Даниял Кантемиров
Кроник
– Послушай, Лейла, когда закончим школу, поступим в один город, куда ты, туда и я. Да хоть в Антарктиду, мне всё равно. Главное, держи со мной связь.
Она хоть и ответила положительно, но в ее глазах не было оптимизма, она пыталась сказать что-то, чего я слышать или слушать просто не хотел. Расстояние убивает отношения, поэтому, наверное, я себя так пытался подбодрить.
В последние несколько дней она часто находила повод не видеться со мной, не отвечала на сообщения, отклоняла звонки. Я пытался понять, что могло случиться между нами, что разрушило ту искренность, что когда-то связывала наши души.
В тихую ночь перед её отъездом мы сидели на берегу моря и обменивались мыслями о будущем. Я помню, как она, слегка улыбаясь, произнесла: «Никогда не забывай, каждое окончание – это всего лишь начало чего-то нового». Хотя разлука могла показаться неизбежной, в моей душе всё же жила уверенность, что наши пути снова пересекутся, и тогда разговоры, что не успели начаться, обязательно продолжатся.
Но всё обстояло иначе. Через две недели после её отъезда она перестала отвечать на мои звонки, мои сообщения игнорировались, а я был в полном отчаянии, даже сдуру хотел ломануться туда к ней. Через неделю пришло сообщение от неё, и там было то, что мой путеводитель угас окончательно, теперь я точно больше никому не нужен.
«Дорогой Даниял, пишу тебе это прощальное письмо. Знаю, я тебе очень дорога, как и ты мне, прости, если как-то сильно это не проявляла, но в душе ты единственный, с кем мне было всегда спокойно. Ты был моим рыцарем, но наши пути разошлись, теперь у меня своя дорога, а у тебя своя. Не ищи меня, пожалуйста, и не печалься о моём уходе, хотя я знаю, ты будешь горевать, но прошу, забудь обо мне, прощай!»
Глава 10. Разговоры по душам
Матери взбрело в голову сдать меня в психушку. Нет, формально – к «специалисту». По дороге она трещала анекдоты, словно пыталась заглушить зловещий скрип моей надвигающейся гибели. «Зачем?» – спросил я. «Хочу провести с тобой время», – солгала она, как опытный палач, приглашающий на чай перед казнью. Автобус вёз нас через городскую пустыню. Напротив уселась девчонка с кудрями, уставившись на меня, будто я экспонат в музее психов. Журнал когда-то вещал: «40 секунд взгляда – либо любовь, либо ненависть». Автор, ясно, был выпускником школы для дебилов. Что, если она просто ждала, когда я взорвусь, как шарик с гелием?
Кабинет психолога напоминал склеп для оптимистов. Стены украшали плакаты: «Терпи!», «Говори!», «Откройся!» – будто инструкция для самоубийц. Катерина Вербицкая, жрица этого культа, начала ритуал:
– Друзья есть?
– Нет.
– Хобби?
– Нет.
– Наркотики?
– Нет.
Она вздохнула, словно я отказался подписать договор с дьяволом. «Открой чакры, Дарко!» – заныла, размахивая терминами из дешёвого гороскопа. Я молчал. В её глазах читалось разочарование: клиент не рвётся в рай через иглу ее мудростей.
За дверью я услышал вердикт: «Групповая терапия». Мать кивнула, смотря на меня, как на бракованный телевизор. «Какого хрена?» – бубнил я. Я не социопат – просто не желал жевать словесный мусор с первыми встречными. Но социум, видимо, постановил: молчание – симптом.
Вечером меня бросили в комнату с 15 «ровесниками». Вербицкая, сияя, как прожектор в морге, вещала: «Искренность – ключ!» Суть: вывали на всех свой психический сор, как мусор из окна. Парень с синими волосами рыдал, что мама не купила ему пони. Девушка в чёрном шептала про «голоса в голове». Я ждал, когда кто-то признается в каннибализме – для драмы.
Слова. Когда-то ими слагали поэмы. Теперь – ими торгуют, как тухлой колбасой. Один врет, чтобы трахнуть телку, другой – чтобы урвать бабла, третий – чтобы не взорваться от тишины. А я – виноват, потому что молчу? Может, это вы все больны – те, кто талдычит без умолку, словно боится услышать, как скрипит их пустота?
