Дмитрий Кашканов
Небо и море
Я тоже отлил своего скелетика и понес показывать маме. Маму гудроновый кусочек не впечатлил.
– Давай сделаем нашего скелетика, – предложила мама, – Настоящего, из свинца. Сходи на улицу, набери в кулек пыли, а я пока найду банку, в которой будем плавить свинец.
Я принес с дороги кулек мелкой глиняной пыли, просеял сквозь сито для муки. Под маминым руководством из пыли замешал густое глиняное тесто. Пока я месил глину, мама вылепила из пластилина череп с двумя косточками, прямо, как у пиратов на флаге.
Пластилиновое изделие положили в морозилку замерзать для твердости. Когда черепок замерз, мы сделали прекрасную четкую и глубокую глиняную форму.
– Положи форму на веранду в тень. Пусть высохнет. Вечером будем отливать скелетика, – сказала мама.
В консервной банке над газом кусочки свинца от аккумуляторных пластин быстро превратились в блестящую серую жидкость. Мама аккуратно залила свинец в форму. Несколько секунд он еще дрожал как студень, потом внезапно застыл, образовав похожую на звездочку ямку на «затылке» черепа.
Скелетик получился слишком хорош, чтобы быть признанным на улице. Повторить технологический процесс все равно никто не смог бы, ведь надо было иметь не только пыль и свинец, но и технически подкованную маму, а такой мамы больше ни у кого не было.
Во дворе еще какое-то время продолжали тиражировать уже совсем бесформенные гудронные черепки, пока игра сама по себе не затихла дня через два.
Большая лужа в углу школьного двора с первыми морозами покрылась корочкой льда. Утром школьники в резиновых сапогах изломали свежий лед, и лужа превратилась в Северную Атлантику с острыми льдинами и колючими айсбергами, грозно плывущими по черной воде.
После трех уроков я уже почти совсем собрался было идти домой. Кто же мог предположить, что возле лужи окажется отломанная от забора штакетина с заостренным носом. Ну, чем не Титаник? Такой же большой и быстроходный. Вместо мачт и труб из него торчал гвоздь, что только придавало кораблю серьезности.
Деревянному Титанику повезло в жизни куда больше, чем его старому железному тёзке. Подталкиваемый носком резинового сапога, он смело бросался острым носом на зловещие льдины и беспощадно крошил их. Ни один айсберг не устоял, а кораблю хоть бы что! Капитан Титаника не успокоился, пока не пал последний оплот ледяной опасности.
Мама капитана немного огорчилась за мокрые шерстяные носки, но, когда узнала про победу Титаника, успокоилась и не стала ругать за безрассудный риск.
Как стимулировать успеваемость сына? Текущие оценки можно улучшить, давая за каждую пятерку ложку малинового варенья. Так как пятерок относительно немного, то литровой банки хватает на полгода. А как добиться интереса к школе вообще? Навсегда?
Неплохое решение – пообещать велосипед за отличное окончание очередного этапа учебы. Обычно велосипед нужен к лету, вот и повод пообещать его за отличное окончание учебного года.
К восьми годам у меня еще не было приличного велосипеда. Был маленький, совсем детский, переделанный в двухколесный из трехколесного. Бабушка пару раз брала в «Прокате» самокат. А я хотел «Школьник». Это был велосипед-мечта! В магазине он стоял, маня хромом и оранжевой рамой. У него были накачивающиеся шины и возможность ехать накатом, не крутя педали. У него был тормоз! Да и вообще, в восемь лет не пристало кататься на том, на чем катаются в пять.
«Школьник» был обещан за отличное окончание первого года учебы.
Пятерки за арифметику и письмо получились сами по себе, без особых усилий. Просто выросли из текущих. Учительница с фармацевтическим именем на последней страничке дневника написала красными чернилами «Арифметика – 5» и «Письмо – 5».
Дневник я положил открытым дома в прихожей, а сам убежал гулять. Правда, когда мама пришла домой с работы, она почему-то не увидела пятерок. Пришлось специально показывать дневник и напоминать про велосипед.
