Дмитрий Кашканов
Небо и море
Челябинское детство
Я родился в Челябинске 30 марта в год, когда в космос полетел Юрий Гагарин. На пару недель мое появление на свет опередило Гагаринский полет, и мои родители назвали меня Димой, как давно, еще в ее девичестве придумала моя мама. Кто знает, если бы я подзадержался с появлением, то на волне эйфории меня вполне могли бы назвать Юрочкой.
В тот год мои родители еще не имели собственного отдельного жилья и поначалу меня принесли из роддома в дедову квартиру, которая располагалась в большом доме номер 2 в Артиллерийском переулке. Из двора через арку был выход прямо на проспект Ленина метрах в ста от площади с танком.
В квартире было две комнаты. Небольшая гостиная была тесно уставлена клеенчатым диваном, зеркалом, круглым дубовым столом, посудной горкой и телевизором КВН. Телевизор имел малюсенький экранчик, перед которым крепилась здоровенная водяная линза. В промежутке между диваном и телевизором за бордовой плющевой портьерой пряталась дверь. Через неё был проход в маленькую спальню с двумя кроватями и шифоньером. Из коридора можно было попасть в маленькую кладовку, предназначенную для хранения угля и дров. Далее располагалась ванная комната, а в конце коридора – кухня. Газовые плиты еще не получили широкого распространения и у деда на кухне стояла устрашающего вида плита, топившаяся углем и дровами.
За домом, метрах в ста, по насыпи проходила «разворотная» железнодорожная ветка, по которой гоняли составы, разворачивая их в необходимом на станции направлении. Часть ветки шла к Челябинскому Тракторному заводу. По этим путям каждые пять или десять минут ходили прокопченные паровозы.
Обитателей дедовой квартиры не спасало от шума даже то, что жили мы на пятом этаже и вроде бы несколько вдалеке от железнодорожной суеты. Составы грохотали на частых стыках, машинисты беспрерывно гудели и свистели. Содом и Гоморра! Но в те годы люди были крепче нервами и благодарны судьбе за полученное от государства такое прекрасное жилье. Тем более, оно действительно было таким, особенно в сравнении с опостылевшими бараками, в которых население ютилось в войну.
Бабушка рассказывала, что была невольной свидетельницей того, как однажды какому-то мужику на рельсах паровоз отрезал голову и бедная голова, подскакивая на неровностях, катилась по насыпи вниз. Машинист отчаянно гудел, увидев мужика на пути. Гудок и привлек бабушкино внимание к происшествию и его печальным последствиям.
Мой дед, Кашканов Борис Васильевич, работал на стройках города плотником. Зарабатывал хорошо и считался ценным работником. В молодости он выучился на столяра и умел делать красивую мебель. Стол, горка и зеркало были его изделиями. Мебель была обильно украшена резьбой с растительными мотивами – цветами, листьями и виноградными гроздьями. Спинка дивана тоже была украшена резной полочкой, на которой поверх кружевной салфетки стояли рядком обязательные в каждой тогдашней семье семь фарфоровых слоников.
Дед родился в 1906 году в башкирской деревне на берегах реки Белая. Выучился в ремесленном училище на столяра. Будучи еще совсем молодым, построил себе красивый большой дом. Надеялся жить в своей деревне, столярничать и растить детей в просторном доме. Революция внесла крутые коррективы в дедовы планы. По Уралу прогулялся Чапаев-герой, большевики взяли власть и стали устанавливать свои порядки. Дом моего деда приглянулся председателю сельсовета – мужичонке захудалому, бездельному, но обладавшему нахальством и пламенным взглядом истинного коммуниста. Однажды, он пришел к деду в гости, без обиняков, в качестве неоспоримого аргумента, выложил на стол наган и предложил отдать дом по-хорошему. Иначе, обещал расстрелять. На вопрос деда: «За что ж ты, Васька, меня расстреляешь?» Последовал честный пролетарский ответ: «Найдется за что. За контру, например, или за кулацкую пропаганду. Ну что отдашь?» «Отдам», ответил мой молодой дед и через неделю с женой и тещей уехал в Нижний Тагил.