Вербицкая вручила мне расписание. «До завтра, Дарко!» – улыбнулась, как серийный убийца, затаскивающий жертву в подвал. Я вышел. Город орал рекламой, матами, смехом. И где-то в этом шуме терялся ответ: кто здесь сумасшедший?
По прибытии домой мама начала расспрашивать о том, как она прошла, каково моё состояние, стало ли мне легче. На всё это у меня был готов ответ.
– Да мама, я себя чувствую намного легче.
– Теперь ты будешь ходить туда три раза в неделю. Это тебе действительно поможет, я тебе желаю только хорошего, ты же знаешь.
– Конечно, спасибо. Ладно, я пойду к себе, а то мне ещё к проекту надо готовиться.
– Хорошо, милый.
Почему я не отказался от этой терапии? Не мог оттолкнуть свою маму. Это было крайне неразумно.
На следующий день в школе проходил наш запланированный урок по социальной философии. Мы слушали проекты докладчиков. Рассказывали о восстании рабов Греции, революции в Америке.
Дошла очередь и до нас. Речь Миланы звучала уверенно и эрудированно, что придавало весомость каждому сказанному слову. Интеллектуальные слайды, которые мы представляли, визуализировали основные моменты, усиливая восприятие информации.
В завершение доклада она подкрепила свои выводы убедительными аргументами, основанными на обширном анализе собранных данных и многогранных исследованиях.
– Французская революция, начавшаяся в 1789 году, стала одним из самых значительных событий в истории человечества, пробудившим вопросы о справедливости, свободе и правах человека. Она положила конец многовековому феодализму и деспотизму, дав шанс на реформирование общественных институтов. Идеалы свободы, равенства и братства проникли в сознание людей, вдохновив их на борьбу против угнетения.
– Милана, вы снова бесподобны. – Учитель был доволен ею, ответ вполне его устраивал.
– А ты что скажешь Дарко, согласен с Миланой?
Взгляды одноклассников были прикованы ко мне, учитель ждал ответа на заданный им вопрос. Милана волновалась, ведь от моего ответа зависела, какая оценка у нас будет с ней. В моей голове происходил настоящий бардак, не знал даже, с чего начать, ну ладно, просто всё объясню по-своему.
– Французская революция привела к хаосу, насилию и термидорианским арестам, что, в свою очередь, обозначило крайнее проявление человеческой жадности и амбиций. Тысячи невинных людей стали жертвами гильотины, а страна погрузилась в кризис. У меня всё!
– Ого, какие мрачные выводы. Считаешь, что французская революция – это не великое событие в истории человечества?
– Убийство – это не триумф, это конечная расплата. Величие человека заключается в его способности к состраданию, созиданию и любви.
– К сожалению, Дарко, история человечества с тобой не согласится. Истина, окутанная пеленой жестокости, порой невольно напрягает. Она вызывает внутренний конфликт, где на одной чаше весов – моральные принципы, на другой – неизбежность прогресса. Но, как свидетельствует история, каждый шаг к светлому будущему зачастую сопряжён с потерями, с жертвами, кровь служит ценой за благополучие будущих поколений.
– Всё это безобразие, к которому подталкивают животные инстинкты, но не человеческая природа.
– Дарко, вы явно оторваны от реальности. Поглядывая на великие свершения – открытия, революции, войны, мы видим, что жертвенность, будь то войны или научные эксперименты, всегда была неотъемлемой частью человеческой эволюции.
– Оценивая её с точки зрения достижений и жертв, каждый может прийти к своему выводу: двигаясь к свободе, человечество порой теряет в личности, но обретает в истории. Кажется, это низко: топить людей в крови, чтобы твоё имя хоть иногда вспоминали в книгах.
– Вы ещё подросток и многое не понимаете. Каждый шаг – это риск заблудиться, а каждый поворот может привести к неожиданным последствиям. Ладно, Дарко, думаю, с вас хватит. Ставлю вам двоим отличные оценки.
