Евгений Александрович Козлов
Мистик Томас Свит
Глаза слипались, будто их склеили. Меня разбудил довольно скоро неугомонный ветер, ворвавшийся метелью в незакрытое окно, некто не слишком уважительный забыл прикрыть ставни, после процесса курения. Около входной двери мелькали тени, доносились приглушенные голоса. Отворив полностью очи, я спросил у тайных интриганов.
– Вы куда-то собрались?
Последовало обезоруживающее молчание. Затем прозвучал утробный вздох и знакомый голос ответил.
– Что ж, может оно и к лучшему. – сказала первая тень.
– Нынче ничего не поделаешь, придется. – сказала вторая.
– Мы решились на некоторую авантюру, не самую конечно безумную в наших седых летах, однако опасную для жизни. Если хочешь, можешь присоединиться к нам. Но я бы не стал вовлекать тебя.
– Отец, о чем вы? – недоумевающим тоном спросил я, узнав батюшку.
– Поход в горы, опасный, но недолгий, проход открыт, к утру можем вернуться. Говорят, оттуда открывается прекрасный вид.
– Почему нет. – согласился я.
– Хорошо, тогда не шуми, не хочу, чтобы дамы начали переживать раньше времени.
Одевшись как можно теплее, толком не продрав заспанные глаза и не умывшись, я последовал за группой энтузиастов джентльменов. Вели они себя не в привычку тихо, будто ассасины, прячась в тенях, стараясь как можно меньше издавать неуместный в такой поздний час шум. Я почувствовал себя мальчишкой, залезшего в соседний сад за сливой, как помню, впоследствии ждало после свершения кражи и вкушения плодов, неожиданное несварение желудка, возмездие, потому в следующий раз хорошенько продумываешь каждый шаг. Мы решились на нечто компрометирующее, но интригующе завораживающее действо. Зачем я ввязался в это неведомое чудачество стариков? Юная кровь заиграла или любопытство, отчаяние и отсутствие жалости к себе, я плохо соображал и не находил ответа. Одно ясно, союз между семьями скреплялся, в кругу дам разговорами, а среди господ совместными вылазками на первозданную природу. Впоследствии я выяснил, что Льюис также удосужился роли скалолаза. Видеть горы издалека это одно, вблизи вовсе иное ощущение, трепет пред величием и покорность пред непокорностью. Но прежде предстояло пробираться чрез полуметровые сугробы, с поклажей наперевес. Подгоняемые метелью, мы двигались медленно, словно заключенные совершающие побег, изнуряемые погоней и страхом, вот-вот и свет прожектора нагонит беглецов. Путники постоянно о чем-то переговаривались, однако я не произнес ни слова. Несколько раз невольно вспомнил Агнетту, если бы она знала, куда я отправился, она бы возжелала отговорить меня от этой затеи, расчувствовавшись, поспешила бы заточить меня в свои цепкие объятья. Может быть, познав цену жизни, я пойму насколько дорога моя невеста, однако сдаваться было не время. Никто не знал о нашем ночном путешествии. К удивлению моему было довольно светло, ступая по чужим следам, я явственно различал предстоящую преграду. Несерьезность происходящего витало в морозном воздухе, если вспомнить тот “бал на колесах”, понимания опасности недоставало, однако я следовал за процессией, вопреки суждениям и опасениям, как мальчик, взбирающийся на ветхое древо, и даже резко обломавшаяся ветвь из-под руки его не испугает. Видимо, именно таким образом и отыскиваются всевозможные сокровища.
И вот мы достигли гор, фонарь гостиницы тускло мерцал в ночи, лунный свет, отражаясь о белизну снега фосфоресцировал голубоватым отблеском. Впереди возникло из-под земли черное препятствие, которое нам необходимо было покорить, забравшись на самую вершину. Мы были смельчаками, нет, скорее искателями приключений и зрелищ, словно в цирке, только мы не были зрителями, и нам предстояло изрядно потрудиться. И это единственное впечатление, оставшееся от всей той поездки у стариков, но не у меня. И вот, снаряжение готово и роздано. Друг за другом без лишних вопросов и препирательств, мы стали подниматься по податливому, но извилистому склону горы. Мне впервой пришлось столько применить физической силы, казалось, что снаряжение было чрезвычайно лишним и увесистым, стесняло движения и всячески мешало. Я преодолевал заданный путь, с надеждой встретить рассвет.