Стоит более детально упомянуть дедову тещу.
Брязгина Анна Ефимовна родилась еще в девятнадцатом веке. Рано вышла замуж, нарожала детей и всю оставшуюся жизнь занималась воспитанием потомства и хлопотами по хозяйству. Детей подняла в Гражданскую, внуков растила в Отечественную. С правнуками, вроде, стало полегче. Лишь бы не было войны.
Но вот и самые младшие правнуки пошли в школу, живут сытно, в достатке, у всех дома холодильники, горячая вода и стиральные машины.
«Не нужна я скоро стану» – горестно думала Бабаня, – «Только хлеб зря ем».
К тому времени, а это был 1969 год, Борис Васильевич с Елизаветой Васильевной и мои родители уже три года проживали в Узбекистане, приехав туда на восстановление Ташкента после землетрясения 1966 года.
Якобы, заботясь о здоровье старушки и по случаю удачно освобождая несколько ценных квадратных метров в челябинской трехкомнатной «сталинке», моя тетка Валентина спровадила Бабаню в Ташкент – «Поживите там, бабушка. Там тепло, фрукты и забот вам никаких у Лизы. А то у нас дети выросли, шумят, вам и не отдохнуть». Бабаня молча подчинилась принуждению ехать в ссылку на чужбину.
В Ташкенте она поначалу затосковала от вынужденного безделья.
– Мама, ты посиди, я сама полы вымою, – старалась освободить от работы Бабаню ее пожилая уже дочь, моя бабушка.
– Лиза, я ведь тоже могу, я крепкая еще, – защищалась Бабаня.
– Куда тебе, ведь за восемьдесят давно…
– Вот у тебя ноги больные, а у меня нигде не болит.
Сухонькая Бабаня брала тряпку, и сама потихоньку домывала полы. И так каждый день и по всякому поводу. Попробуй докажи молодым и сильным, что ты не зря по земле ходишь!
На какое-то время Бабаня нашла себе занятие по душе. Моя мать пригласила бабушку, в основном из жалости, видя, как той неудобно жить в жаркой панельной хрущевке на третьем этаже. Мы тогда жили в двухквартирном коттедже. Зимой в нем было тепло, а летом прохладно, вокруг был сад с виноградником. Живя в нашей коттеджной квартирке, Бабаня присматривала за моей сестрой – маленькой Ленкой, которой не было и года. Но Ленка пошла в сад и у Бабани снова появились сомнения в ее нужности. Как моя мать ни уговаривала старушку остаться, та переехала обратно жить к дочери Лизе.
Снова потянулись похожие друг на друга пустые дни. Делать ничего не давали, помощи ни в чем не просили.
Бабаня не выдержала бессмысленности такой жизни, вымолила у Бога прощение и выпала из окна третьего этажа. Бог простил ее, не позволил взять на душу грех самоубийства – Бабаня прожила еще три дня. Объяснила следователю, что никто ее не принуждал, ей самой жить надоело. Поблагодарила Бога за спасение души и тихо отошла.
В годы НЭПа появилась возможность открыть свое дело или просто заниматься мелкой спекуляцией. Дед новых властей опасался и большевикам не доверял, поэтому не стал связываться с основанием серьезного дела. Занялся мелкооптовой торговлей мануфактурой. К счастью, мануфактурного магната из него не получилось. Доходы частично съела инфляция, а остатки отобрала Советская власть. Дед не упирался. Отдавал. Чувствовал, что стоит только подпрыгнуть чуть выше дозволенного властью, то расстанешься не только с пестрыми бумажками, украшенными пролетарскими вождями, но и с собственной жизнью. А как только начали шельмовать нэпманов, бросил совсем свою торговлишку и пошел работать по специальности – столяром-плотником.
Через некоторое время семья перебралась в Челябинск. Платили на новом месте немного лучше, но жить, как и в Тагиле, пришлось в бараке с фанерными стенками и удобствами во дворе.
