Джером К. Джером
Большая коллекция рассказов
Мистер Глэдмен поднялся с места: ему было скорее смешно, чем досадно.
– И вы думаете, что мы вам позволим прикарманить таким манером чуть не тысячу двести фунтов? Вы серьезно так думаете? – спросил он мистера Клодда, который сидел, заложив руки в карманы.
– Вот именно, – признался мистер Клодд.
Мистер Глэдмен засмеялся, но от этого смеха никому не стало веселее.
– Честное слово, Клодд, вы забавляете меня – мне прямо смешно.
– Вам всегда присуще было чувство юмора.
– Негодяй! Гнусный негодяй! – взвизгнул мистер Глэдмен, внезапно меняя тон. – Вы думаете, что закон позволит вам таким образом оплести честных людей? Вы думаете, что мы так и дадим вам ограбить себя? Это завещание… – мистер Глэдмен драматически указал костлявым пальцем на стол.
– Вы намерены его оспаривать? – осведомился мистер Клодд.
На минуту Глэдмен был ошеломлен таким хладнокровием; но скоро оправился.
– Оспаривать!! – пронзительно вскрикнул он. – Вы же не станете оспаривать, что оно написано под вашим влиянием! Ведь вы его продиктовали от слова до слова и заставили этого бедного идиота подписать. Он не способен был даже понять…
– Не болтайте так много! – перебил его Клодд. – Не такой уж у вас приятный голос. Я вас спрашиваю, намерены ли вы оспаривать это завещание?
– Если вы ничего не имеете против, – чрезвычайно учтиво вмешалась тут миссис Глэдмен, – мы еще успеем застать в конторе нашего адвоката.
Мистер Глэдмен достал из-под стула свой цилиндр.
– Одну минуту, – остановил его Клодд. – Это завещание действительно составлено под моим влиянием. Если вам оно не нравится, значит не о чем и толковать.
– Само собой, – согласился мистер Глэдмен сразу смягчившись.
– Присядьте, – предложил Клодд. – Давайте посмотрим другое. – Мистер Клодд повернулся к клерку: – Пожалуйста, мистер Райт, прочтите то, первое, датированное десятым июня.
В первой духовной, такой же короткой и несложной, завещатель отказывал триста фунтов мистеру Уильяму Клодду в знак благодарности за проявленную им доброту, а остальные – Лондонскому Королевскому Зоологическому обществу, так как покойный всегда интересовался животными и очень любил их; перечисленные же поименно родственники, «которые никогда не выказывали мне ни малейшей привязанности, нисколько обо мне не заботились и уже присвоили себе значительные суммы из моего дохода», не получали ничего.
– Могу добавить, – начал мистер Клодд, видя, что никто не расположен прерывать молчание, – что, предлагая вниманию моего бедного старого друга Королевское Зоологическое общество, как подходящий объект для его щедрот, я имел в виду подобный же факт, приключившийся лет пять тому назад. Обществу была отказана довольно крупная сумма; родственники оспаривали завещание на том основании, что завещатель был не в своем уме. Обществу пришлось довести процесс до палаты лордов, прежде чем оно, наконец, выиграло его.
– Как бы там ни было, – возразил мистер Глэдмен, облизывая пересохшие губы, – вы, мистер Клодд, ничего не получите, ни даже этих трехсот фунтов, хоть вы и считаете себя очень умным и ловким. Деньги моего шурина достанутся адвокатам.
Тут поднялся мистер Пинсер и выговорил медленно и отчетливо:
– Если уж нужно, чтобы в нашей семье был сумасшедший, хотя я лично не вижу в этом необходимости, то мне кажется, что это вы, Натаниэль Глэдмен.
Мистер Глэдмен разинул рот от изумления. Мистер Пинсер так же внушительно продолжал:
– Что касается моего бедного старого кузена Джозефа, у него были свои странности, но и только. Я лично готов присягнуть, что в августе этого года он был в здравом уме и вполне способен составить завещание. А другое, помеченное июнем, по-моему, ничего не стоит.
Высказавшись, мистер Пинсер снова сел; к Глэдмену, по-видимому, вернулся дар речи…
– Какая нам польза ссориться? – весело защебетала в этот момент миссис Глэдмен. – Ведь эти пятьсот фунтов – совершенно неожиданное наследство. Живи и давай жить другим – я всегда это говорю.