Утро 26-го мая выдалось более ярким и пахучим, чем все другие в мае. Мы с папой поехали в магазин за велосипедом. Великолепный оранжевый «Школьник», залепленный промасленными бумажками, ждал меня в «Спорттоварах». Он стоил целых двадцать восемь рублей, и не всякий родитель мог решиться выбросить такую сумму ради своего чада.
Велосипед оттерли от смазки, накачали шины и подтянули гайки. В процессе подготовки машины у магазинного крыльца собралась стайка пацанов, разглядывавших новый велосипед и дававших советы. Я готов был лопнуть от гордости, и изо всех сил сдерживался, чтобы не показать, как я рад.
«Школьник» прослужил верой и правдой целых пять лет, после чего, еще в неплохом состоянии был продан подраставшему соседскому Юрке за пять рублей.
Поздней осенью 1968 года в отношениях моих родителей наметился разлад. Они стали регулярно ссориться и однажды, когда отец, щеголяя новой черной бородой, приехал с двухнедельной «командировки» на уборку хлопка, в доме разразился настоящий скандал с криками, угрозами и маханием руками в воздухе. Я втискивался между сцепившихся в клинче родителей, пытаясь успокоить и разнять противоборствующие стороны.
После этого безобразия родители не жили вместе около полугода. Отец несколько раз ездил в Ташкент к своему отцу, прося того воздействовать на сбрендившую невестку и вернуть неразумную бабу в семью. Дед только плевался, а бабушка, заняв нейтральную позицию, что-то советовала сыну.
В итоге семья не распалась и в зиму 1969-го года мама забеременела моей сестрой-миротворицей Леной. Любовь в семью не вернулась, но появление Лены дало возможность каждому из родителей сосредоточиться не на своих обидах и мечтаниях, а на вопросах прокорма и воспитания двух детей. Отец продолжал любить жену, он, оказывается, вообще был однолюб, а вот у мамы любовь к мужу угасла. Остались только семейные обязанности, которые, впрочем, иной раз сдерживают семьи от распада покрепче эфемерных любовных уз.
Когда маме пришло время рожать, за месяц до срока в Ангрен приехала бабушка. Она сразу и решительно взяла в свои привычные руки готовку и уборку и, как позже говорила мама, очень помогла ей в сложный период. Бабушка ни разу не попрекнула невестку за невнимание к мужу, ни разу не припомнила никаких материнских обид.
Отец отвел мать в роддом, который находился позади нашего дома, уже когда отошли воды. Настало тревожное время ожидания. Мы с бабушкой весь вечер и все утро в нетерпении придумывали разные имена ребенку. К восьми утра бабушка отправила меня в школу, а сама поспешила в роддом, неся с собой банку легкого куриного супчика и пару персиков. Она первая и узнала, что родилась девочка.
Последующую неделю мы каждый день придумывали по пяти разных имен для девочки. Мама и другие женщины, лежавшие вместе с ней в одной палате, читали наши письма и хохотали от души. Каждое из писем, принесенное с очередной банкой домашнего супчика и фруктами, начиналось с вступления: «Здравствуйте дорогие наши Нелличка и Екатериночка (Оленька, Людочка… и т.д. и т.п.)!»
Но наши старания были напрасны. Отец с мамой уже давно договорились, что если родится девочка, то назовут ее в часть маминой мамы Леночкой. Вероятнее всего, это была идея отца, стремившегося всеми способами выказать свою любовь жене и укрепить семью. Его тактика, которую вероятнее всего подсказала отцу его мать, оправдалась. Семья не распалась вплоть до его гибели в автокатастрофе на Челябинской автотрассе в 1994-м году.
Вернемся в Ангрен, в школу номер 22, в 3-а класс.