Милана была счастлива, она не показывала это своим видом. Лишь сильно заблестели глаза, она готова прыгать от радости.
Школа выплюнула меня на улицу, как недожеванный бутерброд. Солнце светило, птички пели – природа, видимо, не получила меморандум о том, что сегодня мне предстоит стать живой пародией на пиньяту. За углом, в тени, курил Макс – местный Наполеон в кроссовках за 300 рублей. Его свита, два полуголодных шакала, уже облизывалась.
– Ну чё, кретин! – Макс щёлкнул скотчем, как садист-флорист. – Швабра заскучала без твоих объятий.
Бежать? Бессмысленно. Эти уроды нюхали адреналин лучше, чем клей «Момент». Кричать? Ха! Толпа зомби с телефонами уже ждала хэппи-энда: «Подписывайтесь, ставьте лайк ребятам, они сегодня бьют рыжего!»
Они сомкнулись, как венец из гремучих змей. Я стоял, мечтая, чтобы моя философия ненасилия вдруг эволюционировала в суперсилу. Увы, Будда из меня вышел так себе. Макс, как режиссёр дешёвого хоррора, начал с классики: толчок, пинок, удар рюкзаком по лицу. Мой ответный бросок рюкзаком был столь же эпичен, как прыжок лосося в бетонную стену.
– Давид против Голиафа? – хрипел я, катаясь по земле под градом кроссовок. – Ложь! В Библии не упомянули, что у Голиафа было три кореша с GoPro.
Потом – колени на бетоне, руки за спиной. Макс достал мяч.
– Будем тренировать пенальти, – объявил он, целясь мне в переносицу. – Ты – ворота.
Швыряли по очереди, как обезьяны кокосами. Кровь из носа текла гуще, чем сюжет в мыльной опере. Губы склеились в пародию на улыбку клоуна. Потом пришёл черёд скотча и швабры – Макс обмотал меня, словно мумию для школьного проекта «Древний Египет».
– Теперь ты идеален, – он придавил ногой грудь, будто крышку гроба. – Можешь идти на выпускной. Или в морг. Не уверен.
Его шакалы ржали, снимая финальный титр: «Лайкни, если он говно!» Я лежал, размышляя о природе человека. Homo sapiens? Скорее Homo dickheadus – вид, чей интеллект обратно пропорционален количеству подписчиков.
Когда они ушли, я лежал там один, грязный, избитый, мысли были об одном: хоть это и покажется странным, мне хотелось большой пиццы, с сыром и колбасой.
Пролежал я где-то час, пока на меня не наткнулся завхоз нашей школы. Он вызвал скорую. Всё остальное помню плохо и смутно. Очнулся в больнице, а рядом сидела мама, разговаривая с доктором. Временами я отключался, временами просыпался. Даже слышал, как мама читает мне одну из моих любимых книг о Том Сойере.
Доктор, осматривая меня, сказал, что у меня лёгкое сотрясение и что я ещё легко отделался. Мне пришлось пролежать здесь где-то неделю. Мама чуть не зарыдала, она еле сдерживалась, начала меня расспрашивать о том, что случилось. Пришёл даже сотрудник от СКК со своим допросом.
– Здравствуй, Дарко, меня зовут Василий. – Он начал спрашивать, помню ли я их лица, сколько их было, в чём они были одеты. – Важна будет любая деталь
– Извините, я многое не помню. Помню только то, что это было рядом с моей школой и их было четверо или трое…
На самом деле я всё прекрасно помнил, такое забыть невозможно. Просто считал это бесполезной тратой времени. Сотрудник СКК Василий на 90 процентов мог быть шестёркой большого господина.
И я не ошибся.
Измаил Донован Дойл, он же отец Макса, он же большой босс в бизнесе, в криминале и в политике. Генеральный директор ОАО «Дальневосточный», имел колоссальное влияние, его родственники занимали должности в различных ведомствах, даже в СКК. Тот, кто шёл против семейства Дойлов, был обречён на провал. Добиться успеха путём правосудия – всё равно что высосать её из пальца.
