Дмитрий Кашканов
Небо и море
– Ты гандоны видел?
– Какие гандоны? – не понял я гулкого как удар гонга слова.
– Ну гандоны! У твоих родителей нет, что ли? – Колька покрутил в воздухе пальцами, пытаясь объяснить, что же такое гандоны, – Ну, их взрослые используют, когда детей делают. У меня сейчас дома никого нет. Пойдем, покажу. – великодушно пригласил он.
Как делают детей, я догадывался весьма смутно. Как-то по-особому целуются или ещё как-то?
Обстановка Колькиной квартиры богатством не отличалась. В спальне стоял шифоньер, полутораспальная кровать и огромный сундук. Колька с видом знатока пошел к кровати.
– Смотри, – сказал он и приподнял край матраца, – Это – гандоны!
На панцирной сетке в изобилии лежали бумажные пакетики с круглыми таблетками внутри. По две таблетки на пакетик. Надпись на пакетиках гласила: «Изделие №2».
– А как их взрослые используют? – я никак не ожидал увидеть такие невзрачные пакетики.
– Сейчас покажу, – ответил Колька и разорвал один пакетик.
Запахло тальком и резиной.
Колька извлек наружу тонкую резиновую мембрану с бубликом по краю. Двумя пальцами он взялся за мембрану и потряс ею в воздухе. Мембрана оказалась хитро скрученным мешочком из тонкой резины.
– Теперь гандон надевают. Хочешь померить?
Я в нерешительности пожал плечами. Откуда я знал, куда надевают гандон? Колька ухмыльнулся и сказал:
– На пипиську надевают.
Он стянул штаны и надел себе презерватив. Резиновый мешок безвольно повис на маленькой пипиське.
Мне стало неловко. Примерять гандон не хотелось.
– А дальше что? – спросил я.
– Я пока не знаю, у родителей этих гандонов навалом, даже в сундуке куча. Отец сказал, потом расскажет, когда вырасту.
Тайна изготовления детей пока осталась тайной.
Кстати, о тогдашних презервативах.
Несмотря на их неказистость непрочность, невзрачный серый пакетик с казенной маскирующей надписью, использование в упаковке талька вместо нынешней силиконовой смазки, нередко в аптеках возникал дефицит этих нужных средств. При появлении в продаже люди запасались презервативами всерьез и надолго. Колькин отец работал на карьерном самосвале и, может быть, им в карьерный аптечный киоск, только для своих, завезли дефицит. Вот он и хапнул от души.
Многие хорошо сохранившиеся учебники и просто детские книги, которые в свое время читала моя двоюродная сестра Наташа, постепенно перешли в мое пользование. Наташа была очень аккуратной девочкой и состояние книг было превосходным. Ни помарок, ни помятостей, ни потертостей. Первой книгой, с которой я начал знакомство с миром литературы, был Букварь издания 1962-го или 1963-го года. Иллюстратор старого Наташиного букваря постарался. Там все персонажи, сценки и вещи были изображены предельно реально, без этого новомодного – «художник так видит». Ребенок, изучая буквы не должен был отвлекаться на разгадывание изобразительных ребусов, вошедших в моду в 70-е. Например, иллюстратор очень детально изобразил, как устроена модель самолета (который построим сами, понесемся над лесами) с резиновым мотором. По картинке можно было запросто сделать реальный резиномоторный самолет. Требовались лишь умение немного работать лобзиком и плоскогубцами и посильная помощь знакомого с предметом взрослого.
У меня ни первого, ни второго в наличии не оказалось и поэтому пришлось лепить мой самолет из того, что было. Вместо тонких реечек и кальки для постройки я использовал картон от обувной коробки, для шасси и частей мотора пригодились детальки от конструктора, вместо отсутствующей венгерки – резинка от маминой бигудюшки. На изготовление самолета ушло два ребенко-часа.
В сопровождении наблюдателей, советчиков и болельщиков я торжественно вынес самолет за дом на пустынную асфальтовую дорогу. Туго закрутил резинку. Самолет был готов к стремительному взлету и удерживался только пальцем, стопорящим пропеллер.
