Дмитрий Кашканов
Небо и море
Для празднования субботы делались закупки мяса, вина, пива. Из дома вытягивался шланг, ставился мангал, стол и стулья. Все получалось куда содержательнее и безопаснее, чем в парке.
Вот, просто в качестве примера, как это бывало:
В одну из летних суббот из магазина возвращаются мужчины, нагруженные хлебом, маринованным луком, сырым шашлыком и сухим вином. Женщины дома в ожидании праздника готовят салаты и закуски посерьезнее. Летняя суббота! Глуп, кто не празднует субботу!
Дети стайкой бегут за мужчинами. Кто-то помогает нести авоську с продуктами, кто-то просто перепрыгивает выбоины в асфальте.
Вдруг Юрка Руденко, сын сварщика, резко останавливается, наклоняется.
– Во, повезло!!! – кричит Юрка, сжимая в руке бумажный рубль.
– Где взял?
– Прям на дороге лежал! И как его никто до меня не увидел?!
Дети начинают наряжено всматриваться в асфальт и траву на обочине. Следующему везет Женьке. Он тоже находит рубль. Напряжение усиливается. Кажется, только взрослые мужчины беспечны, будто им вовсе деньги не нужны.
Еще рубль!!! Снова Юрке повезло.
Я старательно обгоняю всех в надежде, может и мне достанется ценная находка. Но нет! Юрка, прямо из-под моего носа, выхватывает еще рубль!
– Это я первый увидел! – обиженно кричу я на Юрку.
– Зато я первый поднял. Кто нашел, того и будет! – веселится Юрка.
Вдруг раздается громкий звон. На асфальт падает и катится в траву металлический рубль. Дети кидаются за ним. Везет Женьке.
Так вот это кто шутил! Дядя Володя Злобин!
Дядя Володя отказывается, говорит, что железный рубль тоже на дороге лежал, а он его просто случайно ногой поддел. Так что все права на находки сохраняются за нашедшими.
С вечерней прохладой, два Володи и их дамы накупавшиеся и назагоравшиеся, наевшиеся шашлыка под сухой «Ок Мусаллас», просят моего отца, третьего Володю, принести аккордеон. Душа запросила песен.
Красивее всех поет дуэт моей мамы и сварщика Володи Руденко. Он, хоть и хохол (как все вокруг его зовут) но знает множество русских народных песен и умеет красиво их петь. Потом на аромат шашлыка приходит Коль Колич из соседнего коттеджа. Он высокий и широкий в плечах. Задумчивый и улыбчивый. В песню он вступает не сразу, а немного сидит и прислушивается (то ли к пению, то ли к истоме после стакана вина и пары палочек шашлыка). Потом, когда Руденко плавно переходит на тягучие украинские песни, ему на удивление правильно начинает подпевать русский Коль Колич.
Мой отец, поначалу подыгрывает певцам на аккордеоне, но, постепенно хмелея, перестает попадать и в тон, и в клавиши. Отставляет инструмент и, подперев щеку слушает, разглядывает звезды и о чем-то думает.
Женщины шутили, что нашу субботу всегда начинают три Володи: Злобин, Кашканов и Руденко, а потом их разбавляет пришлый Коль Колич.
Дамы из наших трех семей: мама, Шура Злобина и маленькая тоненькая Надя Руденко как-то умудрялись никогда не спорить и не лезть в дела друг друга. Просто жили на одном пятачке, зная друг про друга все и при этом, не досаждая советами.
Самой счастливой парой были Злобины. Тут была и горячая любовь, и достаток в деньгах и полное взаимопонимание в семейных делах. Мои родители жили пристойно. Не ругались. Растили детей. Любви хоть и не было, но внешне это никак никому не показывалось. Руденки жили как на вулкане. Отец семейства много зарабатывал и был душевным человеком пока трезв. Выпив же, становился невменяем, агрессивен, драчлив. Вымещал накопившуюся обиду на телевизорах. То ли лица ведущих программу «Время» его раздражали, то ли руководители партии и правительства не устраивали.