Мелькали судорожные мысли – для чего я ввязался в эту авантюру, но порыв солидарных со мною товарищей подогревал мой энтузиазм. Я представлял, как должно быть радостно, видеть наступление утра над землями покрытыми снегами, как исчезают долгие сумерки, мир пробуждается и мы тому свидетели. Однако мысли о теплой постели и махровом пледе также имели место в моем воображении. Один шаг и тебя уже несет неизвестно куда, в далекие дали рокового будущего.
Я не смотрел вниз дабы не питать судорожный страх, заставляющий конечности трястись, сославшись на потерю сна, отгонял проявления боязни. Иногда мне мерещились пещеры и овраги, будто мы вступили во владения подгорного короля. В общей сложности я слабо соображал и двигался по инерции, повторяя движения за остальными. Воздух наполнялся напряжением, начинала кружиться голова. Я потерял счет времени, подъем оказался сложным, я стал понемногу уставать, спутники начали удаляться, и чем дальше они уходили, тем слабее становился я.
И когда они вовсе скрылись в вышине, руки мои невольно соскочили. Тяжело вздохнув, я рухнул на плоский твердый выступ, неудачно скатился по склону. Меня бросало из стороны в сторону, будто суденышко при шторме. И в конце падения я приземлился на спину, отчего мои кости затрещали, и с чувством резкой боли я потерял сознание. Или уснул.
Я явственно видел реальность, рассвет озарял долину. Закат сковывает небо в красных красках, одинокие высохшие деревья отбрасывают угловатые тени, сумерки ночи призывают диких вечно голодных волков, одинокая повозка бороздит снежную пустыню. Вновь проясняется небо в утренних лучах солнца. Отец кладет руку на мое плечо, в знак сопереживания, видя красоту вокруг. Спокойствие, безветрие. Всё казалось слишком реальным, слишком невозможным. Сквозь образы забвения проскальзывали догадки, а может, я сейчас лежу на скале, забытый и брошенный, потерянный, погребенный заживо? Мое тело уже стало частью земли, душа же неспокойно стремится осуществить несотворенное при жизни.
Может быть, поэтому очнулся, дабы проверить, я пролежал дни, часы, или всего лишь минуты? Неведомо сколько, однако забвение показалось куда приятней, чем удручающая действительность. Открыв глаза, различил всё тот же темный камень скальной породы, значит, никто не отыскал меня, это означает ужасное положение, в котором я оказался по собственному неразумению и глупости, и осознание этого было еще страшней. Боли не чувствовал, лишь онемение, я будто стал частью горы, прикованным Прометеем. Вот он, безрадостный конец. Думаю только значимый человек для мира или человек с самомнением, самолюбием может жалеть о себе, я же ничего не значил, всегда представлял нечто ничтожное, стоит ли горевать о потери несущественного предмета мироздания. Или я все-таки заблуждаюсь, и имею место, ведь картина это совокупность мазков, если одного не напишешь, то неискушенный зритель не заметит того, а суровый критик сразу разглядит нехватки одного единственного, хотя маленького удара кистью. Я не роптал на судьбу, нет смысла, винить других, это было бы слишком высокомерно. Но почему то ощущал, что это только начало.
Передо мной предстали картины моей жизни, фантастические, но такие знакомые и неповторимые.
Чудом смог пошевелить головой, и когда мой беспомощный взгляд устремился в противоположную сторону, я не поверил своим глазам. Различил каменную древнюю арку, она являлась нерукотворным входом в лощину, вернее в невиданную долину покрытой свежей зеленоватой травой. Сразу подумал о рае, но как же проклят и грешен я был, раз осужден на скупое лицезрение в нескольких метрах, без способности к движению, словно расслабленный лежу в сугробе. Должно быть заслужил.