В 1928 году родилась первая дочь, моя будущая тетя Валентина Борисовна, через три года на свет появился сын Виктор Борисович. В 1935 году моя бабушка родила двойню мальчиков. Один из мальчиков вскоре умер, а второй, Владимир Борисович, через 26 лет стал моим отцом.
Войну дед прошел рядовым. Служил в минометном взводе. В небоевой обстановке в его обязанности входило кормить и охранять взводную кобылу, которая на переходах была тягачом для ротного миномета. В бою подносил к миномету ящики с минами. За заслуги, о которых он никогда не рассказывал, был награжден двумя медалями «За отвагу», медалью «За оборону Ленинграда» и медалью «За взятие Кенигсберга». К сожалению, медали, послевоенные трудовые награды и даже орден «Трудового Красного Знамени» не сохранились. Внуки заиграли, а в смутное перестроечное время следы семейных реликвий совсем растаяли.
И в довоенное время, и в войну большая семья продолжала ютиться в бараке. Первую свою благоустроенную квартиру дед получил уже при Хрущеве. Тогда началась кампания по сносу бараков, а мой дед как раз – и фронтовик с боевыми наградами, и многодетный отец (хотя, многодетность в то время не воспринималась как нечто необычное), и передовик производства! Хоть и не коммунист, но отказать не решились.
Моя бабушка Елизавета Васильевна Кашканова (в девичестве Брязгина) родилась в 1911 году. В ее детских воспоминаниях остались мелкие эпизоды Гражданской войны. Например, как по косогору на краю деревни ехали бронеавтомобили, а дети бежали за ними и, глядя на металлические колпаки на колесах, кричали: «Смотрите! Тарелки катятся!».
Еще одно яркое воспоминание связано с расстрелом на реке Белой пароходов с «белыми». Пароходы и баржи, перегруженные белогвардейцами, плыли по реке, а с берега их обстреливала Красная армия. Потом пароходы уплыли, и война закончилась.
Бабушка росла в большой семье, которая жила в двухэтажном деревянном доме. В доме было много комнат, полы были окрашены, а стены оклеены обоями. За столом пользовались металлическими приборами – ложками и вилками. Судя по всему, жили весьма зажиточно. Но о той семье бабушка почти не рассказывала. Вероятно, в период «раскулачивания» семья рассыпалась, а может и сгинула. Наверно, бабушка боялась навредить мне этими рассказами, а то, вдруг проболтаюсь, и власти начнут вставлять мне палки в колеса.
Из всего дореволюционно-запретного из бабушкиных рассказов я помню только один старый анекдот и несколько забавных историй:
Появился как-то на деревне деловой мужик. Созвал сход односельчан и предложил неслыханное дело – скинуться всей деревней, купить на ярмарке ружье и ходить на охоту.
Мужички посомневались, но денег дали. Кто гривенник, кто целый полтинник. Последним прибежал захудалый мужичонка, бросил в шапку копейку и гордо заявил: «И моя копеечка в дело вложена!»
Съездил деловой мужик на ярмарку. Привез ружье. Встал в центре деревни, зовет односельчан обнову смотреть. Мужички приходят, трогают, удивляются. Невидаль! Ружжо!
Решили стрельнуть. Зарядили. Каждый к ружью липнет, хочет хоть пальчиком за ружье подержаться. Столпились, ухватились, живого места на ружье нет. Только приготовились стрелять, тут бежит захудалый мужичонка. Протискивается. Кричит: «И моя копеечка в дело вложена! Дайте я хоть в дырочку посмотрю!»
О бабушкином детстве сохранилось одно забавное воспоминание. Один из трех её дядьев (все трое жили с женами у отца в доме) был «шалун». Когда семья сидела за столом и ела пельмени, молодой человек из баловства выслеживал по шуршанию под обоями мышь (обои были наклеены на стесанные бревна с остававшимися свободными желобками-дорожками), и ловким движением накалывал ее на вилку. Потом с видом победителя вынимал ее из-под обоев на свет. Девчонки пищали, мальчишки тихо завидовали, глава семьи (бабушкин дед) грозно зыркал на свою жену. Та брала деревянный черпак и звонко влепляла сыну по лбу. Мир восстанавливался и все продолжали есть, кто сердито, а кто, едва сдерживая смех.