Обычно, после очередной удачной пьянки Надя, хохолова жена, истошно кричала: «Изверг! Мебель не трогай!!!» После этого слышался глухой «Бух…» и мелкий звон рассыпавшихся осколков. Надя с детьми в такие драматические минуты убегала к Шуре, ища укрытия. На крупную Шуру Руденко не рисковал возвысить голос. И Надя отсиживалась у нее в безопасности.
– Опять хохол телевизор обновляет, – философствовал сосед Злобин, слушая битву в коттедже напротив.
Злобин нередко ходил урезонить Руденку. Делал это мастерски. Через полчаса Руденко уже каялся, просил прощения и готов был простить и Надю, и детей, и кошку, и собаку. Если успевал – просил и прощал. Если не успевал – валился в сон и утром снова был прекрасным человеком, удивлявшимся, кто это вчера тут поломал мебель и разбил телевизор?
С получки хохол приносил новый телевизор. Покупал недорогие, черно-белые. Зачем платить за цветной, когда жить телику все равно от силы три месяца.
Бурно строившийся и расширявшийся Ташкент постоянно обзаводился новой городской инфраструктурой и в первую очередь транспортом. Уже бегали новые чешские и рижские трамваи, уже просторные троллейбусы стали привычными, а автобусный парк все еще наполняли собой старые ЛАЗы и ЛиАЗы. Но однажды время потребовало, и Партия ответила «Есть!» На улицах появились необычные сочлененные городские Икарусы ярко-желтого цвета.
Первый «Икарус» был реальным общегородским событием! С Чиланзара Икарус начал ходить от Подмосковной конечной по Волгоградской улице, по-моему, в аэропорт. Поначалу люди специально, жертвуя временем, пропускали ЛАЗ этого же маршрута, стараясь попасть в Икарус. Ну а мелкота и подростки с удовольствием просто за 5 копеек катались на новом «аттракционе-гармошке» Дети, обычно лезшие к окнам, стали занимать места в темном сочленении салонов – в «гармошке». «Гармошка» скрипела новой резиной и смешно складывалась на поворотах. В первые недели эксплуатации народу в аттракцион всегда набивалось больше, чем в обычный автобус. «Гармошка» – автобус для удовольствия, а на работу можно ехать и обычным ЛиАЗом, причем, свободнее, пусть и не так весело.
Не избежали искуса и мои друзья, и мои родители. В одно из воскресений отец, собрав специально на покатушки ватагу детей из коттеджей, возглавил поездку на троллейбусе на конечную, а оттуда на Икарусе-гармошке, веселясь и удивляясь, мы поехали назад к нашему кварталу.
Я немного несправедливо уделяю мало внимания своему главному занятию – учебе в школе. Попробую это исправить, но попозже. А пока вспомню те случаи, когда меня в качестве ответного визита отправляли в Челябинск посетить родные березки.
В-общем, это бывало совсем не так часто. За все время я погостил всего два раза и третий раз приехал уже после окончания школы поступать в Челябинский мединститут. Не поступил, но пока не об этом, а о безобидных поездках просто в гости.
Лучше всего гостилось у Пузанковых. Во-первых, там было с кем поговорить серьезно и по-умному (с сестрой Наташей), там же была возможность пошалить в рамках дозволенного с братом Андреем и поиграть новыми для меня его игрушками. Кроме того, там был дядя Лёша и его «Победа», которая возила всю команду то в лес за грибами, то на озеро за раками, то просто в загородный сад покормить комаров и самим пощипать смородины и вишни.
Для меня, как для любого образованного и воспитанного подростка, слово «Победа» это была и киноэпопея с Олялиным, и песня в исполнении Лещенко, и парад на 9-е мая. Но самая главная ассоциация с «Победой» – это запах бензина, утробный сочный сигнал и вечная зависть к двоюродным брату и сестре.
Дядина «Победа» отличалась крепостью и уверенным ходом со скоростью не более шестидесяти км в час. Если дядя пытался разогнать свой танк до шестидесяти одного километра, «Победа» начинала гудеть как самолет Ил-18, и ничего не оставалось, как придерживаться безопасного режима движения.