В СССР в системе школьного воспитания политическая составляющая была чуть ли не главной. Первоклашек к Дню Великой Октябрьской Социалистической революции, который праздновался 7-го ноября, в торжественной обстановке посвящали в «Октябрята». Каждому на левую сторону рубашки или фартука прикалывали маленькую красную звездочку с золотым барельефом мальчика-Ленина. Затем, в третьем классе ко дню рождения Вождя, всех принимали в пионеры, повязывая обязательный к ношению красный галстук. Конечно, как и во многих сторонах советской общественной деятельности, в работе октябрятских и пионерских дружин было больше формализма, чем реального дела. Но что-то живое осталось. Дети еще не были испорчены совковским пессимизмом, им казалось, что звездочка или галстук – это как пропуск в новый этап жизни их, их народа и их страны! Кстати, высокопарность здесь вполне уместна, так как нормальные дети именно так и воспринимают действительность – доверчиво, радостно, заинтересованно.
За отличные оценки и примерное поведение десять человек из четырех третьих классов решили произвести из октябрят в пионеры не традиционно 22-го апреля, а раньше, 7-го ноября. Я попал в число счастливчиков. На школьной линейке, посвященной празднику, нам торжественно повязали галстуки и мы, гордые своей взрослостью, встали обратно в строй одноклассников-октябрят.
В каждом классе появились два-три передовика, на которых можно было равнять остальных детей. Идея очень в духе времени и в целом неплохая. Сосед за партой в галстуке действует эффективнее, чем пионер-герой с портрета.
В январе наша семья переехала в Ташкент. Я пошел в новую школу. В третьем «Г» я оказался единственным пионером. Никто не знал о задумке учителей и пионерских вожаков из провинциальной Ангренской школы.
«Второгодника что ли в класс подсунули?» – недоумевали одноклассники и их родители.
В Ташкенте
С осени 1970-го года отец большую часть времени жил в Ташкенте. В строительный трест потребовался инженер-строитель и сразу на должность начальника участка строительства. Участков в Ташкенте было много. Специалистов требовалось еще больше. Отца привлекла несколько более высокая зарплата, чем та, что он получал в Ангрене, и главное, возможность жить неподалеку от родителей. Все-таки, живя от пожилых родителей за сто пятьдесят километров, да при отсутствии телефона, трудно быть уверенным, что у всех все в порядке, все живы и здоровы. Но, странно, когда мы обосновались в Ташкенте и всего в пяти километрах от бабушкиной с дедом квартиры на 21-м квартале, мы их посещали весьма нечасто. Скажем, пару раз в месяц.
Отцу дали жилье на 6-м квартале Чиланзара. Коттедж, вполне в американском стиле. Он стоял в составе небольшой группы из двенадцати похожих коттеджей, затерявшихся среди плотной четырехэтажной застройки. У нас был адрес «Коттедж-10, квартира-1». Место, где располагался наш, как бы сейчас сказали «коттеджный поселок» было весьма примечательное. В 1966-м году, во время массового строительства домов на нашем квартале и в ближайшей округе, на месте нашего дома был БРУ, то есть бетонно-растворный узел. Стояли бетономешалки, вокруг были насыпаны горы щебня, песка, цемента. Почва на полметра в глубину потеряла способность к производству любых видов флоры и больше напоминала поверхность Луны и цветом, и безжизненностью.
Потом, когда БРУ в этом месте больше не понадобился, оборудование увезли куда-то еще, а почву рекультивировали! То есть попросту верхний слой сгребли бульдозерами и увезли на отсыпку основания какой-нибудь дороги. По Генеральному плану застройки микрорайона на этом месте должен был быть разбит сквер. Поэтому после рекультивации завезли немного живого грунта, достаточного для посева травы и высаживания кустов. Но потом оказалось, что сквер может подождать, а вот начальству и специалистам негде жить. Самый простой выход оказался – поставить на месте сквера несколько временных каркасно-щитовых двухквартирных домиков в американском стиле.
И снова жизнь внесла свои коррективы. Начальники, кому предстояло жить во времянках, надавили на нужные кнопки и десять коттеджей из двенадцати стали сразу строить из кирпича, на бетонных фундаментах и с бетонными перекрытиями. А наш и соседский остались щитовыми.