На следующий день всё-таки выяснилось, что это сделал Макс и его дружки, они выставили видео с избиением в социальные сети, разоблачили сами себя. Сотрудник СКК Василий, который так «заботливо» расспрашивал меня о том, кто меня избивал, быстро изменил свою позицию.
Теперь он считал, что это я спровоцировал драку и мне повезло, что Макс не выдвинул против меня обвинение. И всё будет хорошо, если всё это забудется. Мама же настаивала на том, что это они избили меня и что они должны понести наказание. Она же всё-таки юрист, хоть и по недвижимости, и могла различить явную ложь, направленную против меня.
Даже если Макс сам пришёл бы в зал суда и чистосердечно, прямо в лицо, признался бы судье, что это сделал он, максимум, что ему бы впаяли… да ничего ему не сделали бы! Признать его виновным – значит испортить идеальную репутацию семейство Дойла. А такое непозволительно.
Воспроизведу небольшой кусок возможной беседы отца и сына, только внесу туда уже свои мысли, то есть как отец отчитывал своего сына по поводу случившегося со мной в моём воображении.
Измаил Донован Дойл сидел в кабинете у себя дома, который по размерам соответствовал за́мку. Он был не один, напротив вальяжно расхаживал генеральный директор ЗАО «Дювал» Лазар Лукьянченко.
Начало диалога носил политический характер, Донован Дойл должен был в скором времени занять место повыше, а Лукьянченко должен был проследить за тем, чтобы всё прошло по плану. Договоренность между ними закреплялась распитием дорогого напитка. Позже прозвенел рабочий телефон большого босса, ему рассказали об инциденте, произошедшем вчера.
Гнев Дойла не заставил себя долго ждать, он вызвал сына к себе. Ему надоело улаживать постоянные инциденты с сыном, который дискредитировал отца своим поведением. Макс постучался к нему в дверь, и с позволения своего отца он вошел в его кабинет. Отца он боялся и, по правде говоря, не любил. Макс винил отца в том, что тот не смог уберечь маму. Она умерла от опухоли головного мозга.
Донован стал отчитывать Макса, в кабинете всё так же находился Лазар.
– Ты понимаешь, в какое неловкое положение ставишь меня?! Ты дискредитируешь всё, чего я добиваюсь для вас с братом. Щенок, у тебя совсем мозгов нет, или ты нарочно пытаешься спровоцировать меня и подорвать мой авторитет, – сказал Донован Дойл, сидя в своём кожаном кресле, он говорил не тихим тоном, он рычал как лев и выливал свой гнев на сына.
Макс хотел ответить, но отец заткнул его сразу, от ярости он схватил пепельницу и швырнул её в Макса, тот увернулся, после отец послал его вон. Макс подчинился и убежал к себе в комнату.
– Подростки, – сказал Донован и закурил кубинскую сигару, – вечно из-за них проблемы, не знают, что такое чуткость, порядочность, везде и всюду суют свои мелкие ручонки и пытаются нагадить своим старикам.
– Он ещё мал, Измаил, из парня вырастит борзый и цепкий политик, – сказал Лукьянченко, выпивая бокал дорого бренди.
– Хотелось бы верить. В наше время всё приходилось добиваться самому, а не жить на всём готовом. Много крови пролито, и меня это не радует, приходится быть политкорректным, чтобы соответствовать своему положению. Молодые юнцы хотят вернуть те времена беспредела, что творился раньше. Как адекватный отец, я хочу дать ему всё и сделать его порядочным человеком.
– Ты знаешь, Измаил, что порядочным людям в политике и бизнесе делать нечего, это не мир с радужными пони. Твой сын только начинает свой путь будущего мастера-политика, и скоро он покажет себя. Так что просто сделай звонок кому надо, и всё будет решено. Этот инцидент можно быть замят, законы придуманы нами, чтобы их обходить. Сам это знаешь не хуже меня.
Вряд ли описанный мною диалог в точности повторял их беседу, но, возможно, он на самом деле состоялся.
Звонок не заставил себя ждать. Ко мне в палату заглянул знакомый сотрудник из СКК, Василий, и объяснил маме вкратце, что неэтично наговаривать на подростка, у которого проблемы с вниманием.