Зеваки опасливо попятились.
– Отпускай!!!
Я резко убрал палец. Самолет отчаянно пожужжал пару секунд малюсеньким картонным пропеллерчиком и замер, не сдвинувшись и на миллиметр.
– А чё не полетел-то? – спросил голос из толпы.
– Резинка слабая, – с сожалением ответил авиаконструктор, – Другой раз полетит.
Спустя лет пять, я построил еще один самолет. На это раз с ракетным двигателем. Но о том ракетоплане немного позже.
Шпионская романтика, способность наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым! Кто из мальчишек прошел мимо таких увлечений? А какой современный шпион обходится без технических средств?
Однажды, играя с пацанами в разведчиков, я слепил из пластилина простой перископ с одним зеркалом для заглядывания за угол дома. Весь день пробегал с перископом, удивляя друзей смелостью идеи и неожиданностью простого решения сложной проблемы. Вскоре перископ измялся, а зеркальце замазалось пластилином и пылью так, что даже, если бы враг смотрел в объектив перископа с другой стороны, то и тогда, вряд ли можно было бы его разглядеть.
Продолжение борьбы с невидимым врагом требовало немедленной модернизации оборудования!
Новинкой заинтересовалась мама. Решили делать двухзеркальный перископ. Таким за угол не заглянешь, но можно безопасно и скрытно вести наблюдение из канав и сухих арыков.
Новый картонный перископ с зеркалами от пудрениц получился на славу! Вот только игра в шпионов уже закончилась, и весь двор переключился на постройку квартир из кирпича, который доверчивые строители оставили без присмотра на пустыре за домом.
Почему строители бывают доверчивые и как дети могут строить квартиры из кирпича? Все сложное с первого взгляда оказывается простым при детальном рассмотрении.
За нашим домом на пустыре наметили стройку нового корпуса городской больницы. Грейдеры расчистили площадку, экскаваторы вырыли первые траншеи, грузовики привезли, а грузчики выгрузили и аккуратно сложили «елочкой» штабеля красного кирпича. Потом наступило воскресенье. Погода была замечательная! Тепло и сухо. Детей во дворе, окруженном пятью четырех-подъездными домами, было не менее сотни. Кому-то из них пришла идея построить на пустыре неподалеку от настоящей стройплощадки свои «домики».
В итоге количество кирпичных затейливых квартир, которые просто выкладывались на земле в один, два или три кирпича в высоту, начало расти в геометрической прогрессии. Когда новые каменные джунгли были готовы, в них поселились девочки с куклами и посудкой, новые семьи стали общаться, ходить друг к другу в гости и покупать в магазинах за листики, изображавшие бумажные деньги, камешки и палочки, изображавшие продовольственные и промтовары.
С заходом солнца и игра угасла.
Утром по пустырю среди кирпичных руин бегал безутешный прораб. Орал и изрыгал проклятия в сторону жителей-родителей, не остановивших своих чад. Потом пришли рабочие с носилками и за целый день работы собрали и сложили в разоренные ёлочки так быстро растащенные маленькими ручонками кирпичи.
В июне кусок территории завода ЖБИ, где в конторе работала моя мама, из просто пустыря превратился в васильковое поле. Васильки расцвели все сразу и так густо, словно их кто-то специально здесь посеял, не жалея сил и семян. Если присесть пониже, так, чтобы глаза оказались на уровне цветов, то казалось, что в пустыре как в зеркале отразилось васильковое небо, только гораздо синее и веселее настоящего.
Я нарвал букет и принес кусочек василькового неба маме в отдел.
– Спасибо, сынуля, – сказала мама, – А то что-то давно никто из мужчин мне цветов не дарил.
«Вырасту, стану мужчиной, буду все время дарить маме цветы», – решил я тогда. Но потом вырос, и даже стал мужчиной, но цветы маме дарил только по праздникам, и только одновременно со страной и всем прогрессивным человечеством.
