Добрынина Елена
Блюз серых лисиц
Некоторые факты о серых лисицах
Sun is down on east side
While we all turn a blind eye
You know I’ve got your back
But would you ever do that for me?
Солнце садится на востоке,
Пока мы старательно не замечаем очевидного.
Ты знаешь, что я всегда прикрою твою спину.
Но сделаешь ли ты то же самое для меня?
«Вreak my baby» – Kaleo
Некоторые факты о серых лисицах:
– Проживают преимущественно на территории Северной Америки.
– Отличаются от своих рыжих собратьев более скромными размерами.
– Обладают изворотливым умом и удивительной приспособляемостью.
– Умеют лазать по деревьям.
– Предпочитают селиться на окраинах городов, поближе к людям.
– Ведут ночной образ жизни.
– Исключительно преданы своему партнеру.
А еще…
– Лисицами не являются.
Паршивей некуда
Все в этом мире относительно.
То, что совсем недавно выглядело безвыходной ситуацией в некоторых обстоятельствах может показаться вполне сносным положением дел. Хотя, знаете, ну его к дьяволу такие обстоятельства.
Удивительно, насколько способствует отвлеченным философским размышлениям ожидание, что тебя вот-вот пристрелят в темном переулке ребята Фредди Россо-младшего. Все как на подбор полные придурки, вот что досаднее всего.
– Грейстон! Выходи, слизняк! От нас не скроешься!
Это я и сам понимал. Прятаться, действительно, негде: их четверо, включая самого Россо, все вооружены – двое приближаются с одного конца переулка, и еще двое – с противоположного. Боковых улиц нет, дома высокие – по крышам не удерешь. Несколько крошечных замызганных внутренних двориков, больше похожих на ниши, в одном из которых я и жался к стене – обшарить их не составит труда. Мое обнаружение – вопрос времени, причем ближайшего.
«Арчи, ты идиот, – поздравил я себя, – не мог выбрать для смерти местечко поприятней».
Драться я, признаться, не большой мастак. Приходилось, конечно, но то было давно. Сейчас же драка обещала быть ожесточенной и до обидного короткой.
***
То, что день окажется паршивым, я понял, едва проснувшись. Еще одеться толком не успел, а уже поймал странное тоскливое ощущение приближающихся неприятностей. Хотя поначалу ничто не предвещало беды: пятница, ни важных занятий, ни тем более экзаменов. Обычная университетская толкотня: лекции, несколько практикумов и протирание штанов в библиотеке. А вечером – лучшая часть дня! – очередной концерт в забегаловке старика Хэма. И, значит, нам с парнями из небольшого импровизированного джаз-бэнда предстоит выложиться по-полной.
Даже погода обещала быть солнечной, а небо – ясным. Но несмотря на все вышеперечисленное, поганое чувство и не думало исчезать.
Избавиться от него удалось лишь к полудню, списав все на «тонкую душевную организацию» по выражению нашего трубача Сола. И, разумеется, стоило расслабиться, как тут же грянула гроза, выбрав на сей раз обличие благообразной дамы средних лет:
– Мистер Грейстон, вас вызывает к себе профессор Стаут.
Профессор возглавлял факультет права, на котором я имел несчастье учиться уже пятый год, вместо четырех положенных. Именно «несчастье»: вряд ли когда-нибудь из меня выйдет толковый юрист, но из всех факультетов данного университета я счел приемлемым именно его.
Предчувствие плохих новостей захлестнуло меня с новой силой. И на этот раз оно имело под собой все основания.
– Грейстон, проходите! – с преувеличенной радостью начал профессор Стаут, едва я открыл рот, чтобы поздороваться. – Спешу поздравить вас с успешным окончанием университета!
И он протянул мне самый настоящий диплом, черт бы его пробрал.
– Но вы не можете! – решил я воззвать к его порядочности и разуму. – Мы же с вами договаривались, что вы позволите мне доучиться до конца года.
– Да, но это было до того, как в дело вмешался мистер Коннолли. Обстоятельства изменились. Не переживайте, Грейстон, те дисциплины, которые вы не сдали, проставлены вам автоматически по средним балам прошлых лет.