– Дьявольски ловко все это подстроено! – выговорил мистер Глэдмен, все еще очень бледный.
– Ничего, у тебя будет чем подбодрить себя, – заметила его жена.
Имея в перспективе лишних пятьсот фунтов, супруги укатили домой в кэбе. Мистер Пинсер остался и пировал весь вечер с Клоддом и клерком на деньги Клодда.
Клодду досталось тысяча сто шестьдесят девять фунтов и несколько шиллингов.
Капитал новой издательской компании, «учрежденной в целях издания, печатания и распространения журнала, помещения объявлений, а также выполнения всех прочих связанных с этим функций», составлял тысячу фунтов в акциях, стоимостью в один фунт, оплаченных сполна наличными. Из них четыреста шестьдесят три принадлежали Уильяму Клодду, эсквайру; столько же мистеру Питеру Хоупу, N 16, Гоф-сквер; три мисс Джейн Хоуп, приемной дочери вышеупомянутого Питера Хоупа (настоящего имени ее никто не знал, включая и ее самое), обыкновенно называемой Томми, причем она заплатила за них из собственного кармана, после яростной стычки с Уильямом Клоддом; десять – миссис Постуисл, из Роулз-Корта, преподнесенных ей в дар учредителем; десять – мистеру Пинсеру, члену палаты общин (он и до сих пор за них не заплатил); пятьдесят – доктору Смиту (урожденному Шмидт); одна – Джеймсу Дугласу Александеру Мак-Тиру (иначе – Шотландцу), квартиранту миссис Постуисл; эта акция была выдана ему в виде гонорара за поэму «Песня Пера», помещенную в первом номере.
Выбрать название для журнала стоило большого труда. Наконец, отчаявшись, они назвали его: «Хорошее настроение».
МЛАДЕНЕЦ ВНОСИТ СВОЙ ВКЛАД
О новом журнале «Хорошее настроение» люди со вкусом и с понятием говорили, что это самый веселый, самый умный, самый литературный из дешевых еженедельников, какой когда-либо издавался в Англии. И Питер Хоуп, редактор и один из совладельцев его, был счастлив это слышать. Уильям Клодд, издатель и второй совладелец, не приходил в особенный восторг от этих похвал.
– Смотрите, как бы вам не переборщить по части литературности, – говорил Уильям Клодд. – Золотая середина, вот чего надо держаться.
Люди – люди со вкусом и с понятием – говорили, что «Хорошее настроение» заслуживает поддержки читающей публики больше, чем все остальные еженедельные журналы, вместе взятые. Люди со вкусом и с понятием – по крайней мере некоторые из них – шли даже дальше, они подписывались на журнал. Питер Хоуп, уносясь мыслями в будущее, предвкушал богатство и славу.
Уильям Клодд, больше озабоченный настоящим, говорил:
– Не кажется ли вам, милейший, что наше издание слишком уж первосортное, а?
– Почему вы так думаете?
– Да взять хотя бы распространение. За последний месяц мы выручили…
– Если вам все равно, нельзя ли без цифр? – попросил Питер Хоуп. – Цифры меня почему-то всегда угнетают.
– Не могу сказать, чтобы и меня они особенно радовали, – согласился Клодд.
– В свое время придет и это, – утешал его Питер Хоуп. – Надо воспитать публику, поднять ее до нашего уровня.
– Насколько я заметил, публика меньше всего склонна платить за то, чтобы ее воспитывали.
– Что же нам делать?
– А я вам скажу. Нужно взять мальчишку рассыльного.
– Разве это может способствовать распространению журнала? – удивился Питер Хоуп. – И потом, мы ведь решила первый год обходиться без рассыльного. Это только лишний расход. К чему?
– Я имею в виду не просто рассыльного, – возразил Клодд, – а юношу вроде того, с которым я вчера ехал в одном вагоне в Стрэтфорд.
– Чем же он замечателен – этот ваш юноша?
– Ничем. Он читал последний номер «Библиотеки дешевых романов». Это издание покупают по крайней мере двести тысяч человек. И он – один из них. Так он сказал мне. Покончив с книжкой, он вытащил из кармана последний выпуск «Балагура» – в розничной продаже стоит полпенни, распространение тоже имеет большое, до семидесяти тысяч. И читал его, давясь от смеха, до самого Стрэтфорда.