С пельменями связана еще одна история времен Гражданской войны.
Пельменей в семье лепилось всегда очень много, чтобы хватило на семью из пятнадцати примерно человек. В Гражданскую был период, когда деревня несколько раз переходила из рук в руки от красных к белым и обратно. Залетают, например, в деревню красные. Естественно, первым делом идут смотреть трофеи. Бабушкин видный дом был одним из самых привлекательных трофеев. Вламываются в дом, машут наганами и винтовками. Орут на оробевшую семью: «Что, белых тут прячете?!!! Куда столько пельменей? Белых кормить собирались?!!!» Семья лепечет: «Да мы… да не…» Красные: «Пельмени реквизируем! Взвод накормить, коней накормить, в комнатах разместить бойцов, сами – пошли вон на сеновал!»
Тут за окнами снова щелкают выстрелы. Красные истошно орут: «Белые наступают!» Выкатываются из дома и уносятся из деревни. Влетают белые. Начинается сказка про белого бычка: «Красных кормили?!!! Расстреляю сволочей! Взвод на постой, коней накормить, сами пшли на сеновал!» Сидят жрут пельмени. Не доели. Стрельба. Залетают красные…
В Отечественную войну бабушка работала на каком-то металлургическом предприятии. Денег не платили. Рассчитывались пайком. Чтобы как-то выжить и выкормить троих маленьких детей, приходилось таскать с завода на продажу чугунные блинные сковородки. Бабушка была весьма полной женщиной, и подвязанная под животом сковородка была не заметна для ВОХРовцев на проходной завода. Удивительно, ее ни разу не поймали. Наверно, не злоупотребляла. А пара тех сковородок использовалась еще и в 70-е для выпекания блинов.
Уже в послевоенном Челябинске бабушка устроилась поваром в детский сад. Готовила хорошо, от начальства получала только благодарности. Позже к ней в детсад, «по блату», поочередно устраивали моих старших двоюродных Наташу и Игоря, а потом и я года три провел под бабушкиным патронажем.
Примерно через год после моего рождения деду надоел в квартире цыганский табор, и он приложил массу усилий, чтобы его сыну с семьей выделили отдельную комнатку в коммуналке. Деду не смогли отказать и без-году-неделя молодому специалисту выделили жилье. Меня перевезли в двухэтажный деревянно-засыпной дом, стоявший по улице Потёмкина напротив парка «Никольская роща». Конечно, улица не в память о том Потемкине – завоевателе Крыма, а в честь партийного функционера, дипломата. Но вплоть до появления интернета я был в неведении о персонаже и думал, что рос на улице имени Потёмкина-Таврического.
Во второй комнате нашей коммуналки жила пожилая чета. Баба Нюра со своим мужем и избалованным котом Васькой. Баба Нюра и ее муж не запомнились, а вот Васька остался в моей памяти.
Еще бы, настойчивый кот добился, чтобы его приняли на работу моим усатым нянем! Работал, не жалея кошачьих сил, за блюдце молока.
Еще задолго до нашего приезда Васька отъелся, обленился, забыл про мышей и кошек. Больше всего кандидат в мои няньки любил есть мойву и спать на постелях. Помятые покрывала прощались ему за мягкость характера, доброту и олицетворение сытого счастья. Васька, наверно, думал, что двухкомнатная коммуналка – это и есть специальный кошачий рай – вечный и прекрасный!
Однажды, холодной и сырой весной, в соседнюю с Васькиной комнату приехали незнакомые люди. Заполонили комнату вещами и новыми запахами. От людей пахло одеколоном, духами и не такими вонючими, как хозяйская махорка, сигаретами. И самое удивительное – в их комнате постоянно пахло молоком! Но вот Ваську из комнаты вежливо, но твердо попросили.
Кот стал часами дежурить в коридоре у соседской двери, мечтая проникнуть внутрь и увидеть наконец источник волнующих ароматов. И довольно скоро он дождался удобного случая.
