеку, и тогда происходит лагерь города С. Я обязан все исправить. Пока не знаю как, не знаю, смогу ли я самостоятельно организовать лагерь, но я должен.
Вдалеке виднелся столб дыма – мы рядом с лагерем В. Я попросил Леона остановиться и передохнуть. Он уже начинал сеять во мне сомнения в том, как все должно быть устроено. Не прямолинейно и, возможно, не специально, но я это понял по темам, которые он затрагивал. Он начал говорить, что я сделал все правильно. Он говорил, что если бы я этого не сделал, если бы не разбил сердце того сумасшедшего людоеда собственной болью и злобой, то он мог убежать и забрести в очередной лагерь. В лагерях в основном не крепкие люди, но порой один из них оказывается куда сильнее, чем на первый взгляд, и безумнее, и тогда происходит катастрофа. Я понял, что это не первое такое событие, Леон проговорился или хотел, чтобы я понял то, что такое порой происходит. Выходит, люди, которых он приводит, умирают куда более мучительной смертью, чем если бы они остались в городе. Леон становился для меня некой моральной методичкой по тому, как не следует мыслить, и что будет, если я буду мыслить так же. Но я не думаю, что он виновен на все сто процентов. Он чувствует, на него не действует препарат «I2», а значит, у него что-то куда серьезнее, чем дереализация. Он логичен, и если не уточнять у него детали выживания, то выглядит вполне добрым.
Я уже был готов идти, но он сказал, что сходит один в лагерь города B, проверит, все ли с ним в порядке, и вернется. Чтобы избежать сюрпризов. Это звучало заботливо с учетом того, как я себя чувствовал. Наверняка по мне было видно, что я совсем без сил, а идти еще около 2 часов. Я согласился. Для меня это был отличный шанс побыть одному и попытаться взять себя в руки. Когда я нахожусь рядом с Леоном, мне не удается этого сделать. Даже если я с ним не разговариваю часами, его проекция постоянно задает мне вопросы, пытаясь доказать, что я лучше его только на словах. А на практике мы одинаковые и способны причинять боль в порыве гнева и альтруизма, что по сути схожие вещи.
Я ударил себя по лицу, будто Леон так и не ушел, его проекция нависла надо мной. Я сел и открыл рюкзак в попытке поесть и отвлечь себя. Когда я шарил поисках плиток еды, в мою руку попал блокнот, который мне подарил Андрей. Я отыскал ручку и начал вглядываться в первую страницу. Я хотел запечатлеть свои эмоции. Теперь я знаю, что хочу нарисовать. Я начал рисовать так быстро, что даже не обращал внимание на то, что рисую в целом. Линии ложились будто сами по себе. Закончив и отдалив рисунок, чтобы разглядеть его получше, я понял, что нарисовал человека, пожирающего руку. Он был изувечен и изуродован. Он был, как мой монстр из снов, но образы из города С и моих снов смешались. Я разглядывал то, что нарисовал, и подписал увиденное:
«Когда твои сны вырываются наружу – всегда катастрофа».