Я учился в первом классе, и иногда в хорошую погоду, учительница первая моя Нина Вениаминовна (Витаминовна) выводила класс на прогулку. Мы шли попарно, держась за руки с теми, с кем сидели за одной партой. Иногда ходили к Обелиску, иногда в сквер с памятником горняку Чекрызову. А иногда за город, благо граница города и предгорий была всего метрах в трехстах от школы. По правде сказать, без Нины Витаминовны мы бегали самостоятельно куда дальше, причем за руки друг друга не держали, так как руки, как правило, были заняты прутами-саблями, лопатами или поджигами.
В конце сентября 1968-го года, незадолго до того, как зарядят бесконечные нудные осенние дожди, наша молодая учительница вывела своих новых первоклашек за город в недостроенный парк.
Тихо в парке. Воздух свеж и прозрачен. Невысокие молодые деревья пока еще одеты в желтеющую листву. И только джуда, как будто противясь очевидному приходу осени, по-прежнему зелена.
Матовые светло-зеленые с голубизной листья и ягоды нежно ласкает сентябрьское совсем нежаркое солнце. Джуда в парке повсюду. Из всех плодовых деревьев это самое неприхотливое, не требующее совершенно никакого ухода.
Вкус небольших продолговатых плодов необычен. Внутри, под почти бумажной сухой оранжевой кожицей, косточка и сладкий белый порошок. Он сильно вяжет. Считается, что джуда отличное средство от сердечных болезней и очень полезна старикам. Старикам и сердечникам полезна тишина и свежий воздух, но и в необычных ягодах вероятно тоже что-то есть.
Когда поешь джуды, приходится потом долго вылизывать из закоулков рта остатки порошка. Язык не слушается, и щеки изнутри ощущаются какими-то фанерными.
Конечно, первым делом мои одноклассники в парке нарвали и наелись джуды. Очень скоро веселые крики стихли. Народ занят собственными ртами. Значит, экскурсия достигла своей цели, сердечная мышца учащихся укрепилась, и пора возвращаться в школу.
Учась в начальных классах, я самостоятельно ходил в школу и самостоятельно приходил домой. Родителям некогда было меня провожать, да и не принято было это. Мальчиков и девочек никто на улице не воровал, а машин по дороге в школу встречалось настолько мало, что их влиянием на безопасность можно было пренебречь. Например, у меня до школы было примерно с километр пути, а кто-то жил еще дальше. И ничего. Считалось нормой – взрослые идут на работу, дети идут в школу. Все ответственные и никого не надо ни подгонять, ни окружать избыточной заботой. Повесили тебе на шею ключ от квартиры на трусяной резинке, вот ты и полноценный член общества со своими работой и домом.
По возвращении из школы, обычно, я отыскивал в холодильнике кастрюльку с супом или кашей, иногда с охотой, иногда без, поглощал свой обед, по возможности быстро старался сделать уроки и до прихода родителей играл во дворе или катался на велике. Любое отступление от этого алгоритма влекло за собой сокращение времени игр или катания. Вечером приходили родители, мама печально смотрела на результаты моих трудов, мы переписывали, переклеивали, пересчитывали. Потом мы ужинали, и я ложился спать.
Однажды, погода для гуляния не годилась. Было серо, дождливо, ветрено. Зайдя в дом, я снял мокрое пальто и прошлепал на кухню узнать, что сегодня в кастрюльке? В холодильнике оказались щи. Разогревать, а тем более есть щи не хотелось. Конечно, если бы в кастрюльке был грибной суп, тогда – да! А то, щи какие-то… Вот бы пирожков с вишней или бабушкиных блинчиков сейчас!
Впрочем, времени до родителей было навалом, на гулянии можно было сэкономить часа два. На что бы их потратить? А если попробовать самому нажарить блинов? Все есть, масло есть, яйца есть, мука – пожалуйста!
Я намешал тесто, нажарил блинов и наелся. Блины получились немного жестковатые, но все равно вкусные. Бабушкиного мастерства достичь не удалось, но что можно ожидать от семилетнего повара?