Закрыл глаза, дабы не видеть, не терзать душу, тем чего я недостоин. Дыхание трепетало прерывисто, но спокойно, разум слишком чист, и галлюцинации не захватили мой просветлевший ум, это не мираж. Ложью не могло быть видимое мной явление, ведь мир еще не познан, по-прежнему существуют неизведанные уголки, потому уверился без сомнений, без увещеваний зримое принял за истину. Отворивши очи для достоверности, увидел, на сей раз, еще более удивительное зрелище, поначалу осмотрел две стройные девичьи ножки, тело мое грузно лежало почти что бездыханно и недвижимо, затем дева склонилась надо мной, бархатной ручкой прикоснулась к моему лицу, после исчезла, также внезапно как появилась. По всему моему телу электричеством протекло тепло, будто заледеневшая кровь закипела в жилах, сердце начало биться. Я услышал отовсюду доносившееся дивно сказочное пение, надежда зарождалась во мне вместе с музыкой. Полностью не осознавая того, я медленно встал, поднялся, и побрел завороженный навстречу, на зов. Как только я пересек каменную резную арку, внезапно ощутил всю ту боль, что во мне будто накапливалась, поток многоярусных мыслей наполнил душу, она рвалась и изнывала. В теле ни одной целой кости, и поверженный невозможными ранами рухнул назем, распростерся на мягкой лоснящейся траве. С неба падал снег, но тут же таял, превращаясь в росу. Я мирно задремал под колыбелью белокурой нимфы.
Пробуждение оказалось более спокойным, ожиданий не имелось, как и представлений, прошлая жизнь предалась забвению, второе рождение представилось довольно приятным. Никогда не забуду образ той девы. Светлые волосы, словно у русалки, стройность Венеры и личико ангела, весь мой идеалистический подход к женщинам не мог вместить тот немыслимо прекрасный облик. Она сидела возле меня, смотря неведомо куда, в платье неизвестного сложного цвета, с отливом серебра. Я даже начал дышать гораздо реже, дабы не спугнуть видение.
“Всё может рухнуть в один миг, безвозвратно. Поэтому необходимо совершить сегодня, то, что так тягостно, но важно, сегодня или никогда. Или никогда”.
Я нескромно вопросил – кто она, девушка не ответила, где я – сорвался следующий вопрос с уст моих, но не услышал в ответ ничего. Боль прошла. Люди часто жалуются на то, что жизнь коротка, проносится незаметно, они возлагают большие надежды на будущее, живут в недосягаемом, но в таком родном будущем, для меня же жизнь длинна, проживая каждый день как последний, словно целую жизнь. Только представьте, сколько жизней у меня было, не сосчитать, жизнь оказывается огромна, ей будто нет конца, только бы не устать. Но что я вижу? Времени будто не существует, зеленая поляна, благоуханный запах цветов, затерянный другой мир в глубине гор, отыскать который можно лишь безрассудностью. И свет кажется другой, теплее и ярче. Нет суеты, томных воздыханий, дерзких страданий, огорчений, лишь блаженство и умиротворенность в изобилии.
Я поднялся, уперся локтями в землю, возле нимфы, она смотрела в сторону арки, откуда явился я. Затем я повернулся, и она сделала то же самое движение головой, глаза наши соприкоснулись, не человеческими очами она читала мою душу и, взирая будто говорила – “Добро пожаловать”. В своей жизни я встречал многих женщин, но они не шли ни в какое сравнение с хозяйкой горной поляны. Ее аристократически белоснежная кожа пленяла меня своей чистотой, от нее веяло непорочностью, а молчание удивляло. Язык, слышанный в песне, был мне незнаком, поэтому понять вербально друг друга мы не могли, речевой аспект взаимоотношений не имел места, но импульсами глаголя, пытались выразить себя, как мать и дитя, как возлюбленные в разлуке. Я спросил – “Почему вы смотрите на арку?” Прикоснувшись до меня своей кукольной ручкой, она ответила – “Скоро уйдешь, позабыв обо мне” – это я безошибочно прочел в ее печальном взгляде. Немного придя в себя. Я судорожно схватил ее руку в знак неразлучной связи, пытаясь выразить благодарность, в чувстве долга, в склонении перед спасительницей, но тут же отстранился, вспомнив былое, произнес – “Не нужно этого делать, у меня есть невестка, обещания…не стоит ”. Должно быть, известие то расстроило деву, она поспешила раствориться, только песнь ее грустно донеслась отовсюду.