– Но…
– Погодите минутку. Я сейчас объясню вам. Этот юноша – представитель читающей публики. Я поговорил с ним. Ему нравятся больше всех как раз те газеты и журналы, которые имеют наибольшее распространение. Он ни разу не ошибся. А остальные – насколько они ему известны – он называет «трухой». Ему нравится то, что нравится массе. Сумейте угодить ему, – я записал его имя и адрес, он согласен поступить к нам на восемь шиллингов в неделю, – и вы угодите читателям. Не тем, что просматривают случайный номер, взяв его со стола в курительной клуба, и говорят вам, что «журнал, черт возьми, отличный», но тем, что платят за него пенни и уносят его к себе домой. Вот такие читатели нам и нужны.
Питер Хоуп, талантливый журналист и редактор с идеалами, был шокирован, возмущен. Уильям Клодд, человек деловой, без идеалов, оперировал цифрами.
– И об объявлениях надо подумать, – настаивал он. – Я, конечно, не Джордж Вашингтон*, но что пользы врать, когда и сам себе не веришь, не говоря уж о других? Доведите мне тираж до двадцати тысяч, и я берусь вам убедить публику, что он перевалил за сорок. Но, когда мы и до восьми не можем долезть, у меня руки связаны… совести не хватает.
[* – В хрестоматийных рассказах о детстве Вашингтона (первого президента США) часто говорится о том, какой это был правдивый мальчик.]
– Вы давайте публике каждую неделю столбцов двенадцать вполне доброкачественного литературного материала, – вкрадчиво убеждал Клодд, – но подсластив это двадцатью четырьмя столбцами варенья. Только так и можно кормить читателей – воспитывать их незаметно для них самих. А пилюля без варенья? Да они ее и в рот не возьмут.
Клодд умел настоять на своем. Пришел день, когда в редакции «Хорошего настроения» появился Филипп – в обиходе Флип – Твитл, официально в качестве рассыльного, на самом деле, без его ведома, в качестве присяжного литературного дегустатора. Рукописи, которыми зачитывался Флип, принимались. Питер стонал, но довольствовался тем, что исправлял в них наиболее грубые грамматические ошибки: опыт решено было провести добросовестно. Шутки и анекдоты, над которыми смеялся Флип, печатались. Питер, для успокоения совести, увеличил свой взнос в кассу помощи неимущим наборщикам, но это помогло ему лишь отчасти. Стихи, вызывавшие слезы на глазах Флипа, шли в разрядку. Люди со вкусом и с понятием жаловались, что «Хорошее настроение» не оправдывает их надежд. Тираж еженедельника медленно, не неуклонно возрастал.
– Вот видите! Я вам говорил! – восклицал ликующий Клодд.
– Прискорбно думать… – начал Питер.
– Думать вообще прискорбно. Отсюда мораль – поменьше думать. Знаете, что мы сделаем? Мы с вами разбогатеем на этом журнале. И, когда у нас заведутся лишние деньги, мы, наряду с этим, будем издавать другой журнал, специально для интеллигентной публики. А пока…
Внимание Клодда привлекла пузатая черная бутылочка с ярлыком, стоявшая на письменном столе.
– Когда это принесли?
– С час тому назад.
– Для рекламы?
– Кажется.
Питер поискал на столе и нашел письмо, адресованное: «Уильяму Клодду, эскв., заведующему отделом рекламы журнала «Хорошее настроение». Клодд разорвал конверт и пробежал письмо.
– Прием объявлений еще не кончился?
– Нет. До восьми часов.
– Отлично! Присядьте-ка и черкните об этом пару строк. Только сейчас же, не то забудете. На страничку «После обеда».
Питер сел к столу и поставил в заголовке: «Стр. п. о.».
– А это что, – спросил Питер, – какое-нибудь вино?
– Особый портвейн, который не ударяет в голову.
– По-вашему, это преимущество?
– Конечно. Больше можно выпить.
Питер начал писать: «…обладает всеми качествами хорошего старого портвейна, без его вредных свойств…» Я ведь его не пробовал, Клодд.
– Это ничего. Я пробовал.
– И что же? Хорошее вино?