В один из вечеров мне не спалось. Всё что-то мешало, хотелось пукать, но не пукалось, хотелось есть, но уже не помещалось, хотелось лежать на левом боку, а мама все перекладывала на правый. Маме было некогда, и она пыталась меня укачать. Она ходила со мной по комнате и пела мне страшилку про серенького волчка. Иногда она меняла маршрут и выходила ненадолго в коридор. Как только я начинал задумываться и закрывать глаза, мама укладывала меня в кроватку. Но подушка действовала на меня освежающе и сон пропадал.
Как в комнату проник Васька, мама не заметила. Уложив меня очередной раз, она отвернулась к каким-то своим делам. Васька унюхал идущий от меня аромат молока и неслышно запрыгнул ко мне в кроватку. Немного потоптался и улегся своим носом прямо напротив моего носа. Ростом и весом мы были примерно одинаковы и размеры носов примерно совпадали. Мне новый сосед понравился, я обнял его ручкой и наконец-то уснул.
Когда мама взглянула в кроватку, она тихо ахнула и прошипела на кота: «Васька, гад, а ты как сюда пробрался?» И уже было нащупала мягкий кошачий загривок, чтобы ловчее подцепить и выкинуть нахала, но в последнюю секунду занесенная над Васькой мамина рука остановилась в нерешительности. Маме очень хотелось вытурить кота, но получить еще час хождения по комнате не хотелось совсем. Мама решила не будить лиха и пока оставить все как есть.
Кот проспал в моей кроватке до утра.
С этого дня Васька начал трудовую деятельность. Его обязанностью стало спать со мной, следить за сухостью моих пеленок и обеспечивать душевный покой родителям. Васька справлялся великолепно! Мы спали обнявшись. Ваське нравился мой запах, а мне, наверно, Васькин. Когда пеленка под нами оказывалась мокрой и спать становилось неприятно, Васька мягко тормошил меня. Я возмущался и пищал. Мама быстро меняла постель. Мир в доме восстанавливался.
Мой папа Кашканов Владимир Борисович родился в 1935 году. В школе учился неплохо и его отец, мой дед, мечтал, что сын получит высшее образование и с него семья начнет вхождение в мир белых воротничков. А Вовка (как обычно звал сына дед Борис) рос веселым, любил быть в центре внимания и обычно являлся душой компании. На музыкальных курсах научился играть на аккордеоне и гитаре. Ему бы в артисты… Но отец был непреклонен – Вовка должен стать инженером! Как показала дальнейшая жизнь, настойчивость моего деда не пошла особенно на пользу. Заработки у инженеров в СССР были весьма скромные, а причастность к касте образованных людей счастья моему отцу не принесла.
В Советской армии отцу пришлось служить почти три года. И в 1956 году он чуть было не попал в число тех, кого отправили восстанавливать коммунистическую власть в Венгрии. Он был уже в списках и готов к отправке на новую локальную войну, но как-то во время сна в казарме или в палатке в полевых условиях ему в ухо заполз таракан. Отец сразу не обратился к врачу. Проходили активные учения, было некогда. Дотерпел, пока ухо не загноилось. И уже с сильными головными болями попал в госпиталь на операцию. Пришлось долбить кость, чтобы добраться до среднего уха и вычистить гной. Когда отец выздоровел, венгров уже усмирили и установили им счастливую социалистическую жизнь. Вроде и осталось послужить меньше года, но неполноценный боец оказался в Армии не нужен и отца комиссовали на гражданку.
После службы оказалось, что в музыкальное училище с проблемным слухом не берут. Можно было попробовать в артисты разговорного жанра. Да и слух постепенно восстановился практически полностью. Но дед настоял, что институт – «это тебе не по сцене скакать». Пришлось идти учиться на инженера-строителя.
Старшая отцова сестра Валентина окончила экономический техникум и потом всю жизнь спокойно проработала в какой-то конторе. Вышла замуж за молодого демобилизованного из Китая офицера. Ее избранник Пузанков Алексей Андреевич был из крепкой еврейской семьи. Его родители жили в Челябинске, а бабушка Пана жила в Одессе, куда Пузанковы периодически ездили отдыхать.