Осмотрел одежду, она оказалась связанная из листвы, в пору и довольно изящна. Она изрядно позаботилась обо мне. Но почему я всё время расстраиваю женщин, и почему им мало моих благодарностей? Это не было раем, ведь подобные вопросы не для успокоения, нет, то мирское и неразрешимое. Тогда что же?
Мой тусклый разум сливался в единое целое с тем чарующим небесным голосом, ни о чем другом я не мог думать, окромя ее, невольник песни, внимал ей, сопереживал ей. Когда слушаешь произведения на иностранном языке, не понимаешь значение слов, но по телу бегут мурашки, на определенной строчке возникают слезы, вызванные внезапным наплывом чувств, проникновенное достигает сердца вопреки непониманию и отчужденности. Но я не Улисс приказавший своим подчиненным привязать себя к мачте, потому и следовал за дриадой, за музой неизвестного поэта. Она в свою очередь лишь изредка провожала меня взглядом, играя словно марионеткой. Когда пение затихло, я восторженно произнес.
– Ваше пение божественно, дивный дар иметь подобный голос.
На это смелое утверждение нимфа улыбнулась, в уголках ее рта появились характерные ямочки.
– Но как ваше имя, как мне обращаться к вам? – не унимался я вопрошая.
– Бела. – нежно пропела она.
Здесь росли деревья странной неоднородной формы, которых я раньше нигде не встречал, невольно постоянно возникали сомнения в реальности. А реально ли всё это? Даже пришлось ущипнуть себя, но не помогло, то не было сном или помутнением разума. Больше никого, только я и она. Я мог уйти в любой подходящий момент, однако слабость в теле и неопределенность пустоты в душе не пускали. А нужно ли покидать сей райский уголок, где надо мной не довлеют постоянные беспричинные проблемы, ожидания? Поначалу старался не думать о том.
Вскоре я обнаружил, что естественно голоден, да еще как! Бела будто прочитав мои мысли, принесла странные плоды. Я осознал притупившимся вкусом их крайнюю аппетитность, так они представились. Однако повременил с решением, незадачливо вспомнились Адам и Ева, неужели история древняя как мир повторяется вновь, или нам уготован иной исход? Не стал их вкушать. Должен был почувствовать победу, благодать, величие своего единственного верного поступка, но только боль в желудке давала о себе знать, настырнее и злее. Мучимый жаждой я брел по поляне, и вскоре наткнулся на кристальный ручей, бивший из земли, он оказался пресным, потому я смог вдоволь напиться, голод ослаб и я следовал дальше. И не ведая того вернулся к тем сказочным древам, смотрел на плоды похожие на гранат, боролся с собой, преодолел лишь найдя довольно большие но невзрачные травы и грибы, ставшие моей единственной пищей.
Бела каждый раз появлялась в разных неожиданных местах, наблюдала за моими действиями, должно быть я забавлял ее, и выглядел вдобавок чересчур неопрятно. Я как человек потерпевший кораблекрушение, выброшенный на необитаемый остров, прежде всего, начал изучать окружение, а только потом грустно задумываться о своей судьбе. Так я познавал неизвестный мне доселе мир, крошечный, но необъятный по мере загадочности. Солнце, будто светило ярче, звезды мерцали, падали, я загадывал желание по детской привычке, желал вернуться домой в целости и сохранности. Неистово на меня нападали порывы порвать узы, связывающие с этим местом, но словно раб не решался на снятие кандалов, что ждет меня там, лишь люди, давно признавшие меня мертвецом, родители в скорби, и неутешительная Агнетта, ведь помолвка наша расторгнута в связи с гибелью суженого. Девушка скоро успокоится, выйдет замуж за другого, а ведь я уже смирился с нашим браком, бесконечная суета и метания из стороны в сторону, находясь на поводу у зла, творя крупицы добра, несоразмерные причитания и наставления, никуда не приводящие, осуждения, приводящие в уныние, помощь близким и чувство долга, радость о ближнем и надежда искреннего счастья, вот что меня еще ждет. Однако вскоре воспоминания потускнели окончательно, я позабыл о тех мыслях.
