Джавид Алакбарли
Сказочник
Это звучит почти как отрывок из театра абсурда, хотя, конечно же, феномен «В ожидании Годо» этим сельским жителям ни о чём и не говорит. Да ещё почему-то никто и никогда как-то внятно не сможет объяснить вам истоки такого порядка. Иногда будут лишь комментировать всё это как сложившуюся традицию и просто говорить о том, что так уж повелось с самых далёких времён Великого шёлкового пути. Да, пожалуй, ещё будут гордиться тем, что с тех пор этот порядок оставался незыблемым на протяжении многих веков. Но чаще всего будут просто разводить руками и посмеиваться над тем, что они об этом ничего не знают. Однако, при этом, незыблемым фактом будет оставаться то, что в селе не было такого человека, в доме которого не было бы «гостевой комнаты». И какой бы бедной ни была семья, если она не хочет ощущать себя вне системы сложившегося порядка, то она обязана иметь такую комнату.
Как правило, художник стеснялся всей этой помпезности, которая была присуща всему ритуалу проживания в гостевой комнате. Уже на следующий день он сбегал из неё и находил себе более подходящее пристанище для ночлега и работы. Просто не любил быть в центре внимания. А ещё ему нравилось засыпать, вглядываясь в яркое ночное небо, усыпанное звёздами. Словом, спать не под крышей дома, а там, где ощущается всё беспредельное волшебство летней ночи, было ему намного приятнее.
Вокруг него всегда толпились целые ватаги мальчишек. Тех тянуло к нему, как магнитом. Видимо, они интуитивно понимали, что он совсем не такой человек, как все остальные вокруг. Дети ведь чувствуют это лучше всех. Один из этих мальчишек, уже став взрослым человеком, проведёт с ним последние дни существования этого сказочника на нашей земле. Будет рядом с ним в больнице, стараясь разрешить все его нелёгкие проблемы. Так ничем помочь и не сможет. Всего лишь закроет ему глаза и постарается не плакать. А потом повезёт этот столь тяжкий груз из Москвы в Баку, вспоминая те дни, когда этот прекрасный человек был полон сил и энергии. А он, маленький мальчишка, воспринимал его как волшебника и чародея.
Взрослые ещё не раз будут пытаться утихомирить детвору, объясняя им, что они мешают художнику. А потом они, как правило, начнут проникаться пониманием того, что когда художник работает, то он никого не слышит и ничего не видит. Уходит в себя. Окружающий его мир исчезает. А художник остаётся со своими холстами один на один и разговаривает с ними. Настраивается на волну той сказки, которую он будет сочинять.
Он очень мало ел. И был, вообще, не притязателен в быту. Курил самые дешёвые сигареты. Много курил. Мог иногда позволить себе косяк. Это если его любимый друг-поэт вдруг угощал его. Особенного кайфа он от этого не испытывал. Но и не отказывался. Не мог отказать другу в том, чтобы составить тому компанию. Поэт имел кожу почти такого же цвета, как и у него. А ещё лицо, покрытое глубокими морщинами и оспинками. И хриплый от курения голос. Когда он читал ему свои стихи, то они вдвоём напоминали диковинные персонажи средневекового собрания поэтов. А ещё его друг-поэт называл себя наследником великого Физули. И он соглашался с этим.
Собственно говоря, они оба обожали Физули. В его поэзии они купались, как в море мудрости. Она их очищала, просветляла и дарила такой кайф, который не мог подарить никакой косяк. От каких-то строк у них захватывало дух, другие поражали мелодией своего звучания, а от некоторых становилось настолько хорошо, что, казалось, ты уже покинул этот мир и просто пребываешь в раю.
А ещё они подшучивали над тем, что молодёжь никак не могла понять того, как, родившийся в далёкой Кербеле, поэт может считаться классиком азербайджанской поэзии. Но это была молодёжь, которая выросла уже в советское время. Как ей объяснишь всё это, когда она со школьных лет зубрила стихи о том, что, вопреки всем законам географии и астрономии, для Азербайджана солнце взошло не с Востока, а с Севера. Что именно с Севера пришли великие идеи, сделавшие счастливыми всех тех, кто жил на окраине империи в так называемой «тюрьме народов». Откуда было им знать, что когда-то существовал огромный ареал, где обитали различные тюркские племена? Единый ареал.
Не помнили они и о том периоде своей истории, когда караваны перевозили не только товары и людей, но и обеспечивали ту передачу знаний и информации, которая формировала литературу, абсолютно не похожую на произведения сегодняшнего дня. Весь этот период истории был уже предан забвению. И никто из молодых людей и не догадывался о том, что в той литературе прошлых веков тюркский язык прекрасно мог соседствовать и с арабским, и с персидским, перемешивая их словарный запас самым причудливым образом.
А литература сегодняшнего дня была проста и понятна всем. В ней господствовали ашугские мотивы. Ни он, ни его друг-поэт лично ничего не имели против ашугов. Когда-то в 30-е годы ашуги были в составе самых активных отрядов советского агитпрома. Они пели бодрые песни про лампочки Ильича, про колхозы, да и вообще, про людей, с радостью на лицах и песнями на устах, идущих к столь неизбежному и так желанному для всех живущих на земле людей коммунизму. Те ашуги носили гимнастёрки и брюки-галифе. А ещё почти у всех них были усы, являющиеся точной копией самых известных усов двадцатого века. Тех, что увековечивали в парадных портретах той эпохи. Усов, сумевших стать таким знаковым явлением, что даже сам великий Пикассо не обошёл их в своём творчестве.
А, может, молодёжь и не была виновата в том, что она не понимала Физули. Её просто никто этому никогда не учил. Так же как и не учил испытывать чувства соучастия и сопереживания. Этот великий поэт жил и творил в эпоху, когда нормой жизни для образованного человека в их регионе являлось существование в стихии трёх языков. В то время каждый был обязан знать арабский. Ведь, как правило, он, как и все живущие здесь, был правоверным мусульманином. А усвоение арабского и Корана, равно как и знание о том, что солнце появляется на Востоке и уходит на Запад, являлось частью образования. А ещё в этих местах хорошо знали и персидский.
Вот таким образом азербайджанский, арабский и персидский, переплетаясь, создавали какой-то чрезвычайно притягательный поэтический микс, позволяющий таким гениям, как Физули, создавать подлинные шедевры. Они, порой, даже не замечали, как и каким образом они перемещались из поля господства одного языка в мир другого. Для поэтов же считалось нормой иметь целые диваны стихов на арабском, персидском и тюркском. Диваном они называли сборники стихов. Это было задолго до того, как слово «диван» стало означать предмет мебели.
Потом реалии советского времени, с его воинствующим атеизмом и ленинскими установками, являющимися упрощением всего и вся на белом свете, изничтожили всё это. На смену арабской вязи и латинице пришла кириллица. Переходу на кириллицу радовалось множество людей. Они были глубоко убеждены в том, что теперь будет настолько легко научиться читать и писать, что скоро наступит эпоха тотальной грамотности. Действительно, успехи претворённой в жизнь культурной революции были просто ошеломительны. Казалось, что всё было просто замечательно.
