Джавид Алакбарли
Сказочник
Он прекрасно понимал, почему к такой работе художники относились плохо. Вернее, свысока. Называли её халтурой. Словом, деньги приносит, но кайфа не дарует. Однако, выбор был невелик. Либо преданность таланту и искусству, либо работа, дающая достаток, но лишающая тебя самоуважения. Сам он, ещё в далёкой молодости, избрал аскетический образ жизни, гарантирующий его вечное служение своей Музе. И чувствовал себя свободным. Как птица в небесах. Как бакинский ветер. Как огонь и вода. Как настоящий сказочник, который всегда может спрятаться в своём вымышленном мире, спасаясь от суровой реальности.
***
Новруз он обычно отмечал в родном селе. Это было такое типичное бакинское село со своими узкими улочками, неказистыми домами, с мечетью, превращённой в склад, своими порядками и устоями. Праздник здесь всегда отмечали с особой любовью. Убирались, готовясь к приходу весны, избавлялись от старых вещей и хлама, шили обновки, готовили традиционные сладости, жгли костры и от всей души приветствовали Новруз как день весеннего равноденствия. Он с самого детства обожал наблюдать за всеми этими атрибутами Новруза. Как правило, здесь всегда находились люди, которые брали на себя обязанность исполнять роль главных шутов и создавать фантастическую атмосферу этого праздника. Было весело. Его же больше всего радовало то богатство красок, который вдруг выявлял Новруз. И трава была зеленее, чем обычно, и небо было голубее… Если бы кто-нибудь его спросил о том, что же является первоосновой, исходной точкой его творчества, то он бы произнёс одноединственное слово:
– Новруз.
Именно Новруз с самой юности сформировал всю палитру его красок. Ведь именно в дни этого праздника ярко проступает вся та необычная сущность самых обычных предметов быта. Ковры, различные женские поделки, яйца, выкрашенные во все цвета радуги, пламя костров, яркие обновки создают такое буйное смешение красок, которые никто и никогда не может создать вне этого праздника. Он прекрасно понимал, что традиции Новруза, сохраняясь и обогащаясь от века к веку, формировали тот удивительный калейдоскоп цветов, вкусов, запахов, образов, что всегда так поражал его. Но, тем не менее, в каждый Новруз не переставал удивляться всему этому, как ребёнок.
Как правило, сразу же после окончания праздника он уезжал на этюды. Заранее знал, куда поедет и по какому маршруту он пройдёт. Собственно говоря, каждый год схема была одна и та же. Менялась лишь география. Он заранее готовил краски, мольберт, холсты и отправлялся в путь, изрядно нагруженный всем тем, что ему было необходимо на все эти летние месяцы. Не любил автобусы. Обычно заранее договаривался с какой-нибудь попуткой, которая ехала в выбранный им район. Шофёр вначале выгружал всё его имущество и высаживал его самого в райцентре. Если повезёт, то прямо у чайханы. А дальше всё складывалось так, как складывалось. Ведь чайхана – это такой веками сложившийся мужской клуб, в котором, хотите этого вы или нет, но оказываетесь в центре всех событий данного местечка.
Иногда он предпочитал сразу поехать в самое дальнее село, а уже оттуда двигаться к центру. Это уже как сложится. Он не мог сразу увезти с собой столько холстов, сколько ему было нужно. Как правило, за лето к чайханщику ещё несколько раз будут подвозить холсты для него. Тот всегда будет знать то, в какой именно деревне он сейчас находится, нужны ли ему холсты именно сейчас или пока их можно не везти. Он всегда будет посмеиваться над этой цыганской почтой чайханщиков, которые всегда и всё знают. Именно поэтому он не любил деревни, в которых не было чайханы. В них он старался не останавливаться. Вот и сейчас, после традиционного ритуала чаепития, отчёта чайханщика о том, что же приключилось в районе со времени их последней встречи, он и тронулся в путь.