– Отличное. Пишите: «…восхитительное на вкус и бодрящее». Это наверняка будут цитировать.
Питер продолжал писать: «Мы сами отведали его и нашли восхитит…»
– Клодд, ей-богу же, следовало бы и мне попробовать. Ведь я его рекомендую от своего имени.
– Да вы кончайте, а то я не успею сдать в набор. Потом возьмете бутылочку к себе домой и пейте на здоровье.
Клодд, по-видимому, очень торопился. Это только усилило подозрения Питера. Бутылка стояла тут же, под рукой. Клодд хотел было перехватить ее, но не успел.
– Вы не привыкли к таким, безалкогольным напиткам, – протестовал он. – Вы в нем не разберетесь.
– Во всяком случае, я почувствую, «восхитительное» оно или нет, – заявил Питер, откупоривая бутылку.
– Объявление в четверть страницы и заказ на тринадцать недель. Не будьте ослом и поставьте бутылку, не то еще опрокинете.
– Я именно и хочу ее опрокинуть, – возразил Питер, сам первый смеясь своей шутке. Он налил себе полстакана и отпил глоток.
– Ну что? Нравится? – свирепо осклабился Клодд.
– Вы уверены… вы уверены, что бутылка та самая? – пролепетал Питер.
– Совершенно уверен. Выпейте еще. А то вы не распробовали.
Питер рискнул сделать еще глоток.
– Вы не думаете, что его лучше было бы рекомендовать как лекарство, – ну, например, такое, которое не мешает иметь под рукой на случай нечаянного отравления? Это бы их не устроило?
– Подите и предложите им сами. Я умываю руки. – Клодд взялся за шляпу.
– Мне жаль, мне очень жаль, – вздохнул Питер. – Но я, по совести, не могу…
Клодд злобно швырнул шляпу на стол.
– Будь она проклята, эта ваша совесть! А о кредиторах своих вы никогда не думаете? Что толку от того, что я для вас из кожи лезу, когда вы на каждом шагу связываете мне руки?
– Не благоразумнее ли было бы, – сказал Питер, – обратиться к более солидным объявителям, которым не нужны такие уловки?
– Обратиться! – фыркнул Клодд. – Вы думаете, я к ним не обращался? Ведь они, что овцы. Залучите одного – к нам придет все стадо. А пока вы этого одного, первого, не залучили, остальные и слушать вас не станут.
– Это правда, – задумчиво проговорил Питер. – Я давеча толковал с Уилкинсоном из фирмы Кингсли. Он посоветовал мне попытать счастья у Ландора. Сказал, что, если мне удастся убедить Ландора, чтобы он давал нам объявления, может быть, и он сможет уговорить своих патронов.
– А пойди вы к Ландору, он бы посоветовал вам сперва заручиться согласием Кингсли.
– Все в свое время, они придут. – Питер не терял бодрости. – Тираж наш с каждой неделей поднимается. Скоро от них отбоя не будет.
– Не грех бы им поторопиться, – проворчал Клодд. – А то пока у нас нет отбоя только от кредиторов.
– Статьи Мак-Тира обратили на себя общее внимание, – напомнил Питер. – Он обещал мне еще ряд статей.
– Джауит, вот кого бы залучить, – вздохнул Клодд. – Остальные пойдут за ним, как стадо гусей за вожаком. Нам бы только добраться до Джауита, а дальше все будет просто.
Джауит был фабрикант знаменитого «мраморного» мыла. Уверяли, будто на рекламу он тратит четверть миллиона в год. Джауит был столпом и опорой периодической печати. Новые издания, сумевшие заручиться объявлениями о мраморном мыле, жили и процветали; новые издания, которым было отказано в этих объявлениях, хирели и гибли. Джауит – и как бы залучить его; Джауит – и какой бы найти к нему ход; это была главная тема, обсуждавшаяся на совещаниях большинства новых редакций, в том числе и редакции «Хорошего настроения».
– Я слышала, – сказала мисс Рэмсботем, еженедельно заполнявшая последние две страницы журнала «Письмом к Клоринде», которая вела уединенную деревенскую жизнь и которой мисс Рэмсботем, по-видимому вращавшаяся в высшем свете, рассказывала всякие новости и сплетни, всякие остроумные и неостроумные выходки своих аристократических друзей, – я слышала, – сказала мисс Рэмсботем однажды утром, когда в редакции, как всегда, зашла речь о Джауите, – что старичок неравнодушен к женским чарам.