Когда дядя покупал свое авто, выбора не было, и он взял самое лучшее, что было в продаже для простого народа. Не учел только, что со своим росточком в метр шестьдесят, он оказался мелковат для управления серьезной машиной. Выход нашла его супруга Валя. Она сшила специальную подушечку, чтобы Лёша из-под руля мог увидеть дорогу. Как при этом Алексей Андреич доставал до педалей никто не знает. Дядя Лёша стеснялся распространяться на такую щекотливую тему.
Благодаря надежности и проходимости «Победы» были попробованы раки и грибы из всех озер и лесов Челябинской области. Благодаря грибам и ракам дядя Леша получил рак всего, что только находилось у него в организме. После атомной катастрофы пятьдесят восьмого года грибы и раки активно впитывали радиацию и щедро отдавали ее грибникам и любителям раков.
Дядя Леша прожил не очень долго. Сделанная на века «Победа» пережила его.
В березовых рощах мы собирали грибы. Но Алексей Андреич признавал только грузди для засолки и пельменей, а также волнушки-сыроежки для жарки и приготовления закуски. Все остальные грибы, как бы они ни были красивы, были обречены на съедение червякам. Я всей этой системы селективного сбора грибов не знал, радовался и валуям, и лисичкам и всему прочему разнообразию лесных организмов в шляпках. Когда я к месту встречи приносил с десяток грибков в корзинке, дядя Леша придирчиво рассматривал мою добычу и безжалостно выбрасывал все, что выходило за рамки его маленького перечня съедобных грибов. Однажды я нашел ну очень красивых лисичек. И уже готовился стать триумфатором, но в пункте сбора Алексей Андреич, перегнувшись через переполненные корзины и ведра со скучными груздями, посмотрел на мои лисички и зашвырнул их подальше в лес.
– Ты знаешь, что бывают ложные лисички? – устало спросил он.
– Ну да, – протянул я неуверенно, – У меня они в книжке нарисованы.
– Вот и я знаю, что нарисованы. Ты помнишь их отличия от настоящих?
– Не совсем, – честно признался я.
– Вот и я не помню. Значит? – он поднял испачканный черноземом палец, – Долой все непонятное! Особенно, это касается грибов.
Лисички было немного жаль. Я очень надеялся, что они не ложные.
Дома по приезду стоял дым коромыслом. Валентина Борисовна половину груздей засолила в трехлитровых банках, вторая половина, мелко изрезанная пошла в начинку для пельменей. Волнушки зажарились с луком и оказались в банках поменьше. Все это по мере готовности относилось в «сарайку» которая располагалась в сухом и прохладном подвале под домом.
Ну а потом лепилось и варилось огромное количество пельменей с груздями. Откуда-то приходили незнакомые мне гости. Ели, пили, разговаривали. До сих пор помню слегка горьковатый вкус пельменей с груздями, хоть и прошло с тех пор более полувека и мне не было шанса освежить свои вкусовые воспоминания.
– Завтра с утра едем на Увильды за раками, – в один из дней объявил свое решение дядя Лёша.
– Ура! За раками!
Дети, вопреки ожиданиям, угомонились быстро. Открытая форточка и перина оказывают отличное убаюкивающее действие.
Утром в шесть «Победа» уже стояла под окнами в полной готовности к путешествию. Собрались моментально! И вот уже, гордо вытянув шею, чтобы поверх капота видеть дорогу, дядя Леша выруливает со двора. Машина, утробно урча мотором и мягко переезжая выбоины в асфальте, легко вливается в редкий поток транспорта.
– Дети, не балуйтесь. Я взяла подушки, лучше поспите пока мы едем. Как будет что интересное, я вас позову, – предложила тетя Валя.
Андрей уже через пять минут свернулся калачиком на подушке и уснул.
«Только зря место у окна занял, лучше бы я там сидел», – обиженно подумал я.
Машина выехала за город. Пошли березовые рощи, вдоль дорог скучно замелькали столбы. Наташа у другого окна тоже уснула.
– Димка, ты тоже поспи. Час еще ехать, – глянув в зеркало на племянника, сказал дядя Леша.