Алексей Андреевич, следуя неукоснительному правилу настоящего еврея, состоялся в жизни, получил хорошую трехкомнатную квартиру в доме номер 9 по улице Рождественского. На заработанные в Китае «боевые» после демобилизации купил машину М20 «Победа», одну из первых в Челябинске. Чтобы не скучать, устроился инженером по технике безопасности на земснаряд. По долгу службы немного химичил с медикаментами. К ним в контору поступали бинты-зеленки-пластыри, которые предполагалось наклеивать и наматывать на раны работников земснаряда. Но при правильно поставленной охране труда ран не появлялось и ценные медикаменты пришлось бы утилизировать, а попросту выбрасывать. Алексей Андреевич не мог смириться с такой несправедливостью и, накануне перед утилизацией, сдавал неиспользованное добро на продажу своей родственнице в аптечный киоск. Тем и жил лучше всех.
Дядя Алексей Андреич был личностью необычной. Не хочется, говоря о нем применять штамп «неординарная личность». Такие выражения применимы для описания людей известных или, как говорят, публичных. Алексей Андреич был просто не такой как все. Он был удачник.
Во времена правления Мао Цзе Дуна Алексей Андреич служил в Китае. О службе с китайскими товарищами у него остались только самые теплые воспоминания. Несмотря на все последовавшие затем культурные революции и прочие безобразия, китайцы для Алексея Андреича навсегда остались образцом трудолюбия, доброты и гостеприимства.
Из Китая Алексей Андреич привез уникальные костяные шахматы, домино в шелковой коробке и рамочку с объемным изображением подмигивающей девушки.
И шахматы, и девушка были чудом для советских людей начала шестидесятых и поэтому содержались дома в тепличных условиях, а домино дядя Лёша как-то рискнул и вынес на улицу постучать с друзьями. Игра разгорелась, одна кость не выдержала удара и раскололась пополам. Дядя Леша бережно склеил половинки и больше на улицу свою драгоценность не носил.
Шахматам повезло больше. Оно и справедливо. Набор был настоящим произведением искусства китайских резчиков по кости. Шахматные фигуры детальнейшее воспроизводили знать и воинов древних Китая и Монголии. Играть в эти шахматы разрешалось только по великим случаям. Перед игрой на стол стелилась чистая скатерть, из картонного ящика, обитого изнутри мягкой материей, доставался другой украшенный тонкой шелковой вышивкой ящичек. Он возлагался на стол, и из него извлекались фигуры. Именно так «возлагался» и «извлекались». Мне очень нравилось играть в китайские шахматы. Даже просто рассматривать фигуры. К сожалению, удавалось это не часто. Только в редкие приезды из Ташкента в Челябинск.
На четырнадцатилетие дядя подарил мне ящик с красивыми, но достаточно простыми деревянными фигурами и подписал внутри: «Будущему гроссмейстеру от дяди Пузанкова А.А.».
В браке в Валентиной Борисовной появились двое моих двоюродных – в 1956 году сестра Наташа и в 1965 брат Андрей.
Наташа всегда была послушной дочкой своей мамы и примерной ученицей в школе. Ее мать моя тетка Валентина дочку баловала. Наташа не знала, что такое рутинная готовка пищи или регулярная нудная уборка квартиры. Все это Валентина делала сама, предоставив Наташе возможность учиться и в школе, и в музыкалке, и читать в свое удовольствие. Чего уж говорить, если даже голову Наташе почти до замужества мыла мама. При этом удивительно, но Наташа не была капризным ребенком. Она была такой «мимозочкой», заболевавшая от малейшего сквознячка, легко обижаемая своим младшим братом Андреем, легко плачущая по самым незначительным поводам.