Вечером мама огорчилась тому, что суп остался нетронутым, и очень удивилась тому, что сын наделал блинов.
– У нас ведь муки дома нет, ты где взял?
– Как же нет? Вот, в кульке стоит, – я показал муку.
Мама заулыбалась: – Блины-то вкусные получились?
– Да! – с гордостью за себя ответил я.
– Так ведь это и не мука вовсе, а крахмал. Ты крахмальных блинов нажарил.
Я не расстроился из-за своей оплошности. Блины не главное. Главное – технология!
Поговорим о школьных любовях в младших классах. Так уж сложилось среди взрослых, что кого-то влюбленность их малолетних чад умиляет, других возмущает. По крайней мере, никто не остается равнодушным. А всё потому, что взрослые уже имеют опыт проб и ошибок и, в соответствии со знаком своего опыта, хотят либо порадоваться за своего ребенка, либо предостеречь его от рокового шага.
И все советуют, предупреждают, рекомендуют. И никто не думает, что ребенку в его первой любви всего-то и надо, чтобы его оставили в покое наедине со своими мечтами, переживаниями, а возможно и обидами. Это его, и ничей еще, бесценный жизненный опыт. Ненужные советы и рекомендации только разрушают способность сделать из опыта правильные выводы. Неумные родители прививают своему опекаемому чаду мысль, что сам он – ничто, пустое место. И только мама или папа (что, кстати, намного реже) может разобраться в жизненных хитросплетениях и выдать правильную и точную инструкцию, ведущую к счастливой жизни.
Не помню, вмешивались ли мои родители в мою малолетнюю личную жизнь. Вероятно, я углубленный в свои переживания просто не воспринимал их обидных подтруниваний и советов. Но в мою взрослую жизнь пытались влезть постоянно и очень настойчиво. Приходилось отбиваться… К этому я вернусь много позже.
В моем первом классе училась девочка, Оля Маркина, родители которой приехали из Москвы и потом вскоре туда и вернулись. Оля проучилась у нас всего год. Внешне она была похожа на аккуратно одетую куклу. Всегда в выглаженном форменном платье, с чистым фартуком, в подтянутых без складочек чулках и с большими белыми бантами, которые ей завязывали и в будни, и в праздники. Но самое главное в Оле было не это. Оля училась лучше всех. Красивее всех писала в прописях, лучше всех с выражением читала в букваре и быстрее всех решала примеры по арифметике. Почти все мальчики класса были, кто тайно, а кто явно, влюблены в Олю. Я был влюблен тайно. И поэтому страдал от любви куда сильнее, чем те счастливчики, кто выражал свое внимание непосредственно и открыто, то слегка дернув за бант, то поддев ногой ее портфельчик.
Я как Пьеро закатывал печальные глаза и думал свою сладко-горькую думу: «Какая удивительная девочка Оля Маркина! Она красивее и умнее всех в первом классе. Она так красиво пишет в прописях и так здорово с выражением читает стихи!»
На день Красной Армии и Военно-Морского флота 23-го Февраля Оля ничего мне не подарила. Наверно не догадывалась о моих чувствах (хотя и сидела на соседней парте). Смешную книжку про приключения ленивого кота она подарила Сашке Саладьеву. Сашка, похожий на молодого Пушкина, значения книжке не придал. В отличие от того Пушкина Сашка читал не очень и книжками мало интересовался.
Девочка, которая была влюблена в меня, подарила мне шикарную ручку из прозрачного розового оргстекла. Это была реально дорогая ручка, и девочка, наверно, надеялась, что я буду писать этой ручкой и думать о ней. А я, влюбленный балбес, предложил Сашке поменяться подарками, и он с радостью согласился. Еще бы, такая редкая ручка! А вот книжку я поначалу читал с особым пиететом, а потом пришло-таки осознание, что дарено не мне, и это не знак внимания возлюбленной, а просто результат моей изворотливости и пренебрежения чувствами той влюбленной девочки. Когда я это понял, книжка как-то сама собой куда-то делась. Наверно отдал кому-нибудь из своих друзей, да так и забыл забрать.