– Поймите, у вас нет улик и свидетелей, а у Макса трое свидетелей, которые могут подтвердить, что это Дарко их спровоцировал на драку. А видео могли редактировать и выложить с поддельного профиля Макса, чтобы очернить семью Дойлов. На суде вы дело проиграете, и мой совет лучше не делать лишних заявлений. Добром это не кончится. У нас и так работы много.
Мама всё прекрасно понимала, ведь и до этого Макс меня избивал. Она жаловалась в различные инстанции. Но всё было безуспешно.
Многие из тех, кто пытался написать заявление в СКК на Макса, натыкались на очень странную отговорку: «Мы не можем, у нас и так много дел». Бездействие Службы Корпоративного Контроля явлением было частым. Обстановка на улице оставляла желать лучшего, преступности у нас хоть отбавляй.
Мама приходила вечером после работы, приносила мне поесть, почитать книги, и за всё это время отец так и не пришёл меня навестить. Видимо, связь с отцом была полностью потеряна.
На днях ко мне в больницу приходила Милана, это было неожиданно. Я сидел, уставившись в окно, когда вдруг дверь распахнулась и в проёме появилась она.
– Как ты? – спросила Милана с искренней заботой, её голос был как бальзам на душу.
Я попытался улыбнуться, но вместо этого выдал лишь слабый кивок. Она присела рядом, и свежий аромат её духов наполнил воздух, отвлекая от боли и забот.
– Извини, что не смогла прийти раньше. Школа, танцы, группа, один сплошной завал.
– Всё хорошо. Не нужно извиняться. Как узнала, что я здесь?
– Спросила у твоей мамы, – ответила Милана, – Мы с ней поболтали. Она у тебя очень милая… Смотрю, крепко тебе досталось.
– Боль не из приятных – ответил я, – зато есть свои плюсы: не надо идти в школу и видеть мерзкую и наглую рожу Макса!
– В школе его считают чуть ли не героем. Твоя мама приходила к директору насчёт случившегося.
– И что сказал директор?
– Развёл руками, сказал, что это всего лишь подростковая блажь.
– Очевидно, что он не станет на мою защиту.
– Дарко, он тебя так просто не оставит, ты ему как кость в горле, он будет над тобой издеваться до самого выпускного класса.
– И что ты предлагаешь сделать? Снова подпалить его машину? – ответил я ей с иронией.
– Это опасно, Макс только этого и ждёт. Хочет поймать поджигателей, – продолжала она. – Может, ты переведёшься в другую школу, как это сделал Аслан?
– Нет смысла переводиться, гад и там меня достанет!
– Тебе главное не сломаться.
– Буду держаться до конца, рано или поздно, я закончу школу и уеду отсюда.
– Кстати, в нашем городе намечается экскурсия в музей, там будут показаны известные картины художников. Тебя когда выписывают?
– Говорят, через три дня.
– Прекрасно. Не хочешь пойти со мной и посмотреть картины великих художников?
– А такие бывают?
– Наверное, – ответила Милана и посмеялась.
– Я не против.
Мы говорили о том, о сём, о будущем, которое казалось неясным и далёким. Её визит – это своеобразное спасение, которое иногда так нужно, чтобы продолжать борьбу с невидимым врагом, имею в виду отчаяние.
После пришла мама с работы и принесла моё любимое блюдо – картошку по-флотски. Палата наполнилась уютным ароматом, который всегда ассоциировался у меня с теплом домашнего очага. Я с нетерпением уселся, наблюдая, как мама аккуратно выкладывает картошку с куриным фаршем в тарелку, а рядом ставит поджаренные ломтики хлеба, румяные и хрустящие. Мы с мамой разговорились о прошедшем дне, о школьных заботах и её трудовых буднях, я слушал её истории и смеялся над смешными моментами.
Она ничего не говорила о банкротстве, делала вид, что всё хорошо, а теперь ещё и я в больницу попал. Мне было жалко маму, она заслуживала большего. Она говорила, что всё образуется, главное, не опускать руки, рассказывала мне истории о моём детстве, говорила о своём детстве, как она любила ходить со своим отцом на прогулки, в летние каникулы брали собой рюкзак с едой. Днём они покоряли вершины, а ночью сидели вместе и смотрели на звёзды. Её папа хорошо знал астрономию, созвездия, их названия и даже их истории.