– Не охота, – ответил я, но скоро тоже мирно спал, привалившись к Наташиному теплому боку.
Озеро Увильды одно из самых чистых в Челябинской области. Вода настолько чистая, что, плавая в лодке в хорошую погоду и глядя на дно, ни за что не угадаешь настоящую глубину озера. Камни на дне и длинные темно-зеленые ленты водорослей видны с любого места.
Для ловли раков лодка не нужна. Раки сидят под камнями у берега на мелководье. Тут-то им и капец!
Дядя Леша в черных семейных трусах на время превратился в азартного охотника. Идет, опустив руки в воду и повернув голову набок. Руками шарит под камнями и будто прислушивается, что это там происходит под водой? Вдруг резкий наклон, и пойманный рак летит в эмалированное ведро, которое услужливо несут за охотником сын и племянник. Час охоты два ведра раков. Окрошка на берегу на травке и в обратный путь.
– Можно я одного рака к себе возьму? – попросил я.
– Бери, – великодушно разрешил дядя Леша.
Я выбрал маленького рака и вез его в ведерке с водой, втайне надеясь, что ему удастся избежать ужасной участи.
Дома ракам поменяли воду, обильно посолили и поставили на огонь. Жертвы зашевелились и начали краснеть.
– Димка, где там твой рак? Давай его сюда, – бодро приказал дядя Леша.
– Он там, в комнате, в ведерке, – чувствуя, что предаю друга, ответил я.
– Ты не обижайся. Раки существуют, чтобы их есть. А так, просто подохнет и протухнет, кому от этого польза? – урезонил любителя фауны дядя Леша.
Раков, конечно, было жалко, но потом, когда они оказались огромной горой на столе, жалость притупилась под воздействием душистого рачьего мяса и сока из клешней.
В тот раз Андрюшка научил меня делать свистульки из стручков акаций. Показал мне Детский парк, который располагался через дорогу (улицу Рождественского), свои штабы в нем.
Когда я улетал домой в Ташкент, это был первый полет на Ту-154. Мне выписали билет на розовом бланке и на Победе все приехали меня провожать. Оформление и досмотр прошли быстро. Дядя Леша попросил разрешения пройти вместе со мной на борт, чтобы убедиться, что с племянником все нормально и он сидит на своем месте у окна.
Пока я уселся, пока остальные пассажиры суетились, пока дядя Леша давал указания моему соседу как меня вывести в Ташкенте и сдать на руки родителям, двери закрыли и трап отогнали. Подошла бортпроводница и попросила дядю Лешу занять свое место.
– У меня нет места, я племянника провожаю, – он похлопал меня по плечу и крепко пожал руку.
– Что же вы, товарищ? А мы трап уже отпустили.
– Я, конечно, могу слетать в Ташкент, но мне без билета как-то неловко, – попытался отшутиться дядя Леша.
Трап подогнали, дядя Леша с перрона помахал мне рукой, и я улетел домой к родителям.
В Ташкенте в коттеджах у меня сложилась хорошая компания. Женька Чмырь и Лариска Тугушева из 2-го коттеджа. Мы втроем были костяком детского населения. Женька и я одногодки, Лариска на год постарше и на десять лет умнее. Остальные дети были либо не наших интересов, либо существенно младше.
В девятом коттедже жил Юрка Руденко. Мальчишка был на три-четыре года младше нас с Женькой. И хотя и принимал участие в наших играх и походах, но в силу разницы в возрасте, всегда был в ранге наблюдающего за событиями, а не их непосредственного участника. Чаще всего Юрке приходилось сидеть со своей младшей сестрой Ленкой. Да и поговорить с ним особо не получалось. Пошалить – это Юрка на ура, побегать, залезть на дерево. А вот сделать что-то стоящее или сказать что-то умное у Юрки не получалось.