– Я давно об этом думаю, – сказал Клодд. – Тут бы нужно сотрудницу, а не сотрудника. Уж даму-то, во всяком случае, не вышвырнут за дверь.
– Как знать, – возразил Питер. – Если эта идея привьется, такие господа начнут брать в швейцары женщин с хорошо развитой мускулатурой.
– Ну, это пока они еще додумаются… – не сдавался Клодд.
Помощница редактора насторожила ушки. Однажды – уже давно – помощница редактора ухитрилась добиться того, что не давалось ни одному из лондонских журналистов – интервью с видным иностранным политическим деятелем. Она этого не забыла – и никому не давала забыть.
– Мне кажется, я бы могла достать для вас это объявление, – сказала помощница редактора.
Редактор и издатель заговорили в один голос очень решительно и твердо.
– А почему нет? Ведь сумела же я тогда проинтервьюировать принца…
– Знаем. Слыхали, – перебил ее Клодд. – Будь я в то время твоим отцом, я бы этого не допустил.
– Как же я мог не допустить? – возразил Питер. – Ведь она мне ни слова не сказала.
– Надо было получше смотреть за ней.
– Усмотришь за ней! Вот погодите, будет у вас своя дочка – тогда узнаете.
– Когда у меня будет дочка, я сумею заставить ее слушаться.
– Ладно! Знаем мы, какие дети бывают у холостяков, – иронически усмехнулся Питер Хруп.
– Предоставьте это мне, – молила помощница редактора. – На этих же днях вы получите объявление.
– Если ты принесешь его, я брошу его в корзину, – решительно объявил Клодд.
– Вы же сами говорили, что даме это могло бы удаться.
– Даме, но не тебе.
– Почему же не мне?
– А потому.
– Но если…
– Мы увидимся в типографии в двенадцать, – бросил Клодд Питеру Хоупу и поспешно вышел.
– Вот идиотство! – возмутилась Томми.
– Мы редко сходимся, – заметил Питер Хоуп, – но в данном случае я с ним вполне согласен, добывать объявления – вовсе не женское дело.
– Но какая же разница между…
– Огромная разница.
– Вы же не знаете, что я хотела сказать.
– Я знаю, к чему ты ведешь.
– Но позвольте же мне…
– Я и так тебе слишком много позволяю. Пора мне взяться за тебя как следует.
– Я предлагаю только…
– Что бы ты ни предлагала, ты этого не сделаешь, – был решительный ответ. – Если кто придет, скажи, что я буду в половине первого.
– Мне кажется, что…
Но Питер уже ушел.
– Как это на них похоже! – жаловалась Томми. – С ними невозможно разговаривать: когда начинаешь им объяснять что-нибудь, они уходят. Меня это до того злит!
Мисс Рэмсботем смеялась:
– Бедная Томми, как они тебя угнетают!
– Как будто я маленькая! Не сумею сама уберечь себя! – Подбородок Томми задрался кверху.
– Да будет тебе, – успокаивала ее мисс Рэмсботем. – Меня так вот никто не останавливает и ничего мне не запрещает. Я бы охотно поменялась с тобою, если б могла.
– Я бы только зашла в кабинет к старику Джауиту – и через пять минут у меня было бы объявление. Уж я знаю, я умею обращаться со стариками.
– Только со стариками? – смеялась мисс Рэмсботем.
Дверь отворилась.
– Есть кто-нибудь в редакции? – осведомился Джонни Булстрод, просовывая голову в дверь.
– Как будто вы не видите, что есть, – огрызнулась Томми.
– Так уж как-то принято спрашивать, – пояснил Джонни Булстрод, более известный среди друзей под кличкой Младенец, входя и притворяя за собою дверь.
– Что вам нужно? – осведомилась помощница редактора.
– Ничего особенного, – ответил Младенец.
– Не вовремя пришли – теперь только половина двенадцатого.
– Что с вами сегодня?
– Я зла, как черт, – призналась Томми.
Детская рожица Младенца приняла сочувственно-вопросительное выражение.