Одну квартиру в соседском коттедже получил сварщик, другую бортпроводница. В нашем коттедже, во второй квартире жил водитель строительного УАЗика-буханки, а в нашей квартире строительный начальник, который не собирался здесь надолго задерживаться. Не прожив и двух лет, начальник получил нормальную квартиру в новом доме и съехал. А освобождавшуюся жилплощадь пообещали нам.
К зиме у отца все окончательно решилось с работой и мы, отправив мебель и вещи на грузовике, сами, с не поместившимися в грузовик пожитками, поехали на бортовом тентованном УАЗике. Мать сидела в кабине, держа на руках трехмесячную Лену, я сидел на теплом капоте, а отец, укутанный в ватные одеяла, трясся в кузове. Почему он не отправил нас автобусом или поездом, а сам не поехал в кабине, я не знаю. Видно, так сложилось в последний момент.
Поначалу все мы вселились к дедову двушку. Оттуда отец ездил на работу, а мать ездила на свою работу по приведению в порядок нашего будущего жилья. Работы ей выпало много и весьма неприятной. Жена съехавшего начальника оказалась отменной неряхой, содержавшей квартиру в состоянии, вызывавшем чувство устойчивого омерзения. В квартире были оборваны обои, через грязные окна едва проникал свет, на кухне на полу гнили объедки, кишели тараканы, а в туалете к унитазу намертво присохла огромная не смытая куча. Впечатление было, что в квартире проживали не инженер с женой, а пара опустившихся бомжей-алкоголиков.
Титаническими усилиями мать весь этот гадюшник привела в порядок. Поклеила дешевые, но новые обои, отмыла и отчистила, даже покрасила двери там, где черноту отмыть было невозможно. Отца попросила передать его знакомому (отец знал коллегу, который проживал в квартире), что «его жена – засранка!!!» (буквальная цитата). Конечно, отец никому ничего не стал говорить. Во всяком случае, я не помню разговоров на эту тему.
После трехдневного блицкрига с дерьмом и тараканами, мать забрала нас с Леной от бабушки, и мы въехали в новую чистую квартиру, в которой ничто не напоминало о прежних хозяевах.
Меня отвели в новую школу в 3-й «Г» класс. До школы от двери дома было идти всего двести метров по большому школьному двору. Поэтому, я не утруждал родителей проводами ценного чада (меня) до школьных дверей. Впрочем, им и в голову такое бы не пришло. В те годы родители не водили деток в школы и музыкалки, не общались с руководителями кружков и спортивных секций. Детям предоставлялась возможность свободно гулять (при условии сделанных уроков), можно было без спроса и согласований записаться на бокс, плавание, стрельбу-борьбу или в авиамоделисты. Детям предоставлялось право посещать занятия или бросать их по своему произволу. Можно было мотаться в кружок по часу на общественном транспорте, толкаясь в переполненном автобусе-трамвае, вылезая на своей остановке пусть слегка потным и помятым, но с чувством победы над временными трудностями.
С переселением из квартиры в «дом на земле» появились неведомые ранее заботы. Если есть дом, его надо охранять. Нужна злая собака. Сидящий за первой партой Витька Зверев, маленький и тощий мальчишка, как-то поделился, что у них возле дома собака ощенилась и еще пара щенков остались. Я пошел посмотреть на щенков и, естественно, вернулся, неся охранницу домой. Находка случилась в марте, поэтому сучку, недолго думая, назвали Мартой.
Собака отличалась хорошим аппетитом и быстро росла. Под деревянным крыльцом ей устроили временную конуру. Надели ошейник и привязали на бельевую веревку.
В один из дней собаки не оказалось. На гвозде болтался короткий обрывок веревки.
– Убежала твоя Марта, – сказала мама, – Видно, не вкусно кормил.
Всезнающий Витька через пару дней сказал, что собаку украли, и он знает, где она. Вызволить Марту из плена труда не составило. Воры тоже не побеспокоились о сохранности добычи и привязали ее все на ту же бельевую веревку. Вдвоем с Витькой мы освободили собаку и привели ее домой.