В соседней с Юркиной квартире жила девочка Алла и ее малолетний брат Альберт. Алла была почти нашей одногодкой, но в наших уличных забавах участия не принимала. Была занята с утра до ночи то школой, то музыкой, то нянчилась с малолетним Албертом. Наверно, она на нас смотрела как на дикарей бесшабашных и туповатых. Никогда Алла не задавалась и не выказывала своего превосходства. Просто тихо сидела дома да пилила свою виолончель. Мать Аллы работала проводницей и подолгу отсутствовала дома. Алла справлялась с домашними делами сама.
Однажды, в отсутствие матери Альберт пошел купаться в ванную и каким-то образом утонул. Говорили, что поскользнулся, ударился головой и захлебнулся. После этого несчастья Алла вообще превратилась в затворницу.
Правда, уже в возрасте пятнадцати лет пришла ко мне на день рождения и подарила черного котенка. Кота я назвал Васькой, и он прожил достаточно долго, пока не пропал после нашего переезда из коттеджа в девятиэтажку.
Алла после школы пошла учиться в музыкальное училище. Вероятно, решила всерьез стать музыкантом. Девушкой Алла была красивой и, даже что важнее, милой. Имела длинные светло-русые волосы. Но ни с нами, ни с другими мальчиками почему-то не ходила. Я был очень влюбчив, но тут, вроде бы такая замечательная соседка, а даже помыслов на роман не возникло. До сих пор я от себя в недоумении.
В следующем коттедже жил Мишка. Года на два моложе нас с Женькой. В детстве ничем особенным не отличался. Вместе с нами лазал на деревья, совершал набеги на чужие сады, курил все, что источает дым. Был Мишка вороват и не видел в воровстве ничего зазорного. Был удивительно устойчив к физической боли.
Отец Мишки был ему не родной и своего пасынка люто ненавидел. За малейшую провинность бил Мишку и ремнем, и шлангом, и даже прутом арматуры. Мишка сносил все побои стойко, и приходя после экзекуции в наш штаб, показывал новые синяки и ссадины и обещал, когда вырастет, обязательно убьет отчима. Почему Мишкиного отчима не посадили за избиение несовершеннолетнего, непонятно. Наверно власти считали, что избитый до полусмерти Мишка безопаснее для общества, чем здоровый.
Со временем Мишка перестал чувствовать боль. Не боясь щелбанов и легких затрещин, он стал развлекаться, обзывая и дразня старших пацанов.
Однажды мы собрались в очередном «штабе». Там же под кустами лежали приготовленные для сдачи бутылки. Мишка, как всегда, взялся за свое.
– Вали отсюда, Миха! А то по башке получишь, – провидчески посоветовал Женька.
– Вот, Юрец-огурец уйдет, и я пойду, – остался при своем Мишка.
– Еще раз обзовешь огурцом, точно получишь! – запальчиво, чувствуя молчаливую поддержку старших, выкрикнул Юрка, самый младший в компании.
– Огурец! Огурец! Огур… Бац!!!
Пустая бутылка из-под шампанского вдребезги разлетелась о Мишкин лоб. Юрка ошалело держал в руках зеленое горлышко. Мишка не упал и не умер, как сделал бы сразу на его месте любой другой человек. Он остался сидеть, зажмурив глаза и отряхивая голову от осколков. Видя, что убийства не случилось, кровь из черепа не бежит и мозги не вываливаются, старшие ребята принялись журить Юрку:
– Что, нервный?! А если бы убил? Кто бы отвечал?!
– Хрен бы он меня убил. Меня отец каждый день черенком от лопаты бьет и то ничего. Посмотрите, на глазах стекла нет?
Удивительно! Мишка не пострадал ни на грамм. Даже синяка на лбу не осталось.
Однажды, когда Мишке было лет четырнадцать, моя мать возвращалась вечером с работы. В темном месте внутриквартальной дороги к ней сзади подскочил налётчик, вырвал сумку и бросился бежать. Мать опознала жулика и крикнула вдогонку: «Мишка, сволочь, отдай сумку, а то в милицию напишу!»
Мишка остановился, сконфуженно принес сумку, извинился, лепеча что-то про то, что его заставили. Мать в милицию жаловаться не стала.
С возрастом Мишка занялся уже серьезным грабежом и, по-моему, лет в шестнадцать пошел на свой первый срок.
