Джавид Алакбарли
Сказочник
Но, тем не менее, он вместе со своим другом продолжал писать арабской вязью. Здесь же, фактически, половину букв не надо было выписывать. В письме отражались только согласные. Именно это позволяло всем представителям тюркских языков легко понимать всё то, что написано как в древних рукописях, так и в сегодняшних газетах. Кириллица не позволяла сохранять такие особенности. Она сковывала язык жёсткой конструкцией. Созданные в те же годы официальные грамматики различных тюркских языков ещё больше углубили различия между родственными языками.
Хуже всех поступили турки. Они ухитрились после перехода на латиницу за несколько лет вообще выкинуть из обихода множество арабских и персидских слов. Всё это насилие над языком привело к тому, что начали печататься специальные словари арабских и персидских слов, позволяющие понимать поэзию прошлых веков. Конечно же, исключительно для тех, кому эта поэзия была интересна.
Вот и получилось, что целый пласт истории был просто забыт. Нормой стало двуязычие: азербайджанский и русский. Кроме своего родного языка, азербайджанцы уже изучали русский. Хоть и не все могли прилично на нём изъясняться, но всё же понимали его. Но было и немало тех людей, которые ухитрялись писать какие-то произведения на русском языке, внося в литературу этого великого и могучего языка свои колоритные, пряные, восточные нотки.
Его друг любил вспоминать те времена, когда в Мардакянах долго гостил известный русский поэт. Он иногда бывал на разных всяких поэтических сборищах местных поэтов. И всё спрашивал о том, что же означают эти, так прекрасно звучащие строки. Ему же, как правило, отвечали:
– Ну, о чём же могут быть стихи? О любви, конечно.
А ещё молодёжь не любила мугам. Как же она могла его любить, если она его не понимала и не чувствовала. Мугам был тесно связан с поэзией. Под него нельзя было петь и плясать. Он не был пронизан весельем. Может быть, потому и не был востребован. Мугам – это всегда сложно. Душа должна быть в гармонии с рассудком. А ещё она должна быть готова к тому, чтобы излить в этих прекрасных звуках всё то, что её печалит и тревожит. Но разве в столь сумасшедшие времена такое возможно?
В отличие от него, поэт был женат. Даже дважды. У его теперешней жены было очень странно звучащее имя: Шарабаны. Но это никак не было связано со знаменитой песенкой про шарабан-американку и девочку-шарлатанку. Просто таким образом простонародный говор исказил её настоящее имя, звучащее, как «Шахрибану» – госпожа города.
Жена же поэта, со столь необычным именем, не уставала поражаться тому, что вроде бы такой обычный человек, как её муж, умеет создавать в своих стихах столь прекрасные женские образы. Она была так далека от всего того, чем были пронизаны мысли и чувства её мужа, что попросту считала, что всё это являлось поэту в его наркотических видениях. Ведь она жила в реальном мире, где на нищенскую зарплату поэта, гордо именуемого в зарплатной ведомости «литературным работником», надо было прокормить семью. Она и кормила. А он обитал в мире грёз и мечтаний, где в табачном дыму ему так чётко виделись контуры тех прекрасных див, которых он не уставал воспевать.
***
Наш сказочник никогда не был женат. Многие считали, что вся бурлящая в нём могучая энергетика уходит в творчество. Может быть, когда-то, в далёкой молодости, ему и нравились женщины. И он им, безусловно, тоже нравился. Все знали, что ему довелось в молодости пережить такую страсть, которая сжигает человека дотла. Остаётся лишь пепел, от терпкой горечи которого не удаётся избавиться до конца жизни. Так и было с ним. Недаром же его за глаза так любили называть Меджнуном.
Но все эти чувства и эмоции, связанные с миром женщин, оставались в далёком прошлом. Сейчас же он говорил, что за всю свою жизнь он так и не смог ни понять их, ни постичь того, что же такое женская душа. Именно поэтому он и предпочитает держаться от всех женщин как можно дальше. Это был его сознательный выбор. Так жизнь становилась намного проще. А он и рад был этому.
Но вместе с тем он казался всем окружающим именно тем мудрецом, который способен завязывать или развязывать все любовные узлы и разрешать проблемы любого любовного треугольника. Ведь он же был сказочником. А какая же это сказка без любви?
Ни его мастерская в доме художников, ни его дом в апшеронском селе никогда не закрывались ни на какие замки. К нему запросто, в любое время дня и ночи, могли приходить люди. Все знали, что он зачастую бодрствует и ночью. Если он не спал, он всегда мог составить им компанию. А если же он спал, то его постоянные гости знали, где находится чай и где лежат сигареты. Этот чисто мужской ритуал курения и распивания чая приобретал в стенах его жилища почти сакральное значение. Независимо от того, участвовал он в этом лично или нет, сама аура его дома создавала у людей неведомый им ранее настрой души.
Когда к нему кто-то заходил, он порой даже не отходил от своего мольберта и не произносил ни единого слова. Лишь кивал гостю. Тот мог прикурить сигарету из его пачки или же принести свою, налить себе чаю из только что заваренного чайника или же заварить новый. Неважно, что и как происходило в этой мастерской. В самой её атмосфере витала та магия общения, для растворения в которой не нужны были какие-нибудь слова. Как правило, покидающий через несколько часов его обитель человек был уверен, что они прекрасно пообщались. Даже если за всё это время не прозвучало ни единого слова.
Но иногда ему, всё-таки, приходилось выслушивать целые исповеди. Как это ни странно, это были откровения влюблённых юношей. Художники – вообще-то, очень влюбчивый народ. Они влюбляются в своих натурщиц, в соседок или просто в красивых девушек, мельком встреченных ими на улицах, в автобусе или в метро. Один небрежный поворот головы, магический взмах длинных ресниц или лёгкое очарование в походке прекрасной девушки могли пробудить в художнике целый ураган чувств и эмоций. Достаточно было каких-то мелких деталей, цепляющих за душу творческого человека. Всё остальное дорисовывало воображение.
Но как же трудно было художнику стать счастливым человеком. Любому художнику. Если он настоящий. Как правило, люди, наделённые талантом, в жизни бывают абсолютно беспомощны. Они как дети. Не добытчики. Не охотники. Не собственники. От них невозможно ждать твёрдых заработков и умения содержать свою семью. Среди настоящих художников нет и не может быть хороших мужей. В обыденном, привычном, устоявшимся понимании такого словосочетания, как «хороший муж».
Красивые девушки как-то сразу это понимали. Они принимали самые правильные, с точки зрения рациональных подходов, решения и после бурных романов, как правило, бросали своих избранников, осознавая, что если они останутся, то у них будет немало соперниц в виде холстов, мольбертов, красок. Они просто не желали пребывать на втором плане. В результате молодые и не очень молодые художники впадали в депрессию. Он иногда пытался склеивать их разбитые сердца. Получалось плохо. Ведь все знают, что сказочники – плохие целители.
В те годы у художников было несколько способов заработать хорошие деньги. Два раза в год проходили роскошные парады и демонстрации. К ним надо было нарисовать какие-то лозунги, портреты руководителей страны, оформлять трибуны и улицы города. Все те, кто считал себя настоящим художником, как правило, брезговали этой работой. А ещё были колхозные клубы, дома культуры, районные музеи. Для всех этих структур нужны были портреты радостных рабочих и счастливых колхозниц. Словом, тех, кто самоотверженно строит в этой стране коммунизм.