Я полюбил Белу, искренне и всем сердцем. Говорят, что самая верная первородная любовь (утраченная после грехопадения), далекий отголосок ее испытывают дети, когда любят не плотски, а чистой душой. Мне не хотелось прикасаться к ней, не мерещились, не возникали порочные желания и думы, этого не было, я желал лишь слышать, видеть и ощущать ее настроение. Искра того ветхого пламени горела во мне. Спросите меня – какое самое прекрасное творение Бога, и я, не задумываясь, отвечу – женщина, по крайней мере, земного плана, один лик которой может привести мир в хаос или явить миру спасение. Это произошло внезапно, неожиданно, как громом пораженный, жизнь предрекла наше единство, одна плоть, две схожие души и никто не помешает нам быть вместе. Бела будто распознав мои намерения и чувства, редко появлялась, только пение ее не прекращалось.
Иногда мне казалось, что я питаюсь от ambor vitae. И жизнь больше похожа на видение, явственно ускользающее в область потустороннего. Некое зазеркалье. Но у меня нет желания покидать это место. Так я думал, поначалу Бела удостаивала меня своим влекущим вниманием, но вскоре вовсе исчезла, я неминуемо впал в глубокое отчаяние, в столь малом пространстве нельзя скрыться от проблем, не высвободиться от наболевшего ни разговором, ни творением, не развлечь себя, не отвлечь от нарастающей меланхолии, попав бабочкой в банку, я бился о прозрачные стенки, желая выбраться, видя свободу, не подозревая о том, что крышка открыта, и если я вылечу, то меня проткнут иглой и посадят на почетную доску вместе с остальными редкими экспонатами. В скором времени я вознамерился покинуть обитель цветов неведомую смертным поляну.
Чувство близкой смерти не покинуло меня, живя одним днем – ощущаешь скорую кончину ежечасно, но перед тем должен сделать всё, на что способен и даже больше, оставить после себя нечто важное и достойное, частицу добра. Я просто не мог вот так сидеть на месте, предвкушая возвращение несуществующей нимфы. Может мне это всё причудилось? Но я ведь люблю, это не иллюзия, но куда мне бежать, ведь навеки принадлежу ей, и только ей, мы едины. И в каком-либо затруднительном положении я бы ни был, вокруг сказочный мир, но тут сквозит одно важное упущение, я-то из реальности. Сталкиваясь, мы, создаем раздор в душе, некогда взращенный искусственно покой сменяется недовольством и отчужденностью. Каково будет, если я уйду, обрушу систему, нарушу закон, не думая о последствиях? Мы ведаем что творим, либо нет, и страшен будет суд над тем, кто обладал знаниями, но не воспользовался ими, правдив тот, кто не сокрыл дарованное свыше, а воспользовался с мудростью. Но я оступился, засомневался, и не было мне тогда прощения.