На 8 Марта почти все мальчики собрались подарить подарки Оле. Но Нина Вениаминовна, сама распределила, кто кому дарит, чтобы остальным девочкам не было обидно. Мне выпало дарить не Оле, но я все равно тайком подложил ей в парту свой подарок – маленького пупсика в ванночке.
Летом Оля уехала.
«А теперь Оля уехала в Москву… Ну почему Москве вечно везет? Там учатся такие удивительные девочки! И вообще, все вечно говорят про Москву. А мне-то что теперь делать? Как жить без Оли? Ведь я же люблю ее?» – Я сидел под кустом живой изгороди возле бабушкиного дома и страдал. От печальных мыслей, на глаза наворачивались слезы. Было очень-очень жаль себя.
Моим родителям и их друзьям в то время было всего-то по тридцать лет плюс-минус. Поэтому, естественным образом периодически организовывались поездки на природу и шумные пикники. В один из дней человек десять взрослых, плюс пяток детей на фургоне-техничке ГАЗ-51 выехали на пикник в тихое место среди таловых кустов возле вечно беспокойной горной речки. Первым делом разложили на застеленную землю закуски и выпивку. Расселись вокруг, и начался пир!
Малолетним детям разрешили брать «со стола» все, что хочешь, только ради всего святого не трогать стаканы и бутылки.
Через час, заглушая шум речки, над предгорьями широко разлетелось не очень стройное многоголосье про славное море и про орла степного.
Песня не осталась безнаказанной. Неожиданно из-за кустов на тощей рыжей лошади выскочил уже весьма немолодой джигит и, вспоминая русские слова, заявил, что он здесь хозяин и по этому праву требует, чтобы и ему налили сто грамм. Просьбу немедленно удовлетворили, и джигит исчез в зелени.
Но, видимо, легкая добыча раззадорила начальника кустов, и он появился снова. Ему налили. Он исчез и приехал снова. Еще налили.
Когда, едва державшийся в седле джигит приехал в очередной раз, из-за стола встали мужчины, тоже не совсем трезвые, и, не стесняясь возможного межнационального конфликта, вежливым матом объяснили, куда пришельцу следует ехать.
Начальник кустов растворился, и пир с песнями продолжался до вечера уже без помех.
Я уже писал про дорогу от дома в школу и про то, что взрослые крайне редко водили детей за ручку и таскали за них портфели.
Теперь немного географии.
Путь от дома до школы проходил вокруг недостроенного пустынного сквера. По генеральному плану застройки города на месте этого пустыря должен был раскинуться парк с асфальтовыми дорожками, скамейками, искусственным освещением. Но, как нередко бывало, планы поменялись, и строители успели лишь накатать дорожки да разложить бетонные столбы. Канавы, вырытые для ливневой канализации и поливных труб, со временем оплыли и превратились с мини овражки, исчеркавшие собой весь недосквер.
Вместо деревьев и цветов на каменистом грунте обильно росли только кустики перекати-поля. По осени они высыхали, отрывались от корней и сбивались в большие кучи, которые мы использовали для строительства недолговечных «штабов», а потом с удовольствием поджигали. Понятное дело, что ни одного квадратного метра пустыря не осталось не пройденного и не исследованного. В лежащих на земле бетонных столбах, прятались особо ценные образцы руды, найденные на угольной куче возле котельной. В канавах сделаны огневые точки на случай танкового вторжения фашистов. Дорожки, покрытые тонким растрескавшимся асфальтом, изъезжены вдоль и поперек на велосипеде.
Зимой, с первым снегом, такой знакомый с лета сквер внезапно изменился. Вместо столбов поперек белого поля появились беспорядочно разбросанные длинные сугробчики. Канавы, скрылись под снегом и превратились в неглубокие пологие впадины. Дорожки исчезли в снежном лабиринте.
– Дима, иди в школу только по дороге. По скверу не ходи. Там все раскисло, – утром перед школой мама пыталась меня вразумить.