Мне оставалось стиснуть зубы покрепче: опекун признавал лишь один способ договориться – деньги.
Я же, благодаря ему, был не слишком договороспособен. Но если вы подумали, что он обчистил своего воспитанника как липку, вы сильно заблуждаетесь.
Про себя я всегда называл мистера Коннолли «дядюшкой», а чаще всего – «вредным старым хрычом». Слово же «опекун» использовал только для посторонних, чтобы избежать ненужных вопросов. А они возникали достаточно часто: «Где твои родители?», «Мы думали, ты сирота, разве нет?», «А это не твой дедушка?»… и прочая и прочая.
Оглядываясь назад, я понимаю, что те условия, в которых я рос, как минимум странны для нормальных людей. Я плохо помню своих родителей, мы расстались, когда мне было лет шесть. Пусть будет «расстались», хорошо? Я не люблю слово «бросили», тем более, что оно предполагает какие-то страдания с моей стороны, а их почти и не было. Скорее всего и до разлуки мы были не слишком близки. От отца мне запомнились только темные костюмы и запах табака, а от мамы – пестрый калейдоскоп нарядов, недовольное «Арчи, осторожно, не помни мое платье», а еще удивительные сказки, которые она рассказывала мне на ночь. Вот и все воспоминания.
Ну так вот, шестнадцать лет назад они уехали, оставив меня на попечение своего бывшего управляющего в Чикаго, того самого мистера Коннолли. В желчном старике не было ни грамма нежности, зато с избытком ответственности и порядочности. Могу побиться о любой заклад, что он не присвоил себе ни цента из тех денег, что родители оставили мне.
Он устроил меня в хорошую школу, разумеется, закрытую, чтобы я не докучал ему своим обществом, а во время каникул меня забирала к себе семья его племянницы. И меня, и мистера Конноли это устраивало. Чего не скажешь, о моем увлечении музыкой. Против классики он ничего не имел, кроме некоторого предубеждения, что это занятие больше подходит женщинам, а вот зажигательные ритмы джаза или бесконечные вызовы и ответы блюза вызывали у него стойкое негодование. Он называл их «происками дьявола» и резко осуждал мое желание посвятить им свою непутевую жизнь.
Музыка – единственное, из-за чего мы с ним ругались до хрипоты.
Переубедить меня ему не удалось – чем дальше, тем больше увлекали меня дерзость, непредсказуемость, глубина и настоящая «соль» черной музыки. И тогда дядюшка со свойственной ему прагматичностью и прямотой придумал поистине коварный план: едва я окончил школу, он продал дом, доставшийся мне от родителей, вместе с самым лучшим на свете фортепиано. И исхитрился оформить у нотариуса бумаги следующего содержания: он берет на себя обязательство оплачивать мое обучение в лучшем университете Чикаго и проживание там в течение всего периода моего обучения. Оставшиеся средства он грозился передать мне в случае моей женитьбы, но не ранее двадцати двух лет. Если же я не захочу продолжить обучение или изберу любое другое учебное заведение, то должен буду оплачивать учебу сам.
Таким образом я должен был или поступать в выбранный им университет, или ютиться несколько лет у него на правах приживальщика, или срочно искать хоть какую-то работу и угол.
Мистер Коннолли меня недооценил. В университет я, конечно, поступил. Но музыку не бросил: участвовал в университетской самодеятельности, а вечерами ходил на концерты лучших музыкантов города, копил карманные деньги и мечтал после учебы поехать в Новый Орлеан.
Дядюшка узнал об этих планах и нанес новый удар – лишил меня карманных денег. К глубочайшему его удивлению я не сдался: кое-как нашел несколько подработок: тапером в старомодном кинотеатре, где по-прежнему крутили немые фильмы, аккомпаниатором и – большая удача! – пианистом джаз-ансамбля в одной молодежной забегаловке.