Через пару дней меня выписали из больницы, ссадины и синяки частично прошли. Чувствовал себя неплохо. Забирать меня приехала мама. Я собрал все свои вещи, книги и попрощался с медперсоналом. На выходе нас ждал таксист. По дороге домой меня переполняли разные чувства.
Когда доехали, папы дома не было. Мама сказала, что он уехал по делам и когда вернется, неизвестно. Начал думать, что у папы где-то появилась любовница. Случаи, когда мужья, помимо семьи, заводили любовниц, стали обыденностью.
Позже папин «диагноз» подтвердился. Однажды я услышал, как он разговаривает по телефону, дверь в спальне немного была приоткрыта, а мама купалась, по разговору он часто употреблял уменьшительно- ласкательные слова.
И я собирался это проверить, хотел убедится в том, что мой папа не настолько благороден, как он любил это показывать. В следующий раз, когда он поедет по делам, я за ним прослежу. Даже если придётся ехать в другой город.
Мама зашла ко мне в комнату. Она хотела узнать, пойду ли я в школу на следующей неделе или останусь ещё дома, залечивать синяки. Хоть я и не был сильным, но не мог позволить себе быть трусом, хотя было страшно. Страх – это не враг, а всего лишь тень, которую необходимо обойти.
Понедельник. Умывшись и позавтракав, я пошёл в эту бездну пекла. В школе на меня смотрели, не отрываясь, понятно почему. Возле своего шкафчика меня настиг Макс, не давая мне проходу, он стал сверлить меня взглядом, затем ударил по моим книгам, которые я держал в руках, после пнул их в сторону. Всё, как в старые «добрые» времена.
– Ну что, придурок, понравилась лежать в больнице? Хочешь, могу повторить?
Затем школьники из разных классов создали круг, массивный поток надвигался на нас. Шпана стала кричать лозунги типа «Давай, Макс, проучи его», «Бей его, пусть знает своё место». Всё это походило на какой-то бойцовский клуб, а не на школу. Макс внезапно ударил меня в живот. Я скорчился, боль не из приятных, даже чуть не выплюнул свои органы наружу. Толпа, окружавшая нас, ликовала, она восторгалась, толпе это доставляло удовольствие, обстановка нагнеталась всё сильнее. Фразы выкрикивались все агрессивнее: «Задуши его», «Растопчи этого придурка», «Ему не места среди нас». Всё стало напоминать римский Колизей, когда, сидя там, люди требовали от гладиаторов хлеба и зрелищ. В наше время школьникам требовалось зрелище, куда же без него, тут только один вердикт. Цивилизация рухнула в тот момент, когда начали произносить нецензурные слова.
А ещё говорят, что люди стали цивилизованными и что раньше времена были куда похлеще, а сейчас будто воздухе веет радужным романтизмом. Макс наклонился, взял меня за рубашку и сказал:
– Ещё раз я увижу, как ты подходишь к моей девушке или посмотришь на неё косо, я тебе обещаю, что твои ноги перестанут тебе служить, ты понял, хрен собачий?
Я не говорил ни слова, просто молчал. Мне опять стали приходить странные мысли в голову, хотелось съесть огромный жареный стейк и выпить персиковый сок. А ещё затолкать его драный язык ему в глотку за моё унижение.
– Эй ты, слышишь меня, придурок?
– Да.
– Ты просто жалок, пошёл отсюда, кусок дерьма.
Толпа расходилась с возгласами и криками. Они подняли Макса на руки, считали его героем. Учителя в основном не вмешивались, они боялись буйных школьников хотя бывали смельчаки, которые пытались исправить эту ситуацию.
В прошлом году новенькая учительница по этикету, Анна Росс, отчитала перед всеми одного из дружков Макса. Так он на следующий день ударил ручкой ей прямо в глаз. Бедняжку отправили на лечение, к сожалению, глаз спасти не удалось. Больше она не живёт в нашем городе.
Лина Викторовна, учительница по искусству, застукала школьников седьмого класса за принятием чёрного порошка. Она обратилась к директору с жалобой на них. На следующий день, вечером её ударили ножом в живот.