После школы Наташа поступила в Челябинский университет на исторический факультет, успешно его окончила и вроде бы даже некоторое время училась в Партшколе. В итоге устроилась на работу учительницей истории старших классов в школе номер 1 (в которой в свое время училась моя мама). На работе у нее случился успешный служебный роман. Полукровка Наташа влюбилась и вышла замуж за чистокровного еврея Бориса Штительмана, который в то время директорствовал в этой школе и попутно преподавал историю же.
Молодые поначалу жили с мамой Бориса. Мама Бори была весьма образованной пожилой дамой, интеллектуалкой, которой только кругозор и уровень культуры не позволял проявлять рвущуюся наружу «еврейскую маму». За глаза Боря маму критиковал, но слушался ее беспрекословно. Кроме «Запорожца» никаких капиталов и ценностей у Бори с Наташей не было. Директорская и учительская зарплаты только-то и позволяли, что не помереть с голоду, жить без претензий на улучшение жилищных условий, новую машину и вообще на многое из того, что нужно для нормальной жизни.
Зато, работая в самой центровой школе Челябинска, Боря познакомился с местной элитой, у которой было все, чего у Бори не было даже в мечтах. С приходом Перестройки, когда стало не страшно зарабатывать не воруя, Боря оставил педагогическую деятельность и со всей душой отдался бизнесу.
Поначалу они с братом нашли какой-то военный Нижнетагильский завод, который по конверсии вместо мечей ковал оралы, выглядевшие как шпингалеты, скобы, дверные навесы. Производить это барахло из высококлассной броневой стали было не сложно, но вот выгодно сбывать получалось не очень. Боря с братом помогли военно-промышленному комплексу освободить складские площади для следующих беспрерывно изготавливаемых скобяных изделий.
К тому времени в Ташкенте умерла моя бабушка Елизавета и тетка Валентина приложила все свое умение убеждать и убедила-таки деда обменять квартиру в Ташкенте на квартиру в Челябинске. Потом разменять Челябинское приобретение на две однушки, в одну из которых отселились от мамы молодые Штительманы, а в другой остался куковать старый дед Борис.
Боря греб лопатой, но многое съедала инфляция и надо было инвестировать во что-то разумное доброе вечное. Боря долго думал и решил пригласить деда пожить вместе. С Бориной доплатой, его и дедову квартиры обменяли на трешку в сталинском доме по проспекту Ленина напротив кинотеатра «Спартак». Боря приобрел хорошую машину, гараж, обставил квартиру с посильной роскошью. У них с Наташей подрастал сын Юрочка.
Однажды дед, к тому времени уже полуслепой и полуглухой пошел в магазин за какой-то мелочью. На пешеходном переходе его сбил грузовик. Номера машины никто не увидел, да и вообще свидетелей не оказалось. Боря попытался было использовать свои связи в милиции, но там сказали, что рады бы помочь, да стоит ли возиться?
Потом в Израиль уехала мама Бори. Устроилась там в Эйлате консультантом местных иудеев в премудростях понимания Талмуда.
Боря съездил разок к маме на разведку. На иврите, по приезду в землю обетованную, он знал только одно слово – «лестница». Попытался по маминому совету устроиться на работу. Его взяли на должность простого землекопа с лопатой. Борин организм, изношенный губительной Челябинской экологией, позволил ему продержаться в должности не более двух дней. Оставшееся от отпуска время Боря у мамы поправлял нанесенные работой душевные и физические раны.
Вернулся Боря в Челябинск задумчивым. С одной стороны, Челябинская экология совсем не способствовала уврачеванию Бориной застарелой астмы, с другой стороны в Эйлате его ждала лопата и бесконечная пыльная траншея, больше похожая на Борину могилу. Опять же, с одной стороны, в Челябинске все было схвачено, бизнес налажен. Торговый дом, то, се. Но, с другой стороны, начали все чаще в лексиконе местных борцов за чистоту русского мира проскакивать пожелания всем жидам поскорее убраться или в Израиль, или на тот свет.
Боря съездил с Наташей на Иссык-Куль, по дороге продал Премьер министру бедствующей голодной Киргизии два вагона пшеницы, а на обратном пути заскочил на пару дней в Ташкент. Я летал в то время не очень часто, и нам удавалось поговорить про все те Борины «с одной и с другой стороны».