Я крутился как мог, но денег все равно хватало в обрез и это учитывая то, что пока я учился, платить за еду и жилье мне не приходилось. Это наводило на грустные мысли. А потом изучение права принесло свои плоды, и меня посетила гениальная идея: в соглашении мистера Коннолли черным по белому прописано, что он платит за меня «пока я учусь в университете», но нигде не сказано, сколько именно я должен там учиться. Я десять раз перепроверил все бумаги, а потом начал так подбирать себе курсы, чтобы к концу четвертого года обучения учебный план ни одной специальности моего факультета не был выполнен полностью. Было нелегко, но я старался.
Потом я имел продолжительную беседу с профессором Стаутом, в результате которой он также едва ли не с лупой изучил соглашение между университетом и мистером Коннолли и разрешил мне в виде исключения учиться еще один год, разу уж мне так угодно.
Я был почти счастлив – у меня появилось еще двенадцать месяцев, чтобы собрать деньги на вожделенную поездку на родину джаза. Мне почему-то казалось, что после нее жизнь моя круто изменится к лучшему.
И тут старый хрыч Коннолли влез куда не просят со своими представлениями о том, что для меня лучше, и все испортил.
Сказать, что я был неприятно удивлен – это ничего не сказать. Стоя с дипломом в руках перед профессором Статутом, я снова испытал то самое чувство беспомощной ярости, которое обрушилось на меня, когда дядюшка сообщил, что продал мой инструмент. И хуже всего – я снова ничего не мог с этим поделать. Единственное, на что меня хватило – это выторговать у главы моего уже бывшего факультета право еще несколько дней пользоваться комнатушкой в кампусе.
Из кабинета Стаута я выскочил в совершенно расстроенных чувствах, грубо хлопнув дверью напоследок. Что делать дальше, я не представлял. Единственное, что я понимал твердо – к мистеру Коннолли я не явлюсь ни за что на свете даже если это будет стоить мне Нового Орлеана.
Потом мне пришла в голову мысль на зло ему сделать предложение первой встречной девушке и через брак получить причитающиеся мне от родителей деньги, благо двадцать два мне уже исполнилось. Но я тут же отказался от этой идеи: мне не хотелось решать свои проблемы подобным образом, да и наивно было думать, что Коннолли не опротестует фиктивный брак, а от мысли, что придется снова связываться с этим человеком воротило с души.
Пока я обо всем этом размышлял, меня окликнули. Я машинально обернулся, и подумал, что этот день все-таки не так уж плох: мне приветливо махала рукой Мейси Саммерс – несомненно, одна из самых чудесных девушек Чикаго. И хотя настроение мое было далеко от хорошего, я все же не смог сдержать улыбки.
– Привет! Что-то случилось? Ты выглядишь таким грустным, – спросила она так, словно ей и вправду не все равно, и убрала за ухо каштановый локон.
Чего мне точно не хотелось, так это выглядеть неудачником в ее глазах. Поэтому я заставил себя рассмеяться и показал ей диплом.
– Ох, Арчи, поздравляю! – всплеснула она руками и, поддавшись порыву, вдруг меня обняла.
Я застыл от неожиданности: мы никогда не были особенно близки, просто ходили вместе на некоторые курсы. Мейси всегда мне нравилась, – я вообще не представляю, кому она могла бы не понравиться – и уверен, за ней ухлестывали бы лучшие парни университета, если бы ни одно но: Мейси Саммерс встречалась с младшим отпрыском самого Альфреда Россо, а связываться с этой влиятельной семейкой не хотелось никому.
Мы немного поболтали о всяких пустяках, потом я проводил Мейси до нужного ей корпуса, пообещал зачем-то заглянуть завтра на занятия, и мы распрощались.
После этого ко мне подошел неприятного вида тип – подручный Фредди, как я сейчас понимаю, и шепнул: «Эй, мистер, держитесь-ка подальше от мисс Саммерс», чем окончательно испортил настроение.
Время до вечернего концерта я провел, тщетно пытаясь составить план дальнейших действий. Выходило, что первым делом мне следовало найти приемлемое жилье, а затем и работу – и то, и другое – та еще задачка в наше время. Не придумав ничего лучше, я решил для начала расспросить парней из оркестра, и на этом временно успокоился.