В нашей школе было очень много группировок, словно римские легионы на просторах античного мира. На переменах проходили настоящие бои за влияние и власть. Жизнь в школе превратилась в постоянную борьбу за выживание, где слабые теряли всё, а сильные выстраивали свои маленькие империи.
О нашем директоре я знал благодаря сарафанному радио, слухи шли такие, что он человек с тёмным прошлым. Не удивлюсь, если он возглавлял школьных отморозков.
После унизительного дня в школе я пошёл домой. Много думал: неужели так и будет проходить вся моя школьная жизнь?.. Мутное небо отражало мои чувства, серые облака нависали над головой, не обещая ничего хорошего.
Поздней ночью, во время просмотра фильма, снова послышался лёгкий стук в окно. Я уже знал, что это Милана кинула камушек. Она стояла внизу, махала рукой. На сей раз я переоделся в нормальную одежду, вышел тихо, чтобы не разбудить маму.
– Привет, пациент, как ты?
– Привет, так себе. Почему ты в школу не пришла?
– Не знаю, просто прогуляла, достала меня это школа.
– Куда поедем?
– Давай в то место на берегу, куда мы в прошлый раз поехали.
– Хорошо.
Интересно случилось, что она решила опять туда поехать и позвать меня. Возможно, ей снова стало одиноко или она хотела побыть в тишине и поделиться наболевшим внутри. Приехав на пляж, мы так же спрятали велосипеды возле холма. Сели напротив моря. Ветер нежно трепал волосы.
– Слушай, а кем ты мечтаешь стать в будущем?
– Думал стать журналистом.
– Серьёзно? А о чём хотел бы писать?
– О простых людях. Которые живут простой жизнью.
– Тебе будет тяжело.
– С чего ты так решила?
– Это никому неинтересно. Посмотри сам, все пишут и снимают фильмы о бизнесменах, спортсменах, актерах, певцах. Кому интересно, что делает простой рабочий или что думает философ, а вот сплетни и слухи про актёров – вот это интересно. Ты сам это видишь, я ничего нового не сказала. Денег на этом ты не сколотишь.
– Думаешь, моя затея обречена на провал?
– Не всё так однозначно, провал может стать триумфом. Это непросто неудача, каждое падение, каждое столкновение с препятствиями ведёт к чему-то. Провал – это не конец пути, а лишь его этап.
– Мой отец считает, что мои планы приведут меня к полному краху. Он считает, что всё должно сводиться к деньгам. Я понимаю, деньги – это наш инструмент, дающий нам покупательную способность, но всё сводить к деньгам – это паранойя какая-то. Тебя считают пасынком судьбы, если нет гроша в кармане.
– У тебя и правда слишком мрачные мысли. Тебе надо уметь подстраиваться под людей.
– Сложно сказать, я никогда так не делал. Подстраиваться под кого-то мне будет нелегко.
– Со временем научишься, просто нужно стать открытым, ты зажат и немногословен. Таким бывает нелегко. Обычно люди, обладающие коммуникабельностью, могут пролезть в любую дырку. Я не предлагаю тебе задницы лизать. Просто коммуникабельность тебе поможет расширить возможности, или ты застрянешь в этом городе навсегда, независимо от того, переедешь ты отсюда или нет.
В чём-то она и была права, бывало, меня тоже посещали такие мысли. На протяжении многих лет я старался быть постоянным, хранить верность своим убеждениям и привычкам.
– А ты кем хочешь стать в будущем?
– Хочу рисовать и переехать жить в Питер, забыть этот город и быть свободной.
– Питер – это классно. Город-музей, искусство, романтика, всё, как ты любишь.
– Знаешь, я думаю сбежать отсюда.
– И куда собираешься сбежать?
– В Питер!
– Очевидно.
– Хм, а что тогда спросил?
– Для приличия. И как ты это собираешься сделать?
– У меня есть план, только чтобы всё подготовить, мне нужно где-то два месяца. И нужна твоя помощь.
– Я даже не знаю, чем смогу тебе помочь. А как же твои родители? А жить на что ты будешь? Тебя будут искать.