Случайный прохожий, встретив мальчиков с собакой на веревочке, спросил, как зовут псину?
– Марта!
– Где же твой Марсик? – попробовал пошутить прохожий.
Летом Марта исчезла окончательно. И даже Витька ничего сказать не смог. «Наверно, встретила своего Марсика», – пришлось придумать себе успокоительную версию.
Начитавшись приключений, повествующих о жизненных трудностях героев, связанных с бытовой неустроенностью и опасностями в диких лесах, мне захотелось испытать все это на практике. Леса поблизости не оказалось, но можно ведь начать с малого.
– Мам, я сегодня ложиться не буду.
– То есть, как это не будешь? А что ты собираешься делать?
– Я попробую всю ночь не спать и сидеть на улице.
– Не страшно?
– Нет.
Я поужинал и отправился во двор. Поздняя осень, прохладно. На винограднике только сухие усики и веточки. Лозы закопаны на зиму в землю. На деревьях нет листьев. Голые прутья живой изгороди совсем не укрывают двор от посторонних взглядов.
Чтобы не было скучно, я придумал построить из кирпичей печь и жечь в ней щепки. Получилась печка с высокой кирпичной трубой.
В окнах погас свет. Уличный фонарь холодным светом освещал пустые сады и одинокого мальчишку, возящегося в полночь с печкой. Я поддерживал огонь в очаге часов до двух ночи. Терпения и топлива возможно хватило бы и на подольше, но кончилось терпение у мамы. Что там делает ее десятилетний сын на улице глубоко за полночь?
Я не сильно огорчился, что меня загнали домой. Мне и самому уже изрядно надоело несколько часов жечь щепки и ждать, когда же утро? Спасибо маме, взяла на себя ответственность за прерывание эксперимента.
В школе я быстро освоился в новом классе с новыми друзьями. Лучшим другом у меня стал сосед по парте Гера (Герман Джалилович Чилашвили). В отличие от меня, он и в учебе не отставал, и в спорте весьма преуспевал. Ездил на плавание во дворец водного спорта, который располагался напротив Министерства строительства на улице «9-го января». Трамвай номер 18 шел от остановки на 5-м квартале, где жил Гера, до дворца около получаса.
Очень быстро Гера сагитировал и меня заняться плаванием. Наверняка, не столько из-за трогательной заботы о моем здоровье, сколько, чтобы не скучно было ехать одному за тридевять земель. Несколько раз, пока меня не взяли в секцию, я приезжал во дворец и просто сидел в фойе, ожидая друга. Потом мы покупали по вафельной трубочке с кремом за пятнадцать копеек и, болтая, ехали домой.
Недели через две меня наконец взяли, но, только в платное отделение. Родители платили за меня 2р 15к за месяц занятий (примерно пятнадцать вафельных трубочек). И все бы хорошо. Я быстро научился плавать, стал показывать неплохие результаты в ОФП (общефизическая подготовка), да и плавал не хуже других. Но заедала одна пикантная деталь.
Те дети, что занимались в бесплатной секции, считались спортивной группой, их записали в секцию до достижения 9-ти летнего возраста. А те, кому уже исполнилось девять лет, ходили в так называемую «общеоздоровительную» секцию. Спортсмены плавали на время, соревновались друг с другом, а оздоровленцы просто отрабатывали номер под присмотром скучного работника бассейна. Я несколько раз просил тренера в Гериной группе взять меня к себе. Тот на словах соглашался, мол, ты пловец лучше многих, но дело не двигалось, так как надо было ждать лета, и естественного отсева пловцов из спортивной группы. А пока плавай, занимайся, набирайся сил и опыта. Но я был нетерпелив и, поплавав до весны, ушел из секции. Гера поддержал меня в этом решении и вскоре тоже бросил плавание.