В соседней с Мишкиной квартире жила еще одна несчастная семья. Там жила девочка Оля. Маленькая ростиком и хрупкая. Оля была на пару лет старше нас и в наших играх не участвовала. Отец Оли был запойным алкоголиком. В пьяном виде зверел, но, в отличие от нашего соседа Руденки, вымещавшего свою пьяную злобу на мебели и телевизорах, тот регулярно избивал свою жену, которая после каждого запоя лежала в травматологии то с переломами, то с сотрясениями. Однажды этот гад жену свою убил. Олину мать похоронили, отца наконец-то забрали. Оля жила одна какое-то время, а потом то ли стала жить у бабушки, то ли в семнадцать лет вышла замуж и съехала к мужу.
В соседнем с Олиным коттедже жил Славка. Вроде свой парень и даже одногодка с нами. Но отношения со Славкой не задались. Славка вечно был занят, то кроликами, то псом, то какими-то еще делами. А когда был свободен и приходил, то разговаривал все опять же о своих кроликах и собаке и говорил только матом. Мы тоже были не ангелы и матерно разговаривали всегда, когда оказывались без девчонок в компании. Но Славка матерился постоянно и не обращая внимание на присутствие кого бы то ни было. Ругался так густо, так озлобленно, что даже наши привыкшие к мату уши плохо переносили его рассказы. А Славке наверно мы казались мягкотелыми бездельниками, с которыми скучно: ни рассказать, ни послушать.
Еще жила девчонка Галя. Но она была маленькой, капризной. Позже у них с Ленкой Руденко и Светкой Злобиной сложилась тесная дружба. Я их встречал уже в 1995-м году, когда молодым дамам было по двадцать пять. Умницы, красавицы. Но я тогда был женат и с детьми и им не интересен.
Теперь поближе познакомлю с главными моими коттеджными друзьями.
Женька Чмырь жил во втором коттедже. Он был настолько последним ребенком своих пожилых родителей, что казалось, он им не сын, а внук. Оба его предка были очень грузными и наверно от этого выглядели лет на пятнадцать старше своего возраста. Ни отец, ни мать Женьки не контактировали с моими родителями, никогда не принимали участия в посиделках с вином и шашлыками. Если случалось какое-либо совместное мероприятие, то происходило это через третью сторону. Например, однажды, когда Женька и я были в одном пионерском лагере «Солнечный», то родители приехали к нам на рабочей машине Коль Колича – КУНГе ГАЗ-51. Наверно, в поездке, трясясь в закрытой фанерной будке, о чем-то разговаривали. Но дальше этого отношения не развились.
У Женьки была сестра. Красивая молодая женщина лет на пятнадцать старше его. Я ее видел, но не знал о ней ни ее семейного положения, ни рода занятий. Приходил к Женьке, здоровался с ней и спрашивал дома ли друг. Всё.
Женька занимался вольной борьбой и легко забарывал меня. Быстрый прием, потом болевой и я превращался из борца в пищащий мешок. Потом мы год занимались боксом в специализированной школе бокса. Боксеры из нас не вышли. Смена приоритетов случилась как всегда летом. По-моему, меня поманила гребля на каноэ. Хотелось романтики волн и ветра, а не запаха пота в зале. Конечно, для уверенности на улицах бокс был куда полезнее, но кто знает, вдруг потом нашли бы в мозгах какое-нибудь микросотрясение и не взяли бы в пилоты.
Общеобразовательные школы у нас были разные, хоть и стояли вплотную одна к другой. Я учился в школе номер 182 со спортивным баскетбольным уклоном, а Женька с Лариской ходили в школу номер 178 с лингвистическим уклоном. К старшим классам к нашей школе пристроили тир, а во дворе их школы возвели четырехэтажный лингвистический корпус.