Но тут случился в России путч. Серое ГКЧП заседало на экране телевизора и, мусоля листочки в дрожащих руках, обещало продолжить строительство социализма с человеческим лицом. Наташа плакала. Ей было страшно и жалко Россию. Что именно было жалко, она объяснить не могла. Боря сердился и просил жену не распускать нюней. По тому, как Боря засобирался домой в Челябинск, стало понятно, что гкачеписты помогли-таки сделать выбор в пользу хорошей экологии и слова «лестница» на иврите.
Так и случилось. Вскоре Боря продал свою фирму, мудреными схемами вывел деньги в Израиль и зажил в Эйлате как кум королю.
Второй ребенок Пузанковых Андрей родился в 1965 году и с детства был слабеньким и бледненьким. Спасали его только ежегодные приезды на три летних месяца в Ташкент к бабушке. Андрейка отъедался, напитывался витаминами и покрывался темно-коричневым загаром. Я периодически навещал бабушку и играл с Андрюшкой. Иногда он гостил у нас. Условия у нас дома были получше бабушкиных. У нее двушка на третьем этаже панельной хрущевки, а у нас трехкомнатный домик на земле с садом и виноградником. Но жить ему одному у нас не получалось.
Валентина видимо побаивалась, что два пацана без присмотра взрослых натворят делов. Поэтому официальным местом дислокации Андрюшки была бабушкина квартира. Но Андрюшка и не скучал у бабушки. У нее тоже был небольшой садик и огород под окнами. Андрюшка целыми днями играл там.
Бабушка половину души, оставшуюся незанятой внуками, посвящала своему маленькому огородику. Но поначалу, на голой глине овощи получались «не очень». Бабушка взялась их подкармливать и удобрять почву в соответствии с решениями ведущих овощеводов. Тут и подоспела мода на минеральные удобрения, которая пришла вместе с заполнением магазинных полок этими удобрениями. Мода, точнее люди, следовавшие ее течениям, породили такое противное понятие как «селитровые овощи».
На начальном этапе устройства огорода бабушка тоже не избегала применения химии. Разводила принесенные из магазина порошки и поливала раствором грядки с помидорами и баклажанами. Овощи неудержимо перли из земли, наливаясь химическими соками.
У соседки помидорные кусты были вдвое меньше размером, сами помидоры не такие крупные и блестящие, зато были неоспоримо вкуснее. Слаще.
– Это все химия, – говорила умная соседка. – Год, два еще ничего, а там и на здоровье сказаться может.
Однажды летом в бабушкином туалете я обнаружил подозрительное ведро с неприятно пахнущей мутной жидкостью.
– Ба, там какая-то гадость, может вылить в унитаз?
– Нет там никакой гадости, – отозвалась бабушка, – Это мое удобрение.
– Это как, твое? – не понял я.
– Закрой и не трогай. Сказала мое, значит мое. – не стала уточнять бабушка.
В том году помидоры у нее уродились как всегда сильные и обильные, но без кислого привкуса и при консервировании не взрывались. Теперь бабушка могла бестрепетно кормить внуков витаминами без риска нанести ущерб их здоровью.
В сопливом детстве Андрюшка очень любил технику. У него была куча затейливых конструкторов и ящик с игрушками наполовину был забит деталями каких-то механизмов. Его отец Алексей Андреич методично собирал по всем знакомым старые будильники, и Андрюшка часовыми отвертками их раскручивал на множество зубчатых колесиков и пружинок. С возрастом детское увлечение не пропало даром. Будучи уже самостоятельным, Андрей успешно проводил сложные формы ремонта папиной Победе, а потом и своим Жигулям. Но однажды, поднимая на талях вынутый из Победы мотор, случайно уронил его. Падая, тяжеленная чугунная хреновина отрубила Андрею крайнюю фалангу безымянного пальца. Это несчастье напрочь и навсегда отбило у Андрея тягу к такого рода работам. Он оставил эти дела для СТО, а сам только менял жидкости да простые расходники в машинах.