Мы с ним пошли и записались в Дом Пионеров в судомодельный кружок. Собственно говоря, мы хотели в авиамодельный. Но руководитель авиамоделистов в эти дни был в запое и долго не появлялся на работе. А судомоделист к зеленому змию и табакокурению относился отрицательно, вот мы и оказались у него.
Дом Пионеров был просто длинным П-образным бараком, собранным из щитов. Как и полагается государственному учреждению, неказистый барак был широко обнесен мощным металлическим забором, так что внутри территории помещалось еще с треть гектара парка с огромными старыми платанами. Для пионеров были на выбор несколько кружков: Авиамодельный, Судомодельный, кружок Радиолюбителей, кружок Шахмат и кружок Домоводства и вышивки. Выбрать было из чего. В авиа- и судомодельном стояли столы, верстаки, ящики были набиты инструментами, на полках лежали заготовки и материалы. У радиолюбителей был вечный чад канифоли и столы, заваленные радиодеталями. У шахматистов была просто тишина и согбенные спины. К девочкам я не заглядывал, но думаю, там тоже все было устроено наилучшим образом.
Когда мы пришли первый раз – «просто узнать», то авиамодельный был закрыт, у радиолюбителей еще не начались бдения, учиться играть в шахматы было как-то не серьезно для двух десятилетних романтиков.
Заглянув в дверь судомодельного кружка, мы как мухи в меду, увязли в обаянии молодого, высокого симпатичного и, самое главное, радушного руководителя.
– Проходите, мальчики, проходите! – широко раскинул он руки нам навстречу.
– Мы, тут… просто спросить, а вообще-то, мы хотели в авиамодельный, – начали мы лепетать свою присказку, одновременно осматриваясь в большой комнате и принюхиваясь к запахам шпатлевок и красок.
На полках стояли такие маняще-интересные модели кораблей, пестрые радиоуправляемые катера и кордовые гоночные модели.
Руководитель не мешал нам осмотреться, а потом, как решенное дело, раскрыл тетрадь и пригласил записаться в кружок.
Первым делом нам дали склеить из бумаги простенькие модельки парусных яхточек. Работа оказалась до обидного простая и руководитель, увидев наши успехи, предложил дополнительно «задуть» модели нитроэмалью и попускать в небольшом фонтане на территории Дома Пионеров. Незаметно первый день закончился.
На следующее занятие нам с Герой дали сразу весьма сложные проекты. Мне резиномоторную модель подводной лодки с двумя жгутами венгерки по бокам лодки с приводом на два медных винта, а Гере более сложный проект с резиномотором, спрятанным внутри лодки с приводом на один винт.
Удивительно, но обе лодки мы завершили. Не без помощи, конечно. У Геры была лодка покрасивее, позатейливее, зато моя – просто мощь и торпеда! К сожалению, мне не удалось запустить свою лодку на соревнованиях. Летом меня отправили в пионерлагерь «Салют» сразу на две смены. В это время Гера поехал на соревнования, которые были организованы, по-моему, в Комсомольском парке. Он готовился взять первое место с помощью построенных нами лодок. Его лодка уже завоевала на стенде первое место в своем разряде, а моя чудо-торпеда готовилась порвать всех скоростью подводного плавания и точностью всплытия.
Гера тщательно выставил рули глубины, закрутил до отказа резину и по сигналу судьи выпустил подлодку в плавание. Взметнулись брызги, и черная стрела ушла под воду. Но… в ожидаемое время и в ожидаемом месте лодка не всплыла. Комиссия по расследованию катастрофы после долгого ныряния и щупанья илистого дна озера, пришла к выводу, что двигатели оказались избыточно мощными и рули глубины утянули подлодку далеко, глубоко, и она с разгона застряла в иле.
Когда после летних каникул до меня довели результаты расследования, я расстроился и даже немного обиделся на Геру за то, что он для своей лодки взял первое место, а мою так бездарно утопил. Но обида прошла, как только я получил новый проект – паять из жести настоящий эсминец-копию. Меня увлекла новая работа, разметка жести чертилкой, паяние с кислотой, и я успел спаять ходовой мостик и боевую рубку. Но однажды, придя в кружок, обнаружил там запустение. И только руководитель ходил и упаковывал в ящики остатки инструмента и материалов.