И зря, потому что главные неприятности этого дня еще даже и не думали начинаться.
***
– Эй, музыкантишка, знаешь, что я сделаю перед тем, как отправить тебя к предкам? Переломаю каждый твой гребаный палец, уж будь уверен!
Что ни говори, а запугивать Фредди умел. Даже угроза прострелить колени не привела бы меня в такой ужас. Меня прошиб холодный пот, рубашка прилипла к спине, а ноги будто кто набил ватой.
Я еще крепче прижался к стоящему у стены мусорному баку.
И все же мне удалось избежать паники: какая-то часть моего сознания продолжала холодно оценивать окружающую обстановку.
Выходило, что единственным способом хоть как-то выкрутиться из этой ситуации было улучить подходящий момент, когда они подойдут ближе, и попытаться прошмыгнуть у них под носом.
***
Перед репетицией я смог перекинуться парой слов с другими музыкантами. Они обещали поговорить обо мне со своими знакомыми, а некоторые черканули пару адресов, куда я мог бы наведаться насчет жилья.
– Слушай-ка, есть у меня на примете одна немолодая, но еще крепкая певица, которой нужен аккомпаниатор, – задумчиво глядя на меня затянул наш тромбонист Сол. – Думаю, вы сработаетесь. Но будь готов к тому, что она сразу потребует расчехлить кларнет. Большая любительница, знаешь ли..
– Кларнет?– не понял я. – Сол, я пианист, а не…
Раздались смешки.
Тут до меня дошло, что он в очередной раз надо мной подшучивает в своей пошловатой манере, и я, как всегда, смутился.
– Ох, Арчи, в некоторых вопросах ты наивен, как фермерская дочка, – умилился Сол, похлопывая меня по плечу. – Ладно парни, за работу!
«Закусочная старого Хэма» была известным местечком среди студентов и прочей молодежи, любящей хорошую музыку. По вечерам здесь играли музыканты, а два раза в неделю собирался наш оркестр и устраивались танцы. Самое ценное, с моей точки зрения, что здесь было – настоящий рояль. Старенький, видавший виды, но по нынешним временам и это невиданная роскошь.
Я сел за инструмент, размял пальцы, пробежался ими по клавишам, приветствуя доброго друга, и все остальное сразу перестало иметь значение.
Не знаю, как это выходит, но когда я играю, то совершенно растворяюсь в музыке. Арчи Грейстон перестает существовать, и на сцену выходит совсем другая личность.
В жизни я дружелюбен и спокоен, пожалуй, немного стеснителен. Девушки часто называют меня милым. Но стоит только ощутить кончиками пальцев прохладу клавиш и позволить первым нотам обратиться в звук, от неловкости не остается и следа. На смену ей приходит такая уверенность, будто на свете нет ничего, что не было бы мне подвластно. А может «уверенность» – не совсем то слово. Я просто знаю, что все в этом мире существует лишь для того, чтобы служить вдохновением силе, что движет мною. Именно она заставляет меня быть дерзким, своевольным, вкрадчивым и беспощадным. Иногда опасным, иногда мучительно-томным… каким угодно, только не милым. И имя этой силе – музыка.
Дядюшка говорил в таких случаях, что в меня вселился дьявол.
Сол же со свойственной ему иронией замечал, что дьявол не имеет к этому отношения, просто внутри моей белой оболочки дремлет душа черного гангстера, и когда она просыпается, то расстреливает толпу свинцовой очередью звуков.
Этим вечером мы играли как никогда. Саксофон Роя выжимал из каждого максимум, труба Сола звучала не хуже, чем у самого Луи, Бенни задавал ритм как бог. Меня же вело, и пальцы творили такие пассажи, будто сам Арт Тейтум завладел моими руками.
Иногда я скользил взглядом по залу – там творилось настоящее безумие. Девчонки и парни отплясывали столь энергично, что удивительно, как над ними не взрывались лампы. А потом взгляд мой выхватил из толпы красивое личико Мейси, и я едва не сбился на ровном месте: она смотрела на меня так, будто увидела ангела небесного. Я сначала подмигнул ей и только потом увидел, что рядом, приобняв ее по-свойски, стоит высокий широкоплечий тип, и выражение его хмурой рожи весьма далеко от радостного. Смотрел он, что характерно, тоже на меня.