– Мы страшно возмущены, – пояснила мисс Рэмсботем, – что нам не позволяют сбегать на Кэннон-стрит и выманить у старика Джауита, фабриканта мыла, объявление для нашего журнала. Мы уверены, что стоит нам только надеть нашу лучшую шляпку, и он не в состоянии будет отказать нам.
– И вовсе незачем выманивать, – сказала Томми. – Стоило бы только повидаться с ним и показать ему цифры, и он сам прибежит к нам.
– А Клодда он не примет? – спросил Младенец.
– Никого он теперь не принимает и ни в какие новые газеты не хочет давать объявлений, – ответила мисс Рэмсботем. – Это все я виновата. Я имела неосторожность пустить слух, что он не может устоять перед женским обаянием. Говорят, будто миссис Саркитт удалось выпросить у него объявление для «Фонаря». Но, конечно, может быть, это и неправда.
– Жалко, что я не мыльный фабрикант и не имею возможности раздавать объявления, – вздохнул Младенец.
– Да, очень жалко, – согласилась помощница редактора.
– Я бы все их отдал вам, Томми.
– Мое имя – мисс Хоуп, – поправила его помощница редактора.
– Извините, пожалуйста. Но я как-то привык уж называть вас Томми.
– Я буду вам очень признательна, если вы отвыкнете от этого.
– Простите…
– С условием, чтоб это не повторялось.
Младенец постоял сперва на одной ноге, потом на другой и, видя, что ничего из этого не выходит, сказал:
– Я, собственно, просто так заглянул – узнать, не нужно ли вам чего.
– Нет, благодарствуйте.
– В таком случае, до свиданья.
– До свиданья.
Когда Младенец спускался с лестницы, детское личико его имело такое выражение, как будто его поставили в угол. Большинство членов клуба Автолика хоть по разу в день заглядывало в редакцию узнать, не нужно ли чего-нибудь Томми. Иным везло. Не далее как накануне Порсон – толстый, неуклюжий, совершенно неинтересный мужчина – был послан ею в Плэстоу справиться о здоровье мальчика из типографии, которому повредило машиной руку. Юному Александеру, писавшему такие стихи, что многие в них даже и совсем не находили смысла, было дано поручение обойти всех лондонских букинистов в поисках Мэйтлендовой «Архитектуры». А Джонни, – с тех пор как две недели назад его попросили прогнать шарманщика, который не желал уходить, – не получал никаких поручений.
Раздумывая о горькой своей участи, Джонни свернул на Флит-стрит. Тут на него налетел мальчик с картонкой в руках.
– Извините… – мальчуган заглянул в лицо Джонни и прибавил: – мисс, – после чего, ловко увернувшись от удара, скрылся в толпе.
Младенец, обладавший детски смазливым личиком, привык к такого рода оскорблениям, но сегодня они ему особенно досаждали. Почему у него, в двадцать два года, не растут хотя бы усы? Почему в нем росту всего только пять футов и пять с половиной дюймов? Почему проклятая судьба наделила его бело-розовым цветом лица, за который товарищи по клубу дразнят его Младенцем, а уличные мальчишки пристают к нему, выпрашивая поцелуй? Почему у него голос, как флейта, более подходящий для… Внезапно у него мелькнула блестящая мысль. Джонни бросилась в глаза вывеска парикмахерской, и он поспешил зайти.
– Постричься, сэр? – осведомился парикмахер, окутывая его простыней.
– Нет, побриться.
– Извините. – Парикмахер поспешил заменить простыню полотенцем. – И часто вы бреетесь, сэр?
– Да.
– Тэк-с… Хорошая сегодня погодка.
– Очень хорошая.
От парикмахера Джонни направился к костюмеру Стинчкумбу, на Друри-Лэйн.
– Я участвую в пантомиме, – объявил ему Младенец. – Пожалуйста, подберите мне полный костюм современной молодой девушки.
– Найдется, – сказал костюмер. – У меня есть как раз то, что вам надо. Пожалуйте.
– Имейте в виду, – предупредил его Младенец, – что мне нужно все, от ботинок до шляпки включительно, – и корсет и юбки, словом, вся обмундировка.
– О, у меня здесь полное приданое. – Костюмер уже доставал вещи из холщового мешка и выкладывал их на прилавок. – Вот, прошу примерить.
Младенец удовольствовался тем, что примерил платье и ботинки.
– Словно на вас шито, – восхищался костюмер.