Я вышел на улицу, встретил друга Сашку и, конечно, мы решили для интереса пойти напрямую, через сквер.
На середине пути дорогу нам пересекла канава, замаскированная снегом под безобидное углубление. Но нас не проведешь! Сашка разбежался и легко перепрыгнул опасную канаву. Я разбежался следом. Но, то ли скорости не хватило, то ли ранец оказался тяжел, но нога на другой стороне не нашла ровной поверхности и соскользнула вниз. Я оказался стоящим по колено в ледяной воде. Вода сразу противно заполнила резиновые сапожки, пропитав ставшие вмиг бесполезными шерстяные носки. Сашка помог выбраться, но как идти в класс в мокрых сапогах?
– Я домой пойду, переоденусь, скажешь в классе, что я промок.
– Конечно! А если хочешь, я тебя до дома провожу, а потом пойду в школу и расскажу про нас, – с готовностью предложил помощь Сашка.
Мы весело вернулись ко мне домой. Я остался, так как мамы дома нет, а где взять сухие носки было неизвестно. Сашка убежал в школу. На следующий день в школе мне, хорошо отдохнувшему, учительница даже посочувствовала и персонально объяснила прошлые уроки, а на-дом дополнительно ничего задавать не стала.
Когда я вполне освоился со школьной программой, и маме немного полегчало, оказалось, что у меня стало подозрительно много свободного времени. Это время я с чистой совестью бесцельно тратил на катание на велике и лазание по угольным кучам в поисках красивой «руды». Но, ребенок должен заниматься чем-нибудь полезным в свое свободное время! Вообще-то, довольно странное утверждение, ведь свободное время, оно и есть свободное. Хотя,… родителям, обычно, виднее. В моем случае родительское желание занять свое чадо на все двадцать четыре часа не оказалось разрушительным для детской психики, потому что занятие, которое мама выбрала для меня, было мое любимое занятие – рисование.
Для того, чтобы не тратить время на ежедневное убеждение в полезности и необходимости рисования, мама отправила меня в изостудию. Формальная организация всегда эффективнее принуждает к полезной деятельности, чем неформальное общение и просьбы. В этом плане руководитель студии, вооруженный гипсовыми формами и мольбертами куда полезнее, чем мама с коробкой карандашей и альбомом для рисования.
Изостудия располагалась в торцевой части подвала в соседнем жилом доме. Она состояла из двух больших комнат и двух маленьких кладовок для реквизита и материалов. Возле окон стояли мольберты, а вдоль стен столы с натюрмортами и гипсовыми слепками на фоне кусков цветной ткани. Художники, в основном юные, старательно рисовали карандашами кувшины и яблоки. Ребята постарше трудились над акварелями, изображавшими горные пейзажи.
На первое занятие я принес с собой самые лучшие свои рисунки: карьерный «БелАЗ» и парад на День Победы. БелАЗ был нарисован на фоне нашей четырехэтажки и легко доставал до второго этажа. Сосед иногда приезжал на нём на обед и этот жёлтый Белазище несколько часов господствовал над пустырем возле дома. Парад, даже в черно-белом изображении, впечатлял танками и огромными ракетами, грозно ползущими на фоне Кремлевских стен и башен. В небе летели реактивные самолеты. Выше всех летела ракета с космонавтом.
Руководитель изостудии внимательно рассмотрел рисунки.
– Рисуешь ты неплохо для своего возраста, – он оценивающе посмотрел на меня, – Сколько тебе лет?
– Восемь, Я во второй класс хожу.
– Но ты рисуешь плоско, а здесь научишься рисовать объемно, – непонятно продолжил руководитель, – Пусть мама идет домой, а ты немного поработаешь для начала. – Мамочка, Вы идите. Мальчик сам придет через час.
Оказывается, настоящие художники совсем по-другому держат карандаш. Рисуют они на бумаге, которую прикалывают к мольберту кнопками. К сожалению, настоящие художники не рисуют то, что они хотят, например, танки и самолеты, а рисуют неподвижные кувшины с тенью или гипсовые шары на фоне гипсовых пирамид.