Перехватив мой взгляд, он сделал рукой ленивое движение, будто подзывал к себе официанта. Я предпочел сделать вид, что не заметил этого. Но подзабытое предчувствие чего-то нехорошего снова дало о себе знать, отозвавшись неприятным холодком в затылке.
Я продолжил играть, хотя кураж мой слегка поубавился, и парни, разумеется, заметили это. А через некоторое время к мне тихонько подкрался сам мистер Хэм и своим особым шепотом сообщил, что меня приглашает за свой столик мистер Фредди Россо-младший.
В самом факте подобного приглашения не было чего-то из ряда вон – время от времени такое случалось, и в основном все сводилось к просьбам сыграть ту или иную вещицу, разговорам о жизни и иногда – хорошим чаевым. Но интуиция подсказывала мне, что в этот раз все будет совершенно иначе.
Парни продолжили концерт популярной мелодией, не требующую участия клавишных, а я с тяжелым сердцем отправился за указанный столик.
Россо-младший вольготно развалился на своем стуле, нога на ногу. В одной руке он крутил стакан с виски, в другой держал толстую сигару. Рядом с ним сидела Мейси и что-то быстро ему говорила, но он не слишком внимательно ее слушал. Еще один парень стоял у Фредди за плечом и, наклонившись, перекинулся с ним парой слов, посматривая на меня. Этого я уже видел сегодня – именно он дал мне непрошеный совет насчет Мейси.
– Арчи Грейстон… – едва я сел, медленно произнес Россо, выпустил изо рта струю дыма и смерил меня презрительным взглядом. – Так это ты приставал сегодня к моей девушке?
Мы с Мейси переглянулись. Она была очень встревожена и выглядела так, будто вот-вот расплачется.
«Фредди, он вовсе не..» – «Что? Я вовсе не…» – начали мы одновременно. Но, кажется, этим еще больше его разозлили. Он раздраженно взмахнул рукой, стряхнул ладонь Мейси со своего плеча и слегка наклонился вперед, не сводя с меня глаз.
В них я прочитал то самое упертое, совершенно бычье, выражение, означающее, что ему совершенно все равно, кто и что скажет. Может, у него тоже был дрянной день, а может реакция Мейси на мою игру как-то ущемила его самолюбие. Так или иначе, оторваться за все он решил на мне.
– Ты приставал к моей девушке, – повторил он с нажимом.
– Мы просто разговаривали, – пытался объяснить я ему медленно, будто умственно отсталому, – это даже флиртом назвать нельзя…
Он наклонился еще ближе и поманил, будто собирался прошептать мне какой-то секрет. Но когда я с опаской повторил его маневр, неожиданно сцапал своей ручищей меня за грудки и подтянул к себе совсем близко. Боюсь, это не составило ему особого труда.
– Слушай-ка, мозгляк. Еще раз приблизишься к ней, и я размажу твои мозги по асфальту, ясно?
Мейси умоляюще прошептала: «Не надо, пожалуйста», а я краем глаза заметил, с каким интересом на нас смотрят двое парней бандитского вида за соседним столиком.
Фредди сполна насладился моим замешательством, разжал пальцы, и я смог встать, опираясь руками на столешницу. После этого мне следовало принести свои глубочайшие извинения и удалиться. Скорее всего именно так я бы и поступил, если бы в этот самый момент он громко и очень грубо не рявкнул в сторону Мейси: «А ты заткнись!»
И меня переклинило. В голове помутилось, перед глазами запрыгали красные точки.
– Это ты ведешь себя как последняя скотина, или так в семье Россо принято обращаться с женщинами? – Я даже не сразу понял, что этот звенящий от негодования голос принадлежит мне.
Музыка оборвалась, и в зале повисло тяжелое, наэлектризованное молчание.
– Что ты сказал?