– Немного широко в груди.
– Это ничего. Подложите парочку полотенец – ничего не будет заметно.
– Вы не находите, что этот костюм слишком криклив?
– Криклив? Помилуйте! Он на редкость элегантен.
– Вы уверены, что тут все, что нужно?
– Будьте благонадежны. Хоть сейчас надевать.
Младенец оставил задаток. Костюмер записал его фамилию и адрес и обещал через час прислать ему вещи на дом. Младенец, вошедший во вкус этой игры, купил себе новые перчатки и сумочку и направился на Боу-стрит.
– Мне нужен дамский парик, светло-каштановый.
Парикмахер предложил ему два, на выбор. Второй, по мнению парикмахера, давал полную иллюзию.
– Он выглядит естественнее, чем ваши собственные волосы, ей-богу, сэр! – уверял парикмахер.
Парик тоже обещали прислать через час. Теперь, кажется, все. По пути домой Младенец приобрел еще дамский зонтик и вуаль.
Четверть часа спустя после ухода Джонни Булдстрода от костюмера, в тот же самый магазин зашел некий Гарри Беннет, актер и также член клуба Автолика. В магазине никого не было. Гарри Беннет постучал тростью об пол и стал дожидаться хозяина. На прилавке лежала целая куча женского платья, а сверху листок с фамилией и адресом. Гарри Беннет, от нечего делать, подошел ближе и прочел фамилию. Потом разворошил тростью кучу, разбросав по прилавку разные принадлежности дамского туалета.
– Что вы делаете! – воскликнул вошедший в эту минуту костюмер. – Это сейчас надо посылать.
– На кой черт Джонни Булстроду понадобилось это тряпье? – спросил Гарри Беннет.
– А я разве знаю. Должно быть, участвует в любительском спектакле. Это ваш приятель?
– Да. А из него выйдет прехорошенькая девушка. Интересно бы взглянуть.
– Ну что ж, попросите у него билет. Да осторожнее же – не запачкайте.
– Попрошу, – сказал Гарри Беннет и стал выбирать костюм для своей новой роли.
Парик и костюм были доставлены Джонни на квартиру не через час, а через три часа; впрочем, он другого и не ждал. На одеванье ушел почти час, но вот он, наконец, стоял перед зеркалом, совершенно преображенный. Джонни остался доволен: из зеркала платяного шкафа на него глядела высокая, красивая девушка – пожалуй, немного кричаще одетая, но бесспорно шикарная.
– Интересно знать, нужно ли сверху надеть пальто, – размышлял Джонни, в то время как солнечный луч, скользнувший в окно, осветил его изображение в зеркале. – Впрочем, пальто у меня все равно нет, так что нечего и раздумывать.
Солнечный луч погас. Джонни захватил сумочку и зонтик и осторожно приотворил дверь. В коридоре ни души. Джонни, крадучись, спустился с лестницы и на нижней площадке подождал. Из кухни в подвале доносились голоса. Чувствуя себя, словно сбежавший преступник, Джонни тихонько нажал на ручку входной двери и выглянул на улицу. Шагавший по тротуару полицейский обернулся и посмотрел на него. Джонни поспешно отскочил назад и затворил дверь. Послышались шаги: кто-то поднимался из кухни. Очутившись между двух огней и не имея времени раздумывать, Джонни выбрал более близкий путь к спасению и выскочил на улицу. Ему показалось, что вся улица на него сейчас набросится. Навстречу ему скорым шагом шла женщина. Что она ему скажет? Что он ей ответит? К удивлению Джонни, женщина прошла мимо, словно и не заметив его. Не понимая, какое чудо его спасло, он сделал несколько шагов по тротуару. Два юных клерка, обогнавших его, обернулись, но, встретив его испуганный и сердитый взгляд, видимо сконфузились и пошли своей дорогой. Джонни начинал думать, что люди менее сообразительны, чем он опасался. Приободрившись, он благополучно дошел до Холборна. Здесь было людно, но на него никто не обращал внимания.
– Извините, – сказал Джонни, наткнувшись на толстого пожилого господина.
– Это я виноват, – улыбнулся толстяк, поднимая упавшую шляпу.
– Извините, – повторил Джонни минуты две спустя, нечаянно толкнув высокую молодую даму.