– Мы переезжаем, – обыденно сообщил он, – Теперь будем заниматься в центре города во Дворце Пионеров. Приедешь? – неуверенно спросил он, как будто заранее ожидая отрицательный ответ.
– Не знаю, – пробормотал я, – А авиамодельный тоже переезжает?
– Нет, они пока еще здесь остаются. Что, похлопотать за тебя?
– Ну, да…
Мы обошли по коридору барак и постучались к авиамоделистам.
В кружке привычно пахло стружками и эпоксидкой. Из-за стола нам навстречу тяжело поднялся грузный человек с печальным красным лицом.
– А новенький! Модели судов строил, значит, и здесь сумеешь.
– Со мной еще друг Гера, он позже подойдет.
– Хорошо, и Геру запишем, – сказал новый руководитель, доставая свою тетрадь.
Я потолкался в кружке часок. Авиамоделист сидел у себя в углу за столом и что-то беспрерывно писал. На полках лежали самолеты и отдельно были сложены стопочкой ажурные крылья для планеров. Самый большой белый планер с размахом крыльев метра в два висел на лесках под потолком.
Пришел Гера. Он не мог сразу идти со мной в кружок, так как необходимо было сбегать домой, покормить хомяков, дождаться старшего брата и оставить ему ключи. Про судомодельный он уже знал и тоже отказался от Дворца Пионеров в пользу местного авиамодельного кружка.
– Какие модели вам больше всего нравятся? – устало поинтересовался руководитель.
– Бойцовки! – уверенно ответили мы.
Нет, с бойцовками у вас пока не получится. Там надо моторы готовить, смеси. Сложно это, да и моторов пока свободных нет. Пока будете делать планеры.
По нашим поскучневшим лицам руководитель понял, что планеры новоприбывших не вдохновили.
– А что, парни? Пойдем, запустим планер? – неожиданно предложил руководитель.
Мы завертели головами в поисках назначенного к запуску планера.
– Я сейчас покажу вам, как планер летает. Сразу станет интересно, – оживился руководитель. Кряхтя, он залез на верстак и снял с лески под потолком тот самый большущий планер.
– Пойдем! – пригласил он нас.
Планер торжественно понесли на улицу.
Как я уже упоминал, перед бараками Дома пионеров был большой заброшенный парк. В самом парке запускать планер места, в общем-то, не было. Мешали огромные старые чинары, закрывавшие небо ветвями. Вдаль лететь – мешал забор, сваренный из мощных железных прутьев. Но метров двадцать-тридцать свободного места найти было можно.
– Давайте сразу здесь и запустим, – уверенно заявил руководитель.
Подняв планер над головой, он с силой, явно избыточной для полета на двадцать метров, метнул его в направлении свободного от деревьев места. Планер взмыл метра на два высоты, а потом, медленно снижаясь, заскользил в воздухе мимо стволов чинар и тополей. Планеру повезло, он чудом миновал смертельно опасные для хрупких крыльев препятствия. Но дальше лететь было некуда. Там забор.
– Сядет до забора, – только и успел произнести руководитель.
В следующую секунду планер, не снижая скорости и высоты, хряпнулся в стальные прутья и бессильно опал в траву несколькими уже отдельными кусками крыла, фюзеляжа и оперения.
Назад в кружок планер несли уже втроем. Каждому досталось нести немного планера.
После такого печального начала трудно было предполагать, что занятия в кружке сильно увлекут меня. Руководитель нередко бывал пьян и практически не помогал в работе. В самом начале, он дал мне блок нервюр и сказал, что их надо зажать в тиски и, работая напильником, всем сразу придать нужную кривизну. Про то, как при такой работе держать напильник и как проверять блок по шаблону, он сказать забыл. Понятное дело, что я блок запорол. Крайние нервюры вышли ниже, чем те, что были зажаты в середине.