Женьке сам Бог велел стать переводчиком. А он в армии попал в ракетчики ПВО, а оттуда добровольно-принудительно в Сирию. А там во время израильского авианалета получил контузию. Почти ослеп. От былого самоуверенного Женьки не осталось и следа. Я случайно встретил его на Фархадском базаре уже лет через семь-восемь после того, как мы пришли со службы. На Женьке были очки с толстенными линзами. Да и сам он был потухший. Рассказал мне свою историю, но зайти в гости посидеть, познакомиться с женой и детьми что-то отказался. На том и расстались.
Но давайте вернемся в беспроблемное детство.
Женька с Лариской были для меня дополнительным окном в мир. Лариска всегда все знала и про собак, и про модели, и про пистолеты-луки-арбалеты, и про новомодную музыку и ее исполнителей. Была девочкой-энциклопедией, причем многое могла сама мастерить на самом высшем уровне. Женька такими знаниями и способностями не обладал, зато всегда готов был поддержать соседку в ее очередном начинании или увлечении. Я на их фоне смотрелся бледновато. Знаний особых не имел, силой тоже не обладал. Лариска регулярно подпитывала меня книжками с фантастикой, пыталась сделать из обезьяны человека, но вот умение аккуратно сделать своими руками настоящую ВЕЩЬ так и не привила. Я с воодушевлением следовал за ними в выборе приключений, игр, спорта, но никогда не вырывался в инициаторы.
Мы решительно совершали набеги на плодовые деревья, которые по недосмотру оказались не на территории личных садов и подворий (например, соседские сады в коттеджах были табу). Также не трогали участки, прилегавшие к многоэтажным домам, на которых жители пытались вырастить себе подобие личного сада-огорода.
Главным источником фруктов-ягод были деревья и кусты, росшие на территориях детских садов, больниц и производственных организаций. Лучшими в этом плане были детские сады. Почему-то с поспеванием черешни, вишни, персиков, абрикосов никто из работников не задумывался собрать эти кладези витаминов и пустить их в компоты-десерты воспитанникам садиков. Оно и понятно. Меню было расписано и утверждено в высших инстанциях, а для собственного употребления нянечки и воспитательницы предпочитали не лазать на деревья, а спокойно купить все на базаре за копейки.
Но нас манили не столько витамины на ветках, сколько сам кураж – найти, залезть, нарвать, наесться. Дома все это лежало мытое в корзиночках-фруктовницах на столах. Но там не было куража!
В мае-июне урюк (как мы на узбекский манер называли абрикосы) оформлялся уже во вполне съедобные кислые плоды с мягким прозрачным зародышем косточки. В это опасное время урюки страдали от набегов малолетних любителей кислого, а сами любители нередко страдали от расстройства желудков. Правда, иногда еще попадало от хозяев урюка (в основном словесно), но это не в счет, это издержки, они входят в комплекс услуг.
– Я знаю дерево, – похвастался однажды Женька, – Урюк – Во! – он показал пальцами величину, будто это уже спелые плоды. – Мы с матерью в больницу ходили. Там растет. И никто не охраняет.
– А чего же его те, кто живет рядом, не съели? – справедливо заметила Лариска.
– Не знают, – ставя точку, сказал Женька.
– Интересненько… А кто-нибудь соленый урюк пробовал? – спросила Лариска с видом гурмана, интересующегося у папуасов вкусом местных трюфелей.
– Да ну, дрянь, урюк должен быть сладкий, – убежденно заявили мы с Женькой.
– Не пробовали, а говорите.
– Гадость не едим…
Поход за урюком назначили на вечер, когда посетители и персонал из больницы уйдет.
Дыра в заборе оказалась неудобной и заросшей шиповником, дерево слишком высоким и липким от смолы, урюк пришлось собирать в сумерках почти на ощупь. Зато не соврал Женька. Действительно – Во!
Но Лариска и здесь оказалась на высоте! Она взяла с собой два спичечных коробка. Один с солью, другой с сахаром.
Оказалось, что зеленый кислючий свежесорванный урюк хорош и с солью, и с сахаром.
В одном из детских садов, пока он был садиком и не переведен в статус больницы росло просто на выбор разных вкусностей! Стояло несколько высоченных деревьев шпанки, а в углу раскинулось относительно невысокое дерево с персиками.