Ему нашли удобную машину, посадили его в этот видавший виды грузовик, и он уехал. Когда он добрался до конечной точки, то уже новый чайханщик поприветствовал его и повёл на ночлег. Он не любил ночевать в домах. Предпочитал сон на свежем воздухе в тени какого-нибудь векового платана. Но тем не менее, в этот первый день он поселился именно в доме чайханщика. Перед тем как лечь спать, они с ним раскурили пару сигарет и долго вновь рассуждали на тему о том, что такое комната гостя в каждом азербайджанском доме.
Рано утром же пришла печальная весть. Позвонили в сельсовет. И по единственному телефону, функционирующему здесь, сообщили, что его друг-поэт умер. Похороны пройдут сегодня же, ближе к вечеру. Как хорошо, что он внял просьбам чайханщика и не уехал в выбранное им заранее дальнее село. Забросив все свои холсты здесь, он тут же уселся в кабину грузовика и тронулся в путь. Успел. И сразу же присоединился к похоронной процессии. Зашагал вместе со всеми.
***
Многолюдная процессия почитателей поэта шла через весь город и на своих плечах несла его к аллее Почётного захоронения. А там похоронить человека можно было лишь с разрешения партии и правительства. Но никакого такого решения не было и не могло быть, в принципе. Ведь официоз не счёл нужным дать этому поэту звание народного. Однако, все эти люди, что несли его на своих плечах, считали, что этот поэт вполне заслуживает того, чтобы быть похороненным именно там. Рядом с признанными корифеями азербайджанской культуры. Властям была лишь послана весточка:
– Готовьте могилу, открывайте ворота. Мы уже идём и несём на своих плечах Единственного.
Именно так – «Единственный» переводился псевдоним этого поэта. Он многих узнавал среди тех, кто шёл через весь город, провожая в последний путь его друга. И поражался тому уважению и почёту, которое бытовало среди простых людей его родного города к Слову. Это была не просто толпа, идущая за гробом. Это были истинные почитатели поэзии. На протяжении всего этого долгого пути звучали стихи. Он не застал того момента, когда всё это началось. Но присоединившись к процессии, он увидел, что когда кто-то в этом шествии за гробом начинал читать газели, то эти слова подхватывали все. И когда стих завершался, через несколько рядов, в начале, в середине или даже в конце процессии уже начинал звучать новый. Это были настоящие поэтические поминки. Ритм и мелодия стихов задавали темп движения и определяли настрой всех тех, кто шёл за гробом. Прежде всего, это было желание почтить память поэта его же словом. Он шёл внутри этой процессии и думал о том, что его искусство живописца слишком условно, чтобы обладать силой такого воздействия на людей. А магии воздействия стихов своего друга поэта на каждого участника этой похоронной процессии он просто поражался.
Когда они дошли до кладбища, должна была начаться стандартная процедура похорон. Её властным жестом остановил один из лучших исполнителей мугама. Без всякого сопровождения, а капелла, он начал петь мугам. Ведь всем известно, что жители этой страны обычно плачут под мелодию сегяха и смеются под звуки шахназа. Певец исполнил сегях на самые знаменитые стихи Единственного. Когда он кончил петь, несколько минут стояла тягостная гробовая тишина.
Потом заговорил один из самых уважаемых жителей селения, где так любил выступать любимый ими поэт. Это были такие поэтические состязания, которые именуются мейхана. Вообще-то, слово это означает «дом вина». Как-то априори предполагается, что выдавать столь волшебные поэтические строки, как в «мейхана» в стиле стихийной импровизации, невозможно без воздействия вина. Ну, или чего-то другого, обеспечивающего тот транс, без которого нет такого таинственного погружения в стихию стиха. Этому старику было очень много лет. Гораздо больше, чем поэту, который покинул этот мир. Он счёл своим долгом объяснить всем, кого же сегодня хоронят.