– Эх! Такой блок нервюр испортил! – мутно глядя на меня возмутился руководитель, – Так бы и сказал, что не соображаешь, как с напильником обращаться.
На следующее занятие я не пошел. И потом не пошел. И вообще решил, что этот кружок – не моё. Гера тоже туда не ходил и только Витька Зверев, записавшись вслед за нами, увлекся по-настоящему и посвятил авиамоделизму не один год. Однажды вечером, спустя год или два, я встретил его на своей улице. Витька нес ажурную конструкцию фюзеляжа домой на доработку. В кружке ему не хватало времени. Помню, я немного позавидовал Витькиным достижениям, что он так здорово делал такие сложные модели, а я бросил все на полдороге.
Как я уже писал, Дом Пионеров был обычным сборно-щитовым бараком коридорного типа, вероятно построенным в качестве общежития для строителей, а потом переданный пионерам. Комнаты с окнами, в которых были кружки, располагались по сторонам, а в середине был длинный пустой коридор с дверями на обе стороны.
Пожаробезопасность? Нет, об этом тогда не слыхали. Во-первых, все кругом из картона и досок, внутри банки и канистры с красками и растворителями, бензин и эфиры. А на всех окнах еще и решетки. Случись банальное замыкание, барак сгорел бы в мгновение ока. Но… чудом не сгорел и уже позже это безобразие сломали и на его месте построили уютную больницу для сердечников.
Кстати уж, одно воспоминание о замыкании.
Как-то, я занимался пайкой ограждения ходового мостика на моем будущем (к сожалению, не состоявшемся) эсминце. Неожиданно отключили свет. Паяльник остыл, и делать стало нечего. Я решил пойти на улицу немного проветриться на свежем воздухе от паров паяльной кислоты.
Радиолюбители из соседнего кружка, вообще, сразу оказались не у дел, и пошли размяться. За ними потянулись авиамоделисты и даже шахматисты. Дом опустел.
Я выдернул паяльник из розетки, вышел, захлопнул дверь в кружок и очутился … в кромешной тьме коридора.
– Эй, кто это там ходит? – донесся из дальнего конца вопрос еще одной жертвы темноты.
С чувством охотника, выжидающего свою добычу в засаде, я прижался к стене и затаился. Мимо, скрипя половицами, проследовал кто-то невидимый. Некоторое время я боролся с искушением сказать своей жертве «Бу-у-у!!!», но потом передумал и двинулся в противоположном выходу направлении. Позади меня раздался тихий стук, и тот же голос негромко сказал: «С-с-стенка! Блин!»
Как много неожиданностей таит в себе темнота! Ну что может быть интересного в известном коридоре? Но, добавив к отсутствию света немного воображения, начинаешь фантазировать, что ты не в замкнутом пространстве фанерных перегородок, а в космосе! И каждый шаг таит в себе опасность провалиться в черную бесконечность и уже больше никогда не найти твердой опоры!
К сожалению, до космоса дело не дошло. Свет дали довольно быстро. Я обнаружил себя у поворота к авиамоделистам, перед какой-то покрашенной и поцарапанной дверью. Волшебство моментально исчезло, и вскоре коридор наполнился гомоном возвращавшихся к своим делам воспитанников.
Гере, кроме его участия в моем приобщении к плаванию, также принадлежит честь приобщения меня к посещению библиотеки. Да, я читал книги и раньше, но это случалось эпизодически. Я просто не понимал самой прелести чтения. А тут, Гера как-то сказал мне, что в школьной библиотеке появилась книжка фантастика «Черный свет» и еще одна не менее интересная – «Легенды и мифы древней Греции». Я записался, подождал, пока книжки сдадут предыдущие читатели и быстро, буквально за день-два прочел их обе. Потом брал другие, в основном фантастику. Но со временем обнаружил, что наша домашняя библиотека и домашние библиотеки друзей и подруг куда богаче наполнены интереснейшими вещами, чем махонькая школьная.