Проснувшись рано утром, по привычке огляделся, ища глазами деву, все сталось неизменно, еще долго вдумчиво соображал, выводы и решения довались с превеликим трудом, однако эгоистичность поборола всё, томиться в клетке более не мог, так лучше для меня. Но стоило мне приблизиться к выходу с известными намерениями, к каменной арке, около которой я некогда лежал сброшенный с отвесных скал, я ощущал правильность поступка, только сердце глухо ныло от не питаемой угасающей любви. Как же молод я был и нетерпелив, мне нужно было обладать ее, хотя бы видеть, но пустота вовлекла меня в предательство, это было дико, но вопреки всему я решился шагнуть и покинуть этот мифический уголок. Занес ногу, как вдруг внезапно явилась Бела, обняла меня, будто не отпуская, я не сопротивлялся, ее руки были нежны, хрупкое тело нимфы излучало тепло, не страсти, а покорности. На секунду я размяк и готов был повиноваться любой ее прихоти, однако оказался слишком тверд в своих убеждениях, скорее в заблуждениях. И я услышал в последний раз песнь ангела, благоговейно лился голос, содрагающий мое тело и душу. Находясь в блаженном счастье, отказался, прельщенный свободой, променял спокойствие и безмолвие, на смерть и одиночество. Сделал всего один шаг в арку, во тьму, объятья Белы разжались, и она бессловесно просила, молила меня не уходить, но я произнес лишь слова Горация.
– Carpe diem. – прощальный возглас вырвался из моих уст.
Рано или поздно я бы всё равно покинул Белу, так как еще не распрощался окончательно со своей прошлой жизнью, остались незаконченные дела, много недосказанности. Думаю, многие мечтают вернуться, вернуться в прошлое, дабы исправить, попросить прощения, или уничтожить труды своего зла, я не оказался исключением, имея такую возможность, воспользовался шансом, толком не осознавая последствия своего шага. Когда поляна стала позади, я обернулся, и оторопел от увиденного: некогда зеленеющая лагуна ныне покрылась снегом, хлопья не таяли, но грузно опускались, покрывая пространство. Подул неистовый ветер, клоня деревья, что уже потеряли листву и всякое обаяние, течение времени замедлилось, а Бела будто остановилась, с грустным застывшим взглядом провожала меня, смотря словно в зеркало. Я мысленно кричал – “Я вернусь, только дождись, вернусь, обещаю”, но она не шевелилась, словно не слышала, превратилась в холодную статую, оплакивающую свою утрату.
А я сжигаемый гордынею и самолюбием, отвернулся и направился туда, откуда пришел.
Ночь, темно, лишь неровности горы отражают лунный свет, собравшись с силами, стал карабкаться вверх, хотя определенно нужно было спускаться, но почему-то решил продолжить столь неудачно начатый путь, зная, что вряд ли история повторится. Червь точил меня изнутри, потому стоит бури настигнуть душу мою, как я окажусь вырванным с корнем. Вопреки всему старался унять совесть свою, ошибочно предполагая, что так будет верней. Тело двигалось, а дух застыл, сколько еще карабкаться навстречу безумной идеи я не знал. Возносился к небесам, на самом же деле низвергся в подземелье, убежал от действительности того светлого бытия, может мне всё это померещилось, всего-навсего сон, на секунду заснул, и сновидение то показалось днями, но мне никогда не забыть тех невинно ясных глаз.
Что реально, а что нет, чудесный феномен, я окончательно заплутал в темном лесу, и так и не смог выбрать каков же мой крест. Лишь одно желание, покинуть мир достойно, увидеть своих близких в последний раз, разве это плохо, заслуживаю ли я жестокого порицания? Отчасти да. Цепляясь как тогда за хрупкие уступы, изредка посматривал наверх, чем выше поднимался, тем светлее становилось вокруг, показался видимый предел подъема, он не был принудительным, скорее наслаждением преодоления, ради несущественной цели. Стало вдруг легче, из скалы начали вырастать характерные ступени, именно они способствовали скорому подъему на самую вершину, что и было проделано. Там свет озарил меня, рассвет охватил путников и потряс потрясающей красотой и гаммой живости красок, там легкая туманность обволакивала, мягко переплеталась с глубиной бледного неба, и солнце разгоралось.
Все сущее проснулось окончательно. Вершина оказалась пологой, некая природная смотровая площадка, с которой отворяется великолепный вид на бескрайние пустоши, покрытые алмазной росой инея.
Я прожил жизнь ребенка, короткую, познавал и учился, но в конце узнал, что существуют иные правила, другой выбор. Никто из рядом стоящих джентльменов завороженных зрелищем, и помыслить не могли, где я был, и что со мной стряслось. Для них всё по-прежнему неизменно, я же ныне никогда не стану таким как прежде.