– Вот ты зануда. Родители переживут, я им буду писать. Для проживания и поездки уже коплю деньги, так что не волнуйся, всё под контролем. А туда я хочу попасть через ЗАО «Дювал». Только никому не рассказывай. Дай мне слово.
– Да, конечно. Я могила.
– Есть теневая социальная сеть, называется Кроник, оттуда можно достать всё что угодно. В общем, через своего знакомого смогла договориться о новом удостоверении, мне нужно будет прибыть в «Дювал», город Туринск, оттуда я полечу в Москву, а из Москвы на поезде поеду в Питер, и да здравствует воля вольная! Кто молодец? Я молодец!
ЗАО «Дювал» граничил с нашим «Дальневосточным» ОАО, в нашем обществе не было самолётов дальних перелётов, поэтому единственная возможность добраться до центральной части России был аэропорт, который находился в Туринске. «Дювал», в отличие от нашего дочернего общества, был непрозрачным и закрытым обществом, т.е. дочерние общества, которые носили статус ЗАО, имели больше автономий, но были труднодоступны, туда можно попасть через специальные пропуска или приглашение на работу.
– А как ты успеваешь работать? У тебя же уроки, кружки, группа.
– Пока ты лежал в больнице, я всё это бросила. Я поставила себе цель и хочу вырваться на свободу из этого гадюшника.
– И в чём же заключается моя помощь?
– Я по ночам работаю у мистера Хайда. Развожу на велосипеде товар. Собранные деньги я буду отдавать тебе на хранение. А то боюсь, что вдруг мама увидит.
– Ты мне доверяешь свои деньги?
– А почему бы и нет? Ты же не подчиняешься золотому тельцу. Поэтому и доверяю!
Милана отдала мне свою банку, в которой лежали деньги, и попросила беречь как зеницу ока. Смелость её всё больше поражала, если это можно считать смелостью. Даже мне не хватило её решимости, ведь я не могу всё так бросить и помчаться туда, не зная, что меня там может ожидать. А Милану это не беспокоило, она стремилась к неведомому. Хотела почувствовать настоящий вкус независимости.
На следующий день после школы, как и планировалось, мы с Миланой пошли на экскурсию в музей, где проходила выставка известных картин. Там было показано довольно-таки приличное количество полотен. Всё было обставлено красиво, живописно. Картины привлекали своей изящностью, некоторые из них были странными.
– А что это за картина с чёрным квадратом?
– Ты что, это же известная картина, чёрный квадрат Малевича. Художник-авангардист, прославившийся своими полотнами «Чёрный крест» и «Чёрный круг». Это просто бесподобно.
– Что в этом бесподобного? Фигня какая-то!
– Это отражение современного мира, где истина расплывается и исчезает в тёмных глубинах самоанализа. Она побуждает к размышлениям, поднимая вопросы о том, что такое искусство на самом деле и как оно воспринимается каждым индивидуально.
По мне это просто чёрный квадрат. Ну конечно, он, наверно, ещё и бесценен, такое бы и я смог нарисовать, но, боюсь, меня закидают тухлыми овощами и станут ещё голосить, что я не ценитель авангардизма, раз смог повторно нарисовать это чёрное пятно на листе.
В музее интересно было больше наблюдать за людьми. Они пили шампанское, рассказывали истории художников прошлого, любили выражаться художественными понятиями, и это звучало очень пафосно. Одеты они были все одинаково, в костюмах известных брендов, очки, не имевшие медицинского значения, это же модно.
Меня как «ярого» безудержного ценителя искусства привлекла одна из картин этого музея. В ней действительно был заложен некий смысл. Я смотрел на неё с любопытством.
– Что, Дарко, понравилась картина?
– Художник интересно изобразил Ад.
– Ещё бы, это же Данте, он взял грехи людей и разделил их на десять кругов. Каждый круг – болезненный символ выбранного пути, путь, по которому ступают души, покинувшие этот мир, обременённые тяжестью своих деяний. Картина приобрела большую популярность. И немало критики. Её даже пытались выкрасть и сжечь религиозные фанатики, но, к счастью, всё обошлось.