Чтобы стать настоящим художником, нужно хотеть рисовать ради самого рисования. Из меня художник не получился потому, что я с удовольствием рисовал только то, что мне было интересно, а в изостудию ходил, чтобы не расстраивать маму. Я научился изображать все эти кувшины и шары. Но, когда вырос, рисовал только стенгазеты, «Боевые листки» и «Молнии».
В упомянутом выше отделе игрушек (в котором был приобретен паровозик Piko) на верхней полке лежала красивая коробка с набором материалов для изготовления кордовой модели самолета. На крышке рисунок самолета в полете, чем-то похожий на картинку из букваря с буквой С:
«Самолет построим сами,
Понесемся над лесами.»
Мне очень захотелось сделать такой самолет. Как его делать, я знал лишь очень приблизительно. Думал, что там набор готовых деталей, которые клеем надо склеить по инструкции на манер немецких пластмассовых копий самолетов, пару которых я уже собрал.
В общем, в магазине будущая работа по постройке самолета не выглядела очень трудной.
– А ты точно сможешь его сделать? – поинтересовался папа, доставая деньги. (Как сейчас помню, набор стоил всего 90 копеек).
– Конечно, – смело ответил я. Не может быть, чтобы кордовую модель делать было сложнее, чем склеивать пластмассовый самолетик.
Дома, когда открыли коробку, там оказались досочки, реечки, медная трубочка, моток тонкой проволоки. Что со всем этим делать? Даже выпилить по начерченным линиям не получится. Нужен лобзик, а дома лобзика нет.
– Пап, а что с этой трубочкой делать?
– Я не знаю, ты же сказал умеешь, – быстро отделался папа.
Папа у меня был добрый, веселый, компанейский. Но в плане что-то сделать своими руками, в своего отца не пошел. Если что-то и делал по ремонту дома или техники, то только после долгих и настойчивых маминых уговоров. При этом у него обязательно сильно портилось настроение, на нервной почве мог даже открыться понос. Правда, почти всегда, в конечном счете, с маминой помощью и под ее чутким техническим руководством, у них получалось и полы покрасить, и обои поклеить и виноградник поставить. Но вот с моделью самолета фокус не удался.
Самолет в коробке несколько лет ждал своего часа, но так и не дождался.
Свой первый боевой пистолет я сделал в девять лет. Для пистолета потребовалась медная трубка, заплющенная и залитая свинцом с одного конца, деревянное ложе с ручкой и изолента, чтобы соединить одно с другим. Поджиг стрелял громко, но не метко. Я слышал много раз про то, что такого типа поджиги взрывались в руках, оставляя у стрелков увечья в виде оторванных пальцев и выбитых глаз. Какое после таких разговоров прицеливание? Зажег фитиль и отвернулся, зажмурившись. Бах!!! Куда пуля полетела? Бог ее знает.
Одному пацану из нашего двора папа, не доверяя качеству мальчишеского исполнения, на работе соорудил поджиг по всем правилам. Взял толстостенную стальную трубку, нарезал внутри с казенной части резьбу и заглушил отверстие винтом. Выпилил из толстой фанеры пистолет и красивыми скобами укрепил ствол. Поджиг – загляденье! Вот только стрельба из него чуть не стоила сыну жизни.
Традиционным испытанием нового пистолета на точность и силу боя была стрельба в толстую доску. Мальчишки стреляли, соревнуясь, чей поджиг пробьет мишень насквозь. Владелец почти заводского пистолета, не сомневаясь в превосходстве оружия, для зачетного выстрела забил побольше пороха, утрамбовал шомполом пулю покрупнее, поджег фитиль и, не отворачиваясь от надежного папиного изделия, прицелился в доску. Раздался грохот выстрела. Доска даже не качнулась. Видимо стрелок все-таки промахнулся.
– Мазила! – зрители обернулись к стрелку.
Боец неподвижно лежал на земле, из его лба наискосок по лицу струйкой сочилась кровь.