В умиротворении и томном молчании мы стояли еще несколько минут, затем отец обратился ко мне, он возжелал поделиться своими ощущениями и мыслями на счет увиденного. И вправду, рассвет был чудесен, неописуем, но в душе моей горел закат, и солнце уныло уходило за горизонт. Он спросил меня – “Разве не прекрасно здесь? Ради этого стоило проделать столь дальний путь”. Я попытался ответить, но не смог, рот мой более не издавал звуков, даже мычание или отдельные невнятные звуки не послышались, ничего. Уста в краткий миг стали подобны стуку сердца, стали немыми. Схватившись за горло, пораженный, я попытался нащупать сломанный механизм в речевом аппарате, все оказалось на месте, язык, гортань, зубы, однако обреченным на молчание я пал на камни. Сразу подумал о проклятии, разве могла она, способна ли на такое, вот чего боялись проводники, нет, я сам решил свою судьбу. Затихло вечное пение нимфы, поляна отныне бела и замерзшая покоится в пучине гор, я также как она не произнесу ни слова, ставши нераздельной частью того мира, я отрекся, и предательство то отразилось на мне, молчит она, значит и мне предстоит слушать тишину. Недолго я бился в истерике в попытке вернуть утраченный голос, безрезультатно, мы так страдаем из-за потери чего-то родного, и, потеряв, не можем поверить в утрату, особенно при таких странных обстоятельствах.
Я безмолвствовал.
Perpetuum silentium (вечное молчание), именно таким образом я бы назвал последующую главу своей жизни. “Кто хранит уста свои и язык свой, тот хранит от бед душу свою” – так сказано в писании о премудрости молчания. Мне помнится икона Иоанна Богослова в молчании, безмолвен тот, кто поведал всем людям чрез Святого Духа о грядущем, изрек больше чем могут осознать. Я поверженный сей карой, как думал по началу, стал больше думать и находить покой в размышлениях. Часто спрашиваем – за что, почему я, но я знаю ответ, и от того знания мне делается больно. Я испытал дикий ужас поняв – ушел для того чтобы закончить незавершенное, без цели, разве возможно, как смогу объясниться, открыть сердце, с помощью чего посмею изъяснить последнюю свою волю. Иногда мне кажется, что я ничего не видел в жизни, не было чувств и эмоций, не было побед и поражений, на самом же деле у меня было всё, живя эгоистично и лишь телесными потребностями бывало, не замечал важных событий, не различал дарованное свыше. Я больше не мог говорить.
Отец, ошеломленный этой вестью, не беспокоил меня, уповая на мое потрясение, не мог он выразить свои впечатления, и не мог видеть муки своего единственного сына, потому были призваны именитые доктора в излечение больного от немоты. Случился маленький переполох: меня спустили с гор, затем меня отнесли в гостиницу, помню только, как били часы, должно быть однообразность боя врезалась в мою память, оттуда повезли прямиком в город, врачи лишь разводили руками, говорили, что это нервное состояние, симуляция, но мне было все равно на их увещевания, они были заядлые материалисты, потому грубыми выражениями пытались объяснить необъяснимое. Обо мне заботились, благодарность моя не знала предела, любящие меня, они лишь сидели возле моей постели. Но ничем не могли помочь.
Много говорящих, но мало слушающих.