Фредди сразу оказался на ногах. Освобождая себе дорогу, он одним движением перевернул столик со всем, что на нем находилось, и медленно наступал на меня.
Я отходил назад, замечая, что те двое, что сидели поблизости, тоже вскочили со своих мест… И еще один.. Итого четверо. Плохо дело.
– Не смей орать на Мейси, – отозвался я, отступая.
– Ты труп, Грейстон, – Россо неспешно вынул из-за пояса пистолет. Раздались визги, люди бросились в стороны, прячась под столы, прижимаясь к стенам.
Рядом с Фредди засеменил хозяин забегаловки, сгибаясь едва не пополам и тихо уговаривая: «Пожалуйста, не здесь мистер Россо. Не здесь… Этот юноша тут больше не работает».
Лишиться еще и работы – это было уже слишком. Пожалуй, я бы высказался по этому вопросу, не будь у меня в данный момент проблемы понасущнее.
Так мы и шли до самого выхода – я пятился, а на меня наступали четверо вооруженных парней, каждый из которых в одиночку вполне мог согнуть меня в бараний рог.
Потом Мейси крикнула: «Беги, Арчи!»
Ее голос словно сорвал пелену всеобщего оцепенения – я мигом выскочил за дверь и помчался со всех ног, не слишком соображая, куда. А за мной, изрыгая проклятия, несся чертов Фредди со своими прихвостнями.
Свернув за угол, я чуть не влетел в какую-то парочку, пришлось немного притормозить, чтобы избежать откровенного столкновения.
– Эй, с ума сошел? А ну стой! – возмущенно крикнула девица мне в спину. Ее спутник, кажется, присвистнул, но отвечать, извиняться или проверять что-то времени не было – топот моих преследователей стал слышен значительно лучше, и я полетел дальше так быстро, как только мог.
Меня подвело отсутствие какого бы то ни было плана и плохое знание местных закоулков. Путь я выбирал почти наобум, избегая лишь очевидных тупиков. А вот Россо с подручными эту часть города определенно знали. Когда они разделились, я, признаться, не заметил. Однако довольно скоро им удалось загнать меня в тот самый переулок и обложить со всех сторон.
***
Настроение у того из четверки, что находился ко мне ближе всего, было явно отличным. Он напевал себе под нос «Детка, тебе не скрыться от меня». И слова известной песни звучали сейчас явным издевательством.
Я затаился за баком, боясь даже дышать, медленно пригнулся, поднял на ощупь с земли небольшой камень и стал выжидать. Это оказалось самым трудным – нервы мои были натянуты до предела, еще немного – и лопнут с оглушительным звоном.
«Шурх, шурх» – судя по мерным звукам шагов, обыскивать этот дворик отправился только любитель незатейливых мотивчиков, его напарник же остался в переулке.
Я подождал, пока первый подойдет чуть ближе, и бросил камень к противоположной стене, молясь, чтобы старый как мир трюк, сработал.
«Бум, цзонг, цзонг» – звук прыгающего по земле камня вышел на удивление звонким.
«Щелк!» – Бандит тут же повернулся и направил на него ствол.
Я, пригнувшись, пулей проскочил мимо него в переулок и повернул налево.
– Stronzo! – выругался тот по-итальянски.
Чертовы туфли, совершенно не предназначенные для беготни по подворотням, проскользнули по земле, щедро сдобренной помоями. И это едва не заставило меня рухнуть в братские объятия еще одного головореза. Выполнив совершенно невообразимый пируэт ( я бы ни за что не смог повторить такое даже на спор) – раскинув руки в сторону, прогнувшись назад, будто танцовщица в цирке, балансируя на кончиках пальцев одной ноги – я развернулся, не останавливаясь, и приготовился дать стрекача, так как путь из переулка был открыт, но тот парень оказался по-своему ловок: он успел подставить мне подножку. И я растянулся на земле во весь рост, проехался на животе ярд или больше, сдирая кожу с ладоней, а потом голову мою вдавили ногой в асфальт так, что она чуть не треснула словно перезрелая тыква.
«Вот и все, – успел подумать я. – Теперь уже точно все».