Убит!!!
На крики прибежали взрослые, схватили жертву на руки и бегом унесли в больницу. Пацан выжил. И даже не особенно пострадал. Честно говоря, и испугаться не успел.
В момент выстрела пороховые газы вместо туго забитой пули вытолкнули из разогретого казенника винт. В полете он развернулся и плашмя ударил прямо в середину лба стрелка. Когда с зажившего лба сняли швы, форма шрама четко повторяла форму злополучного винта с круглой шляпкой. Память осталась на всю жизнь.
Ангрен – город геологов, шахтеров, водителей карьерных поездов и самосвалов. Понятно, что уголь, добываемый на местном огромном разрезе, был главным ресурсом, обеспечивавшим жизнедеятельность города. Между домами для отопления и горячего водоснабжения были построены котельные с длинными черными стальными трубами. Возле каждой котельной была обязательно навалена огромная куча карьерного каменного угля. Истопник лопатой нагребал уголь в тачку, вез его к котлу и кидал в топку, давая возможность нескольким домам в округе не замерзнуть в не очень суровую Ангренскую зиму.
Однажды, в гостях у друзей отца, мне показали большой серый камень с вкраплениями желто-зеленого блестящего вещества. Сказали, что это золотая руда. Конечно, я поверил. Если бы только мама знала наперед, к чему приведет та безобидная шутка.
Одна из упомянутых выше котельных с прилагающейся угольной кучей располагалась сразу за школьными мастерскими. Я не упускал ни единого случая залезть на кучу и покопаться в угле, в надежде найти руду. Золото накопать не получалось. Встречались куски руды белого металла, попадался кварц.
Все найденное я аккуратно укладывал на дно ранца и после продленки нес домой. Дома отмывал образцы от черной пыли и прятал в ящике стола.
То, что нужно срочно проводить анти-геологическую кампанию мама поняла, когда оказалось, что выдвинуть ящик с провисшим от тяжести фанерным дном уже не получается. Уговорить сына выбросить половину, а то и всю коллекцию не удалось. Мама решила подойти к проблеме с другой стороны.
Как-то вечером, когда терпеть угольную пыль на учебниках, тетрадях и рукавах сыновней рубашки сил больше не осталось, мама завела решающий разговор.
– Димитрий, ты знаешь, что именно ты насобирал?
– Руду.
– Да. А руду чего?
– Чего, чего?
– Ну, руду каких полезных ископаемых?
– Просто руду. Вот белая руда, – я достал кусочек черного кварца с блестящими белыми бляшками какого-то металла, – она самая красивая. А вот черная руда.
– А для чего тебе вся эта руда?
– Потом поплавлю.
– Когда, потом?
– Ну, когда вырасту.
– Может, ты к тому времени новую руду наберешь? Ведь еще нескоро вырастешь?
– Конечно, еще наберу, – наивно обрадовался я.
– Ты меня не понял. Давай, мы эту руду уберем из стола, и ты пообещаешь домой больше руду не носить. А когда вырастешь, пожалуйста, становись геологом и ищи руду, сколько хочешь.
– А куда уберем, на веранду?
Мама, конечно, хотела избавиться от мусора вообще, но и такое решение позволяло немного навести порядок. А там, глядишь, сын придумает другое увлечение. Образцы убрали в фанерный посылочный ящик и оставили на веранде. Я еще некоторое время пополнял тайком коллекцию, и большая часть ее потом даже переехала в новый дом.
Но с годами образцы порастерялись, и геолога из меня не получилось.
Во дворе внезапно возникло новое увлечение. Просто однодневная эпидемия какая-то! Все начали делать «скелетики». У кого-то из пацанов оказался брелок в виде черепа с красными стекляшками в глазницах. Этот брелок вдавливали во влажную глину, а форму заливали расплавленным гудроном. Получалась жалкая копия, в которой и не разобрать, где что. Зато процесс был прост, дешев, быстр, чем вполне соответствовал критериям массового производства ширпотреба.