В ветреной молодости мы живем в большей степени в развернутом будущем, прогнозируем, планируем, распределяем условности или просто мечтаем. В общем, так и должно быть, ведь у нас пока что ничего нет, думаем о работе, семье, о старости, но если у нас останется всего один день, то боюсь, у таких людей двадцать четыре часа окажутся пустыми. Прибывая в ужасе, ведь столько всего рухнуло в один миг, потому стоит жить настоящим сегодняшним днем, особенно в раннем возрасте. Скажите вы, что есть дела, требующие обширный промежуток времени, жизни, на то приведу пример, который заставит вас задуматься. Он таков: вам предстоит написать роман, по времени требуется несколько лет, так как вы не обладаете талантом, то пишите по абзацу в день, в этом и заключается основная идея, кусочки эти необходимо всегда заканчивать так, словно они последние произнесенные вами слова, роман кажется только начался, но его уже можно окончить, так дословно передана душа писателя, что дополнения не требуются. В любом деле должен быть именно такой подход, и каждый день должен быть именно таким. Каждый поступок, каждое слово, мысль, всё имеет колоссальное значение, нужно всюду следить за собой. Занести ногу для шага, поскользнуться – это еще не значит упасть, много ли нужно времени, дабы сделать верное решение, сделать правильный выбор. Часто ли мы испытываем страх, перед тем как сотворить малейший на первый взгляд проступок, а может он перечеркнет всю жизнь, замрите и прислушайтесь. Все мы в предзнаменование страсти слышим одинокий глас совести, или шепот ангела хранителя, лишь слово, именно в тот роковой момент, когда мы уже бездумно занесли ногу над пропастью. Я слышу, но противлюсь, стараюсь не замечать, потому и глух, вдобавок еще и нем.
Более уважаемый столичный врач, тщательно осмотрев мое горло, в итоге осмотра произнес неутешительный вывод, потрясший всех, он предполагал, что я самолично отказываюсь говорить по собственному желанию, так как видимых и косвенных повреждений речевого аппарата не обнаружилось. Отныне на меня взирали не только как на больного, диагноз сумасшествия читали в моем поведении, меня начали вдруг, то ли пуще жалеть, либо льстиво презирать.
Детей, которые поздно начинают говорить считают глупыми, недоразвитыми, отсталыми, к сожалению, всю последующую жизнь будут ставить аналогичное клеймо, если человек малообщителен, то он, по мнению общества, есть никто. Казалось бы, мелочь, всего лишь речь, ведь для изъяснения существует великое множество способов, жесты, эмоции, чувства, поступки, творчество, но как ни странно и чересчур завышено во главе стоит общение. Как так вышло, трудно понять, одно ясно, стоит его исключить, и люди сразу отвернутся, начнут давить, порою унижать и, в конце концов, скажут, что его будто нет, он выпал из жизни, ты вообще не живешь, раз не желаешь разговаривать с нами. Так становятся изгоями, из-за одной нелепой мелочи, они всего лишь мало говорят, при этом спешат помочь ближнему делом, но вопреки добродетелям остаются в замкнутой тени.
Карета неспешно двигалась по твердому грунту, из окна открывался чудесный вид на заснеженные долы. Я пытался смотреть в одну точку, дабы скрыться от проницательного взора Агнетты. Вот-вот она задаст мне каверзный вопрос по поводу предстоящей свадьбы, или снова попытается приласкать меня как кота, и мне вновь придется отбиваться от нее четкими местами резкими фразами, наполненными моралью, словно актер повторять один и тот же текст. Путешествие затянулось, сам смысл похода отчетливо не вырисовывался, свежий воздух все же имеет целебные свойства, развеяться нужно было определенно, соприкоснуться с чужеземной природой, познакомиться поближе с будущей супругой. Почему я так холоден, могу безоглядно обрести с ней счастье, больше не буду чувствовать себя одиноким, буду согрет теплом прикосновений и познаю таинство поцелуя, но, нет, что-то в этом есть порочное, отталкивающее. Я человек, который живет одним днем, много ли совершаю значимых поступков, оставлю ли после себя хотя бы что-нибудь, ничего, вся эта канитель по поводу помолвки полностью выбила меня из привычной колеи, приходится задумываться о будущем, кажется, я начинаю все глубже утопать в суете. Агнетта сидела напротив, я же не удостаивал ее и поворота головы, вполне умышленно строил франта, в ее девичьих глазках должно быть казался, дерзок, как излияние силы, непривычно общество леди столь близкое, тут ничего не поделаешь, в скором времени свыкнусь, с будущими обязательствами и укоренившейся ответственностью.