– Не худо бы вам полечиться от косоглазия, – строго заметила дама.
«Что это со мной такое? – думал Джонни. – Как будто туман какой перед глазами. Ах да! Это вуаль, черт бы ее побрал».
Джонни решил дойти до конторы Мраморного Мыла пешком. «Так, постепенно, я успею освоиться с этим дурацким костюмом, – думал он. – Надо надеяться, что старикашка будет на месте».
Дойдя до Ньюгет-стрит, Джонни остановился и прижал руки к груди. «Странная какая-то боль, – подумал он. – Сейчас бы коньяку глотнуть, да, наверно, нельзя – народ испугаешь».
«Все время теснит в груди, – уже с тревогой говорил себе Джонни на углу Нипсайда. – Уж не болен ли я?.. Тьфу, да ведь это чертов корсет давит… Не удивляюсь, что девицы иной раз бывают так раздражительны».
В главной конторе Мраморного Мыла Джонни приняли чрезвычайно любезно. Мистера Джауита сейчас нет, но он обещался быть к пяти часам. Не угодно ли барышне подождать, или, может быть, она зайдет попозже? Барышня решила – раз уж она здесь – лучше подождать. Вот в этом кресле барышне будет покойнее. Как прикажет барышня – закрыть окно или оставить его открытым? Не желает ли барышня посмотреть последний номер «Таймса»?
– Или «Шутника»? – предложил самый юный из клерков, за что и был моментально выпровожен за дверь.
У многих из старших клерков нашелся повод пройти через приемную. Двое даже остановились, весьма пространно обмениваясь замечаниями о погоде. Джонни начинало это нравиться. Приключение сулило ему много радостей. К тому времени, когда хлопанье дверей и беготня клерков возвестили о приходе шефа, Джанни уже с удовольствием предвкушал свидание с ним.
Оно было кратко и не вполне оправдало ожидания Джонни. Мистер Джауит очень занят – он, собственно, принимает только по утрам, но, разумеется, для дамы… Не сообщит ли мисс…
– Монтгомери.
– Не сообщит ли мисс Монтгомери мистеру Джауиту, чему он обязан удовольствием?..
Мисс Монтгомери сообщила.
Мистеру Джауиту, видимо, было и смешно и досадно.
– Право же, – сказал мистер Джауит, – это не дело. От нашего брата мужчины мы умеем себя оградить, но если нас атакуют дамы – право же, это даже недобросовестно.
Мисс Монтгомери стала просить.
– Я подумаю, – вот все, что обещал мистер Джауит. – Зайдите ко мне еще раз.
– Когда?
– Какой сегодня день? Четверг? Ну, скажем: в понедельник. – Мистер Джауит позвонил и отечески потрепал по плечу гостью. – Послушайтесь моего совета, барышня, – предоставьте дела нам, мужчинам. Вы хорошенькая девушка. Вы можете устроиться иначе – и лучше.
Вошел один из клерков. Джонни встал.
– Так, значит, в понедельник? – переспросил он.
– В четыре часа. Будьте здоровы.
Джонни ушел, несколько разочарованный, хотя в конце концов дело обошлось не так уж плохо. Как бы то ни было, придется подождать до понедельника. А теперь скорей домой, переодеться и поесть. Он кликнул извозчика.
– Квин-стрит, номер двадцать восьмой… Нет. Не так. Остановитесь на углу Квин-стрит и Линкольнс-Инн-фильдс.
– Правильно, мисс. На углу оно, понятное дело, удобнее, – сплетен меньше.
– Что такое?
– Не обижайтесь, мисс. Все мы были молоды.
На углу Квин-стрит и Линкольнс-Инн-фильдс Джонни вышел и, думая совсем о другом, машинально сунул руку туда, где он привык находить карман. Потом он опомнился.
«Да взял ли я с собой деньги?» – соображал Джонни.
– Посмотрите в сумочке, мисс, – посоветовал извозчик.
Джонни посмотрел. Сумочка была пуста.
– Может быть, он в кармане, – вслух подумал Джонни.
Извозчик намотал вожжи на ручку кнута и расположился поудобнее.
– Где-нибудь он должен же быть, – бормотал себе под нос Джонни. – Я помню, я видел его. Простите, что заставляю вас ждать, – обратился ой к извозчику.