За шпанкой надо было лезть опасно высоко. А потом, объев ближние веточки, тянуться, балансируя как макака на канате, чтобы сорвать теплую от солнца темно-бордовую шпанку. Дома такой же шпанки, урюка, персиков – ведра! Летом базар дешев. Но все равно, с макушки дерева теплая, слегка припыленная и такая душистая вишня лучше всех базарных!
А вот тот персик в углу привлекал еще и приятной возможностью покурить на сытый желудок и перекинуться в картишки на ближайшей веранде, пока детки спят свой дневной сон.
Кстати, о картах. Почему-то мы почти не играли в банального дурачка. У нас были популярны бура, сека, еще какие-то простецкие игры. Лариска пыталась нас с Женькой научить играть в преферанс, но нам тогдашним одиннадцати-двенадцатилетним охламонам такие сложности были не по зубам.
Вспомню хоть немного о родной школе.
Учился я привычно на отлично и на удивление почти ничего из процесса учебы не помню. Правда, сам материал по всем предметам все еще сидит, отлитый в граните на подкорке. До сих пор могу запросто дать правильный совет своим учащимся в начальной и средней школе дочерям и не бываю при этом смешон. Но вот процесс или фамилии, имена-отчества учителей постепенно за полвека улетучились. Несправедливо, но вот так.
Запомнилась ритмика в третьем классе и пение в школьном хоре.
На ритмику класс приходил в актовый зал, в котором стулья были составлены вдоль стен. Выстраивались в колонну по-два. Попарно мальчики с девочками. И под пианино скакали по кругу изображая какие-то мазурки. В Ангренской школе тоже была ритмика, но там запомнился только один танец – Летка-Енка. Мы прыгали, дергали ногами и толкали впередистоящих в спину. Получалось задорно и весело.
Здесь же к ритмике относились несколько более серьезно. Обязательно, как на физкультуру, нужна была специальная танцевальная обувь – чешки. Все бы ничего, но чешки бывали в продаже только летом, а если потерял их зимой, или у тебя не было их изначально (я пошел в эту школу в январе), то родителям стоило больших трудов обуть свое чадо в соответствии со школьными требованиями. Правда ритмику вскоре отменили, заменив ее пением в школьном хоре.
Вероятно, это был период, когда школа все еще не разобралась в своем уклоне и ее кидало как корабль в шторм из крена в крен. От песен и танцев к баскетболу и стрельбе.
Зато школьный хор был по-настоящему хорош! На уроках пения каждый класс разучивал в актовом зале на сцене песню, а потом, на большом общешкольном собрании или по случаю праздника эту песню исполнял хор из трех или четырех классов. Даже если учесть, что в общий хор отбирали только лучших певцов, все равно на сцене разом пели человек сто.
Солиста для школьного хора подобрать – нет сложнее задачи. Мальчики стесняются, у тех, кто не стесняются, голоса ломаются, у кого пока голос не ломается, тот спортом занимается. Такие вот невеселые стишки.
В наших классах со слухом и высоким звонким голосом нашелся всего один мальчик, достойный быть солистом. Им оказался я. Я пел первым голосом (это, наверно, сопрано). Получалось красиво, и руководитель хора прочил меня в звезды общегородского, а может и республиканского масштаба. Но неожиданно, в пятом классе хор был распущен и вместо его уроки пения стали проходить по старой скучной схеме в классе. Пели, конечно, не выходя из-за парт, и это было совсем не то ощущение, когда ты поешь на сцене.
Мой одноклассник Витька Зверев поначалу тоже пел в хоре, но за свой ростик и необычайную худобу стоял у самого края хора, наверно, чтобы не смешить слушателей. В школу он ходил в маленьком сереньком костюмчике, отчего был издалека похож на пожилого лилипутика.
Однажды хор разучивал песню «Широка страна моя родная». Учитель требовал, чтобы в начале песни чувствовалась именно ширь страны, чтобы хор пел: «Широка-а-а страна моя родна-а-а-я-я-я!» Но все как-то не выходило. Страна получалась какая-то не широкая. И тут, он случайно, каким-то боковым слухом услышал Витькино пение.